Цена

С тех пор прошло четверть века, и ничего не изменилось… Я такой же… Чужой… Изменилось только то, что люди сами ищут встречи со мной и готовы платить деньги за то, чтобы я объяснил им, что происходит с ними же. Они готовы верить в чудеса, выполнять любые рекомендации, чтобы изменить ход событий, который их не устраивает. Но по-прежнему они не слышат, когда я говорю им о том, что каждое страдание и каждая болезнь важны и нужны им для жизни. Что чудес не бывает, что есть важные законы, законы, не людьми придуманные, не имеющие лазеек. Законы Бытия написаны так, что обойти их невозможно. От людей требуется только одно – познавать эти законы и помогать своим детям в их изучении. Но нет, людей это не интересует.

«Жан, а сделайте то, а сделайте так, а решите, а помогите, а измените», – только и слышу. Ну да, ну да, люди слабы, люди легкомысленны, словно дети, – они ищут удовольствий и ставят себя в центр вселенной. Я могу помочь им. И поэтому помогаю. Часто и очень часто они страдают не оттого, что злы в сердце своем, а оттого, что не знают, где их место и какова их роль.

Я сам не заметил, как дошел до дома, открыл дверь и даже засмеялся от того, как радостно рванули ко мне навстречу мои чудесные кошки. Что ж, у меня есть отличная компания на этот вечер, мои Мими и Лоло.

Я не делаю особой разницы между людьми и животными, что иногда чрезвычайно выгодно для моих оппонентов. Они начинают твердить на всех углах о моем цинизме и о моем пренебрежительном отношении к людям. Ставя людей и животных на один уровень, я якобы обесцениваю бессмертную душу, которой наделены люди. Я не вступаю в публичные дискуссии на эту тему и не пытаюсь ничего объяснить и доказать. У меня есть определенные и четкие знания об этом. Каждый человек при рождении получает в поддержку животное, именно в поддержку своей жизненной силы, той самой «животной», которая направлена на выживание и продолжение рода. Животное – как тотем, как священный знак, как символ того типа энергии, которая будет являться определяющей для жизни этого человека. Ну, например, «поддерживаемый змеей» добьется огромных успехов, если будет пластичен, гибок, будет чаще «менять свою кожу» и с помощью взгляда выстраивать основной способ контакта. Человек с тотемом кабана должен «рыть носом землю» в поисках еды, «отращивать клыки» и драться до последнего, только тогда он будет успешен. Но, к сожалению, люди не знают об этом, в жизни используют только два вида энергии: наступательную и оборонительную, энергию тирана или энергию жертвы, энергию «волка» или энергию «овцы». Люди не чувствуют, не понимают нюансов, не видят и не используют свои огромные возможности, так и умирают, не потратив ни грамма из своего «животного» потенциала, прожив жизнь на человеческой «разумной» энергии, очень слабой и примитивной для нашего сложного мира. Именно поэтому так много страхов в человеке, именно поэтому он строит техногенную цивилизацию, все дальше уходя от природы, от живого и животного. В этом есть великая трагедия человека. Я вижу животное каждого, кто приходит ко мне, и в животных я вижу людей, тех, кто по тем или иным причинам переродился в свое животное в этой жизни.

