Read the book: «Инфернальная мистификация»

Дмитрий Михайлович Готвальд, довольно известный в столичных научных кругах этнограф, прибыл в Тобольск изучать тюремный фольклор. Нежданно-негаданно изменчивая фортуна улыбнулась ему одной из своих очаровательнейших улыбок: в руки к нему попало подлинное сокровище, тем более, бесценное для исследователя, каким Дмитрий Михайлович и являлся. Бродяга Гурам, знаменитый своими песнями, продал Готвальду целый сундук с записями масона, разрешенного мастером от силанума – священного обета молчания.

Дмитрий Михайлович отложил в сторону только что прочитанную тетрадь, на первой странице которой, в правом верхнем углу каллиграфическим почерком было начертано следующее название:

«ДНЕВНИК ЯКОВА КОЛЬЦОВА, ДВОРЯНИНА, ОТСТАВНОГО ПОРУЧИКА ПРЕОБРАЖЕНСКОГО ПОЛКА, ИМЕВШЕГО НЕСЧАСТИЕ СКОМПРОМЕТИРОВАТЬ СЕБЯ УЧАСТИЕМ В ИЗВЕСТНЫХ СОБЫТИЯХ ДЕКАБРЯ 1825 ГОДА И СОСЛАННОГО НА ПОСЕЛЕНИЕ В ГОРОД ТОБОЛЬСК».

Сундук Гурама весь был наполнен такими рукописями.

Дмитрий Михайлович склонился над ним и извлек на свет Божий еще одну бархатную тетрадь в темно-лиловой обложке. Она так же, как и остальные, была исписана все тем же знакомым почерком и кое-где изрисована странными знаками, имеющими, на взгляд Готвальда, символически-мистический смысл.

– Так, так, посмотрим, – возбужденно проговорил Дмитрий Михайлович. Он раскрыл тетрадь, перевернул страницу и пробежал ее воспаленными, вследствие бессонной ночи, глазами.

«Я, Яков Андреевич Кольцов, девятнадцати лет от роду, вступивший в орден „Золотого Скипетра“, считаю для себя возможным оставить эту рукопись…»

– Так и есть, – обрадовался Готвальд, – очередной дневник масона Якова Кольцова, поручика Преображенского полка, вышедшего в отставку из-за ранения, полученного им в битве под Лейпцигом! И что же он отважился изложить на этих страницах?!

Дмитрию Михайловичу уже было известно, что на плечи Кольцова в ордене «Золотого скипетра» были возложены обязанности полицейского рода. Якову Андреевичу одному было ведомо, сколько загадочных дел ему довелось распутать, сколько злодеев разоблачить и сколько преступлений предупредить…

«Я всегда, образно говоря, сжимал в руках обнаженный меч, призванный защищать закон и карать предателей. Мне, посвященному в одну из рыцарских степеней, предстояло всю жизнь преследовать воров и убийц, посягнувших на человеческое счастье…» – вспомнились Дмитрию Михайловичу строки из уже прочтенного дневника.

Готвальд уселся в кресло красного дерева, держа в руках заветную тетрадку. Ему не терпелось вернуться в первую четверть девятнадцатого столетия…

I

Этой ночью мне не спалось, какие-то смутные предчувствия терзали меня. Измученный бессонницей, я ворочался с боку на бок на своей оттоманке, когда тайная дверь в моем кабинете, скрытая с глаз за коричневым гобеленом, тихонечко приоткрылась, и кто-то зажег фонарик под сводчатым потолком.

– Доброй ночи, – улыбнулся Кутузов, у которого вошло в привычку появляться в моей комнате в доме на Офицерской улице непременно таким вот образом.

– Charme de vous voir, – не слишком искренне ответил я, усаживаясь на оттоманке, потому что на самом-то деле не особенно рад был видеть Мастера в столь поздний час.

