Парижские тайны. Жизнь артиста

С этого момента я стал бороться со всем, что было уродливым во мне. Не из соображений морали, а из кокетства, чтобы нравиться. Точно так же, как женщины используют косметику.

Жан Кокто говорил:

— Когда художник рисует пару туфель, вазу для фруктов, пейзаж, он рисует свой собственный портрет. Доказательством является то, что мы говорим: это Сезанн, Пикассо, Ренуар, а не пара туфель, ваза для фруктов и т.д.

То же самое можно сказать про биографов. Описывая великого человека, они описывают собственные чувства, рисуют собственный портрет.

Однажды я шел пешком вниз по Елисейским полям, колонна немецких солдат шла за мной. Мне было не по себе. Возвратившись домой, я сказал Жану: «Немецкая армия преследовала меня на всем пути по Елисейским полям». На что он ответил: «Ты что, не мог идти до Берлина?».

После смерти Жана она [мать] сказала:

— В сущности, ты предпочел бы, чтобы умерла я, а не Жан Кокто.

Я ответил:

— Да, — но тут же добавил: — Я также предпочел бы умереть вместо него. Ты и я рядом с Жаном Кокто ничто.

<...>

Жан, значит, я люблю тебя так мало, что не могу тебе помочь, не могу поменяться с тобой жизнями, возрастом, не могу отдать тебе свою силу, свое здоровье!

<...>

Жан, я люблю тебя.

Ты сказал в «Завещании Орфея»: «Друзья мои, притворитесь, что плачете, потому что Поэт лишь притворяется мертвым».

Жан, я не плачу. Я буду спать. Я засну, глядя на тебя, и умру, потому что впредь я буду делать вид, что живу.

«...Ты забыл свои меховые перчатки. Я забрал их себе в комнату и целовал, сдерживая рыдания. А тут еще этот чертов грипп совершенно деморализует меня. Заставляю себя превозмочь желание все бросить.

Обнимаю тебя изо всех своих слабых сил.Жан [Кокто]»