Испанец. Священные земли Инков

– Ты не оставляешь мне особого выбора, – согласился испанец. – А что будет, если Верховный жрец придет к выводу, что я не имею отношения к Виракоче?

– Я этого не знаю.

– Точно не знаешь? Уверен, что не натянут мою кожу на барабан, как только что проделали с Хинесильо?

– Знатный иностранец, пусть даже не обязательно бог, может спокойно жить в Инкарии, и при этом его никто не будет превращать в «рунантинья». Не все здесь такие дикари, как Чили Римак.

– Полагаю, что мне придется подвергнуть себя такому риску, – кротко сказал испанец. – В конце концов, еще капитан Писарро меня предупреждал, что, оставшись в Тумбесе, мы рискуем шкурой, хотя я и подумать не мог, что его предсказание исполнится прямо так буквально.

Он поднялся с места, взял аркебузу и изобразил воодушевленную улыбку.

– Вперед! – сказал он. – Куско ждет…

Холодная, темная и бурная река прокладывала себе путь между головокружительных каменных громад, ударяясь о скалы, таща за собой камни, обламывая ветви и производя оглушительный шум, который был слышен уже на вершине горы, а затем все время нарастал по мере того, как крутая и петляющая тропинка спускалась к ее руслу – великолепному каменному ложу из отполированного плитняка, которое могло бы считаться идеальной артерией, если бы не пороги, которые время от времени вдруг возникали при небольших перепадах высоты.

После четырех изматывающих дней похода, взбираясь по скалам, двигаясь по краю ущелий или пересекая заболоченные пустоши, Алонсо де Молина начал понимать, почему эта цивилизация не знала колеса – по крайней мере, не обращала ни малейшего внимания на его использование, – поскольку на этих дорогах с постоянными спусками-подъемами любая повозка очень скоро превратилась бы в громоздкую обузу.

С тех пор как море окончательно скрылось у них за спиной, пейзаж превратился в мир камня и снега, пугающий и одновременно завораживающий; до такой степени необыкновенный, что даже андалузец, полагавший, что он уже повидал все на свете, испытывал глубокое потрясение.

«Грандиозность» было самым подходящим словом, чтобы попытаться хоть как-то определить чувства, которые охватывали его, когда он поднимал взгляд и видел перед собой каменную громаду, отвесно поднимавшуюся над его головой на тысячу с лишним метров, или обозревал с какого-нибудь пригорка мощную гору, основание которой, вероятно, не поместилось бы и на половине провинции Хаэн. Расстояния, а главное, высота и объемы не имели ничего общего с тем, что он встречал до этого. Да, конечно, ему потребовалось больше месяца, чтобы переплыть океан, но там каждый день взгляду открывалась одна и та же картина, плоская протяженность воды почти не менялась и не предлагала точек отсчета, которые бы позволили составить ясное представление о ее подлинных размерах.

А в этой небывалой горной цепи, сравнимой только с той, которую Марко Поло описал в своих путешествиях в Китай, размеры и расстояния благодаря меняющемуся свету, который особенно в ранние часы максимально усиливал контуры и тени, обретали жизнь и рельеф.

Воздух, настолько чистый, что часто возникало впечатление, будто его не существует, а когда они делали привал и звуки шагов стихали, тишина была такой глубокой и такой полной, что у испанца появлялось ощущение, что они оказались посреди пустоты.

В полдень, когда солнце стояло прямо над головой, почти на линии экватора, на высоте больше трех тысяч метров, казалось, что его лучи превращаются в жидкий огонь, безжалостно заливающий людей, сдирая с них клочьями кожу, хотя неожиданно, когда его закрывала туча, температура сразу падала на тридцать градусов, чтобы вновь резко подняться, когда та уходила.

Если даже камни не выдерживали такой пытки и раскалывались, еще меньше удавалось это вынести голове человека, родившегося в низине; его легкие еще не сумели привыкнуть к разряженному воздуху, из-за чего приходилось то и дело останавливаться, чтобы перевести дыхание, и тем самым отчаянно тормозить бодрое движение своих спутников.