Да-да, об этом у меня тоже есть знание. Не справившись с задачами в человеческом теле, душа воплощается в тотемном животном человека и старается нарастить ту энергию, которой так не хватает в человеческом мире. И тут есть немного меркантильный момент. Качество жизни животного напрямую зависит от того, какую жизнь вел человек. Тут тоже тонкий расчет, работающий на баланс. Не слишком грешил, чтобы списать себя окончательно, но и не реализовал себя по максимуму? Добро пожаловать в комфортные и уютные домашние условия, будь кошечкой или собачкой редкой породы, подчеркивай на выставках свои достоинства, будь первым и лучшим и, главное, тренируй своих «хозяев» на то, чтобы они видели в тебе практически человека. Был агрессивен и активен в человеческой жизни, а другие качества не использовал? При этом ничего дурного не совершил? Тогда посиди в зоопарке, за решеткой, контактируй с людьми и наблюдай, как бессмысленно и тупо они проводят свою жизнь без «животной» энергии, ну точно как ты без человеческой души. На эти темы я часто беседую со своими кошками, они много рассказывают мне о своем взгляде на реинкарнацию и принципы цикла перерождений. Я не шучу. Каждый, у кого дома есть животное – кошка, собака, рыбки, каждый, кто знаком с уличной кошкой или собакой, с птицей или лошадью, – может вести с ними такие беседы. Стоит только начать, потом не оторвешься, настолько это интересно. Мои Мими и Лоло рассказывают мне много чудесных историй, понимают меня с полуслова, лечат меня, когда я болею или тоскую, поют мне свои чудесные песни и любят меня просто так. Я тоже люблю их, но понимаю, что не просто так они попали ко мне. Я уважаю их поступки и решения в прошлой жизни, хотя и не знаю ничего о них, я ухаживаю за ними почтительно и тщательно, и очень надеюсь, что в следующей жизни…

Тут я понял, что очень проголодался, и отправился на кухню исследовать недра холодильника. Мими и Лоло, симпатяги и кокетки, побежали за мной, зная, что самые лакомые кусочки, конечно же, достанутся им.

Марьям поставила овощную лазанью в духовку, завела таймер и подошла к окну. Из гостиной доносился голос Венеры Булатовны, она болтала по телефону со своей лучшей подругой, Зариной. Женщины договаривались о встрече в клубе аргентинского танго, куда ходили два раза в неделю, обсуждали последнюю милонгу, сплетничали о какой-то Марине, которая совсем не умеет одеваться, да и страсти в ней для танго ну совершенно нет никакой. Марьям не то чтобы подслушивала, но невольно прислушивалась. У них с Венерой была совсем небольшая разница, каких-то пять лет, но иногда, разговаривая с Венерой или вот так невольно становясь свидетельницей ее жизни, каких-то необычных и интересных событий, Марьям чувствовала себя совсем древней старухой. Старухой, чьи жизненные соки уже давно перебродили, и в жилах не горячая кровь течет, а уксус. Почему так? Что так состарило ее? Неужто дети? Неужто дети, выносить и родить которых для женщины ничего важнее нет, могут быть причиной преждевременной старости, тоски и равнодушия к жизни? Нет-нет, подумала Марьям, это у нее так, потому что Богданчик болен и Янка на глазах гибнет. А вообще, дети – это счастье, и жалко Венеру Булатовну – и красивая, и богатая, и здоровая, а не родила.

– Так слушай, Заринка, он мне говорит, что и родить могу, и усыновить могу, нет разницы, все хорошо будет, – донесся до Марьям голос Венеры, и Марьям удивилась, что они об одном и том же.

– Слушай, ну я понимаю, ты не веришь, но вот посмотрим, я и сама скептик, однако тут… Я поверила, и не от отчаяния, а оттого, что совсем по-другому стала чувствовать себя… И знаешь, – Венера чуть понизила голос, – я теперь молюсь и утром, и вечером, перед сном.

Марьям, уже не стесняясь, прислушивалась, это совпадение ее мыслей и откровений Венеры ее заинтриговало. Почему-то ей стало очень важно узнать, о ком же говорит Венера.

– Так вот, я бы рекомендовала тебе сходить к нему. Ведь ты мучаешься и страдаешь, и ответов на свои вопросы найти не можешь. Поговори с ним, у него точно дар, тут не поспоришь, он уже стольким помог, – Венера, горячо убеждая подругу, заговорила уже во весь голос и вдруг, подняв глаза, увидела в дверном проеме Марьям. Та пристально смотрела на нее. Венера подумала, что что-то случилось, и распрощалась с Зариной, пообещав перезвонить позже.

– Маша, дорогая, что стряслось? – обеспокоенно спросила Венера. – На вас лица нет. Проходите, садитесь, что такое?

Марьям не сдвинулась с места и глухим голосом, не глядя в глаза Венере, спросила:

– А вы о ком сейчас говорили? Кто может помочь? Кто уже помог многим?

