Quotes from the audiobook «Дневник писателя»

Поняли бы люди, что нет счастья в бездействии, что погаснет мысль не трудящаяся, что нельзя любить своего ближнего, не жертвуя ему от труда своего, что гнусно жить на даровщинку и что счастье не в счастье, а лишь в его достижении.

Вы скажете, что мы должны же исправлять детей. Слушайте: мы не должны превозноситься над детьми, мы их хуже. И если мы учим их чему-нибудь, чтоб сделать их лучшими, то и они нас учат многому и тоже делают нас лучшими уже одним только нашим соприкосновением с ними.

А мы и между собою не прощаем друг другу ни малейшего отклонения в убеждениях наших и чуть-чуть несогласных с нами считаем уже прямо за подлецов, забывая, что, кто так легко склонен терять уважение к другим, тот прежде всего не уважает себя.

Но все-таки ка­жет­ся не­сом­нен­ным, что ев­ро­пей­цу, ка­кой бы он ни был на­ци­ональ­нос­ти, всег­да лег­че вы­учить­ся дру­го­му ев­ро­пей­с­ко­му язы­ку и вник­нуть в душу вся­кой дру­гой ев­ро­пей­с­кой на­ци­ональ­нос­ти, чем на­учить­ся рус­с­ко­му язы­ку и по­нять нашу рус­с­кую суть.

Жен­щи­на мень­ше лжет, мно­гие даже не лгут, а муж­чин поч­ти нет нел­гу­щих, – я го­во­рю про те­пе­реш­ний мо­мент на­ше­го об­щес­т­ва. Жен­щи­на нас­той­чи­ве­е, тер­пе­ли­вее в де­ле; она серьез­нее, чем муж­чи­на, хо­чет дела для са­мо­го де­ла, а не для того лишь, чтоб ка­зать­ся. Уж не в са­мом ли деле нам от­сю­да ждать боль­шой по­мо­щи?

Все от­то­го, что вос­пи­та­ние де­тей есть труд и дол­г, для иных ро­ди­те­лей слад­кий, нес­мот­ря на гне­ту­щие даже за­бо­ты, на сла­бос­ть сред­с­т­в, на бед­нос­ть да­же, для дру­гих же, и даже для очень мно­гих дос­та­точ­ных ро­ди­те­лей, – это са­мый гне­ту­щий труд и са­мый тя­же­лый дол­г. Вот по­че­му и ст­ре­мят­ся они от­ку­пить­ся от него день­га­ми, если есть день­ги. Если же и день­ги не по­мо­га­ют, или, как у мно­гих, их и вов­се нет, то при­бе­га­ют обык­но­вен­но к ст­ро­гос­ти, к жес­то­кос­ти, к ис­тя­за­ни­ю, к роз­ге. Я вам ска­жу, что та­кое роз­га. Роз­га в се­мей­с­т­ве есть про­дукт лени ро­ди­тель­с­кой, не­из­беж­ный ре­зуль­тат этой ле­ни. Все, что мож­но бы сде­лать тру­дом и лю­бовью, не­ус­тан­ной ра­бо­той над деть­ми и с деть­ми, все, чего мож­но было бы дос­тиг­нуть рас­суд­ком, разъяс­не­ни­ем, вну­ше­ни­ем, тер­пе­ни­ем, вос­пи­та­ни­ем и при­ме­ром, – все­го того сла­бы­е, ле­ни­вы­е, но не­тер­пе­ли­вые отцы по­ла­га­ют все­го чаще дос­тиг­нуть роз­гой: «Не разъяс­ню, а при­ка­жу, не вну­шу, а зас­тав­лю». Ка­ков же ре­зуль­тат вы­хо­дит? Ре­бе­нок хит­рый, ск­рыт­ный неп­ре­мен­но по­ко­рит­ся и об­ма­нет вас, и роз­га ваша не ис­п­ра­вит, а толь­ко раз­в­ра­тит его. Ре­бен­ка сла­бо­го, трус­ли­во­го и сер­д­цем неж­но­го – вы забьете. На­ко­нец, ре­бен­ка доб­ро­го, прос­то­душ­но­го, с сер­д­цем пря­мым и от­к­ры­тым – вы сна­ча­ла из­му­ча­ете, а по­том ожес­то­чи­те и по­те­ря­ете его сер­д­це.

Итак, са­мое силь­ное сред­с­т­во пе­ре­вос­пи­та­ни­я, пе­ре­дел­ки ос­кор­б­лен­ной и опо­ро­чен­ной души в яс­ную и чес­т­ну­ю – есть труд.

Не понимать русскому Пушкина - значит не иметь права называться русским. Он понял русский народ и постиг его назначение в такой глубине и такой обширности, как никогда и никто. Не говорю уже о том, что он, всечеловечностью гения своего и способностью откликаться на все многоразличные духовные стороны европейского человечества и почти перевоплощаться в гении чужих народов и национальностей, засвидетельствовал о всечеловечности и всеобъемлемости русского духа и тем как бы провозвестил о будущем предназначении гения России во всем человечестве, как всеединящего, всепримиряющего и все возрождающего в нем начала.

Теперь же, напротив, весьма часто фраза "Я не понимаю этого" выговаривается почти с гордостью, по меньшей мере с важностью. Человек тотчас же как бы ставится этой фразой на пьедестал в глазах слушателей и, что еще комичнее, в своих собственных, нимало не стыдясь при этом дешевизны приобретенного пьедестала. Ныне слова "Я ничего не понимаю в Рафаэле" или "Я нарочно прочел всего Шекспира и, признаюсь, ровно ничего не нашел в нем особенного" - слова эти ныне могут быть даже приняты не только за признак глубокого ума, но даже за что-то доблестное, почти за нравственный подвиг. Да Шекспир ли один, Рафаэль ли один подвержены теперь такому суду и сомнению?

Отменили вез­де в шко­лах те­лес­ное на­ка­за­ни­е, и прек­рас­но сде­ла­ли; но чего же, меж­ду про­чим, дос­тиг­ли? То­го, что в на­шем юно­шес­т­ве яви­лось чрез­вы­чай­но мно­го тру­сов, срав­ни­тель­но с преж­ним. Они ста­ли бо­ять­ся ма­лей­шей фи­зи­чес­кой бо­ли, вся­ко­го ст­ра­да­ни­я, ли­ше­ни­я, вся­кой даже оби­ды, вся­ко­го уяз­в­ле­ния их са­мо­лю­би­я, и до то­го, что не­ко­то­рые из них, как по­ка­зы­ва­ют при­ме­ры, при весь­ма нез­на­чи­тель­ной даже уг­ро­зе, даже от ка­ких-нибудь труд­ных уро­ков или эк­за­ме­нов, – ве­ша­ют­ся или зас­т­ре­ли­ва­ют­ся.