– Залезай в паланкин! – настойчиво предлагал Чабча. – Позволь моим людям тебя нести, а не то мы никогда не дойдем.

– Нет.

Уже даже кока не помогала ему переносить тяжесть в ногах и мучительное ощущение удушья, которое изводило его, когда плоскогорья поднялись выше четырех тысяч метров; стальной нагрудник при нагревании превращался в орудие пытки, а аркебузу словно тянула к земле какая-то неодолимая сила, с каждой минутой увеличивая ее вес, и даже меч обернулся наковальней, которую он утомился таскать по всему континенту.

Алонсо де Молина всегда считал себя сильным человеком и тем не менее, хотя он прекрасно питался и был здоров, ему приходило в голову, что долгое голодание, болезни и лишения в те месяцы, когда они вместе с Писарро и другими товарищами оказались предоставлены собственной судьбе на острове Эль Гальо, не идут ни в какое сравнение с этими мучительными подъемами и спусками по бескрайним дорогам Империи.

А вот туземцы, в свою очередь, чем выше поднимались, тем выглядели все бодрее, их походка по мере приближения к зоне холода становилась с каждым разом все энергичнее, поскольку, судя по всему, быстрая ходьба была их единственным способом согреться, так как ни солдаты, ни носильщики не имели права на коку, предназначенную исключительно для знати.

– Предоставить ее народу значило бы обречь лучшие земли на ее выращивание, к тому же многие избаловались бы и разленились. Единственный недостаток коки в том, что у человека в отсутствие силы воли возникает привыкание. Поэтому меня беспокоит, что ты так часто к ней прибегаешь. Не надо вводить это в привычку.

– Обещаю тебе, что как только мы доберемся до Кито, я про нее забуду, – заметил испанец. – Однако, если бы не она, я бы точно никогда не смог досюда дойти.

Они остановились на вершине лысой горы, чтобы взглянуть на тропинку, которая, петляя, спускалась к ревущей широкой реке, берущей начало у самого низа гигантской снеговой шапки, которая, словно зеркало, отражала солнечные лучи, и испанца поразило, с какой математической точностью проложена дорога, поскольку по ней мог пройти даже слепой, считая шаги и в определенный момент сворачивая попеременно то влево, то вправо.

– В ту пору, когда не идет сев или сбор урожая, каждое селение обязано поддерживать дороги в хорошем состоянии, а инспекторы проверяют, чтобы не было ни одного ухаба и ни одного камня от Куско до Кито.

– И что, все так идеально организовано?

– Без строгого порядка никому бы не удалось управлять таким количеством разных народов, населяющих столь непохожие земли. Племена, обитающие в горах, в жарких долинах, на побережье и в лесах на востоке, которые лопотали на тарабарских языках и жили по диким обычаям, ныне объясняются друг с другом на кечуа и следуют одним и тем же нормам поведения. Так же как солнце каждый день восходит над одним и тем же перевалом восточнее Титикаки, бросая свой первый луч на остров Луны, и в одно и то же время скрывается в одном и том же месте в море, так и его дети, инки, организовали Империю. Все рассчитано и предусмотрено.

– Даже мой приезд?

– Даже твой приезд. Два года назад огромная комета с длинным хвостом пересекла небо, и, по словам наших прорицателей, ее появление означало смерть Уайны Капака и возвращение Виракочи. Мы тебя ждали.

– Что еще написано обо мне в ваших пророчествах?

– Написано? – удивился курака. – Что значит «написано»?

– То, что содержится в книгах.

– А что такое «книга»?

Андалузец шумно вздохнул:

– Ну как тебе объяснить, что такое книга!.. Для начала надо выяснить, известна ли тебе бумага… – Он вынул из кармана единственное письмо, которое получил с тех пор, как приехал в Новый Свет, и показал ему. – Это бумага! – сказал он. – Знаешь, для чего она служит?