Венера даже растерялась, она вдруг поняла, что Марьям уже давно ходит сама не своя, что не поет больше на кухне, когда готовит большой ужин для гостей Венеры, что почти не улыбается по утрам, когда Венера встречает ее у дверей.

– Марьям, да что с вами такое? Что происходит, рассказывайте, рассказывайте немедленно! – Венера усадила Марьям на диван и присела рядом.

И опять Марьям не смогла рассказать о Богданчике, не смогла – и все тут.

А рассказала – про Янку, про то, как дочь, по всей видимости, связалась с дурной компанией, и что пропадет девка почем зря. На Марьям она вообще внимания не обращает, словно и не мать она ей, а так, невесть кто. А Марьям не может спокойно смотреть на то, как пропадает ее дочь, только не знает, что делать и к кому пойти. И она случайно услышала разговор Венеры, и как зацепило ее: а вдруг этот человек и ей поможет?

– Дайте телефон, прошу вас, – она чуть не заплакала.

– Конечно, Марьям, конечно, – Венера вдруг поняла, что Марьям для нее не просто домработница и кондитер в ее кафе, Марьям для нее очень родной человек. Только вот не знает Венера, как Марьям к ней относится. «Господи, о чем я думаю», – спохватилась Венера, нашла визитку в сумке и дала Марьям.

– Видите, там телефон подчеркнут? Это телефон его ассистентки, позвоните ей, она обсудит с Жаном день и время встречи и вам сообщит.

Венера помолчала и продолжила:

– Марьям, я понимаю, что могу задеть вас, только прошу, поймите меня правильно и не сердитесь. Я очень хочу вам помочь, но не знаю как. У меня есть только один реальный способ – деньги. Прошу вас, не отказывайтесь, я не буду предлагать много, чтобы вы не считали себя обязанной мне, но прошу вас, в случае экстренных расходов или денежных проблем обращайтесь ко мне без сомнений, договорились?

Марьям внимательно посмотрела на Венеру, словно пытаясь убедиться в ее искренности, и согласно кивнула. Визитку с контактами она крепко зажала в руке.

Яна внимательно разглядывала спящего Али. Она хотела разбудить его, однако медлила.

Их странная дружба, именно дружба, без всяких интимностей, была очень важна для нее, и Али был важен. Именно поэтому не могла она спокойно наблюдать, как этот очень умный и очень талантливый человек старательно и планомерно пробивал себе путь на «темную сторону». Какая-то сидела в нем убежденность, что на «светлой стороне» богатым и знаменитым не станешь, наоборот, в страданиях и бедности будешь свой талант воплощать и знаменитым только после смерти станешь, а вот тот, кто на «темную сторону» перейдет, у того все как надо будет. И примеры всякие приводил, доказывая Янке, что только те, кто «продал душу дьяволу», смогли в этой жизни обрести и славу, и деньги. Янка очень пожалела, что у нее нет высшего образования, какого-нибудь философского, чтобы объяснить этому славному дурачку, что нет ни темной, ни светлой стороны. Что добро и зло – суть две стороны одной медали, и что не надо совершать специально какие-то обряды, чтобы стать святым или адептом зла. Все это игрища смешные, нелепые, и ведут только к одному: заигравшись, забываешь о балансе и валишься, неважно куда, в рай или ад, только ты уже списан со счетов. Ты не интересен более.

Жарься на сковороде, блаженствуй в вечном «ничто», наслаждайся поцелуями гурий – ты не интересен, ты остановился в развитии. Важен тот, кто балансирует на грани, канатоходец над бездной, идущий медленно и осознанно во тьму. Он не знает, куда идет, впереди – тьма, и под ним – тьма… И позади – тоже тьма. Его задача – сохранять баланс, равновесие, чувствовать жесткий канат под босыми ступнями, ощущать капли пота на усталой спине, контролировать дрожь в руках, следить за дыханием и радоваться тому, что сделан еще шаг.