Визит Ивана Сергеевича, моего Мастера и наставника в масонской ложе, скорее всего не предвещал собой ничего хорошего, а только свидетельствовал об очередном преступлении, которое уже свершилось или должно было вот-вот свершиться. Должен признать, что отношение мое к нему было в некотором роде предвзятым и попахивало черной неблагодарностью, потому как именно Кутузов показал мне вход в тайную храмину масонской ложи, протянув мне в трудную минуту «братскую» руку помощи. И если бы не Иван Сергеевич, то вряд ли мне удавалось бы вести в Пальмире Финской безбедное и, я бы даже сказал, блистательное, существование, потакая всем своим прихотям и утоляя свою неистребимую потребность в роскоши. Чего стоил один только мой выезд! Я имел в те времена четырехместную карету, запрягаемую шестью лошадьми, кабриолет, дорожный дормез и крытые зимние сани.

Витражное стекло в моей келье заиграло всеми цветами радуги. Блики от фонарика словно вдохнули жизнь под стрельчатые своды комнаты, выстроенной в мрачноватом готическом стиле. Правда, ее слегка оживляла шелковая, нежно-розовая обивка на стенах. Но сегодня на шелк легла тень от высокой фигуры Кутузова. Вопреки тому, что к этому времени я уже мог смело именовать себя рыцарем белой ленты, то есть быть посвященным в одну из высших степеней в шведской системе строгого послушания, которой придерживался наш Орден, я все еще вздрагивал, когда тень Наставника появлялась у меня за спиной.

– Что привело вас ко мне? – осведомился я и тут же добавил: – Присаживайтесь!

Я никогда не позволял себе единственной роскоши – забывать о приличиях! Кутузов уселся на круглый стул с изящной позолоченной спинкой.

– Как вы сами, наверное, понимаете, – хмуро проговорил Иван Сергеевич, бросив на меня проницательный взгляд, – я ни за что не осмелился бы нарушить ваш сон, если бы на то меня не толкнули заслуживающие внимания, весьма веские обстоятельства…

Я согласно кивнул в ответ, сгорая от любопытства. Мне не терпелось услышать продолжение сказанного!

– Итак… – вкрадчиво начал я.

Кутузов хитро улыбнулся, словно угадал мои мысли.

– Вы, верно, слышали о смерти графа Александра Андреевича Оленина? – Иван Сергеевич выжидающе уставился на меня.

– Да, кажется, кое-что, – постарался припомнить я. – Но разве?.. – Мне было трудно вообразить, что смерть графа была насильственной. Александр Андреевич также числился в рядах нашего Ордена.

– Нет, нет, – поморщился Иван Сергеевич и замахал руками, будто прочитал мои мысли на расстоянии, как граф Калиостро, который, как считается, также принадлежал к одной из масонских лож. – Вы неправильно меня поняли!

– Тогда что же вы хотите сказать? – удивился я.

– Вероятно вы это узнаете, Яков Андреевич, если дадите себе труд выслушать меня до конца, – начал сердиться Кутузов. Он механическим движением поправил на своем пальце перстень с адамовой головой.

– Молчу, молчу, – улыбнулся я, оставаясь верным второй Соломоновой добродетели, которая заключалась в повиновении.

– Ну так слушайте, – смилостивился Иван Сергеевич. – У Оленина остался сын и две дочери, и, кажется, одна из них на данный момент подвергается смертельной опасности, – заметил он. – Ее брат утверждает, что она… как бы это сказать поделикатнее, – Кутузов замолчал, подыскивая подходящее слово. Я не осмелился в этот раз нарушить тишину, воцарившуюся под стрельчатыми сводами моего потолка. Наконец, Иван Сергеевич тихим голосом продолжил после недолгой паузы, – сходит с ума…

– Но я не совсем понимаю, причем здесь… – осмелился заговорить я. – Возможно, разумнее было бы обратиться к какому-нибудь врачу…

– Позвольте мне решать, что было бы разумнее, – раздражено проговорил Кутузов. Его впалые щеки залила пунцовая краска. Я же мысленно сотню раз пожалел о том, что сказал.

– Почему вы так печетесь об этом семействе? – с интересом спросил я. – Только потому, что их отец принадлежал к нашему братству? – я пытливо уставился на собеседника.

Я встал с постели, набросил на себя домашнее платье и зажег свечу в медном шандале, которая отбрасывала тень на литую чернильницу с торчащим из нее гусиным пером. Я невольно бросил взгляд на бисерный шнур сонетки, однако оставил идею позвать камердинера.

