Theodore Dreiser

and was content to be what he was – a banker, or a prospective one. He was at this time a significant figure – tall, lean, inquisitorial, clerkly – with nice, smooth,

Chapter 1 The home of Samuel Griffiths in Lycurgus, New York, a city of some twenty-five thousand inhabitants

Единственное, что мне в вас не нравится, это ваше вечное: "Что скажут люди." "Люди" не строят вашу жизнь. А уж мою и подавно. Прежде всего думайте о себе. Вы сами должны устраивать свою жизнь. Неужели вы допустите, чтобы между вами и вашим желанием становилось то, что подумают другие?

Надо признаться, что никто так не кичится внешними проявлениями богатства, как тот, кто недавно это богатство приобрел.

Каупервуд внимательно следил за тем, чтобы все его текущие обязательства оплачивались своевременно или даже досрочно, так как ему важно было показать всем свою неукоснительную платежеспособность. Ничего нет ценнее хорошей репутации и устойчивого положения. Его

Как она отнеслась к этому? С  невозмутимостью интеллекта, знающего, что никакие перемены обстоятельств или неудачи ни на йоту не поколеблют внутреннего ощущения умственного и духовного превосходства. Настоящая личность осознает себя с самого начала и редко когдалибо сомневается в себе. Жизнь может стремительно вращаться вокруг них, накатывать разрушительным приливом или смывать опустошительным отливом, но сами они подобны скале: невозмутимые, безмятежные, неподвластные бурям.

Я испытывал напряжение, какое бывает в пору больших перемен и больших потерь. К чему вся эта любовь, если она так быстро кончается! Такое бывает, когда в юности уходишь из дома.

Бывают такие редкие, особенные натуры, которые приходят в мир, не ведая зачем, и уходят из жизни, так ничего и не поняв. Жизнь всегда, до последней минуты, представляется им бесконечно прекрасной, настоящей страной чудес, и если бы они могли только в изумлении бродить по ней, она была бы для них не хуже рая. Открывая глаза, они видят вокруг совершенный мир, который им так по душе: деревья, цветы, море звуков и море красок. Это – их драгоценнейшее наследство, их лучшее богатство. И если бы никто не остановил их словами: «Это мое», – они, сияя счастьем, могли бы без конца странствовать по земле с песнью, которую когда-нибудь услышит весь мир. Это песнь доброты. Но, втиснутые в клетку реального мира, такие люди почти всегда ему чужды. Мир гордыни и алчности косо смотрит на идеалиста, мечтателя. Если мечтатель заглядится на пролетающие облака, его упрекнут в праздности. Если он вслушивается в песни ветра, они радуют его душу, а окружающие тем временем спешат завладеть его имуществом. Если весь так называемый неодушевленный мир захватит его, призывая столь нежными и чарующими голосами, что кажется, они не могут не быть живыми и разумными, – мечтатель гибнет во власти стихий. Действительный мир всегда тянется к таким людям своими жадными лапами и завладевает ими. Именно таких жизнь превращает в покорных рабов.

Керри была плохо вооруженным маленьким рыцарем, который отважно ринулся на огромный, загадочный город, чтобы попытать счастья, лелея безумную мечту о неясной, далекой победе, когда этот город – добыча и раб завоевателя – будет лежать распростертый под женской туфелькой

пишут, что вчера избили четырех штрейкбрехеров. – Это так, – согласился Герствуд, – но нельзя верить всему, что сообщают в газетах. А трамвай все равно будет ходить. У Герствуда был сейчас довольно решительный вид, но это была решимость отчаяния, и Керри стало больно за него. Она точно вдруг увидела призрак прежнего Герствуда, мужественного и сильного. Небо было затянуто тучами