Тот с некоторой опаской взял письмо двумя пальцами, тщательно рассмотрел с одной и с другой стороны и в конце концов вернул, словно это было что-то подозрительное.

– И для чего она служит?

– Это письмо… В нем посредством вот этих знаков мои родные рассказывают мне все, что случилось дома за последнее время. Вы пользуетесь чем-нибудь похожим?

Чабча Пуси, курака Акомайо, который, судя по всему, искренне заинтересовался тем, что ему пытался втолковать испанец, немного поразмыслил и наконец, вынув из сумки толстый шнурок, с которого свисало несколько разноцветных веревочек с искусно завязанными узелками, сказал:

– У нас есть «кипу». В зависимости от размера, цвета, количества и расположения узелков, они сообщают сведения. Например, этот мне напоминает, сколько лам и альпак сейчас имеется в Акомайо; вот этот – сколько туник, а вот этот – сколько мечей и щитов…

Алонсо де Молина в свою очередь взял шнурок и стал рассматривать, вертя в пальцах, стараясь понять, как его используют. Наконец вернул его хозяину, кивнув головой:

– Понятно… – сказал он. – Неплохой способ держать в памяти сведения… Но вот что мне хотелось бы знать, так это: если твоя жена пришлет тебе такую штуку, узнаешь ли ты, что она жива-здорова, урожай был неудачный, а твоя кузина выскочила замуж за местного дурачка…

– Зачем ей мне об этом сообщать? Все это я узнаю, когда вернусь.

– Ладно!.. Однако представь себе, что ты хочешь узнать об этом раньше. Как бы ты это сделал?

– Зачем мне это знать, если, находясь так далеко, я не смог бы ничего исправить?.. Я предпочитаю спокойно путешествовать и думать, что все идет так, как я оставил, а не узнать, что Найка заболела и, возможно, умирает. Это было бы бессмысленное страдание, тебе не кажется?

Что это было: идиотский ответ или демонстрация железной логики, – только поразмыслить об этом испанец не успел, поскольку собеседник вскочил на ноги, давая понять, что разговор окончен, и, как обычно, бодрым шагом начал спускаться к реке.

Испанец беззаботно двинулся за ним по крутому склону. И тут за последним поворотом тропинки его взору открылось такое зрелище, что он невольно застыл на месте, словно внезапно превратившись в соляной столб: через широкое русло реки был перекинут совершенно невообразимый веревочный мост, и его середина угрожающе раскачивалась над бурными водами, которые с ревом прокладывали себе путь между острых камней, напоминающих черные клыки голодного волка.

– Уж не собрался ли ты по нему переправляться? – запротестовал он.

Чабча Пуси взглянул на него с удивлением:

– Почему нет? – спросил он. – Чем он плох?

Первые солдаты уже продвигались по хлипком мосту, крепко, как только можно, вцепившись в потрепанные веревочные поручни, и у Молины возникла уверенность в том, что стоит им только зазеваться, как ветер, который с ревом спускался с горного хребта, подхватит их и понесет над бездной к самым дальним пределам земли.

– Они сошли с ума! – в ужасе пробормотал он. – Окончательно свихнулись. Я отказываюсь переправляться здесь.

– Ничего другого не остается, – спокойно ответил инка. – Другого пути нет.

– Всегда есть другой путь.

– Но не в горах. Разве в твоей стране нет рек?

– Есть. Спокойные реки с прекрасными каменными мостами. Не то что этот.

Первая группа солдат уже переправилась на другой берег и рассредоточилась по склону с оружием на изготовку, готовые к бою, и тут, пока он наблюдал за их передвижением и тем, как тщательно они изучают камни и кусты на вершине, его вдруг осенила догадка:

– Ты ждешь нападения? – спросил он.

– Какое место может быть лучше для засады? – прозвучало в ответ. – Если люди Атауальпы намереваются тебя схватить, то это как раз подходящее место. Подождем, пока разведчики не удостоверятся, что опасности нет.

– Меня больше волнует мост, нежели все солдаты Атауальпы вместе взятые.

