1.5. Философия науки
Глубокий философский подход к любой деятельности, характерный для Флоренского, позволил ему сформулировать оригинальные мысли о науке и научных исследованиях. Он изложил их во множестве источников: статьях, письмах, в отдельных произведениях, но нет обобщающей книги о философии науки наподобие таких его книг как, например, «Столп и утверждении истины» или «Диэлектрики и их техническое применение».
В своей первой крупной философской работе «Столп и утверждении истины» он уже затрагивает вопрос об условиях возникновении науки: «Два чувства, две идеи, две предпосылки необходимы были для возможности возникновения науки: во-первых, чувство и идея, имеющее своим содержанием возникновение единства…; во-вторых, чувство и идея, утверждающие подлинную реальность…, как таковой. … Эта антиномия, во все своей решительности, является основой современной науки; вне её – нет науки» [9, с. 282]. И хотя это высказывание прозвучало в контексте обсуждения догматов о провидении Единого Бога и творении мира, в сущности, оно отражает реальную сторону науки, когда для понимания научного факта, требующего объяснения, необходима начальная идея о том, как может этот факт быть связан с реальностью.
Этот тезис нашел свое продолжение в подготавливаемой им книге «У водоразделов мысли» где один из разделов был посвящен науке – «Наука как символическое описание», который был опубликован в 1922 году [10]. В этом небольшом по объёму произведении в полной мере проявилась его эрудиция в вопросах развития истории философии науки о том, как менялись представления о науке и ее возможностях. Он щедро цитирует высказывания выдающихся физиков XIX-го века, когда европейская наука совершила великие открытия в физике и появилось представление, что все можно объяснить с научной точки зрения: «Лаплас даже воображал себе ум, могущий предсказать ход природы на всю вечность, раз будут даны массы всех тел, их положения и начальные скорости, … другой исследователь, …объявил задачею механики – "дать наиболее полное и возможно более простое описание движений, происходящих в природе". Это был один из наиболее заслуженных физиков XIX-гo века, знаменитый основатель спектрального анализа, Густав Роберт Кирхгофф… эти совокупные усилия утвердили общество в мысли, что действительно физическая теория есть не более как символическое описание, "упрощенное и упорядоченное описание"».
Собственно, суть его работы – понять правильность этого мнения и сформулировать, что собой представляет научное исследование. Он опирался на высказывания Г. Герца, который утверждал: «…мы создаем себе внутренние образы или символы внешних предметов и создаем мы их такими, чтобы логически необходимые последствия этих образов были всегда образами естественно необходимых последствий, изображенных в них предметов» и, следовательно, по мысли Флоренского: «Предпосылкой возможности этого метода служит требование, чтобы существовало известное согласие между природою и нашим духом…. Образы, о которых мы говорим, суть наши представления о вещах». Рассматривая далее различные подходы к созданию «образов» различными научными школами: с одной стороны – французскими и немецкими, а с другой – английскими, Флоренский сформулировал: «Нам полезнее обратить взор к уму английскому, не терпящему в науке придворной чопорности и условного, задним числом наводимого единства, – к отважной мысли, показывающей себя в не заштукатуренном и не прикрашенном виде, с теми скачками, невязками, противоречиями и отступлениями, которые свойственны живой, не препарированной умственной деятельности, … чтобы легче разобраться в сути научной деятельности». Приняв к рассмотрению английскую модель построения научных образов и рассмотрев примеры одного и того же научного факта, который для различных случаев имеет разную структуру (модель физического явления), он пишет: «Таковы наглядные образы одного и того же. … В английских трактатах нечего искать чего-нибудь аналогичного теориям континентальных ученых, ибо в них – или чувственно-созерцаемые модели-машины, или наглядно-мыслимые математические символы, поддающиеся различным комбинациям и