Янка не то чтобы так ясно все это понимала, но понимала, а пересказать не могла. Это знание было в ней, но не для передачи, даже для нее самой оно было уже бесполезно, потому что у нее-то перевес уже был. Пусть не ее, пусть бабкин, но был. Она уже летела в бездну, она уже была в ней, ее нельзя было спасти, ее списали.

Иногда она вскипала от злости, потому что бабка взяла и вот так распорядилась ими всеми, взяла и решила за нее, за Богданчика, за мать и Тимура. И за тех, кто должен был родиться у нее, у Богданчика, у Тимура…

А теперь все. Кончено. Если только не случится чудо.

Янка решила не будить Али, пусть спит, она перезвонит ему позже. Собрала свои вещи и поехала домой.

Я сидел в кафе, у окна с видом на улицу, и смотрел на людей. Сюда, в кафе, меня пригласила любопытная журналистка, которой недостаточными показались мои ответы на ее вопросы в электронном письме. Вопросы были вечные, и от этого особенно скучные. Я не сомневался, что и беседа «вживую» меня вряд ли развеселит. Но я сижу в этом кафе, и, значит, это правильно. Жить, подчиняясь импульсу, повинуясь «велению сердца», с точки зрения людей разумных, глупо. «Идти туда, куда левая нога захочет, ну, знаете, куда мы так зайдем?» – вот обычные резоны на мой призыв отключить мозг и включить нечто другое, что принято называть интуицией или душой. В ответ на эти резоны я спрашиваю: «А где вы оказались сейчас? Ведь вы шли под чутким руководством мозга? Куда он вас привел? Ко мне? Нет, ко мне вы пришли потому, что оказались в жопе. И хотите из нее выбраться. Так вот, выбраться из нее с помощью мозгов у вас не получится. Попадете в еще большую жопу. Так что, хотите не хотите, а руководителя менять придется». Но ирония в том, что людям, чтобы поменяться, поменять образ жизни и мыслей, разобраться с чувствами и желаниями, нужно действительно попасть в очень большие неприятности. Нужно так влипнуть, чтобы элементарно вспомнить о Боге, например, и начать молиться. В качестве профилактики неприятностей люди готовы пить лекарства или копить деньги, но чтобы утром и вечером поблагодарить Бога за еще один день жизни – сразу нет времени: «Что вы?.. Так устаю, что сразу засыпаю, а утром так тороплюсь – не до молитв, извините».

Журналистка опаздывала. Я разглядывал людей, идущих по улице, и пытался угадать, сколько раз тот или иной человек размышлял о смысле своей жизни. Не вообще жизни, а именно своей. И что он думал, как переживал кризис столкновения с непознаваемым? Ведь человек не уйдет в этом дальше догадок и предположений, как бы ни топорщился и ни хорохорился, на какие бы ухищрения ни шел.

Вдруг меня как молнией ударило: настолько бессмысленно все, вот с точки зрения каждого из этих людей, каждого человека! Настолько бессмысленно, что челюсти свело от напряжения – так хотелось бы верить в то, что смысл есть. И не какой-то там эволюционный, господь с вами, какая там эволюция. Нет. Хотелось бы смысла не предполагаемого, а смысла реального. Такого, чтобы быть уверенным, что каждый из этих людей очень важен, и не зря идет по этой земле. Земле, которая четыре с половиной миллиарда лет назад возникла из газа и пыли, окружила себя воздухом, украсила деревьями и цветами, придумала прекрасные рассветы и печальные закаты, чтобы вручить все это человеку, как венцу творения…

Прискакала раскрасневшаяся и смущенная журналистка. Именно прискакала. Она была такая вся несуразная в своих туфлях-«копытцах» с явно неудобной колодкой, в обтягивающих широкий круп брючках, с яркой помадой на пухлых губах. Она до такой степени была не на своем месте, что я мог с точностью до девяноста восьми процентов предсказать, что в скором будущем у нее начнутся проблемы по всем фронтам. Это еще одно мое «точное знание», про смысл я и вправду не знал, а вот про то, что каждый человек будет счастлив и здоров только на предназначенном ему месте в этом мире – это точно. Это как «дважды два». Сложность в том, что понять и узнать, где его место, не каждый может.

