Львы и розы ислама

Набатея и Пальмира

Счастливой Аравии римляне противопоставляли ее бедные районы, населенные бедуинами: Пустынную Аравию, расположенную в центре полуострова, и Каменистую Аравию, на севере. Здесь во времена Рима существовало два сильных государства, сыгравших важную роль в истории Римской империи и соседних стран, – Набатея и Пальмира.

Набатейское царство возникло на самой северной границе аравийской пустыни. Его столицей была знаменитая Петра – город в скалах. Укрытая среди гор в долине, к которой вела одно только узкое ущелье, она могла без труда выдержать любую осаду. С помощью прочных терракотовых труб жители собирали воду со всех источников в округе и благодаря этому никогда не испытывали недостатка в воде. В городе имелись водопровод, бани, несколько жилых кварталов, множество роскошных усыпальниц и греческий театр.

Набатеи держали сильную армию, состоявшую из пехоты и кавалерии, которая двигалась верхом на верблюдах. В отличие от других кочевников, набатейские солдаты ставили жесткие седла прямо на горб, а не позади него, что позволяло верблюду бежать быстрее. Правители Набатеи были искусными стратегами и строили на вершинах холмах крепости, откуда наносили врагам быстрые и внезапные удары. Они окружали пограничные города крепостными стенами, восстанавливали старые сторожевые башни, создавали в самых глухих и безлюдных местах дозорные посты. С помощью крепостей, дорог, сети колодцев и караван-сараев – промежуточных пунктов для караванов и войск – набатейские цари распространяли свою власть далеко вглубь пустыни. Благодаря этому они были хорошими союзниками римлян, которые ценили их организацию и боеспособность.

В это же время посреди сирийской пустыни расцвела и знаменитая Пальмира. По-арамейски ее называли Тадмор, то есть «чудо». В III веке это было мощное государство, грозившее самому Риму и претендовавшее на императорскую власть. Царь Оденат и его жена Зенобия сумели разбить войска персидского шахиншаха Шапура Первого и римские легионы, завоевав весь Ближний Восток и Египет. Ударную силу пальмирской армии составляла тяжелая конница, закованная в кольчуги и доспехи из металлических пластин. Даже кони были целиком покрыты броней, а всадники устойчиво сидели в высоких четырехрогих седлах. Не менее сильны были лучники с крепкими дальнобойными луками – их делали композитными, то есть составленными из разных материалов, что увеличивало пробивную силу. Патрульные отряды пальмирцев стремительно перемещались по пустыне на верблюдах и конях.

По культуре Пальмира была греко-римской, с эллинистической архитектурой и укладом жизни. Почти через весь город тянулась широкая улица – продолжение караванной дороги – с триумфальными арками и четырьмя рядами двухъярусных колонн. С обеих сторон ее окружала сплошная застройка из огромных храмов, дворцов, акведуков и римских терм, среди которых выделялись здание амфитеатра и местного Сената. Имперская грандиозность соединялась здесь с восточной утонченностью, а варварская роскошь – с безупречным вкусом.

Но пышному расцвету Пальмиры положил конец римский император Аврелиан. Для разгрома государства он использовал соседние арабские племена, которые римляне называли сарацинами. Сейчас на месте этой «невесты пустыни», как называли ее в древности, – сирийская деревня.

Себба и Джазима. История Пальмиры в фантастическом виде преломилась в легенде о Себбе и Джазиме, пользовавшейся большой популярностью у арабов. В этой истории рассказывается о том, как царица Себба, родная сестра Зенобии, отомстила убийце своего мужа Джазиме. Заманив его в замок обещанием выгодного брака, она пленила своего врага и спросила, какой смертью он хочет умереть. «Королевской», – не смутившись, ответил князь. Себба устроила для Джазимы роскошный пир, напоила допьяна и вскрыла ему вены. Кровь убитого требовалось собрать в одну чашу, чтобы впоследствии его смерть не была отомщена, но в последний момент князь шевельнул рукой, и кровь брызнула на пол, обагрив одну из мраморных колонн. Возмездие стало неотвратимым.

