– Чего тянули, если ты давно согласен был?
– Паспорт надо было восстанавливать.
– Понятно. Судя по всему, документы Трайберовские ребята забрали, но они были заняты моим розыском. – Кабанов задумался.
– Если ты пойдешь в полицию, расскажешь всю историю, напишешь заявление, над тобой посмеются, участковый напишет «отказной». Откажут в возбуждении уголовного дела. – пояснил Кабанов. – Естественно, никакой защиты не предоставят, а, может, более того – адрес дяди Бори засветится. Потом тебя молодцы из той или другой банды изловят, и ты благополучно пропадешь.
– Что же делать? – спросил бывший сектант и несостоявшийся донор.
– Пока не знаю. – пожал плечами Дмитрий и куснул бутерброд.
– Но то, что ты жив, уже хорошо. А то мне не по себе было – отправил человека в кровавые руки черных хирургов.
Кабанов доел хлеб с колбасой, запил чаем и сказал:
– Поживи, Андрей, у дяди Бори пока и никуда не высовывайся. Я продумаю ситуацию и предложу варианты. Договорились?
– Хорошо, но долго я не смогу на шее сидеть, надо будет на работу выходить.
– Ты главное пить не соблазнись! – Дмитрий поглядел на бородатого хозяина.
Борис Львович пожевал губами, отчего борода с усами
– Я поэтому домой и не приношу. Да и сам завязывать думаю.
– Значит, договорились. Спасибо за ланч, пойдем, дядя Боря, проводишь меня.
На пороге Кабанов попросил вернуть залог.
– А я и забыл совсем. – бородач достал из кармана обойму.
Дмитрий снарядил пистолет и попрощался с хозяином.
– Ты еще на месте, Хаким? Сейчас буду, заводи пепелац.
В синей вышине чертили траектории стрижи, диск солнца золотил верхушки деревьев. Кабанов стоял, облокотившись на дверь «пепелаца», и вдыхал воздух городской окраины. Хаким остановил «шаху» у скособоченного забора, за которым притулился дом с маленькими окнами. Деревянные стены имели восемь градаций серого, крыша в черных заплатках рубероида.
– Вот, здесь тебя точно искать не будут. – показал рукой Хаким. – Работяг немного, менты сюда не ездят – дорога плохая, они по месту работы шкурят. Конечно, не дворец, но с крыши не капает и провод от столба ребята кинули – печка есть, готовить можно.
Хаким предлагал остановиться у него на квартире, но Кабанов не хотел привлекать внимание других квартирантов – таких же гастарбайтеров. И слух пройдет, и полиция пожаловать может за бакшишом, и Хакима подставлять негоже.
– Пойдем, посмотрим палаты. – сказал Дмитрий.
– Спать на полу придется, вон и место есть, – Хаким высмотрел свободный участок слева от двери, – намного матрацы раздвинуть и ты поместишься со всеми удобствами.
– Даже не на боку можно будет спать. – уныло констатировал Кабанов.
Створка окна была открыта, но запах азиатских рабочих пугал и комаров и молекулы озона и кислорода. Судя по матрацам, в комнатушке ночевали шесть гастарбайтеров, на протянутой леске сушились носки, в углу стояла закопченная сковородка с застывшим жиром, посередине с потолка свисал провод с лампочкой.
– Сейчас я тебе матрац с одеялом принесу.
Хаким вышел, за стенкой послышался грохот и ругательства на языке Саади и Турсун–заде, не нуждающиеся в переводе. «Джаляб» она и в Африке «Джаляб».
Хаким позвонил соплеменникам, предупредил о новом жильце, потом уехал. Кабанов разложил матрац, лег, пристроил пистолет за поясом поудобнее и заснул. Сквозь сон слышал приход таджиков, они переговаривались тихо, кто‑то обернул лампочку газетой, чтобы меньше тревожить спящего.
Кабанов проснулся от недостатка воздуха и тревожных мыслей. Храпели и воняли таджики, в окне мерцали звезды над силуэтами деревьев. Кабанов поднялся, спотыкаясь о тела гастарбайтеров, прошел к окну. Легкие глотнули воздуха, обогащенная кислородом кровь понеслась к мозгу.