Дети свое предназначение знают четко, но им очень быстро это знание затирают и заставляют выбирать себе место в жизни по правилам того общества, где они живут. А потом родители сходят с ума от того, какой у них ребенок бестолковый, глупый, больной, непокорный, со сложным характером, неуправляемый, наркоман, лжец и т.д. А они просто столкнули своего ребенка с его места, лишили его базы, основы. Усомнились в его сути, велели забыть о ней. И вот результат. Но родители – не монстры, просто с ними поступили точно так же. Ко мне, в основном, приходят люди, всю жизнь живущие «не на своем месте», они могут быть успешны и процветать, но почему-то «места себе не находят». И даже когда я вижу их суть, вижу их предназначение, я не всегда говорю об этом, потому что многие настолько уже ослабли, что любая перемена в жизни, даже самая маленькая, их просто убьет.

А эта «лошадка» выдержит, у нее ресурсов много, она и держится пока за счет своей жизненной силы.

– Знаете, – сказал я ей, даже не обратив внимания на ее смущенные извинения, – вам надо уехать работать на лошадиную ферму.

Она покраснела еще больше, видимо, слышала о своей внешней схожести с молодой крепенькой лошадкой.

– Нет-нет, – отмел я ее смущение. – Я не пытаюсь шутить или оскорблять вас. Я увидел, что вы можете серьезно заболеть и потерять семью, если будете продолжать работать в журналистике, вообще в этой сфере, понимаете? Это абсолютно не для вас. – Я подозвал официанта. – Что будете? Кофе, десерт? Здесь очень вкусная выпечка…

Журналистка посмотрела в окно, потом на меня:

– Знаете, я не буду просить, чтобы вы рассказали мне про мою жизнь, потому что получится, что я вас раскрутила на прием, а ведь вы очень дорогой специалист. Поэтому скажу спасибо за вашу рекомендацию, и давайте начнем. Я буду кофе, круассан и мороженое, один шарик ванильного. – Мне понравилось, как она выдержала мою атаку. И мне очень понравилось, что она не собирается раскручивать меня дальше на прогноз и бомбить вопросами типа: «А когда я выйду замуж?». Я не преминул выразить свою симпатию тем, что заказал для нее три шарика ванильного с лимонным сиропом.

Девушка улыбнулась и спросила:

– Вы готовы экспериментировать?

Я пожал плечами:

– Аида, поймите, мне это незачем, реклама мне не нужна. Предлагаете устроить шоу для вас, а потом прочитать о себе что-то типа: «Этот человек производит впечатление, он легко сыплет словами, но что там кроется за его даром, и есть ли вообще этот дар – это большой вопрос»?

– О-о, у вас прекрасный слог, вам бы в журналисты… Кстати, почему вы уверены, что вы на своем месте? И что это за теория такая про «свое место»?

– Это не теория, это как раз то, в чем я абсолютно уверен. Мир – это огромный пазл, и каждая вещь, человек, животное – все это детали пазла. Найти свое место – это встать именно там, где ты сцеплен с окружающим тебя, там, где ты элемент гармонии. К сожалению, сейчас все детали настолько перемешаны, что говорить о гармонии отдельного человека невозможно. И вместо того чтобы посвятить себя, свою жизнь поиску собственного места в огромной мозаике мира, люди пытаются сцепиться с тем, что кто-то назвал привлекательным, статусным или важным. Сцепляются не с теми людьми, а потом страдают оттого, что не подходят друг к другу, сцепляются с городом или работой вообще из другой части пазла – и не могут понять, почему у них потом детальки отламываются и теряются. Знаете такие выступающие части пазла, как их правильно назвать?