Преемник Джазимы, которого звали Амр, отомстил Себбе с помощью хитрости. Он отправил к царице своего преданного слугу Кайсира, который добровольно отрезал себе нос, а Себбе пожаловался, что ему пришлось сбежать от изуродовавшего его хозяина. Он привел с собой большой караван со спрятанными в мешках воинами Амра, которые, войдя в ворота, выскочили из укрытия и захватили замок. Пытаясь спастись, Себба бросилась в подземный ход, но Кайсир отрезал ей путь, и в последний момент она выпила яд, чтобы не попасть в руки врагу.

Лахмиды против Гассандидов

Что происходило в это время в самой Аравии, почти не известно. От ранней бедуинской истории остались только отдельные имена местных царей, воевавших с византийцами и заключавших с ними непрочные союзы. Существует легенда, что аравийская царица Мавия послала ромеям помощь против готов, осаждавших Константинополь. В решающий момент один из арабов бросился на врага с ножом, перерезал ему горло и стал пить его кровь. Это привело готов в такой ужас, что они обратились в бегство.

Унаследовавшие власть византийцы переняли у римлян их богатый опыт общения с арабами. Для христианских императоров северные арабы играли ту же роль, что казаки в России: они охраняли южные границы, делали набеги на соседей и получали за это льготы и деньги. Этим «ромейским арабам» (их назвали Гассанидами, по племени гассан) противостояли «персидские» арабы из племени лахм, которые, наоборот, воевали с Византией на стороне персов и создали династию Лахмидов.

Византийцы и персы поделили Аравию на зоны влияния и в мирных договорах всегда указывали необходимость придерживаться этого деления, то есть не переманивать ромейских арабов на сторону Персии и наоборот. Но существование мелких арабских княжеств среди таких крупных «акул», как Византия и Персия, всегда было шатким и недолгим. Большим империям в конце концов надоели их игры в независимость, и они прибирали их к рукам. К VII веку персы захватили лахмидское и химьяристкое царства, а Византия – гассанидское.

Независимыми остались только кочевые племена в центре Аравии, до сих пор почти не участвовавшие в истории. Главным городом здесь была торговая Мекка.

Глава 2. Аравия перед исламом

Племя вместо государства

В наши дни принято считать, что арабы переселились в Аравию из древнего Междуречья. В то время обитаемыми на полуострове были только южные районы, где жители вели оседлый образ жизни и занимались земледелием. Арабы первыми заселили внутренние, пустынные районы и занялись кочевым скотоводством. По преданию, возглавлял этих переселенцев дядя Авраама по имени Кахтан (в Библии его называют Иоктан), чьи потомки и по сей день считаются «истинными арабами».

Арабы с самого начала делились на северных и южных. Северные, называвшиеся также бедуинами или кайситами, отличались смелостью и воинственным характером. Это были бедные кочевники и пастухи, «горячие парни», мужественные и стойкие, но невежественные и не склонные к культуре. Полную противоположность им составляли южные арабы, известные как йеменцы или калбиты, – состоятельные землевладельцы, ценители мирной и приятной жизни, знавшие толк в деньгах и приносимых ими благах.

Бедуины и йеменцы все время спорили между собой, кто из них настоящие арабы и кто превосходит других своими достоинствами. Южане, более зажиточные и цивилизованные, свысока смотрели на грубых и нищих северян и считали себя потомками праведного Исаака, а северян – изгоя Исмаила, сына Авраама от рабыни Агари. Бедуины отвечали презрением к южанам-неженкам и обвиняли их в недостатке благочестия и отсутствии хороших манер. Себя они видели наследниками традиций и защитниками древних устоев, а южан – развращенными и ни к чему не годными людьми.