Чабча Пуси лишь улыбнулся, не сводя взгляда с противоположного берега; ни одна даже самая мелкая деталь крутой стены, начинавшейся в нескольких шагах от входа на мост, не была обойдена его вниманием – до тех пор, пока фигура офицера, командовавшего охраной, не появилась на скале и не замахала руками, приказывая начать продвижение.

– Идем! – сказал он. – И помни, что этот мост прослужил уже больше века и не оборвался.

– Ничего себе утешение! Целый век!..

– Но каждые три года его восстанавливают… – добавил туземец. – У жителей этих гор нет иной обязанности в жизни, кроме как плести крепкие веревки и содержать мост в идеальном состоянии. Если дорожные инспекторы обнаружат хоть малейший дефект, то кураку сбросят в пропасть вместе со всей семьей. Это действует на тебя успокаивающе?

– Должно было подействовать, вот только ветер… кто его остановит?

Не дожидаясь ответа, он с обреченным видом двинулся вперед, но не успел пройти метров тридцать, как его поразил внезапный грохот, донесшийся из самой глубины каньона, и это был то ли рев, то ли безудержные рыдания, к которым примешивалось неистовое биение воды о гранитные стены, скрежет камней, которые поток волочил по дну, и завывания ветра, тон которого менялся каждую минуту.

Сила постоянно бушующего ветра, который стремился пробиться сквозь узкую горловину огромной естественной воронки, которую представляло собой ущелье, была такова, что за двадцать шагов до начала моста уже была натянута веревка, за которую надо было держаться, чтобы не подвергать себя риску и не оказаться безвозвратно утянутым в русло реки.

Испанец остановился, перекинул ремень аркебузы через грудь, подтянул покрепче меч и непромокаемую кожаную сумку, в которой хранил порох, и, громогласно чертыхнувшись в полной уверенности, что никто все равно не разберет ни слова, двинулся навстречу пренеприятному приключению – переправе через реку; он старался не смотреть вниз, поскольку это было бы все равно, что броситься в воду вниз головой, ведь даже на крепостной башне он испытывал головокружение.

– Я из Убеды, – только и смог прошептать он напоследок, как бы извиняясь. – Я из Убеды, которая по милости Господней расположена на ровной земле; вот уж не знаю, какого черта меня понесло исследовать самую горную страну на этом свете.

Несомненно, это были тоскливые минуты; столь же бесконечные, как самое жестокое сражение, в котором ему довелось участвовать за свою бурную жизнь, потому что на сей раз он сражался не с людьми и оружием, а с неукротимым ветром и сильным головокружением, из-за которого его совершенно не слушались ноги.

Поэтому он полностью сосредоточился на том, чтобы цепляться руками за все, что придется, не обращая внимания на происходившее вокруг, и лишь когда вновь ощутил под ногами твердую почву, заметил, что по ту и другую сторону моста развязался жестокий бой.

Откуда взялось столько людей, так и осталось для него загадкой: они выныривали из-за камней и кустов на вершине горы и, размахивая короткими мечами и тяжелыми булавами, обрушивались на солдат Чабчи Пуси. Те, в свою очередь, пытались отважно защитить своего предводителя, в то время как носильщики, поспешно побросав свою поклажу, кинулись бежать врассыпную.

Испанцу потребовалось всего несколько секунд, чтобы подготовить аркебузу и выстрелить в ближайшего из нападавших. Тот схватился за грудь, вопя от боли, однако, вопреки ожиданиям, на этот раз противника не охватила паника, поскольку грохот реки и ветер приглушили звук выстрела «трубы громов»; никто и не заметил, что несчастный был ранен невесть откуда прилетевшей свинцовой пулей, а не холодным оружием в рукопашной схватке.

Алонсо де Молина на какое-то мгновение почувствовал себя в дурацком положении; у него возникло непреодолимое желание отвернуться и засвистеть, сделав вид, что он не имеет ко всему этому никакого отношения. В итоге он схватил за руку кураку и прикрыл его собой в уверенности, что солдаты не смогут долго сдерживать напор противника, втрое превосходившего их по численности.