– Я поняла, о чем вы, это очень интересно, но для меня все, что не доказано, то теория, извините. Я не хочу писать о вас обычную статью. Вы модны сейчас, вы в тренде, о вас говорят, вас рекомендуют близким подругам, вы – элемент тусовки. Как вам это? Не боитесь превратиться в медиа-персонажа, ведь тогда доверие к вам пропадет? Удивитесь, но этот парадокс существует: люди смотрят телевизор, казалось бы, на полном серьезе все воспринимают, но на самом деле для обычных людей все эти, «из телевизора», – клоуны, фигляры. Заметьте, серьезные люди, люди, которые реально что-то делают в этом мире, на экранах телевизоров практически не появляются.

«Совсем неглупая девочка, и все-таки не на своем месте», – подумал я, и продолжил вслух:

– Парадокс, говорите? Однако предложили мне интервью вы, я вас не искал. Разница в том, что я не стремлюсь «в телевизор», и даже когда я там появляюсь, будьте уверены, люди это чувствуют. Это во-первых, а во-вторых, люди, которые реально что-то делают в этом мире, телевизор не смотрят, а меня, по большому счету, интересуют именно эти люди. У меня встречный вопрос. Зачем вам интервью со мной? Хотите жареных фактов и трагических историй? А также счастливых финалов и мистических пробуждений?

На лице Аиды отразилось сомнение. Она хотела что-то сказать и думала, стоит ли продолжать. Потом лицо ее разгладилось, успокоилось, словно она приняла решение.

– Знаете, Жан, давайте в открытую. Меня вообще не интересуют экстрасенсы, я думаю, что все это вранье и чушь. Я предпочитаю писать о более приземленных вещах: о банках, инвестиционных фондах, даже о тенденциях в моде или о творческих муках какой-нибудь «звезды» шоу-бизнеса. О том, что готовится материал о вас, я узнала на планерке, главный редактор выяснял, кто готов взяться за эту работу. И когда он уточнял детали, он назвал вашу фамилию и имя. И у меня что-то щелкнуло внутри, я подняла руку и вызвалась взять у вас интервью. Потом, когда мы пошли пить кофе с коллегами, я все пыталась понять: почему, почему я вызвалась? Я думать больше ни о чем не могла, и только вечером, когда ложилась спать, у меня что-то щелкнуло внутри снова, и я вспомнила: Жанна, моя подруга и сокурсница, года три назад вышла очень удачно замуж за владельца нескольких центров талассотерапии и живет с мужем в Биаррице. Это во Франции, кстати.

Я рассмеялся.

– Аида, я знаю, где находится Биарриц, более того, я бывал там пару раз, чудесный город. Бискайский залив – лучшее место для серфинга… после Австралии. Скажите мне, о девушка, у которой все время что-то щелкает внутри, каким боком Жанна связана с вашим решением делать статью обо мне?

– Не торопите меня, – сдвинула брови Аида. – И у меня не все время щелкает внутри, а только тогда, когда я должна на что-то обратить внимание.

Так вот, рассказываю: с Жанной мы учились вместе, у нас были отличные отношения. Такие мы были подружки, знаете, ходили по клубам и кафешкам, встречались с мальчиками и все друг другу рассказывали. Она приехала из Павлодара, жила в общежитии, а я с родителями, я – алматинка. То, что я жила с родителями, конечно, ограничивало меня, потому что мне надо было вовремя быть дома, отчитываться, искать телефоны – откуда позвонить, потому что свой первый мобильник я купила себе сама, с первой зарплаты, мои родители всю жизнь были стеснены в средствах. Жанна жила в общежитии при университете, была сама себе хозяйка, и у нее всегда были деньги. У нас, ее друзей-однокурсников, сложилось впечатление, что ее родители довольно богатые люди, потому что одета Жаннка была лучше всех, и ароматы у нее были дорогие, и телефоны-плейеры, и она легко могла заплатить за наши коктейли в клубе.

Так вот, у нее была одна странность, одна особенность – иногда она впадала в такое состояние, как будто эпилептический припадок, только не билась в судорогах, с пеной на губах, а замирала в очень неудобной позе. Как будто выгнула ее судорога, и кто-то крикнул «замри!», понимаете? Это редко бывало в людных местах, это случалось как-то по расписанию, что ли, два-три раза в месяц, по вечерам. Мы договаривались куда-нибудь пойти, обычно встречались у Жанны в комнате, знаете, чтобы накраситься и нарядиться, ведь в квартире с родителями такой свободы нет. Боже, как я завидовала девчонкам из общежития!