– Не только, – мрачно проговорил Кутузов в ответ, поправляя обильно украшенную жемчужинами и бирюзой булавку на своем шейном платке. – Разве вы не знаете, что и Владимир Оленин принадлежит к нашему тайному братству?

– Признаться, нет, – с сожалением проговорил.

У меня действительно до сих пор не было свободного доступа к орденскому архиву. Если не считать истории с братом Алавионом и Иерусалимским ковчегом, то я не переступал порога этой священной обители! Однако я был знаком с Владимиром Александровичем Олениным, подпоручиком лейб-гвардии Семеновского полка, вопреки тому, что даже не подозревал о его принадлежности к масонской ложе.

– Впрочем, это не имеет ровным счетом никакого значения! – воскликнул Кутузов, вскочил со стула и зашагал по комнате. – Оленин был мне другом, – признался он, – да и Владимир «брат» нам, – многозначительно изрек Иван Сергеевич. – А от вас требуется лишь разузнать, не угрожает ли юной Елене судьба более страшная, чем помешательство! Оленин говорил, будто его сестра все время чего-то остерегается и иногда поговаривает о том, что будто бы кто-то хочет ее извести. Нечисть какая-то, что ли?! Если все дело только в болезни… – Иван Сергеевич махнул рукой, – соберем лучших докторов, отправим ее куда-нибудь на воды. Исцелим мы ее, я не сомневаюсь! Но чует мое сердце, что здесь что-то не так!

– Вы стали очень подозрительны, Иван Сергеевич, – заметил я.

– Владимир тоже так считает, – неожиданно усмехнулся Кутузов, натягивая палевые перчатки.

– Вы уходите? – искренне удивился я. – Но…

– Яков Андреевич, переговорите с Олениным, – велел Кутузов, – и разберитесь, вы, наконец, во всей этой чертовщине! Считайте, что это моя личная просьба, – сказал он мне на прощание и скрылся за темно-коричневым гобеленом.

Я дернул за шнур сонетки, но вместо камердинера на пороге появилась моя прекрасная Мира в кисейном капоте с розанами. Она встревожено смотрела на меня глубокими, вопрошающими глазами, черными, как индийская ночь.

– Снова этот ужасный человек приходил? – догадалась индианка. Я так и не сумел убедить ее в том, что обязан Кутузову всем, едва ли даже не жизнью! – Почему ты не отвечаешь? – встревожено осведомилась она.

– Приходил, – я согласно кивнул.

Мира была одной из самых прелестных женщин, каких мне только доводилось видеть и знать на свете. На своей родине она слыла целительницей и гадалкой. Я по сей день благодарю Господа Бога, позволившего мне спасти ее от той жуткой участи, что ей уготовили соотечественники в Калькутте. У меня все еще стоит перед глазами картина того жертвенного костра… Я все еще чувствую запах того горького дыма, смешанного с дурманящими парами опиума!

Мира добровольно взяла на свои хрупкие плечи обязанности управительницы и экономки в моем петербургском особняке. После того, что случилось в имении князя Титова, я предлагал ей даже обвенчаться в тайне от света, но индианка так и не вняла моим мольбам. Она лишь ссылалась на отсутствие в Санкт-Петербурге истинного брахмана, который связал бы нас священными узами брака, согласно ее обычаям. Я не стал допытываться настоящей причины ее нежелания стать моей женой. К стыду своему, я был должен признать, что мне такое положение вещей даже удобно. А белые женские перчатки, которые передал мне обрядоначальник при посвящении меня в масонское братство, те самые, которые я должен был вручить избраннице моего сердца, остались пылиться в ларце, хранившемся в тайнике, устроенном мной в кабинете за картиной Гвидо Ренни.

– Снова кого-то убили? – поинтересовалась она.

– Нет, – покачал я в ответ головой.

– Странно, – протянула она, зябко кутаясь в капот.

Я заметил, что мою индианку знобило. В моем кабинете было довольно прохладно. Я все еще не успел приказать затопить камин. Домашние дела с каким-то завидным постоянством ускользали от моего пристального внимания!

– Иди же ко мне, в мои embrassement! – улыбнулся я. – Я согрею тебя, – и протянул к ней руки.