преобразованиям и стоящие в сознании вместо изучаемых процессов». И, сравнив научный подход с подходом «правильности» в искусстве, делает вывод: «Очевидно, и в физике не требования логической стройности определяют научную ценность какого-нибудь Максвелла, а напротив, вольности Максвелла учат о необязательности в науке внешней системы и логического порядка». Но логика научных исследований требует: «Прежде чем объяснить физическое явление, надо установить его. Но установить – это значит опытно открыть, какие именно величины q определяют его, измерить их и связать их между собой и со временем». И, если эти связи установлены, то в дело вступает математика, так как эти параметры могут быть связаны через дифференциальные уравнения, а: «Если даны дифференциальные уравнения параметров, то тем самым явление описано». Но, тем не менее: «все объяснения условны, ибо всякому данному объяснению с равным правом может быть противопоставлено другое, этому – опять новое, – и так до бесконечности.… Ведь объяснение притязает непременно на единственность, между тем как эти модели действительности допускают беспредельный выбор. Объяснение есть точное знание, а эти модели – игра фантазии». По поводу возможности объяснения физических, а в общем случае любых явлений природы на умозрительных моделях, он философски разъясняет: «Объяснение аподиктично, а модели – лишь гипотетичны, и вечно гипотетичны, по природе своей обречены на вечную гипотетичность. …истинный, философский смысл "возможности механического объяснения" есть именно "невозможность", тогда как слово "возможность" может быть употреблено в особом рабочем значении». И развивая эту мысль, пишет: «физика, …есть описание, но описание это может быть воплощено и в абстрактные символы математики, и в конкретные образы механики. Но…, ни математические формулы, ни механические модели не устраняют реальности самого явления, но стоят наряду с нею, при ней и ради нее. Объяснение хочет снять самое явление, растворить его реальность в тех силах и сущностях, которые оно подставляет вместо объясняемого». Понимая, что каждый исследователь хочет дать свое объяснение того или иного явления, который он изучает, зачастую считая, что именно его объяснение наиболее адекватно отражает это явление, Флоренский предупреждает: «Было бы крайней нечуткостью к жизни считать наиболее экономичным один-единственный путь мысли, свой собственный, и не понимать, что экономичность или неэкономичность известного мысленного действия определяется не действием, как таковым, а его местом и назначением в целостной духовной деятельности данного психологического типа и даже данного мыслителя». Соединяя на моделях объяснения понятий явлений природы с искусством, которое в разных своих формах также моделирует реальную жизнь, замечает, что: «…вообще всякий подмен искусства имитацией жизни, вот преступление и против жизни, и против искусства, соответствующее расплывчатости рубежей между научными образами и изучаемой действительностью». Далее он делает очень знаменательный вывод – «Не виртуозность разработки, но аскетическое трезвение в самом буйстве творческих порывов есть признак истинного творчества». Раскрывая логику своих выводов, говорит: «Но что же значит эта обузданность образа, наук ли, искусств ли? … самое описание есть образ или система образов, но взятые критически…» ведь «… описание, как речь, состоит из слов…. Каждому слову, …соответствует некоторая наглядность, и эта наглядность, в сути дела, ничем не отличается от образности физических моделей или математических символов…. Всякий образ и всякий символ, как бы сложен и труден он ни был, мы называем и, следовательно, уже по этому одному он есть слово, входит в описание как слово». Показывая, как одно за другим объяснение на объяснение и т.д., и к чему это приводит, пишет: «…каждое из этих слов может быть раскрыто: образ описуем, математический символ поясним и определим. Значит, вместо образов и символов могут быть подставлены их описания, своим чередом несущие в себе образы и символы, каковые опять-таки могут быть раскрыты подстановкой на место их соответственных им описаний. И так – далее».
