Тито и товарищи

Британцы усомнились в Михайловиче

Факт, что партизанские отряды без какой-либо помощи извне оказали сопротивление наступлению шести немецких и четырех итальянских дивизий, а также многочисленных отрядов четников, имел большое политическое, стратегическое и моральное значение. Помимо прочего, он вновь побудил Советский Союз направить 2 апреля 1943 г. ноту эмигрантскому югославскому правительству, настаивая, чтобы оно отмежевалось от Михайловича^[595]. В британских правительственных кругах, разочарованных в сербских националистах, также возродился интерес к событиям на балканской шахматной доске. Они начали осознавать, что югославские повстанцы могли бы оказать существенную помощь при высадке союзников в Сицилии, сдерживая значительные силы врага на восточном побережье Адриатики. Неясно, какую роль в этом сыграл Джеймс Клагман, который с 1942 г. работал в югославской секции УСО в Каире. Благодаря своему интеллекту, личному обаянию и свободному владению сербско-хорватским языком он пользовался на этой должности большим влиянием, чем можно было ожидать, учитывая, что он занимал относительно низкое положение в иерархии. Так как он был убежденным коммунистом и работал на НКВД, то старался поддерживать партизан Тито в ущерб четникам Михайловича, за что первые чувствовали себя обязанными ему. Во всяком случае, они так говорили^[596]. Безусловно, еще более значительным было влияние каирского руководителя УСО, полковника Ч. М. Кейбла, который в январе 1943 г. убедил Черчилля в том, что британцам необходимо увеличить помощь как четникам Михайловича, так и партизанам Тито. По словам Элизабет Баркер, вероятно, это был первый поворот в политике британских властей на югославском пространстве^[597].

Тем временем Михайлович сделал всё, чтобы вырыть себе могилу. Чтобы иметь больше информации о его планах и оперативных возможностях, на Рождество 1942 г. британцы послали в его Главный штаб новую миссию под руководством полковника С. В. Бейли. Тот являлся одним из лучших британских экспертов по югославскому вопросу и занимал одну из высших должностей в УСО. Отношения между ним и Михайловичем вскоре обострились, отчасти и потому, что последний был убежден, что британцы до тех пор недостаточно ему помогали. 28 февраля 1943 г., на крестинах в одной из черногорских деревень, он напился и выпустил пар, осыпая западных союзников едкими оскорблениями, причем заявил, что его враги – в первую очередь партизаны, затем усташи и мусульмане. Он будет бороться с ними, и лишь тогда, когда победит, направит свои силы и против немцев. Что касается итальянцев, он подчеркнул, что они для него – единственный источник обеспечения, и что никакое давление со стороны союзников не заставит его отказаться от их поддержки. Об этих словах доложили Черчиллю, и он направил югославскому эмигрантскому правительству ноту протеста: если Михайлович не изменит своего отношения к итальянцам и к югославским соотечественникам, правительство Его Величества будет вынуждено пересмотреть свою политику по отношению к нему и опереться на другие группы сопротивления^[598]. Предупреждение было недвусмыленным, хотя и не давало оснований предположить, что в Лондоне уже начали разрабатывать три возможных сценария: а) помирить четников с партизанами, даже если для этого потребуется помощь русских; б) разделить югославскую территорию между обоими вооруженными формированиями так, чтобы к востоку от реки Ибар в Сербии «правил» Михайлович, а к западу – Тито; в) в случае, если это окажется невозможным, прекратить оказывать поддержку Михайловичу, помогать Тито. Впрочем, последний вариант не казался привлекательным ни штаб-квартире УСО в Лондоне, ни Foreign Office, ведь они понимали, что тем самым отдают Югославию в руки коммунистов. Однако после долгих размышлений перевесило мнение Черчилля – нужно поддерживать тех, кто «истребляет больше немцев»^[599]. В этом, вероятно, важную роль сыграла так называемая «желтая коробка», в которой хранилась наиболее секретная информация о внутренней переписке немецкой армии, которую британцы регулярно расшифровывали с помощью «Ультры»^[600].