Она послушно шагнула ко мне, и я почувствовал под своей ладонью, как жарко забилось ее сердце в груди. Дыхание индианки опалило меня. Мало того, что Мира была несказанно хороша собой и питала ко мне искреннюю привязанность, ко всему этому она была еще и искусной любовницей, что нисколько не умаляло ее достоинств…

Утром я, как и полагалась столичному франту, провел около часа за зеркалом, позаботившись о красоте ногтей и прически. Мира некоторое время иронично наблюдала за мной, а потом собственноручно изящно повязала мне галстук.

– Вы отправитесь сегодня гулять на Невский проспект? – поинтересовалась она. – Или на бульвар вдоль Адмиралтейства? Возьмете меня с собой?

– Нет, – вынужден был я ее разочаровать.

– Как это нет?! – всплеснула руками моя индианка. Обычно я всегда брал ее с собой на прогулки, разумеется, если обстоятельства позволяли.

– Нет и все, – коротко бросил я. – Я потом тебе все объясню!

– Мне и так все расскажут карты, – нахмурилась Мира. – Впрочем, Бог с вами! Идите! – капризно повела она плечами. – Вы хотя бы к обеду вернетесь?

– Нет, – снова покачал я головой. – Я сегодня обедаю во французском ресторане на Мойке.

Мне было известно, что именно там зачастую утолял голод Владимир Оленин, с которым я намеревался сегодня же переговорить.

– А-а… – протянула Мира. – Петербургская золотая молодежь, – горько усмехнулась она и вышла из комнаты.

Я отправился в ресторан пешком. Мне хотелось прогуляться по Невскому, тем более что погода выдалась на редкость хорошая. Потом я зашел в ресторан на Мойке и начал искать глазами Оленина, который, как мне было известно, считался здесь завсегдатаем. Я заметил его уже издали, среди столь же блистательных офицеров, сверкающих своими мундирами, крестами и эполетами.

Оленин тоже узнал меня. Он встал из-за стола и пошел мне навстречу, не дожидаясь того момента, когда его приятели в мундирах заметят меня.

– Иван Сергеевич сказал мне, что вы желаете со мной переговорить о некоем деле весьма деликатного свойства, – многозначительно начал я.

– Я рад, что вы согласились принять в этом участие, – тихо отозвался Оленин. – Однако мне бы хотелось переговорить с вами наедине, – добавил он и направился к выходу.

Мне не оставалось ничего другого, кроме как распроститься с надеждами на сытный обед и отправиться вслед за ним.

Мы вышли на проспект, где пешком прогуливались молодые люди в военной форме и франтоватые штатские, разглядывающие в лорнеты модно одетых женщин. Взад и вперед по мостовой сновали экипажи и дорожные коляски.

– Итак?.. – я вопросительно уставился на Оленина. Это был приятный молодой человек с красиво уложенными светло-русыми волосами, прозрачными голубыми глазами, тонкими чертами лица и изящными манерами. – Что стряслось с вашей сестрой? – осведомился я.

– История очень неприятная, – поморщился граф Владимир. – По-моему, она возомнила, что кто-то собрался сжить ее со свету, – Оленин пожал плечами. – Я рад, что мы с вами оказались причастными к общему делу, – добавил он.

– Вы недавно в братстве? – осведомился я. – Мне не разу не доводилось видеть вас на собрании ложи.

– Да, – кивнул граф Оленин. – Я и не ожидал, что капитул ложи примет в нашей беде столь деятельное участие, – смутился он. – Я полагаю, что это в основном обусловлено заслугами нашего отца…

– Отчасти, – ответил я. – Но давайте все же вернемся к нашему делу. Вы считаете, что у вашей сестры нет оснований думать подобным образом?

– О чем вы говорите?! – возмутился Оленин. – Кто может желать смерти моей сестры? Она прекрасная девушка с чистой душой и искренним сердцем! Или мы с вами живем не в цивилизованном обществе?! – Он бросил на меня убийственный взгляд светлых глаз. Судя по всему, граф не вполне был осведомлен о роде моих орденских обязанностей. Впрочем откуда ему было знать о том, сколько ужасных преступлений совершается в мире? – Я скорее склонен считать, что она больна, – настойчиво проговорил Владимир.