Он стал свидетелем неоправданной жестокости нападавших, которые сбрасывали в пропасть и мертвых, и раненых, и не сходил с места до тех пор, пока их предводитель, человечек с выбритой головой и деформированными ушами, украшенными золотыми кольцами, которые оттягивали мочки чуть ли не до плеч, не приблизился к нему – не без некоторой опаски – и не заговорил тоном, который по замыслу должен был звучать властно, а прозвучал фальшиво, поскольку пришлось слишком напрягаться, чтобы перекричать шум.

– Я – Пома Ягуар, наместник Уанкабамбы^[23], и я приветствую тебя от имени моего господина Инки Атауальпы… – Затем он повелительно указал на Чабчу Пуси, которого почти не было видно за спиной испанца. – Отдай мне этого человека, который должен заплатить жизнью за свое предательство.

Молина твердо отказался.

– Этот человек – мой друг. Чтобы его убить, тебе придется попытаться убить и меня, и твой господин потребует от тебя отчета, как ты посмел поднять руку на Виракочу… Прочь с дороги!

Он оттолкнул того в сторону и, взяв Чабчу Пуси за плечо, поставил его перед собой, чтобы твердым шагом начать восхождение по крутому склону, уповая на то, что одним лишь спокойствием и надменностью сумеет спасти кураке жизнь.

Наместник Пома Ягуар колебался несколько секунд – находясь под впечатлением то ли от твердости, то ли от хриплости голоса андалузца, – однако этого времени оказалось достаточно, чтобы его люди расступились, освободив путь к вершине; некоторые с удивлением протягивали руку, чтобы коснуться блестящей металлической кирасы, на которой играли серебристыми бликами солнечные лучи.

Крутой склон был, без сомнения, самым узким, крутым и изматывающим из тех, что им уже пришлось преодолеть, однако Молина изо всех сил старался не выдавать своей усталости, и, несмотря на то что разреженный воздух высокогорья, похоже, вновь отказался заполнять его легкие, а голова грозилась лопнуть, он твердо сжал зубы и упрямо продвигался вперед, сознавая, что «бог» не может обнаруживать признаки слабости.

– Кока! – прошипел он, когда ноги, как ему показалось, должны были вот-вот перестать ему подчиняться. – Мне нужна кока… Быстро!

Чабча Пуси мгновенно внял его просьбе и, тайком сунув руку в кожаную сумку, передал ему горсть листьев и кусочек известняка. Испанец положил все в рот и начал с наслаждением жевать, моля небо о том, чтобы снадобье поскорее подействовало и позволило ему добраться до вершины, не рухнув раньше времени без сил.

Последние метры явились настоящим испытанием: он уже не столько толкал кураку впереди себя, сколько вцепился в того в надежде, что это поможет ему устоять на ногах и избежать позора; не хватало еще, чтобы те, кто провожал его взглядом, увидели, как «бога» из плоти и крови больше не держат ноги.

Достигнув вершины, он притворился, что у него перехватило дыхание от восторга перед величественной красотой открывшейся его взору картины: обширнейшего плоскогорья, поросшего невысокой травой и усеянного сотней небольших свинцово-серых озер, похожих на пятна ртути, в зеркале которых отражались грозные белые пики, выстроившиеся в километрах тридцати в очередную нескончаемую горную цепь.

Неподвижный воздух был сухим и прозрачным, а тишина такой глубокой по контрасту с грохотом реки, что покатившийся камень показался первым нарушением первозданности мира, сотворенного в этом виде миллионы лет назад и просуществовавшего до сих пор, словно его никогда не видели глаза ни одного человека.

– Как красиво! – пробормотал он, едва отдышавшись. – Это самое красивое и пустынное место, которое мне когда-либо доводилось видеть.

Чабча Пуси обернулся и озадаченно посмотрел на испанца: ему было действительно нелегко понять, как это человек, только что переживший такой сложный момент, способен восхищаться красотой пейзажа. Однако он ничего не сказал, потому что перед ними вдруг возник коротышка Пома Ягуар, вставший на цыпочки в тщетной попытке дотянуться хотя бы до нагрудника испанца.