В результате, им делается следующий важный вывод: «Во всей науке нет решительно ничего такого, каким бы сложным и таинственным оно ни казалось, что не было бы сказуемо с равной степенью точности, хотя и не с равным удобством и краткостью, – и словесною речью». И, аргументируя этот вывод, пишет: «Физика описывает действительность дифференциальными уравнениями и другими, тому подобными, формулами. Но нет такого дифференциального уравнения, как нет и какой угодно другой такой математической формулы, которые не могли бы быть рассказаны. Нет и быть не может. Точно так же нет такого механизма, как бы неимоверно сложен он ни был, который не мог бы быть описан словами. Нет и быть не может». Исходя из этих логических доводов, Флоренский пишет: «… физика оказывается тогда описаниями, системою описаний, системою систем описаний» и далее: «… физика есть не что иное, как язык, и не какой-либо, не выдуманный, а тот самый язык, которым говорим все мы, …он тем более относится ко всякой другой науке, а потому – и к целостной науке, как связной деятельности мысли». А так как: «… физика есть типический образец точности, естественная наука по преимуществу… Физика есть не только царица наук, по своему месту и развитию, но и основная материя науки, по тому участию во всех естественнонаучных дисциплинах, …Однако физика – то, последнее прибежище объяснительных притязаний, оказывается сама чистым описанием». Следовательно: «…всегда останется общее основоначало всех наук – именно то, неотделимое от существа их, что все они суть описания действительности. А это значит: все они суть язык и только язык».
Но если все в этом мире может быть описано и рассказано словами, то фразой Флоренского из этого его текста логично закончить рассмотрение этой важной работы: «Дар слова есть дар всеприменимый, и область слова – не менее области сознания, если только не более. Все, растворимое сознанием, претворяется в слово», а даром слова Флоренский владел виртуозно.
1.6. Реальные мнимости
В 1922 году Флоренским была опубликована еще одна интересная работа – «Мнимости в геометрии», большую часть которой, как было сказано выше, он написал в 1902 году, будучи студентом МГУ, когда ему было только 20 лет. Революционный подход к интерпретации и представлению мнимых поверхностей у поляризованных сред понимания не встретил и ждал своего часа 20 лет. Решив его опубликовать, Флоренский дополнил свою работу двумя новыми параграфами. В одном из них рассматривались неполяризованные поверхности, когда на противоположных сторонах поверхности заряды одинаковы или отсутствуют, и такие поверхности были названы односторонними. Это достаточно распространенный в бытовом понимании случай: например, оконное стекло или лист бумаги, который: «По общему смыслу наших рассуждений, должно, по-видимому, получиться, что на поверхностях односторонних мнимостей не бывает, или же что там—одни только мнимости». Проведя математический анализ, он и получил ожидаемый результат: «И вот, относительно этого самого, одного и того же, преобразования, поверхность односторонняя и поверхность двусторонняя ведут себя прямо противоположно. Если оно переворачивает нормаль у одной поверхности, то не переворачивает – у другой, и наоборот». На этом можно было бы и остановиться, все же научный и технический интерес вызывает первый случай с поляризованной поверхностью, но Флоренский дополнил свою публикацию еще одним, девятым, параграфом, который не совсем вписывался в общую идеологию этой научной работы и вызывает много вопросов. Не очень понятно, зачем в целом научную публикацию включен параграф – представляющий, по сути, культурно – философское размышление с одновременной постановкой и решением физической задачи со схоластических позиций. Правда, следует сказать, что он сразу предупредил: «…к изложенному выше пусть присоединится еще несколько мыслей, по широте своего охвата и по ответственности не притязающих, в этом кратком изложении, на полную обоснованность».