– Не могли бы вы, граф, подробнее рассказать мне все обстоятельства вашего дела? – осведомился я.

– Ну, разумеется, – кивнул Оленин. – Элен с месяц назад стала странно себя вести, – задумчиво проговорил он. – Она все время твердит про какую-то фамильную легенду. Сколько я ни старался, но так и не сумел убедить ее в том, что все это вздор, бабьи сплетни и вымысел! Это древнее родовое проклятие… – граф осекся и замолчал.

– О чем вы говорите? – удивился я. – Какое еще родовое проклятие? Что еще за легенда?

– Ну, – протянул Владимир, – признаться, я не особенно вдавался в подробности. – Бросалось в глаза, что графу не слишком хотелось посвящать меня во все это. Однако он сделал усилие над собой и произнес: – Кажется, речь идет о каком-то упыре, вампире, который раз в несколько поколений выбирает себе невесту в нашем роду, – Оленин невесело усмехнулся, скулы на его лице нервно задергались. – И как будто чаще всего эта нечисть преследует старшую дочь обычно почившего к этому времени главы семейства… – граф бросил на меня отчаянный взгляд, который совсем не вязался с его воинской выправкой и офицерским мундиром. – Эта легенда еще с незапамятных времен передается в нашей семье из уст в уста, – с некоторой неловкостью заметил он.

– И кто же наложил на ваш род это проклятие? – заинтересовался я. Наша беседа с каждой минутой становилась все любопытнее. Теперь я уже не удивлялся тому, что Иван Кутузов занялся всерьез этим делом.

– Ну… – протянул Оленин, – вряд ли кто-нибудь сумеет дать хотя бы мало-мальски достоверный ответ на этот вопрос, – вновь усмехнулся он.

– Но в вашей легенде наверняка есть на этот счет какие-нибудь указания, – отозвался я с невольной иронией.

– Да, – кивком головы подтвердил Владимир, – в ней речь идет якобы о каком-то отвергнутом возлюбленном, который наложил на себя руки по вине одной из дочерей нашего рода, – уточнил Оленин. – Он будто бы превратился то ли в оборотня, то ли в вампира и проклял всех женщин в нашем роду…

– Итак, ваша сестра утверждает, что она и есть именно та женщина, на которую пал перст вампира, – подытожил я.

– Вот именно, – кивнул Оленин. – Поэтому-то я и полагаю, что Элен душевно больна!

– А у вас не возникло мысли, что вашу сестру кто-нибудь разыгрывает? – прагматично осведомился я, поигрывая цепочкой своих часов.

– Нет, – коротко отрезал Оленин. – Это был бы слишком жестокий розыгрыш!

– Но тогда почему вы обратились ко мне, а не к какому-нибудь известному и хорошо зарекомендовавшему себя доктору? – удивленно полюбопытствовал я. – Раз вы, monsieur le comte, всерьез полагаете, что графиня больна?

– Увы, – вздохнул Владимир. – Но Елена не считает себя больной, – развел он руками. – К тому же мне самому хотелось бы быть уверенным, что все это всего лишь плод ее экзальтированного воображения…

– Значит, вы все-таки в этом сомневаетесь, – проговорил я задумчиво.

– Нет, – возразил Оленин. – Но мне не хотелось бы ошибаться!

– Итак, когда я могу приступить к расследованию? – У меня не было желания терять драгоценное время.

– Когда только сочтете нужным, – пожал плечами Оленин.

– Тогда мне хотелось бы как можно скорее встретиться с вашей сестрой, – отозвался я.

– Приходите к нам около восьми, – пригласил Оленин. – Сегодня все наши собираются на бал, который состоится у Вяземских, – тепло улыбнулся он. – Я думаю, вы успеете расспросить Элен перед отъездом… Она все равно не отправится на бал раньше одиннадцати.

– Это удобно? – осведомился я.

– Вполне, – кивнул головой Оленин.

* * *

Когда я вернулся домой, моя милая Мира уже дожидалась меня в английском парке, примыкавшем к особняку с античным колонным портиком. Индианка все еще обижено поджимала губы, но я видел, что она уже готова сменить гнев на милость, потому как успела по мне соскучиться.