Операции «Шварц» и «Типикал»

Между тем 3 апреля 1943 г. фельдмаршал Альфред Йодль подписал приказ, согласно которому генералу Александру Лёру в Солуни поручалось начать новую операцию против югославских повстанцев, названную «Шварц». «После уничтожения коммунистического государства перед Тито встает проблема уничтожения организации и структуры национального “сербства” под руководством Дражи Михайловича, чтобы наши тыловые районы были очищены на случай высадки союзников на Балканах». Гитлер и его сторонники не знали, что стали жертвой обмана, поскольку британцы подкинули их шпионским службам фальшивые планы вышеупомянутого вторжения^[601]. Немцы в строжайшем секрете разработали операцию, которая сначала была направлена против четников, и проинформировали о ней итальянцев лишь в последний момент, в середине мая, когда военная машина под руководством генералов Лёра и Лютерса была уже запущена. Они не доверяли итальянским войскам из-за их связей с Михайловичем, который поддерживал контакты с британцами^[602]. В распоряжении Рудольфа Лютерса тогда находилось 127 тыс. воинов, при этом он мог рассчитывать и на элитную дивизию «Эдельвейс», которую как раз для этого переместили с Кавказа, и на дивизию СС «Принц Евгений»^[603]. На рассвете 15 мая 1943 г. он начал наступление, и на этот раз без особых колебаний вступил на территорию, оккупированную итальянцами. Но вскоре оказалось, что тех четников, которые не успели разбежаться, защищают рассерженные итальянцы, поэтому он был вынужден изменить свой первоначальный план и напасть на партизан, «единственного серьезного противника»^[604]. Он окружил Верховный штаб и главную часть оперативных сил Тито (около 20 тыс. бойцов) в гористой и дикой местности Дурмитора, в северной Черногории, между реками Пива и Тара. Тито, всё еще надеявшийся на перемирие с вермахтом, неожиданно вместе с бойцами, ранеными и больными оказался в железном кольце, под ударом немецкой авиации, к которой присоединились итальянские, усташские и даже болгарские подразделения. Поскольку с начала войны он так и не организовал настоящей разведывательной службы, лишь 18 мая он окончательно осознал, что вражеские силы начали новое наступление. А вспомогательные службы, зависевшие от него, из-за плохо налаженной передачи информации – еще на день позже. Кроме того, немцы взломали телеграфный шифр, использовавшийся для связи между Тито и генеральными штабами его дивизий (говорили, что этот шифр подкинули партизанам четники) и благодаря его радиопередатчикам знали его местонахождение. Немецкая и итальянская авиация регулярно бомбардировала Верховный штаб, что вызывало большое замешательство и тревогу у его сподвижников^[605]. Опять встал вопрос о том, как быть с многочисленными ранеными, и начался всеобщий хаос, поскольку никому не было понятно, что делать. Гойко Николиш, начальник санитарной службы при Верховном штабе, в своих воспоминаниях критически оценивает эту ситуацию: «Хладнокровие, оптимизм, уверенность в себе, вера в возможность нашей окончательной победы, недопущение даже мысли о том, что положение может быть для нас критичным, “пренебрежение опасностью” – все эти качества служили идеалом, на достижение которого было направлено всё партизанское военное воспитание. Но если не добавить к этому воспитанию зерно критического духа, то от достоинств до слабости – всего один шаг, то закрываешь глаза перед фактами. Думаю, что следует обратить внимание и на эти детали как на симптомы “детской болезни” молодой революционной армии»^[606].

Единственным светлым моментом в этом безнадежном положении стало прибытие британской миссии (операция «Типикал»), членов которой в соответствии с планом, разработанным каирской УСО и Секретной разведывательной службой (СРС), в ночь с 27 на 28 мая спустили на Дурмитор с парашютами – чтобы удостовериться в силе партизанского движения, о котором британцы получали информацию всё еще из вторых и третьих рук^[607]. Тито приписывал этой миссии такое значение, что со дня на день откладывал решение оставить Дурмитор, хотя было понятно, что необходимо сделать это как можно скорее и вырваться из стягивавшегося кольца. Но из-за плохой погоды ожидание затянулось еще на три-четыре роковых дня. По мнению генерала Терзича, всё было еще хуже – из-за двух англичан партизаны потеряли 10 дней и более 7 тыс. бойцов, т. е. половину своей армии^[608].