Жизнь – мерзкая штука. В ней побеждает тот, у кого меньше нравственных ограничителей. Человек человеку – волк, господин и раб. Так что мешает выйти из нее. Пальнул себе в голову, взял и вышел, как из трамвая. Или как из космического корабля. Что мешает? Страх? Страх животное чувство, но мы‑то человеки. Страх можно подчинить разумом. Доказал разумность решения и спустил курок. Жадность? Я уйду, а ты, сволочь, радоваться моему уходу будешь, жизни радоваться? Так не жадность это – несправедливость. Сначала ты, потом я, а там разберемся.
Сколь велика твоя ненависть? Готов ли ты обменять свою жизнь на две ненавистных тебе людей? «Да!» – ответил себе Дмитрий. К тому же это самый простой путь к спокойствию других людей.
Утром Кабанов попил чай с молчаливыми таджиками, потом вышел прогуляться, пока те собирались на работу. К 9 часам приехал Хаким. В отличие от Дмитрия он выглядел отдохнувшим, сменил рубашку, помылся.
– Как отдохнул? – доброжелательно оскалился азиат.
– Нормально. – проворчал Дмитрий.
– По тебе не скажешь. Что делать будем?
– Хаким, мне нужна работа. Такая, чтобы сразу много денег получить.
– Ха! Такая работа всем нужна!
– Работа, нерегулируемая трудовым кодексом и моралью.
– Так сразу ничего предложить не могу, брат. – развел руками Хаким. – Надо со старшими посоветоваться. А что надумал?
Кабанов тяжелым взглядом посмотрел на таджика.
– Надумал. А сейчас отвези меня, брат, к вчерашнему кафе.
Кабанов в дороге молчал, Хаким с разговорами не лез, только матерился сквозь зубы, попадая колесом в очередную рытвину.
– Все, Хаким, пока прощаемся, – протянул руку Дмитрий, прежде чем выбраться из машины. – Спасибо тебе, связь будем держать по телефону.
– Хреновые дела, детектив?
– Да, бывали времена получше.
Кабанов лежал на полу, на таком же продавленном матраце, но, хотя воздух и не был перенасыщен кислородом, запахи стояли более вдыхабельные. На диване ворочался Борис Львович, под дверью смежной комнаты светилась полоска, там читал свою душеспасительную литературу Горохов.
Дмитрий обрел пристанище у дяди Бори, намереваясь за несколько дней придумать способ разжиться деньгами и заодно проконтролировать заточение бывшего сектанта. И, конечно же, среди своих хорониться комфортнее.
– Дядя Боря, – Кабанову не спалось, – ты вот много пожил, много видел, скажи, что о начальниках думаешь.
– О! – раздалось из темноты. – Русский начальник – это особенный начальник! Начнем с того, что начальник – это предел мечтаний для того русского, кто сам ничего делать не умеет, не хочет и желает самоутвердиться. Русский начальник прежде всего хам и самодур. Это принципиально, иначе подчиненные, по его мнению, разочаруются в нем, откажутся повиноваться. Ему надо во что бы то ни стало унизить подчиненного, начиная с «тыканья», заканчивая «Еб твою мать!» В голове у великого начальника клинит, и он переносит хамство на всех вокруг, кого считает слабее. Начальник с пеной у рта заставляет выполнять вроде явную бессмыслицу, но это только на взгляд подчиненного. У него же логика такая: если подчиненный это сделает, значит, достаточно подавлен, роптать не будет. А как он упивается своей безнаказанностью, прямо таки до оргазма!
– Почему у нас так?
– Рабы. Рабы снизу и «из грязи в князи» сверху. Нация у нас такая путем искусственного отбора выросла. – постановил Борис Львович.
Через несколько минут тишины Дмитрий спросил:
– Дядя Боря, ты говорил, в школе трудовиком работаешь? Глушитель можешь сделать?
– К твоей пукалке? – сообразил дядя Боря. – С одной стороны руки уже не те, с другой – ничего сложного там нет. Размеры надо снять, схемку начертить. И не попить пару дней. Думаю, что смогу, детектив. Ключи у меня есть, в школе никого сейчас. А теперь спать давай.
Утром позвонил Хаким:
– Насчет работы. Надо тебя уважаемому человеку представить. Понравишься ему, даст работу, быстро разбогатеешь. Через 30 минут подъеду к «Джаляб Муллер».