Обе стороны были по-своему правы. Южанам жилось гораздо легче и привольней, чем кочевникам пустыни. Географически Йемен, называвшийся «страной направо», то есть на юг, делился на две части: береговую и горную, – но одинаково благоденствовали и та, и другая. Прибрежные воды у йеменских берегов так щедро изобиловали рыбой, что даже верблюдов здесь кормили сардинами. В местных рудниках добывали золото, на горных террасах выращивали благовонный ладан, в море ловили драгоценный жемчуг.

Лежавший к югу от Йемена горный Оман богател на благовониях и сладких финиках. Это был крупный военный и торговый порт, знаменитый своими пиратами и сильным флотом: южные арабы с древних времен славились как рыбаки и мореплаватели. В Омане из индийского малабарского леса и кокосовых пальм строились великолепные корабли, не уступавшие по качеству финикийским. Оман вообще был очень древним и известным государством: еще во времена шумеров его жители на гребных судах плавали в Индию и Цейлон и создавали там свои колонии. Когда в Египте правили первые династии, оманцы уже добирались морем до Китая, Индонезии и Мадагаскара. Как и йеменцы из Адена, они были первыми настоящими моряками, плававшими не только вдоль берега, но и в открытом море. Однако ко времени появления ислама от этих славных и богатых государств не осталось никаких следов.

На севере государств не было совсем. Бедуины не имели никакой центральной власти и питали отвращение к любому принуждению. Функцию и назначение государства у них целиком выполняло племя, которое по-арабски называлось «кабила». Племена делились на кланы, а кланы – на хамулы, группы из нескольких семей. Хамулы собирались в кочевые общины, которые вместе передвигались по пустыне и разбивали отдельный лагерь, где каждая из семей жила в своем шатре. Шатер был домом, частной собственностью, принадлежавшей только семье, а пастбища, земли, вода – собственностью племени и клана.

Размер племени мог быть очень разным, от нескольких сотен до нескольких десятков тысяч человек. Самыми крупными арабскими племенами считались Мудар, Рабиа и Ваиль, которые постоянно враждовали друг с другом, особенно Мудар и Рабиа. Слабые племена со временем исчезали или вливались в сильные. Племена то и дело заключали межу собой мирные договоры, но соблюдали их только до тех пор, пока одно племя не становилось сильней других: тогда оно нарушало договор и действовало силой.

Настоящее государство в Аравии было невозможно уже потому, потому что в ней не было постоянных поселений. Любые границы в пустыни были зыбкими, как песчаные барханы, которые ветер может носить туда и сюда, как хочет. По выражению одного немецкого историка, вся аравийская топография была начертана на спине верблюда.

Не способствовал общественным союзам и гордый, заносчивый нрав кочевников. Между ближайшими союзникам по сущим пустякам в любой момент могла вспыхнуть смертельная вражда, а потом запускался маховик кровной мести, который было очень трудно остановить.

Примером может служить «война аль-Басус», вспыхнувшая из-за простой верблюдицы.

Однажды к Джессусу, шурину вождя Кулейба, приехал гость и по обыкновению пристроил свою верблюдицу в общее стадо. Случилось так, что верблюдица чужака раздавила яйца в гнезде жаворонка, и Кулейб, очень любивший этих птиц, возмутился и пригрозил ее убить. Джессуса это покоробило, а его тетка аль-Басус, еще больше подлила масла в огонь, требуя уважения к правам гостя: ведь он находится под их покровительством. После многих ссор и препирательств взбешенный Кулейб схватил лук и пронзил верблюдицу стрелой, угодив ей в вымя.