Руководители миссии, капитаны Билл Стюарт и Уильям Дикин, в любом случае не могли бы выбрать для своего прибытия более рискованный, но также и более подходящий момент, чтобы оценить эпическое мужество отрядов Тито. Не успели они приземлиться, как приняли участие в совещании, на котором было решено пробиться через Вучево, Сутьеску и Зеленгору. Тито приказал переместить в этом направлении и центральный госпиталь, хоть это было легче сказать, чем сделать, ведь для переноски раненых, которых было более 2 тыс., имелось примерно 200–300 итальянских военнопленных, настолько изможденных, что они сами еле двигались. (Позже партизаны всех убили.) Лошадей было всего около сотни^[609]. Стала ощущаться нехватка продовольствия, причем речь уже шла не о добровольных сборах продуктов народными комитетами (в начале восстания Тито говорил, что не намерен быть верховным главнокомандующим армии грабителей), а о реквизиции. Вследствие чего население пивского плоскогорья, и без того бедное и изнуренное войной, стало отворачиваться от партизан и поддерживать четников^[610]. Верховный штаб 3 июня на совещании в Мратине принял решение разделить главную оперативную группу на две части, а также не перемещать тяжелораненых, а спрятать их в пещерах и среди скал пивского каньона. Последовали дни и ночи, полные ужаса и хаоса, когда в вихре войны казалось, что всё потеряно. Но и этого было мало. Немцы узнали от итальянцев, которые несли старого и немощного поэта Назора и которым удалось бежать, точное местонахождение Тито и его сопровождения. И 9 июня 1943 г. они всеми силами нанесли удар в этом направлении. «По нам били страшно, интенсивно, беспрерывно били в одни и те же точки. Сбрасывали стокилограммовые бомбы. А потом неожиданно вокруг нас засвистели пулеметные пули. Немцы стреляли с хребта, находящегося примерно в 500 метров от нас. Тогда я приказал командиру Четвертой бригады (он тоже здесь погиб), чтобы он взял людей и занял этот хребет, потому что бригады не могли бы пройти мимо него. Англичане, которые были с нами, смотрели на него с почтением»^[611].

В бою 9 июня 1943 г. Тито ранили в левую руку, которой он прикрыл голову^[612]. Среди союзников он был единственным верховным главнокомандующим, получившим ранение на поле боя. Ему спасла жизнь его овчарка Лукс, которая в тот момент, когда рядом с огромным сломанным буком, за которым укрылся Тито вместе со Зденкой Паунович, взорвалась бомба, прыгнула ему на голову. «Лукс лежал у моей головы и тесно прижимался телом к моему лицу. Он был грязен, вонял, и у него было полно вшей. Помимо этого, он закрывал мне обзор. Нам было очень худо. <…> Я снова и снова отпихивал Лукса. Но всё было тщетно; он разместился таким образом, что лежал почти на моей голове и не желал передвинуться. Пока я его не отпихивал, он лежал очень спокойно, когда же я его оттолкнул, его тело почти сразу снова свалилось мне на лицо, как мешок, полный зерна. Я разозлился, и у меня кончилось терпение, но отпихнуть его было невозможно, и я оставил его в покое. И, находясь в таком чудесном положении, среди шума я вдруг почувствовал, как Лукса охватила дрожь, затем он застыл. Его убило шрапнелью, которая должна была бы прострелить мне голову». Взрывом убило собаку, а также капитана Стюарта и охранника Тито Василия Джуровича, сражавшегося в Испании, а Билла Дикина ранило^[613]. «Я ощутил сильный удар», – впоследствии вспоминал Тито. Он был уверен, что удар попал в самое сердце. «Всё кончено, подумал я.» Когда он пришел в себя, то посреди опустошения увидел на сломанном дереве маленькую лесную птичку, которая жалобно щебетала. «Взрывом ей перебило ногу и повредило крыло. Это маленькое создание стояло на одной ноге, и крылышко его трепетало. Эта картина глубоко запечатлелась в моей памяти…»^[614] Из руки, которая к тому времени уже почернела и онемела, лишь через два дня вынули несколько осколков гранаты. А две пули вынули только в 1946 г., когда Тито оперировали из-за воспаления аппендикса^[615].