– Куда едем?
– Я про тебя с Рахматулло говорил. – пригнув голову и зыркая по сторонам, Хаким вырулил со стоянки бир–хауза.
– Это очень уважаемый человек! У него точки на рынке, автомастерская, шиномонтажка, на выезде из города шашлычную открыл, хочет еще одну автомастерскую открыть. В городе многих солидных людей знает, и его тоже знают.
– Дон Карлеоне, словом. – поерничал Кабанов.
Хаким сарказма не понял, серьезно пояснил:
– Нет, Рахматулло с криминалом не связан почти. Так, иногда машины на запчасти разбирает. – таджик бросил взгляд на спутника. – Но это между нами!
– Нет, я сейчас у отделения полиции выскочу и пойду заявление писать.
Хаким миновал сторожевую будку, помахав рукой смуглому охраннику, и двинул вдоль ряда кирпичных гаражей. Гаражный массив располагался на заводской окраине города, судя по зарослям у ворот, большая часть гаражей не использовалась.
Хаким остановил «шаху» напротив гаража с надстройкой и свежевыкрашенными воротами. Той же краской были выкрашены приоткрытые ворота двух соседних гаражей, откуда доносился визг отрезной машины.
Кабанов прошел вслед за таджиком в калитку закрытых ворот. Оказалось, что три гаража объединены, вместо стен потолочные плиты поддерживали металлические балки. Пара работяг избавляли автомобиль, в котором угадывался ВАЗ 21099, от лишних кузовных деталей.
– Пойдем сюда. – крикнул Хаким и показал на лестницу у задней стены.
Лестница привела в надстройку. Хаким закрыл дверь, рабочий шум снизился, в тесной комнатке можно было не повышать голос.
– Салям алейкум, Рахматулло. – обратился Хаким к широкоплечему таджику лет 50. На крепыше была черная роба с закатанными рукавами. Он сидел за столом, в руках держал дымящуюся чашку.
– Ва аллейкум ассалам. – улыбнулся Рахматулло, превратив лицо в потрескавшийся горщок.
– Мир вашему дому. – вспомнил перевод Дмитрий.
Хозяин сказал что‑то по–таджикски. Хаким засмеялся и ответил на своем языке, Кабанову объяснил:
– Спрашивает, говоришь ли по–нашему.
Рахматулло жестом пригласил к столу. Гости сели. Рахматулло некоторое время разглядывал Дмитрия, наконец, что‑то произнес.
– Годишься. – перевел Хаким.
Рахматулло говорил по–таджикски, Хаким выступал переводчиком.
– Уважаемый спрашивает, на что ты готов ради денег.
– На все, кроме убийства женщин и детей. – отчетливо сказал Кабанов. – И с наркотиками иметь дел не буду.
– Есть один человек, который не должен жить.
– Которого нужно убить.
Рахматулло улыбнулся. Сказал явно одобрительную фразу.
– Да. – перевел Хаким. – Дело несложное, уважаемый даст 100 тысяч рублей.
– Этот человек в пределах реальной досягаемости?
– Конечно, это не депутат и олигарх, хотя ходит с охраной.
– 300 тысяч рублей, машина и время для подготовки.
– Уважаемый предлагает 200 тысяч и мою помощь.
– Хорошо. Кто объект?
Рахматулло достал из кармана фотографию, подвинул ее по столу Кабанову. Фотография была сделана цифровой мыльницей, в углу красные цифры – совсем недавняя дата. На фото запечатлены три азиата, идущие вдоль ряда автомобилей.
– Тот, что постарше. Его зовут Ахметхан.
– Разве у уважаемого нет своих парней, готовых выполнить работу дешевле?
– Нужно так сделать, чтобы подумали на скинхедов.
– Здесь политикой не воняет?
Таджикский Карлеоне собрал морщины в брезгливой гримасе, что‑то недовольно сказал. Хакми перевел:
– Никакой политики! Это наши внутренние дела. Люди Ахметхана никак не должны подумать на соотечественников.
– Мне нужен аванс 50 процентов и вся значимая информация об объекте.
Рахматулло достал из кармана свернутые оранжевые купюры, катнул цилиндр в сторону Кабанова. Наемник взял деньги и посмотрел на заказчика.
– Хаким расскажет что надо. – с едва заметным акцентом сказал Рахматулло.