Написанный им дополнительный параграф он посвятил средневековому автору «Божественной комедии» Данте Алигьери, 600-летие которого тогда отмечалось в мире. Считая, что: «предложенное здесь истолкование мнимостей, в связи со специальным и с общим принципами относительности, по-новому освещает и обосновывает то Аристотеле-Птолемее–Дантово миропредставление, которое наиболее законченно выкристаллизовано в «Божественной Комедии». Как известно, Птоломеевское представление о мироздании – геоцентрическое, с неподвижной Землей и вращающимся вокруг неё небом. Взявшись доказать верность этого предположения, исходя из современных на тот момент научных данных, Флоренский в полной мере проявил свою эрудицию, кругозор и логику, показав себя выдающимся схоластом. Усмотрев в пути Данте с Вергилием в тексте и иллюстрациях «Божественной комедии» зачатки неэвклидовой геометрии, он заключил по поводу самого путешествия что: «…оно должно быть признано поэтическою действительностью, т. е. представимым и мыслимым, – значит, содержащим в себе данные для уяснения его геометрических предпосылок». Как следует из поэтического описания, путь Данте шел по односторонней поверхности, что и позволило ему вернуться во Флоренцию не вверх ногами. Отметив этот факт тем, что: «Вопрос идет о реабилитации Птолемее-Дантовой системы мира». Разворачивая систему доказательств, Флоренский привлекает самые современные на тот период понятия принципа относительности и результаты опыта Майкельсона и Морли, которые пытались с помощью оптических методов интерферометрии определить движение Земли в эфирном пространстве. Эти опыты потерпели неудачу в связи с отсутствием, по нашим нынешним представлениям, эфира как такового. Однако это обстоятельство дало Флоренскому повод сделать свой вывод: «Земля покоится в пространстве – таково прямое следствие опыта Майкельсона», раз нет движения относительно эфира. А из этого и следующий вывод: «в Птолемеевой системе мира, с ее хрустальным небом, «твердью небесною», все явления должны происходить … с преимуществом здравого смысла и верности земле, земному, подлинно достоверному опыту, с соответствием философскому разуму и, наконец, с удовлетворением геометрии». Но он пошел и еще дальше, основываясь на скорости света и времени суточного вращения Земли, рассчитал, что: «…демаркационный экватор, раздел Неба и Земли. …А именно, в астрономических единицах длины радиус его R равен 27,522 средних расстояний Солнца от Земли». Дальше больше, основываясь на постулатах теории относительности, пишет: «на границе Земли и Неба длина всякого тела делается равной нулю, масса бесконечна, а время его, со стороны наблюдаемое – бесконечны, … тело утрачивает свою протяженность, переходит в вечность и приобретает абсолютную устойчивость». И задается вопросом: «Разве это не есть пересказ в физических терминах – признаков идеи, по Платону – бестельных, непротяженных, неизменяемых, вечных сущностей? Разве это не аристотелевские чистые формы? или, наконец, разве это не воинство небесное, – созерцаемое с Земли как звезды, но земным свойствам чуждое?» Из всего сказанного окончательные выводы его таковы: «при конкретном понимании пространства … можно сказать, что пространство ломается при скоростях, больших скорости света, … и тогда наступают качественно новые условия существования пространства, характеризуемые мнимыми параметрами. Но, как провал геометрической фигуры означает вовсе не уничтожение ее, а лишь ее переход на другую сторону поверхности и,» И дальше, по мнению автора, Флоренский пишет свою главную мысль, ради которой и был написан 9 параграф: «… так и мнимость параметров тела должна пониматься не как признак ирреальности его, но – лишь как свидетельство о его переходе в другую действительность. Область мнимостей реальна, постижима, а на языке Данта называется Эмпиреем. Все пространство мы можем представить себе двойным, составленным из действительных и из совпадающих с ними мнимых гауссовых координатных поверхностей, но переход от поверхности действительной к поверхности, мнимой возможен только через разлом пространства и выворачивание тела через самого себя…». На первый взгляд, в этом параграфе попытка Флоренского религиозного философа через привлечение поэтических и изобразительных средств, научных данных, собственных математических и физических рассуждений соединить религиозные и научные воззрения, что собственно и называется схоластическим методом. Можно подумать, что он просто поэтически применил схоластический прием, характерный для средних веков, когда объём научных знаний был ограничен, а религиозные представления широки. Но Флоренский, несомненно, обладал большой научной эрудицией и знал научные данные по астрономии, но зачем, он тогда, таким своеобразным способом отметил 600-летие средневекового гения Данте. Здесь, он показал и свою поэтическую, и историческую, и философскую, и научную эрудицию, но все же – зачем он это написал?