Тогда же он пережил одно из самых страшных происшествий в своей жизни, о котором так и не смог забыть. Вот что он рассказывал через много лет: «Я шел со своими телохранителями, усталый, бдительно следящий за всеми маневрами противника. Шел дождь, в руке у меня была палка, и я опирался на нее. В какой-то момент глубокой ночью я споткнулся и упал. Руки погрузились во что-то плотное и мягкое. Засмердело. Я упал на разлагающийся труп. Дождевыми каплями и травяной росой я отмывал и оттирал пальцы, только всё это совсем не помогло, запах мертвеца не исчез. Куда бы я ни шел, повсюду меня преследовала эта страшная вонь»^[616]. На фоне трагедии возникали и комичные ситуации: «Это случилось, когда у меня была ранена рука. Она была забинтована, а в другой я держал палку, поскольку не мог нести автомат. Мы шли и повстречали какую-то бабу. Я ей сказал: “Уйди, баба, тут проходит армия”. А она остановилась и посмотрела на меня: “Да какой же ты солдат, если у тебя даже ружья нет?”»^[617].

Те, кто остался в живых, в ночь с 8 на 9 июня 1943 г. спаслись из смертельного кольца окружения благодаря прорыву Первой пролетарской дивизии при Тьентиште на реке Сутьеске. Коча Попович решился на него, не поставив в известность Верховный штаб и не получив его одобрения. Тито очень разозлился на него за это, поскольку ему показалось, что Коча сбежал с поля боя и бросил его с основной частью армии на произвол судьбы^[618]. Позже он потребовал, чтобы Поповича и его соратника Жуйовича отдали под военный трибунал, и Ранковичу лишь с большим трудом удалось предотвратить это^[619]. Битва при Сутьеске была страшной и кровопролитной, в ней погибло более 7 тыс. человек, среди них много видных командиров. (Немцы говорили даже об 11 тыс. павших и о 10–20 тыс. умерших от тифа и голода. По их мнению, и среди гражданского населения будто бы погибло более 15 тыс. человек.) По более точным оценкам, в Боснию удалось прорваться 3–4 тыс. бойцов^[620]. Сначала немцы думали, что взяли Тито в плен, 10 июня генерал Лютерс даже послал телеграмму об этом Генеральному штабу, в которой заявил, что «пробил последний час» армии Тито^[621]. Однако вскоре выяснилось, что он ошибался. Правильнее оценил ситуацию в своем сообщении в Каир Дикин: «Ночью нам удалось пробиться сквозь немецкие линии, приблизительно в километре от места, где закрепились немцы, с одной стороны и в 500 метрах с другой. Кольцо снова замкнулось спустя каких-то 50 минут после нашего прорыва»^[622].