– Я раскладывала карты Таро, – заговорчески сообщила мне Мира, кутаясь в кашмирскую шаль. – Одной девушке, с которой вы, Яков Андреевич, познакомитесь в самом ближайшем будущем, – пророчествовала она, – угрожает опасность! Я видела смерть в перевернутом положении, перевернутую императрицу и короля мечей!

– Я догадывался об этом, – заметил я.

– О том, что я видела в раскладе? – изумленно осведомилась Мира.

– В некотором роде, – усмехнулся я и с нежностью обнял ее за плечи. – Кстати, а где Кинрю? – вдруг вспомнил я о моем Золотом драконе, добровольно возложившем на себя обязанности моего ангела-хранителя.

– Юкио Хацуми читает мои книги в библиотеке, – усмехнулась индианка, поправив гранатовый браслет на своем изящном запястье, который изумительно сочетался с ее струящимся темно-вишневом сари. – Он значительно преуспел в непальском, – весело сказала она.

Кинрю я привез с собой из Японии, где в свое время выполнял особой важности тайное поручение Ордена. Золотой дракон, так переводилось это имя на русский, выручил меня из беды, поплатившись видным положением при дворе. Ему не осталось ничего другого, как покинуть вместе со мной Японию. Он не любил, когда кто-то называл его Юкио Хацуми, кроме меня.

В столовой стараниями Миры был уже сервирован стол, накрытый накрахмаленной скатертью. Он был украшен на французский манер фарфоровой группой, которая называлась «сюрту де табль».

– И где ты только всему этому научилась? – дивился я.

Мира только загадочно улыбалась. Она схватывала на лету все принятые в свете хозяйские тонкости.

Кинрю, тем временем, заканчивал свой обед. Лакей в парадной ливрее уже подал ему фрукты на серебряной этажерке и теперь как раз наполнял его рюмку вишневым ликером.

– Яков Андреевич! – обернулся японец. – И где же вы пропадали? Мира сказала мне, что вас вновь навещал Кутузов. Неудивительно, что вы стали страдать бессонницей!

Я промолчал в ответ, потому что устал объяснять моим домочадцам, в чем именно заключалась моя работа.

– Очередное ужасное преступление? – Кинрю еще больше прищурил свои и без того узкие глаза.

Я заметил, что он весь напрягся. Мой Золотой дракон предпочитал никуда не отпускать меня одного. Поэтому во избежание недразумений я представлял его всем в качестве своего преданного слуги.

– Еще не знаю, – откровенно признался я. – По крайней мере, я надеюсь, что мне удастся его предотвратить, – проговорил я задумчиво и пересказал Кинрю историю, услышанную мною от молодого графа.

– Определенно здесь попахивает какой-то жутковатой мистификацией, – заключил Юкио Хацуми.

* * *

К семи часам я облачился в парадный черный нанковый фрак с узкими рукавами с рядом перламутровых пуговиц на внутренней стороне от локтя до ладони, с манжетами и бархатным воротником, а также в длинные черные брюки. Низкий воротник моей сорочки Мира повязала белоснежным галстуком, к которому я приколол булавку с женским портретом, в окаймлении мелких бриллиантов. Булавка эта делалась на заказ и, должно быть, поэтому в женском лице, изображенном на ней, угадывались черты моей индианки.

Над бархатным фрачным воротником выдавался высокий воротник шелкового жилета. Мой костюм довершал цилиндр с прямыми полями и высокие сапоги. Поверх фрака я набросил темный бурнус.

– Вы снова не возьмете меня с собой, – расстроено проговорила индианка.

– Милая моя Мира, я же отправляюсь не на журфикс и не на бал, – оправдывался я. – Я обязательно должен расспросить Элен Оленину о ее вампире! Пока не случилось беды, – мрачно добавил я.

– Понимаю, – прошептала Мира почти беззвучно. Она завистливым взглядом проводила Кинрю, который забирался в мою карету, запряженную четверкой гнедых лошадей.