И вот, я могла постучать, зайти в комнату и увидеть, что Жанна в жутко напряженной позе лежит на кровати, словно мертвая. Глаза открыты, но жизни в них нет. Ничего делать не надо было, надо было просто ждать. Через какое-то время она приходила в себя, мы выпивали по чашке чая с печеньем, и дальше все было как обычно. Мы обсуждали эту странность с ней, Жанна прошла обследование головного мозга, физически она была здорова. Отклонений и аномалий в ее нервной системе не было. Эти странные припадки начались у нее в переходном возрасте, лет в четырнадцать, и с возрастом стали учащаться. Сначала это было раз или два в год, потом все чаще, и вот, к двадцати пяти годам, почти каждую неделю. «Надо что-то делать, – сказала мне Жанна, когда я дождалась в очередной раз ее выхода из приступа. – Но я не знаю, что!» Она схватилась за голову и так посмотрела на меня, что у меня сердце зашлось от жалости. «Тебе нужен психиатр, – нерешительно сказала я. – Если нет физиологических предпосылок для этих приступов, значит, дело в психике». Жаннка остро глянула на меня и вдруг заплакала: «Я бы все отдала на свете, чтобы понять, что со мной, чтобы как-то изменить это, мне кажется, что скоро я не смогу выйти из этой комы, так и останусь скрюченная лежать!» – и она завыла, раскачиваясь из стороны в сторону. «Слушай, ну давай поищем психиатра, нет, давай сначала психолога, а?» – я говорила уже решительней.

Потому что, реально вариантов других не было, понимаете? Моя мама двадцать лет проработала операционной медсестрой в глазном институте, потом, после пятидесяти, когда у нее усилилась дальнозоркость, перешла на должность сестры-хозяйки. Контактов в медицинском мире у нее было предостаточно, так что я могла бы попросить ее о помощи. Осталось убедить Жаннку. В тот раз она промолчала.

А потом случилось вот что. После вечеринки по случаю дня рождения одной из наших сокурсниц мы решили отправиться в клуб, потанцевать, повеселиться. И там к Жанне, как всегда эффектной и лучше всех одетой, подошел молодой мужчина. Казалось, они были давно знакомы, он наклонился к уху Жаннки, что-то сказал, показал в сторону бара и постучал по циферблату часов. Жанна очень напряглась. Потом, когда мужчина ушел, она потащила меня в туалет, там, ничего не объясняя, быстро написала на бумажке номер телефона и номер машины, сунула мне и сказала: «Если не позвоню, если завтра не приду на занятия – иди в полицию… Хотя все бесполезно, все бесполезно, все бесполезно». Она была словно зомби, понимаете, как будто под гипнозом. Я пыталась ее удержать и расспросить, но она вырвала руку и ушла.

Она не пришла на занятия, но позвонила вечером, и когда я приехала к ней в общагу, то опять нашла ее в припадке. Пока ждала ее выхода, я смотрела на нее и увидела синяки на ее руках, ожоги, порезы… И на ногах…

Я была уверена, что и на всем теле они есть. Я была уверена. Когда она вышла из приступа, я прямо спросила ее, хочет ли она, чтобы я помогла ей, и если да, то пусть расскажет все. «Обещаю, что сохраню все в тайне, клянусь», – твердо сказала я, и Жаннка заплакала. «Аида, я боюсь, что, узнав правду обо мне, ты осудишь меня. Я боюсь тебя потерять, ты у меня одна подруга!» – «Жанна, и ты у меня одна подруга, но так больше продолжаться не может, ты идешь по краю, дураку понятно, что у тебя крупные неприятности. Невозможно больше закрывать глаза на них, делать вид, что ничего не происходит. Рассказывай!» – я практически приказала ей. «Тогда давай выпьем, иначе не смогу, слишком страшно», – Жаннка достала из стола ром, из холодильника – бутылку колы. Она не смотрела на меня, избегала моего взгляда, было понятно, что ей страшно, поэтому я смело бухнула ей и себе по полстакана рома, сверху залила колой: «Поехали!»