Изменение британской политики по отношению к партизанам

Когда партизаны добрались до покрытых лесами гор Романии, Деветака и Явора в восточной Боснии, стало понятно, что они окончательно спаслись от страшного Пятого наступления. Моральное состояние, конечно, было ужасным. Со всех сторон приходили сведения о больших потерях, понесенных партизанской армией, о павших командирах, о массовых убийствах раненых и санитаров немцами и итальянцами, а также четниками и усташами, – из 2200 человек спаслись всего около 900, а также о тяжелом кризисе в личных взаимоотношениях, который привел к настоящим нервным срывам среди членов Верховного штаба^[623]. Несмотря на весь трагизм этих испытаний, нужно сказать, что перенесенные мучения не были напрасны. Уже 4 июля 1943 г. британский посол в Москве оповестил советское правительство о том, что Великобритания будет поддерживать все силы сопротивления в Югославии, другими словами, это означало, что она станет посылать помощь также и партизанам Тито^[624]. И в самом деле, уже через несколько дней, 25 июля, авиация союзников произвела запланированный взрыв железной дороги Сараево – Брод. Вскоре после высадки англо-американских отрядов на Сицилии 10 июля 1943 г. стали регулярно доставляться посылки военных материалов, среди которых было много и совершенно ненужных вещей, например лекарства от малярии. Партизанские вожди заподозрили, что эти казусы произошли не из-за бюрократической «тупости», которой они болели и сами, а в результате саботажа «предательского Альбиона», и в этом проявилась их идеологическая зашоренность^[625]. В последующие месяцы Советский Союз старательно разжигал эти подозрения^[626]. В любом случае, то, что авиация союзников стала доставлять и спускать на парашютах посылки, означало решительный поворот в борьбе партизан. Эта борьба получила международное значение, и Верховное командование союзников включило ее в свои стратегические планы, касающиеся Средиземноморья. Однако члены Верховного штаба партизан не сумели оценить это правильно, как и прежде ориентируясь на Советский Союз и на Красную армию, которая послужила для них образцом при формировании собственной армии^[627]. Еще в 1941 г. в партизанских отрядах стали вводить знаки отличия для разных военных чинов, и теперь эта система укрепилась, офицерам выплачивали зарплату, при этом всё шире распространялся мертвящий чиновничий дух^[628]. По инициативе Тито обновили лозунг «братство и единство», который еще во времена монархии использовали, чтобы подчеркнуть целостность югославского государства. По словам Джиласа, для Тито этот лозунг являлся эмоциональным эквивалентом политического централизма партии^[629].

Из-за споров между итальянским командованием в Подгорице и немецким в Сараеве скоординированного плана по сжатию кольца окружения вокруг партизанских отрядов так и не было выработано. Это породило всеобщую путаницу, поскольку точно определенной демаркационной линии между ними не существовало. Случалось, что итальянцы и немцы пользовались одними и теми же горными переходами и тем самым блокировали их. Базы снабжения в немецком тылу перестали функционировать: 5 июня 1943 г. дивизия «Принц Евгений» располагала всего лишь однодневным запасом провизии^[630]. Генерал Лютерс 20 июня 1943 г. послал Верховному командованию вермахта донесение о ходе операции, в котором не скрывал допущенных ошибок. О «противнике» он сообщил следующее: «Ход сражения доказал, что коммунистические силы под командованием Тито отлично организованы, имеют умное руководство и поразительный боевой дух. Командование врага было гибким и – особенно при обороне – активным. <…> Коммунистам удалось компенсировать нехватку тяжелого оружия и, пользуясь туманом, организовать стычки солдат один на один – причем они показали себя фанатичными, чрезвычайно решительными и хорошими бойцами, которые отлично знают труднодоступную горную местность»^[631].

* * *

Донесения, которые Дикин посылал в Каир, во многом способствовали тому, что Черчилль изменил свое мнение о партизанском движении, и подвигли его к принятию в конце июля решения послать военную помощь также Тито – с условием, чтобы он не использовал ее против Михайловича. Этот поворот, который особенно приветствовали английские военные круги, без сомнения был связан с тем, что немцы, по британским оценкам, потеряли во время операции «Шварц» 2500 человек (погибшими, ранеными и пропавшими без вести). И это было «достижение югославов, достойное большого уважения, если подумать о том, что Ось организовала примерно 1500 нападений авиации и сбросила 460 тонн бомб»^[632]. Способствовали перемене и события в Средиземноморье, прежде всего высадка англо-американских войск на Сицилии. Через 5 дней, 15 июля 1943 г., Тито провел заседание Верховного штаба и ЦК, на котором рассматривалась ситуация на итальянском фронте, а также на Восточном, где Красная армия перешла в наступление. По инициативе Тито приняли решение передислоцировать главную часть отрядов в западном направлении, на территорию, находившуюся под оккупацией итальянцев, чтобы в момент их капитуляции захватить как можно больше. Ну и, конечно, чтобы успешно оказать сопротивление вторжению англо-американских войск в случае, если оно произойдет. В конце августа партизаны контролировали всю территорию от Госпича до Бихача и славонской границы, причем создавали сильные помехи железнодорожному транспорту и готовились к прорыву на адриатическое побережье ^[633].