– У меня приказ моего повелителя, Инки Атауальпы, привести тебя к нему в Кито, столицу Северных владений… – пронзительным голосом объявил он, в то время как солдат, опустившись перед Молиной на колени, протягивал испанцу небольшую коробку из плетеной соломы. – И мой повелитель предлагает вам этот замечательный подарок в знак своей дружбы и своего желания союза.

Андалузец взял коробку и, открыв ее, обнаружил два массивных золотых кольца тонкой работы – такие же, как у Наместника. Он внимательно их рассмотрел и усмехнулся.

– Очень красивые! – согласился он. – Но пока мне не приходит в голову, куда их повесить… – Внезапно тон его голоса изменился, став властным и почти агрессивным. – Хотя я не понимаю, как это Атауальпа предлагает мне такие доказательства дружбы и в то же время приказывает убить мою охрану. Одно с другим не вяжется.

– Эти люди были не твоей охраной, а твоим конвоем. Они вели тебя, пленного, к Уаскару… А я тебя освободил.

– И ты в свою очередь превратился в мою охрану или в мой конвой? Разве я не свободен направиться куда пожелаю? Я в состоянии выбрать между Кито и Куско?

Пома Ягуар повернулся к Чабче Пуси и несколько мгновений смотрел на кураку с яростным выражением физиономии, словно считая того виновным, что ему задали подобный вопрос. Наконец, уцепившись за идею, которая показалась ему спасительной, он суетливо затараторил:

– Кито находится ближе, и будет правильно, если ты в первую очередь посетишь брата, который находится ближе. Затем мой повелитель предоставит тебе возможность продолжить путь в Куско, если таково будет твое желание. Не сделать этого значит показать, что ты неодинаково относишься к двум сыновьям Инки Уайны Капака, и это было бы ужасным оскорблением для моего повелителя и его самых верных подданных…

Алонсо де Молина, по-видимому, понял, что упираться тут абсолютно бесполезно, принимая во внимание скрытую угрозу, заключенную в словах коротышки, поэтому лишь широко развел руками в знак того, что не видит особой разницы между тем и другим городом, и одновременно показывая, что он вновь отправляется в путь.

– Ладно! Не будем терять времени… Кито ждет!

К вечеру они добрались до небольшой деревушки: несколько хижин из глины и соломы, которые сиротливо стояли посреди этого болотистого плоскогорья. Ее обитатели – молчаливые привидения в одежде землистого цвета, с лицами, обожженными солнцем, – едва завидя вооруженных людей, укрылись в глубине своих обиталищ.

Один лишь «льякта камайок», то есть инспектор общественных работ, который являлся высшим представителем власти в местности, удаленной от мало-мальски важного населенного пункта, отважился выйти навстречу прибывшим, однако в действительности его присутствие оказалось бесполезным, поскольку стоило ему увидеть «человека-бога» в сияющих доспехах, высоком шлеме да еще и с длинной густой бородой, он рухнул как подкошенный, уткнувшись в грязь лицом и сотрясаясь от конвульсий.

Губернатор Пома Ягуар ограничился тем, что яростно пнул несчастного под зад и немедленно направился к самой большой хижине, откуда бесцеремонно выставил перепуганных обитателей.

– Будете спать здесь, – объявил он Молине. – На рассвете продолжим путь по парамо^[24], чтобы перебраться через перевал к югу от озера.

– Это будет очень тяжелое путешествие, – возразил Чабча Пуси. – Кто, как не Виракоча, заслуживает того, чтобы передвигаться по Королевской дороге?

– Королевская дорога кишмя кишит шпионами, – желчно ответил тот. – И не открывай рта, если не хочешь истощить мое терпение. Виракоча – мой гость, я это знаю, а ты – мой пленник, не забывай.