– Слушай, Хаким, а зачем ты переводил? – спросил Кабанов. – Твой босс по–русски не хуже говорит, верно?
– Рахматулло умный человек. – усмехнулся Хаким.
Не хочет Рахматулло, чтобы заказ из его уст понятен был, догадался Кабанов. Что ж, значит, ликвидация исполнителя пока не предусмотрена.
Исполнитель и посредник ехали в город. По пути Хаким довел информацию об объекте. Дмитрий прекрасно сознавал, что информация субъективная и далеко не полная.
Со слов Хакима выходило, что Ахметхан недавно приехал из Таджикистана и слишком ретиво вклинился в налаженный бизнес уважаемых людей. Ахметхан пожелал все и сразу и плевал на авторитеты. Первоначальный капитал сколотил на перепродаже афганского героина. Этот бизнес не бросил до настоящего времени, поскольку его прибыльность была на порядок выше всех других вместе взятых. Но такая прибыльность прямо пропорциональна опасности угодить на нары, поэтому Ахметхан подминал под себя полулегальный бизнес соплеменников.
– Ситуация в целом ясна. – сказал Дмитрий. – Завтра с утра я позвоню, начнем подготовку.
Кабанов вышел у кафе «Фрау Мюллер». По дороге зашел в магазин за продуктами. Борис Львович был дома, от похода в рюмочную воздержался. Дмитрий выложил хлеб, пачку спагетти, колбасу, чай, сахар. Горохов оторвался от чтения и принялся нарезать бутерброды.
– Как ты, дядя Боря, к инородцам относишься? – спросил Кабанов за завтраком.
Борис Львович стряхнул крошки с бороды и, секунду подумав, ответил:
– Под инородцами мы обычно азиатов подразумеваем. Мол, сами‑то мы европейцы – всякие германцы с поляками вроде как с одного поля. Европопцы, твою мать! Азия, Евразия, с двух сторон по безобразию!
Я тебе так скажу: не любят у нас чуркестанцев, и им не за что нас любить. В свое время империей решили называться, захотел Петр титул императора примерить. Так он чухонцев воевал, окно рубил на севере, Европам кузькину мать показывал. А вырожденцы Романовские на Азию рот разинули. Все земли расширяли, только не подумали, кто ее обрабатывать и защищать будет. Мужиков собрали и повели полководцы по горам и по пустыням, сверкая эполетами, все как есть наполеоны. Ладно бы оставили буферной зоной, так нет, мы вас, тюбетейки, грамоте обучим. На тебе, акын степей, балалайку! На тебе, горный орел, бахчисарайский фонтан. Как в той рекламе навязывали: «Вы еще не цивилизованы, тогда мы идем к вам».
Вот к тебе в дом придет в гости академик и начнет учить, как гвоздь вбивать, ты же его пошлешь куда подальше. А академик наш обижается и револьвер из кобуры достает. Не будешь с лампой жить при кумачовом флаге, будешь с темным прошлым у холодной стены стоять. Жили себе в простом мире, бай угнетал, разбойник грабил, копошились в саклях, так нет, на тебе еще и цивилизацию, на тебе еще вертикаль власти, то белой, то красной. Местные живоглоты покрутили было головами в сторону Турции с Ираном, русский хрен плоскими и горбатыми носам понюхали и все как один перекрасились. Угнетать и грабить из больших кабинетов стали. Ладно, раньше еще не лицемерили – мы, русские, нация великая, не ровня вашей! Сидите смирно и помалкивайте, ученых и писателей по разнарядке клепали. А простой народ как жил в навозных саклях, так и остался, только навоз для приличия побелили и приказали считать себя цивилизованными. А не получится в один миг азиатскую культуру в европейскую цивилизацию обратить. – дядя Боря припечатал ладонь к столу.
– Ни в миг, ни в поколение, ни в сорок поколений! По–другому у них нервная система устроена, мозг по–другому думает. У них своя цивилизация со своим временным циклом развития.
– Одним словом, нечего им у нас делать.
– Им у нас, а нам у них.