В августе они победоносно вступили в Яйце, средневековую столицу Боснии, где находились катакомбы богомилов, которые могли послужить убежищем для Верховного штаба в случае воздушного нападения. Они чувствовали свою значимость, ведь впервые в их руках оказался город, не находившийся в глухой провинции. «Старый мусульманский мир смотрел на нас из кофеен по-восточному бесстрастно, словно донося до нас сообщение: разные силы и орды скакали мимо нас, а мы век за веком сидим на своем месте»^[634].

8 сентября Тито услышал по радио о капитуляции Италии. В городе началась стрельба из всевозможного оружия, от пистолетов до пулеметов, а на околице подчас взрывались и гранаты^[635]. Конечно, он разделял всеобщее воодушевление, но и сердился, что союзники не известили его своевременно о подписании перемирия с римским правительством. Тогда бы он как можно лучше использовал сложившуюся ситуацию. В любом случае, в течение следующих двух недель его отряды разоружили 13 итальянских дивизий, обеспечили оружием и большим количеством снаряжения и провизии 80 тыс. бойцов^[636]. За несколько дней до прихода немцев они заняли значительную часть территории, прежде оккупированной итальянцами. Тем временем с Восточного фронта стали приходить волнующие и воодушевляющие известия. В июле 1943 г., после судьбоносной битвы у Курска, крупнейшего танкового сражения в истории, когда Красная армия победила силы вермахта, стремительно, как лавина, развернулось советское наступление на запад. В середине сентября русские воины «зачерпнули шеломами» воду из Днепра, переправились через него и 6 ноября, в честь годовщины Октябрьской революции, освободили Киев^[637].

В это время западные союзники заняли Апулию в южной Италии и в начале октября 1943 г. разрешили Верховному штабу создать свою базу в Бари. Она стала чрезвычайно важным пунктом для отправки помощи через Адриатическое море и для эвакуации раненных бойцов, а также тысяч гражданских лиц, женщин, детей и стариков. Более того, связь с Италией дала возможность влиться в ряды партизан тем приморским словенцам и истринским хорватам, которых фашисты рекрутировали в так называемые особые батальоны и интернировали как подозрительные элементы на юг или на острова. Вместе с бойцами, попавшими в Северной Африке в плен к англичанам, они организовали Приморские бригады и присоединились к партизанской борьбе. Только через Бари на далматинское побережье переправились около 30 тыс. человек ^[638].

* * *

Поскольку крепло убеждение, что поражение Германии неизбежно, в народно-освободительную армию стало вступать множество добровольцев, и их наконец можно было вооружить. За месяц, начиная с 8 сентября, количество бойцов в партизанских отрядах удвоилось (в армии Тито теперь было около 300 тыс. бойцов), что вызвало определенные проблемы, ведь новички не имели большого военного опыта. К ним присоединились и те итальянцы, которые после краха итальянской армии решили продолжить борьбу, но теперь уже против немцев. Так были сформированы итальянские подразделения, и первым среди них был батальон Гарибальди. Они мужественно сражались в движении Сопротивления. В последующие месяцы погибли 8 тыс. итальянцев, бившихся на стороне партизан, на 3 тыс. больше, чем потеряли жизнь в Югославии за два предыдущих года. Немцы, конечно, захватили в плен и отправили в концентрационные лагеря тысячи итальянцев, но многим удалось вернуться домой при помощи местного населения, снабжавшего их гражданской одеждой и едой^[639].