* * *

Трехэтажный особняк Олениных располагался на Обуховском проспекте. Его фасад был украшен портиком из четырех коринфских колонн, поднятых на аркаду первого этажа. Двор, обнесенный чугунной решеткой, ограничивали с двух сторон боковые одноэтажные флигеля. Ярко освещенный парадный вход был украшен пилонами, поддерживающими арку.

Графский дом невольно напомнил мне дворец великого князя Михаила Павловича в миниатюре.

Я велел лакею в парадном дезабилье доложить обо мне Олениным. Кинрю остался дожидаться меня в карете. Лакей проводил меня в вестибюль, и я поднялся вслед за ним на второй этаж по мраморной лестнице. Дверь с галереи открывала вход в хорошо освещенную гостиную.

Лакей попросил подождать меня здесь, а сам отправился сообщить обо мне хозяевам.

Через несколько минут дверь приоткрылась, и на пороге появился Владимир Оленин. На нем лица не было.

– Яков Андреевич! – взволнованно воскликнул он. – Если бы вы только знали, как я рад вас видеть!

– Что-то случилось? – насторожился я.

– Элен заперлась в своей комнате и не желает никого видеть, – проговорил Оленин. – Идемте в мой кабинет!

Владимир устремился в гостиную. Я покорно последовал за ним сквозь анфиладу комнат. Гостиную сменила буфетная, следом за ней – столовая, затем – диванная и, наконец, бильярдная. На стенах красовались шелковые обои, комнаты были обставлены изящной позолоченной мебелью, повсюду сверкали огромные зеркала, красовались фарфоровые вазы и бронзовые канделябры.

У дверей графского кабинета я столкнулся с двумя очаровательными особами женского пола. Судя по всему, одна из них другой приходилась матерью. Они были сильно похожи между собой: обе черноглазые, черноволосые, блещущие какой-то цыганской, вычурной красотой.

– Позвольте вам представить, Яков Андреевич, – проговорил Оленин, – графиню Наталью Михайловну, мою приемную матушку.

Я удивленно уставился на Владимира. Так значит…

– И мою сводную сестрицу Мари, – продолжал он представлять своих родственниц. – Мой друг, Яков Андреевич Кольцов, – в свою очередь отрекомендовал меня подпоручик.

– Очень приятно, – кивнула черноглазая барышня с высокой прической.

Ее милую головку обрамляли у висков чудесные локоны цвета вороного крыла. На ней было милое платье из нежно-бирюзового флера с завышенной талией на голубоватом чехле. По краю оно было украшено гирляндой из атласных цветов такого же зеленоватого оттенка цвета персидской бирюзы в тон ее невесомому платью. Смуглую шею девушки украшало ослепительное жемчужное ожерелье, еще две крупные морские жемчужины покачивались в ее очаровательных ушках.

Наталья Михайловна еще не успела переодеться к балу и была облачена в темно-сливовый салоп, из-под которого выглядывало нижнее темное платье с оборками. Однако и в салопе эта моложавая женщина выглядела восхитительно. Она церемонно кивнула мне вслед за дочерью.

– С сестрой творится что-то неладное, – нежным глубоким голосом проговорила Мари.

– Идите к себе, – приказал Оленин двум женщинам.

– Ты пылу-то поубавь! – воскликнула Наталья Михайловна. – Поди, не с холопами разговариваешь, – усмехнулась она. – Выискался тут распорядитель!

Белокожее лицо Владимира вмиг сделалось пунцовым.

– Я прошу вас, идите к себе, – устало продолжал настаивать он.

– Я хочу присутствовать при вашем разговоре, – возразила Наталья Михайловна. – А ты, Машенька, можешь пока отправляться к себе, – кивнула она младшей Олениной.

– Да, матушка, – неохотно послушалась девушка и скрылась за одной из дверей, которая вела на парадную лестницу.

Будуар Елены Александровны располагался по соседству с кабинетом графа Владимира. Наталья Михайловна постучала кулачком в дверь комнаты, которая была заперта изнутри.

– Элен! – позвала она. – К вам пришли!

– Мне нездоровится, – слабым голосом отозвалась графиня.

Наталья Михайловна пожала плечами.

– Вот так всегда, – раздраженно проговорила она. – Что только позволяет себе эта девчонка?! Во всем волю взяла! А всего-то двадцатый год пошел, – вознегодовала Оленина.