А то придумали, как его, толерастию, мультикультуру. Застеснялись черное черным, а белое белым назвать. Вот и пожинаем, что посеяли. При этом носы воротим от гастарбайтеров, а самим в собственных туалетах непонятная гордость свое же говно не дает убрать. А насчет горячих горцев, я тебе так скажу – своя власть в тысячу раз больше народу русского извела. И продолжает изводить, вместо того, чтобы пенсии прибавить, цены на лекарства снизить, князьков кавказских задабривает бюджетными деньгами. Хотя во власти у нас всегда более чем интернационал правил.
– Все ясно, дядя Боря. Ты о ночном разговоре не забыл?
– Про самодуров что ли?
– Про токарное изделие.
– А! Размеры надо снять, а лучше бы его в натуре иметь, сразу на стволе резьбу нарезать.
– Хорошо, пистолет я тебе оставлю. Без патронов, конечно, чтобы революцию не устроил. – подмигнул Дмитрий.
После завтрака Кабанов определился с подопечными, составив план действий на несколько вариантов развития событий. Основной план – до особого указания не высовывать нос Горохову и воздержаться от алкоголя дяде Бори.
На полученные деньги Дмитрий снял квартиру в «малосемейке», прикупил в секонд–хэнде пару маек, вполне презентабельную рубашку, зеленую куртку и ботинки, явно избежавших утилизации в бундесвере.
– Хорошо! – Зайсунцев промокал лоб платком и еле сдерживался, чтобы не заорать в трубку. – Сейчас только 7 часов. Через час я приеду, и мы успеем прокатиться на яхте! Все, мне некогда!
Начальник отдела полиции бросил телефон на кресло и повернулся к окну. Пыль на внешней стороне стекла усугубила плохое настроение.
– Твою мать! В этом отделе забыл, когда отдыхал по–человечески! Стадо баранов!
Денис Александрович промокнул слюни в уголках рта, скомкал платок и швырнул его в угол между стеной и шкафом.
В дверь постучали.
– Разрешите? – в кабинет просунул голову Пантелеев.
– Где тебя носит? Я сколько ждать должен? – рявкнул Зайсунцев.
– Виноват, Денис Александрович. – протиснулся в дверь Пантелеев. – Сразу, как с трупом определился, выдвинулся к Вам. Пробки.
– Садись. – Зайсунцев с высоты 190 сантиметров посмотрел на коротышку и сам прошел к своему креслу.
– Что там? Только быстро, по существу. – Зайсунцев, устраивая задницу на кресле, посмотрел время на подобранном телефоне.
– Докладываю, товарищ майор, – сдвинул брови, придавая лицу солидности, Пантелеев. – Сообщение поступило в 11–00 от жительницы из квартиры № 76, которая пожаловалась на неприятный запах из квартиры № 74. На двери квартиры имелись следы взлома, поэтому сначала участковый позвонил дежурному оперу, а уже тот с места происшествия отзвонился мне. Я дал указание вызвать МЧС. Мчсники взломали дверь, в квартире был обнаружен труп гражданина Гниломедова Игоря Сергеевича, 1979 года рождения, с признаками насильственной смерти. Я сразу выехал, успел до убытия сотрудников МЧС, записал их контактные данные. – Пантелеев посмотрел на начальника.
– Дальше!
– Труп Гниломедова находился в сидячей позе лицом в стол, на затылке рваная рана, вокруг осколки бутылок.
– Алкаш?
– Да, в квартире беспорядок, но такой как у всех алкашей. Все барахло вроде на месте, документы тоже. Жил один. Со слов соседей, давно не работал, злоупотреблял спиртным. Неделю назад у него в квартире что‑то грохотало, соседи говорят про крики, но толком ничего слышали и не видели.
– Давность смерти определили?
– Эксперт сказал дней 5–7. – вздохнул Пантелеев.
– Близкие родственники?
– Не имел. Во всяком случае, соседям ничего не известно.
– Связи? С кем бухал, кого приводил?
– Бухал он в основном дома в одиночку. Мои опера сейчас рюмочные прочесывают.
– Перспективы?
– Баранка нам не нужна. Труп я велел на пол положить под бутылочные осколки, вроде как упал и затылком бутылку разбил. Опера соседей как нужно опросят, с мчсниками я предварительно договорился о том, что они следов взлома на двери перед вскрытием не видели. Если никого не загрузим, думаю, на «отказной» материалы следаку соберем.