Надо ли говорить, что именно за этот параграф ему больше всего и досталось впоследствии. Неприятности начались уже при подготовке работы к печати, так что ему пришлось писать в политотдел письмо, в котором уже можно прочитать ответ на вопрос – Зачем?:
«…Отнюдь не во имя «права» печатать каждому все, что вздумается, и, признавая, что общегосударственными целями власть не может поступаться ради интересов литературы, полагаю, что в данном случае моей книжки о «Мнимостях» имеется недоразумение, что объясняется новизной предмета, а поэтому позволю себе утруднить цензуру нижеследующим.
1. В прошлом году в Москве были организованы вечера и лекции в ознаменование юбилея Данте, … из чего следует заключить, что огромная значимость Данте признается и идеологией Советской власти…. Я не вижу поэтому, почему должно быть толкуемо как нежелательное указание мое, отчасти даже не мое, на некоторую частную мысль Данте.2. Надо думать, в основе поэмы Данте лежит некоторый психологический факт – сон, видение и т. п. Всякий факт, раз он подлинно пережит, дает материал для размышления, …Хорошо известно, что множество великих открытий, в том числе математических, было сделано во сне. Моя мысль, – взяв подлинные слова Данте, показать, что символическим образом он выразил чрезвычайно важную геометрическую мысль о природе и пространстве. Неужели Эвклид государственно охраняется, как неприкосновенный?
3. Моя брошюра, может быть, не была вполне понята цензором потому, что он взял ее изолированно от моей научно-литературной деятельности. Но между тем, если развиваемое мною научно-философское миропонимание не совпадает с вульгарным толкованием коммунизма, то ведь и подлинный коммунизм руководителей – далеко не то, что думают о нем в широких кругах, а с другой стороны, мое миропонимание от буржуазной идеологии, по меньшей мере, не ближе к коммунизму. … Как всегда полагал я, мировоззрение должно иметь прочные конкретно-жизненные корни и завершаться жизненным же воплощением в технике, искусстве и проч. В частности, я отстаиваю неэвклидовую геометрию во имя технических применений в электротехнике…
4. Мне предлагается написать научное сообщение о Данте. Полагаю, математический анализ и использование в геометрии поэтических образов, как выражение некоторого психологического фактора, заслуживают имени «научной», и мною такой анализ сделан…. Скажут, в Данте можно открыть еще что-нибудь более значительное. Но открытия не сделаешь по заказу, …я не вижу в исключаемом месте брошюры ничего вредного для республики, и… без цензуры найдется немало критиков, которые постараются уязвить автора насколько хватит сил: в этом-то я уверен.
5. …Автор брошюры всегда выступал открыто и не заслуживает подозрения в задних мыслях. …Посему …я могу просить о небольшом снисхождении – не урезывать в заключительном параграфе книжки, которая по самому содержанию своему не может выйти из весьма узких кругов повышенного умственного уровня и о существовании которой не будет даже известно за их пределами. Новизна предмета внушила цензуре предубеждение к книжке, не оправдываемое ее содержанием и замыслом. 13.IX. 1922 г. П. Флоренский» [5].
Понять, почему он ввел в свою книгу 9 главу и так ее отстаивал можно, если учесть, что это была не единственная работа того времени, посвященная интерпретации мнимости. Одновременно он закончил книгу, посвященную православной иконе – «Иконостас» [11], опубликовать которую, по известным причинам, он тогда не мог, цензура ее точно не пропустила бы. Своего читателя она нашла только через 50 лет стараниями его внука П.В. Флоренского и священника Анатолия Просвирнина, подтвердив этим известное его изречение об окружающем обществе: «…с которым я разошелся лет на 50, не менее – забежал вперед…».