Тогда аль-Басус начала причитать и стенать, что теперь Джессус вконец опозорен. Она делала это несколько дней подряд, пока не довела его до такого исступления, что тот посреди ночи встал и отправился убивать Кулейба. Догнав вождя на тропинке, Джессус крикнул: «Берегись, я убью тебя!» – но Кулейб из гордости даже не обернулся, и Джессус всадил копье ему в спину. Родственники Джессуса попытались сохранить мир, откупившись за убийства верблюдами и выдав преступника, но пламя погасить не удалось, и дело кончилось большой войной, продолжавшейся несколько десятилетий.

Другой случай – война из-за коня. У Кайса, сына Зухейра из рода Абс, был знаменитый скакун Дахис, считавшийся самым быстрым в Аравии. Но Хузейф и Хамаль из соседнего племени Зубьян стали спорить, утверждая, что их кобыла Габра лучше. Кайс долго уклонялся от пари, боясь, что это приведет к раздору, но насмешки зубьянцев заставили его принять вызов и даже увеличить ставку – с десяти верблюдов до ста. Лошадей не поили двое суток, потом наполнили ров водой и выпустили их в поле, договорившись считать победителем ту, что первой припадет к воде. Дахис обогнал Габру, но в последний момент зубьянцы сжульничали, отогнав его от водопоя, и Габра пришла первой. Кайс и его племя почувствовали себя одураченными; пролилась кровь и вспыхнула новая война. Только спустя 40 лет нашлись люди, которые сумели добиться мира, выплатив контрибуцию в 3000 верблюдов, но сам Кайс отказался принимать в этом участие. «Я больше не могу смотреть в глаза женщинам зубьянцев, – сказал он, – потому что у каждой из них убил сына, мужа или брата». Бросив все, он уехал в Оман, принял христианство и стал монахом.

Кичась своей гордостью и мужеством, бедуины постоянно попадали в одну и ту же ловушку – беспрерывную кровавую бойню между двумя равно храбрыми и непримиримыми противниками, которые не могли ни победить друг друга, ни прекратить войну. Каждый раз происходило одно и то же: вспышки гнева, призывы к мести и боевой азарт, пылкое нетерпение воинов, воодушевленных своей правотой и жаждущих справедливо наказать обидчиков, а заодно изумить всех своими подвигами и добыть славу и трофеи; постепенное уставание от драк, сражений, крови, смертей своих и чужих; и, наконец, последняя степень утомления и отвращения, когда всех уже тошнило от кровавого месива и идея примирения начинала сама собой носиться в воздухе. Тогда появлялись мудрые миротворцы, восхваляемые всем народом, поэты мрачно кляли ужасы войны, а измученные бедуины заключали новые союзы, чтобы вскоре снова разорвать их по пустяшному поводу.

Племенная и родовая связь у арабов была так сильна, что когда позже они начали заселять города, представители одного племени селились в одном квартале и отделялись от других стеной. В результате город оказывался разделен множеством перегородок, обозначавших границы племен.

Индивидуалисты

По своим убеждениям и по складу характера были ярыми индивидуалистами. «Символ веры» бедуина выглядел примерно так: каждый член племени – свободный воин. Он делает только то, что сам считает правильным, и никто не может ему ничего приказать, даже шейх. Бедуин не платит племени никаких налогов, потому что это оскорбительно: воин сам должен собирать дань. Верить он может в любых богов.

Кочевник следовал примерно тем же правилам, что средневековые рыцари или пираты: он всегда был вооружен, независим, в любой момент мог уйти куда пожелает, жил грабежом и силой оружия. В то же время считалось, что бедуин – это смелый боец, готовый бросить вызов или принять его от кого угодно: он должен всегда верить и доказывать, что он сильней и лучше всех, даже самых прославленных воинов. Если такой вызов сделан, у него только один выбор – победить или умереть.