– Хорошо. С комитетскими я поговорю, чтобы не усердствовали, а с тебя экспертиза. Чтобы в заключении трупореза была фраза «травму мог получить в результате падения с высоты собственного роста».
– Сделаю, Денис Александрович. Тут вот еще что: под квартирой Гниломедова квартира Кабанова.
– Который в машине сгорел? И что?
– Так, к слову. – пожал плечами Пантелеев. – Соседи сказали, он квартиру с месяц назад продал, уехал, ни с кем не попрощавшись.
– Поехал с деньгами, его ограбили, инсценировали аварию, машину подожгли. И хуй с ним, территория не наша. Все, иди, работай!
– Здравствуй, Золотой.
– О! Здравствуйте, Дмитрий Петрович! – в мутной атмосфере рюмочной сверкнули золотые зубы.
Знакомство Кабанова с Максом Зеленцовым произошло лет 10 назад на квартире, которая в определенных кругах значилась как блат–хата. Хозяйка – молодая вдова, хорошо известная в этих самых кругах широтой интересов по части изменения сознания, утром вызвала наряд милиции. Оля Анкина заявила, что храпящий в ее кровати голый мужчина ночью изнасиловал ее в «извращенной форме». Вдовица с удовольствием демонстрировала части тела, подвергнутые насилию, и кровоподтеки различной давности.
– У меня были гости, этого, – Анкина дернула растрепанной головой в сторону кровати, – я первый раз видела. Максом назвался. Мы выпили по бутылки пива, гости ушли, этот остался, переночевать попросился. Ну я чего, спи на кухне, не жалко. Он ночью ко мне в кровать завалился и всю изнасиловал, избил сначала. Заснул под утро, я нашла телефон, позвонила в ментовку.
Кабанов вытащил из постели жилистого парня с наколкой на груди. По рисунку и манере исполнения непонятно было, сделана татуировка на зоне или пьяным мастером в тату–салоне. Парень, разлепив глаза и дыхнув перегаром, попытался изобразить из себя полорогое парнокопытное, но разглядев за спиной опера людей в форме, решил не дерзить власти. Потрепанной хозяйке и хмельному гостю было предложено посетить отдел милиции. Анкина заламывала руки в дежурной части, а протрезвевший Максим в кабинете опера озвучивал свою версию:
– Джамиль Корявый меня в гости к своей шалаве позвал. – сверкая золотыми рассказчик. – К этой Ольге то есть. Мы пузырь распили, Джамиль за пивом пошел, Ольга ко мне приставать стала. Я ни че такого! Отбрыкнулся от нее. Джамиль баклажку принес, мы ее распили. Я дальше плохо помню. Помню, в кровати с Ольгой целуюсь. Она раздетая, я голый, но чтобы насиловать, этого нет! Я же понимаю – не авторитетная статья. И потом, вроде как Джамиль мне разрешил. Он что‑то такое говорил перед уходом. Утром эта шалава мне заявляет, что я ее изнасиловал и требует две штуки баксов. Иначе, говорит, заявлю. Я спросоня думал, шутит, послал ее подальше и дальше дрыхнуть стал, потом вас увидел. Я ее не насиловал, начальник!
Кабанов и Джамиля с искусственным глазом и его подружку Анкину знал достаточно, чтобы поверить в невиновность Максима.
– Ты судимый, Зеленцов?
– По 327–й за подделку водительского удостоверения условно. Ну, за мошенничество еще в прошлом году. Но реально не сидел, даже в СИЗО не парился.
– Да, сейчас ситуация покруче. У Анкиной побои налицо, трусами с твоей спермой она в дежурке машет, Джамиль в свидетели пойдет наверняка. И не с твоей стороны. Что делать будем?
– Начальник, дай я с ней наедине поговорю. Не бери у нее заявление пока.
Кабанов предоставил такую возможность. Более того, позволил Максиму отлучиться на пару часов из одела.
– Ты же все мои данные пробил, начальник, куда я денусь!
После его прибытия и новых переговоров Анкина написала заявление об отсутствии к кому либо претензий, а вызов милиции просила считать ошибочным.
Позже Зеленцов рассказал, что договорился с Анкиной за 10 тысяч деревянных.
Максим с Олей выходили из отдела вместе чуть ли под ручку. Зеленцов пропустил даму вперед, прикрыл дверь и обернулся к Кабанову.