Он вышел из хижины, оставив его возле дымного и вонючего огня от навоза альпаки, и Алонсо де Молина тотчас снял тяжелый шлем и кирасу и опустился на циновку, привалившись спиной к стене.

– Не нравится мне этот человек, – проговорил он, растирая руки и вытягивая их к огню в попытке согреться. – Ты был прав, и люди Атауальпы мне не нравятся.

– Они хотят войны.

– Война меня не пугает, – твердо ответил испанец. – Я всегда был военным человеком, но считаю недопустимым, что кто-то восстает против собственного брата и добивает раненых, как приказал сделать этот карлик. – Он глубоко вздохнул, то ли выражая недовольство, то ли в знак смирения. – Я чувствую себя обманутым, – вскоре добавил он. – Пленники на острове Эль Гальо рассказывали мне о прекрасной стране, в которой царит порядок, никто никогда не ложится спать без ужина и справедливость превыше всего… – Он широким жестом обвел вокруг. – И что я здесь нахожу!.. Ненависть и смерть; предательство и братоубийственные войны… Не нравится мне это. Нет, решительно не нравится.

– А чего ты ждал? – поинтересовался туземец, который устроился в другой стороне помещения. – Загородную прогулку? Меня с самого начала удивило твое поведение. Если ты бог, то ведешь себя как человек, а если ты человек, то ведешь себя как сумасшедший. Нельзя же в одиночку приехать в самую крупную из существующих империй и вести себя так легкомысленно. Я уже знаю, что никакой ты не бог, хотя с моей стороны твоей жизни не грозит опасность. Но что произойдет, когда это поймет Пома Ягуар, Чили Римак, Атауальпа или кто-либо еще? Ты внушаешь страх, а страх всегда был плохим советчиком. Тебя убьют.

– Ничего себе, утешил!

– Это не утешение, это совет. Ты спас мне жизнь, и единственный способ отблагодарить тебя – это спасти твою. Послушай, что я тебе говорю! Если не хочешь тоже превратиться в «рунантинья», измени поведение… Тебе вот нравится смеяться над вещами и людьми, да только мой народ не обладает чувством юмора. Смех – признак сумасшествия.

– Сумасшедший – тот, кто никогда не смеется, – изрек Алонсо де Молина. – Я приехал из тех краев, где ценят смех, веселье, песни, танцы, вино и женщин, потому что в Андалусии ты скорее ляжешь спать без ужина, чем без смеха… Но я принимаю совет: совершенно очевидно, что тот, кто живет в этих пустынных краях, на такой высоте, в таком холоде и при таком ветре, мало настроен веселиться… А вот скажи-ка: что, по-твоему, нам следует предпринять?

– Предпринять? – удивился курака. – Ничего. Наша судьба отныне в руках Атауальпы. Он решает.

– Ошибаешься, – спокойно возразил испанец. – Не для того я сюда добирался, чтобы превратиться в чей-то инструмент. Ты был прав: я предпочитаю Уаскара. Мы отправимся в Куско.

Собеседник покачал головой и какое-то время казалось, что он решил не отвечать. Этот великан с глазами морского цвета – становится не по себе, когда в них заглядываешь, – часто вел себя как человек не от мира сего, без мозгов. Наконец яростно фыркнув, он спросил с оттенком иронии:

– А что ты сделаешь с Помой Ягуаром? Скажешь ему, что мы уходим? Знаешь, что с ним сделает Атауальпа, если он вернется с пустыми руками?.. С живого спустит кожу после того, как сначала убьет у него на глазах всю семью…

– По-видимому, то же самое сделает с тобой Уаскар… А ты мне нравишься больше, чем этот мерзкий карлик.

– Да ведь у него люди и сила на его стороне!..

Алонсо де Молина слегка улыбнулся:

– А на моей – хитрость… – Он выдержал многозначительную паузу и с любовью похлопал по аркебузе. – И «труба громов».

– Ты собираешься его убить?

– Если он меня не вынудит это сделать, то нет.