Четники, разочарованные тем, как развиваются события, старались найти какой-нибудь выход из создавшегося положения. Убежденные, что их «единственные враги – коммунисты», они пытались достичь договоренности с немцами, хотя те по-прежнему относились к ним враждебно. Информация об этих попытках укрепила в британском правительстве позиции тех, кто считал, что следует окончательно порвать отношения с Михайловичем. Тот же, со своей стороны, упорно продолжал отказываться от какого-либо сотрудничества с этим «взломщиком», как он называл Тито^[640]. Склонить английскую чашу весов на сторону партизан очень помог новый руководитель британской миссии Фицрой Маклин, дипломат и писатель, друг Черчилля и бригадный генерал армии Его Величества. Как представитель генерала Вильсона, командующего войсками союзников в Средиземноморье, 17 сентября 1943 г. он прибыл в Верховный штаб тем же способом, что и его предшественник, – прыгнув с парашютом. По сравнению с миссией капитана Дикина, который являлся всего лишь агентом УСО, это был большой шаг вперед: к Тито послали официальную военную миссию, что de facto, если не de jure^[641] означало, что союзники его признали. Через много лет, в одном из интервью Маклин рассказал, что прибыл в Югославию с «открытой», но не «пустой» душой. И действительно, при первой же встрече с Тито он поддался его обаянию, причем на ум ему автоматически пришло изречение Наполеона: «В войне берут в расчет не людей, а человека». Если Дикина Тито и его товарищи считали антикоммунистом и шпионом, то в шотландском консерваторе они нашли (почти что) друга^[642]. Его и в самом деле сразу же захватила партизанская эпопея, и вскоре он понял, что планы заключения договора между Тито и Михайловичем, которые всё еще вынашивались в Foreign Office, полностью устарели. После прибытия в Яйце он быстро осознал, что у британского правительства и союзного командования сложились совершенно неверные представления о ситуации в Югославии. Уже через две недели он решил, что вернется в Каир, сообщит о том, что видел, и предложит – как он написал в начале ноября в обширной декларации – отказаться от поддержки Михайловича и существенно увеличить помощь партизанам^[643].

Не акцентируя внимания на вопросе, несет ли Михайлович личную ответственность за коллаборацию с врагом, Маклин в своем донесении ограничился характеристикой великосербских, антихорватских и реакционных тенденций его политики, а также упомянул о его неспособности сплотить вокруг себя югославские народы и о его военной инертности. Его сообщение дошло до Лондона в то время, когда подтвердилось известие об изменении отношения немцев к четникам. Верховное командование вермахта в Юго-Восточной Европе 1 ноября выпустило коммюнике, в котором было сказано, что партизаны представляют чрезвычайно серьезную опасность. Поэтому теперь главная задача немецкой армии – не защищать Балканы от возможной высадки союзников, а разбить отряды Тито. Естественно, это привело к кардинальному изменению политики по отношению к четникам: уже 22 ноября британцы распространили сообщение о договоре между немецким командованием и представителем Михайловича в Черногории: в нем шла речь о прекращении их взаимной вражды на территории к западу от Сараева как о первом шаге организации общей борьбы против партизан^[644].

Меморандум Маклина и информация, собранная разведывательными службами, окончательно убедили Черчилля в том, что партизаны – единственная группа сопротивления, которая успешно «бьет» немцев. На встрече с Ф. Рузвельтом и Сталиным во время конференции в Тегеране (28 ноября – 1 декабря 1943 г.) он заявил, что в борьбе против вермахта Тито достиг намного большего, чем Михайлович, и поэтому британцы намерены поддерживать его «всеми силами». При этом он завел речь о возможной высадке на севере Адриатического побережья, что обеспечило бы англо-американским силам прорыв через Люблянское окно в Среднюю Европу. Вероятно, Сталин взял это на заметку и, хотя тогда не уделил большого внимания югославским проблемам, в тайном договоре трех великих держав было записано, что необходимо помогать партизанам «как можно больше поставками и снаряжением, а также акциями коммандос». Рузвельт также выразил свое согласие, и американская разведывательная служба – Управление стратегических служб (УСС) – установила контакты с Тито и стала посылать ему из Бари оружие и одежду^[645].