Эти две, казалось бы, совершенно разные работы объединяет то, что в них говорится о мнимостях. Если в первой работе он дает наглядную геометрическую интерпретацию мнимости, то во второй работе он пошел еще дальше, дав определение «мнимого пространства», разделяющего: «…мир видимый и мир невидимый». Это была не интерпретация божественного духа как у Лейбница, этому термину он придал совершенно конкретный смысл творческой, духовной деятельности человека, одним из проявлений которого он считал сновидения: «Ибо художество есть оплотневшее сновидение.», а так как: «…в сновидении время бежит, … Оно вывернуто через себя, и, значит, вместе с ним вывернуты и все его конкретные образы. А это значит, что мы перешли в область мнимого пространства». Сформулировав идею мнимого пространства, расшифровал: «Идя от действительности в мнимое, натурализм дает мнимый образ действительного», а далее: «…и тем даваемое им делается высшею реальностью». Это можно интерпретировать как некую комплексную реальность, состоящую из реального объекта и его мнимой части – той информации о нем, которая получена научным, творческим или философским путем, как результат мыслительного процесса. В этом, как писал Флоренский: «…золотая формула мира невидимого соединяется, но не смешиваясь, с красочными формулами мира видимого, принадлежащими науке и философии» и в качестве примера приводит энергию: «Самое невидимое, это энергия, есть и самая могущественная сила…».
Его философские и научные выводы становятся особенно актуальны в настоящее время. Человечество вплотную подошло к созданию искусственного интеллекта (ИИ), функционирование которого основано не только на заложенных в него алгоритмах, но и на информации, поступающей в его память. Из этого следует, что точность и научность этой информации, того самого «мнимого пространства», имеет решающее значение для верного функционирования ИИ. Искаженная информация будет приводить к искаженным решениям, как искажает изображение любое «кривое зеркало». Таким образом, ИИ может давать правильные решения только на основе верной информации, которую дают научные исследования фундаментального плана, т.е. устанавливающие не только внешние, но и внутренние взаимосвязи, недоступные прямому восприятию. В начавшейся гонке стран по созданию ИИ преимущество получит та страна, которая эффективней организует получение объективной и научной информации, и ее обработку. С другой стороны, именно искаженная информация делает ИИ весьма опасным устройством в условиях автоматизированного принятия решений, что требует установления серьезного контроля над теми областями деятельности, недостаток объективной информации в которых может привести к катастрофическим последствиям. Можно даже предположить, что для предотвращения всеобщей катастрофы ИИ должен создаваться совместно всеми странами, как интернациональный ИИ (ИИИ), как своеобразный мозг планеты, вне рамок политических, религиозных и экономических пристрастий, на свободной от внешнего суверенитета территории как, например, в Антарктиде, или даже в ней самой. И хотя это звучит как утопия, однако объективность, непредвзятость и обоснованность решений и рекомендаций ИИИ, основанная на всем объёме «мнимого пространства» информационных хранилищ и реальных систем наблюдения и контроля, может стать залогом процветания планеты.
Выдвигая свою идею «мнимого пространства» Флоренский, видимо, понимал насколько, по сути, она фундаментальна и именно поэтому ввел главу о Данте в свою книгу «Мнимости в геометрии», где в начале он написал: «Но ради закругленности теории мнимостей представляется полезным наметить ходы дальнейшей разработки и некоторые возможные применения». Разъяснив ниже, что путешествие Данте: «…должно быть признано поэтическою действительностью, т.е. представимым и мыслимым, – значит, содержащим в себе данные для уяснения его геометрических предпосылок». Автору представляется, что именно желанием таким образом донести идею духовного «мнимого пространства» было вызвано написание той главы, как и дополнение очень интересным «пояснением к обложке», идея рисунка которой, очевидно, принадлежит Флоренскому. Здесь он уже прямым текстом пишет: «Действительность, …есть воплощение отвлеченного в наглядный материал, из которого и было получено отвлеченное; мнимость—это воплощение того же самого отвлеченного, но в наглядном материале инородном. … действительность есть адекватность абстрактного и конкретного (категоричность), а мнимость—символичность (аллегоричность)».
Эти работы с философским содержанием будут одними из последних, и вызвано это будет тем, что Флоренский все больше и больше переходил «к низинам практической жизни, технике» его положение в научном мире укреплялось, а с выходом его труда о диэлектриках он стал ведущим специалистом в этой области.