– Пройдемте в мой кабинет, – сдался, наконец, Владимир. Он шагнул в едва приоткрытую дверь. Его мачеха и я последовали за ним.

Обстановка графского кабинета была достаточно строгой. На паркетном полу стояло несколько дубовых круглых стульев и кресел. Здесь же располагался диван, обитый зеленым штофом. У самого окна, занавешенного кисеей – секретер красного дерева, на нем – два бронзовых канделябра и трубка с чубуком, обшитым бисером. Здесь же находилась фарфоровая табакерка. На одной из стен – стеллаж, заставленный книгами. В углу возле камина примастился маленький столик с кофейным «дежене» на две персоны.

– Присаживайтесь, – Владимир кивнул в сторону дивана. – Нам предстоит решить, что делать с моей сестрой!

– Я не понимаю, – вкрадчиво проговорила Наталья Михайловна, – почему в этом деле должен быть замешан совсем посторонний человек! – Нетрудно было догадаться, что вдовствующая графиня имела в виду меня.

– Этот человек – мой друг, – повторил Оленин. – К тому же он немного сведущ в делах такого… Как бы это сказать? – Владимир обхватил двумя пальцами подбородок, – Такого деликатного рода!

– Так вы доктор? – Наталья Михайловна бросила на меня пристальный взгляд.

– В некотором роде, – неопределенно ответил я.

– Что это значит? – не поняла графиня. – Что вы хотите этим сказать?

– Да прекратите же этот допрос! – раздраженно воскликнул подпоручик. – Вы ведете себя не лучше какого-нибудь квартального надзирателя!

Наталья Михайловна обиженно поджала тонкие губы и замолчала.

– Что происходит с вашей дочерью? – как можно мягче осведомился я.

– Мне самой хотелось бы это знать, – резко проговорила графиня. – Она стала сама не своя и ведет себя как умалишенная с того самого дня, как состоялась помолвка Мари!

– Что еще за помолвка? – с неподдельным интересом спросил я и взглянул на Оленина.

– Моя сестра помолвлена с поручиком Кузнецовым, – ответил Владимир. – Он служит в том же самом полку, что и я. Добрый малый, – Оленин пожал плечами, – красив, богат. Что еще надо светской столичной девушке?!

– Вы не могли бы рассказать мне о вашей фамильной легенде? – обратился я к Наталье Михайловне, когда мое любопытство относительно помолвки Мари было удовлетворено. – О древнем проклятии, якобы нависшем над прекрасной половиной вашего рода?

– О! Снова этот бред! – всплеснула руками графиня. – Мне кажется, что сейчас весь Петербург только об этом и говорит! – воскликнула она раздраженно.

– Ну, вы весьма преувеличиваете, – попытался я утешить ее. Однако графиня становилась все мрачнее с каждой минутой.

– Я полагаю, что вы и так уже обо всем достаточно хорошо осведомлены, – Наталья Михайловна бросила грозный взгляд на своего пасынка. – Так что именно вас интересует? – она прищурила свои бархатные глаза. Ей не терпелось прекратить этот разговор.

– Как давно об этом предании стало известно Элен? – поинтересовался я, рассматривая свое отражение в пузатом графине рубинового стекла на небольшом столике для завтрака.

– О, Господи! А мне-то откуда знать? – Наталья Михайловна перекрестилась. – Да, судя по всему, с малолетства, – пожала она плечами. – Ей, верно, об этом няньки рассказывали! Что с деревенских баб возьмешь? – графиня возвела глаза к потолку. – Граф Александр Андреевич слыл в обществе известным либералом. Нет, чтобы для родной дочери француженку какую-нибудь выписать из-за границы. Только мне не понятно – к чему я вам все это рассказываю?!

– Так, значит, вы утверждаете, что Элен знала об этом едва ли не с самого рождения, – с удивлением констатировал я.

– Вот именно, – Наталья Михайловна закивала в ответ головой. – А все эти ее чудачества начались, ну… – графиня ненадолго задумалась, – где-то около месяца назад, когда Кузнецов сделал Мари предложение! Я уж подумываю о том, не была ли она в него влюблена. Может, из-за этой любви она рассудком-то и помутилась!