Через час мы уже были в хорошей кондиции, даже язык слегка заплетался. Мы смеялись, вспоминая всякие дурацкие ситуации, смешные свидания, и мне, честно говоря, было уже все равно, что там за проблемы у Жаннки, потому что было хорошо, весело и легко. И тут Жанна, резко развернувшись ко мне, но не глядя в глаза, вдруг севшим голосом спросила:

– Аида, вот сейчас я скажу тебе, что я сплю с мужчинами за деньги, а я действительно сплю с мужчинами за деньги, то есть я проститутка, что ты на это скажешь?

Я опешила на секунду, но тут же рассмеялась. Жаннка была так же похожа на проститутку, как я – на Антонио Бандераса.

– Жанна, моя дорогая, наверное, слишком много рома, что за ерунда? Какая же ты проститутка? Проститутки совсем другие, ты не похожа нисколько… Ты же учишься, и вообще, за тобой ухаживает тот симпатичный француз, Анри, богатые родители тебе помогают, зачем тебе спать с мужчинами за деньги?

Жанна хмыкнула, глядя на меня уже с некоторым раздражением:

– Стоп, Аида, а кто тебе сказал, что у меня богатые родители?

– Как же? – начала я и поняла, что точно, никто не говорил, это просто фантазия, объяснение себе Жанниного благополучия.

– Так вот, прими к сведению, мои родители бедны, как церковные крысы, мой отец толком никогда не работал, моя мать любит выпить, она несчастная и от этого жестокая женщина, которой глубоко наплевать и на меня, и на моего младшего брата.

И началось у меня все очень просто. В пятнадцать лет, там, в родном Павлодаре, как-то раз я возвращалась из школы домой. Еле ноги волочила, потому что домой мне не хотелось. Компании сверстников уже давно осточертели мне своим тупым однообразным времяпровождением. К алкоголю у меня было устойчивое отвращение, папа-алкоголик – это хорошая гарантия от алкоголизма в пятидесяти процентах случаев. В других пятидесяти – с точностью до «наоборот».

Жанна повертела в руках стакан с ромом, потом включила чайник и достала чайные чашки. Я протрезвела очень быстро, так же быстро, как менялся мир вокруг, он становился другим, совсем не таким веселым, как было еще полчаса назад. Жаннка – дочь алкоголика, и она…

– Да, – как будто услышала мои мысли Жанна и продолжила: – Началось все в Павлодаре. Я была красивой девочкой, хоть и неухоженной, плохо одетой. Мне оказывали знаки внимания и парни чуть старше меня, и взрослые мужики, а тогда, в тот день, когда я тащилась из надоевшей школы в унылую квартирку моих родителей, рядом со мной притормозила классная тачка, молодой парень на переднем сиденье открыл окно и предложил прокатиться. Я взяла и села. Просто, от нечего делать. Мне уже было наплевать на все. Надоело! Самое интересное началось потом. Эти веселые молодые ребята были водитель и охранник одного крутого дядьки, уже очень немолодого, который ничего не мог поделать со своей любовью к молоденьким девственницам. И хорошо платил им, если они соглашались ответить ему взаимностью. Там не было насилия, не было никаких извращений, кроме одного: как только девице исполнялось семнадцать, она автоматом шла в отставку. Если не была дурочкой, за два-три года успевала поднакопить деньжат, понимаешь? – Жанна внимательно посмотрела на меня.

Я сидела – не дыша. Я смотрела на Жанну и представить себе не могла, что все это происходило с ней, что все это она рассказывает о себе.

– Так вот, оттуда у меня и образовались деньги на переезд в Алматы. А на учебу я начала «зарабатывать» здесь. Я не сплю за копейки со всякими гопниками, у меня как-то изначально задался высокий уровень, и как-то я удивительно удачлива на клиентов.