Чабча Пуси, курака Акомайо, глубоко задумался, не сводя взгляда с огня, и в итоге, вновь подняв голову, заметил:

– Мне больно об этом говорить, но, если ты не убьешь Пому Ягуара, мы далеко не уйдем. Он знает, чем рискует, и будет нас преследовать до самих ворот Куско, если понадобится. Однако, если он умрет, мы будем вне опасности. Я знаю его людей: если они окажутся без начальника, то не станут предпринимать никаких действий до тех пор, пока им не пришлют нового. Таков закон: если человек не принадлежит к правящему классу, ему возбраняется действовать самостоятельно, без приказа. А среди людей Помы Ягуара только рабы или солдаты. Никто и пальцем не шевельнет, когда речь идет о таком деликатном деле, как жизнь Виракочи.

– Мне претит мысль о хладнокровном убийстве человека, даже когда речь идет о тюремщике. – Он озабоченно покачал головой. – Когда я сошел на берег в этой стране, я думал, что окончательно распрощался с войной и насилием, и вот поди ж ты – на днях убил одного из твоих людей, а сегодня – солдата. Не проси меня убить еще и карлика.

Туземец кивнул головой в сторону аркебузы.

– Если ты не хотел убивать, зачем же тогда притащил с собой оружие?

– Чтобы защищаться.

– Что ты до сих пор и делал. И защитишь себя, если убьешь Пому Ягуара… Взгляни правде в глаза! Если ты согласишься, чтобы он отвел тебя в Кито, рано или поздно Атауальпа обнаружит, что ты не бог, а человек, от которого ему немного пользы и который может стать опасным. И тогда твоя жизнь будет не дороже моей, которая в данный момент ничего не стоит.

Алонсо де Молина некоторое время молчал, собираясь с мыслями, и, протянув руку, снял со стены тростниковую свирель и начал с силой в нее дуть, хотя у него почти ничего не получилось.

– Это какие же легкие надо иметь, чтобы на этом играть, – заметил он и наконец тряхнул головой в знак согласия. – Ладно! – добавил он. – Если не будет другого выхода, я убью Пому Ягуара, но это мне совершенно не по душе…

Полчаса спустя они вдвоем покинули хижину и прямо перед ней, на своего рода центральной площади этой грязной деревушки, в укрытии от ветра, образованном высокими стенами, обнаружили весь отряд солдат: те сидели на корточках вокруг костра, а Пома Ягуар устроился на крохотном табурете в углу.

Уже совсем стемнело, луна еще не появилась, и северный ветер, пробирающий до костей, разгуливал по плоскогорью, завывая зловеще, как никогда.

Испанец невольно восхитился силой духа людей, отваживающихся обитать в этой пустынной и ледяной пуня^[25], степи, где росли только хилые кустики и чахлые травы, которые едва позволяли выжить их скудным стадам лам, альпак и викуний. Казалось, ничего, кроме круглых мучнистых клубней, нельзя вырастить на крохотных клочках пригодной земли, беспорядочно разбросанных то там, то сям, и на всем пространстве, которое можно было охватить взглядом, не было видно ни одного дерева или древесного куста. Даже воздух, разреженный из-за высоты, был таким скудным, что костер тоже разгорался с большим трудом, и вонючего дыма от него было больше, чем тепла, которое давал огонь, медленно поглощая кучи высушенных солнцем экскрементов – его единственную пищу.

Он посмотрел на «Наместника», закутавшегося в выцветшее красное пончо: тот смахивал на безжизненную мумию или на обезьяну, оцепеневшую от холода.

Он поколебался какое-то мгновение и наконец, словно смирившись, слегка распахнул тяжелое одеяло из шерсти альпаки, которое дал ему Чабча Пуси, чтобы защищаться от холода в горах, и доспехи вспыхнули в свете пламени, ослепив солдат, которые испуганно за ним наблюдали.

– Мы уходим! – объявил он, обращаясь непосредственно к Поме Ягуару, тело которого тут же напряглось, словно неожиданно вернувшись к жизни. – Мы с моим другом уходим, и не пытайся нас преследовать, иначе мне придется тебя убить.