Разумеется, такая свобода могла существовать только в рамках определенных правил. Бедуины выработали обязательный набор качеств, которым должен был следовать каждый воин, чтобы уважать сам себя и быть уважаемым другими. Этот арабский кодекс чести назывался «мурувва», то есть обладание мужскими качествами. В них входили смелость, благородство и великодушие, верность своему слову, соблюдение кровной мести, почитание старших, щедрость. Были тут и благородные «рыцарские» свойства: защищать слабых, жертвовать всем ради чести, терпеливо переносить несчастья и боль. Неудивительно, что позже араб Саладин и европейские рыцари так хорошо понимали друг друга.

Но у этой свободы была и обратная сторона. Человек не мог существовать один, без племени: если племя его изгоняло, он превращался в хали, изгоя, которого не защищали никакие законы. Закон и жизнь целиком заключались внутри племени, за его пределами царили только беззаконие и произвол сильных. Одинокий человек становился добычей и мишенью для каждого, кто превосходил его силой или числом: «каждый дюжий ему господин». К тому же внутри племени почти все были связаны друг с другом кровной связью. Родство могло быть не только по крови, но и по браку, по клятве – когда люди или целые общины давали друг другу клятву верности, и это заменяло кровную связь. Даже в именах арабов на первом месте стояло название племени и лишь потом – его личное имя. Родословие было в таком почете, что бедуины знали имена своих предков до восьмого колена. Очень часто родословную подделывали, чтобы придать себе больше веса.

Бедуины говорили: кровная связь крепка как асир (веревка, которой палатку привязывали к кольям). Самыми тяжелыми считались преступления против родства, и только потом шли моральные и уголовные. Бедуин видел себя живущим внутри своего клана, весь остальной мир для него не существовал. Вся история бытия сводилась для него к основанию рода, а о том, что было раньше, он не думал. Даже под «Аравией» араб понимал только ту территорию, на которой жило его племя. Это было единственно возможное место обитания, родина, окруженная землями врагов и чужаков. Границы владений тщательно размечали, и преступление их означало войну. Правда, особо воинственные племена любили подчеркивать, что у них нет границ, что они «ставят свои палатки, где хотят». Буйное воображение рисовало им, как они захватывают весь мир и «суше становится от них тесно», и даже «спину моря они покрывают кораблями». «Весь свет, и все что есть на свете – наше», – писал поэт, восхваляя свой клан.

Занятия арабов

По представлениям бедуинов, любой араб – это прежде всего скотовод. Выпас скота и связанный с ним природный ритм почти целиком определяют его образ жизни. Зимой, когда идут дожди, кочевники странствуют от пастбища до пастбища. Воду в это время почти не используют: люди пьют верблюжье молоко, а скоту хватает сочной и свежей травы. Летом, когда всюду царит засуха, кочевые арабы собираются у колодцев, принадлежащих племени. Пастбища и колодцы надо защищать: соседи зарятся на них, и если проявить слабость, их могут отнять. Отсюда вечная вражда между кланами, с объединением племен в союзы и т. д.

По поводу скота у арабов была своя классификация. Верблюжатники считались выше и важнее, чем те, кто разводил овец и коз. Они были самыми неутомимыми странниками, не боявшимися безводных пустынь. Гордость их была так велика, что они считали для себя позорным заниматься чем-то, не имеющим отношения к верблюдам. У них были верблюжьи шкуры, шерсть и мясо, а все остальное они выменивали на них: кофе, финики, пшеничное зерно, ткани, оружие, посуду, инструменты. Постоянных поселений у них не было, все нужное они возили на своих верблюдах, в том числе шатры, которые разбивали на привалах. Расставили жерди, натянули верблюжьи шкуры – вот и готов дом.

Кочевники гордились своими верблюдами, одногорбыми дромадерами, не только выносливыми и незаменимыми во время переходов, но и быстрыми бегунами. Часто бедуины устраивали соревнования, где каждое племя выставляло на гонки своего претендента, а победитель получал общее уважение и почет. Особенно славились дромадеры Махры – их называли махари: считалось, своей необыкновенной быстротой они были обязаны тем, что рождались от союза верблюдиц с джиннами.

Овец и коз арабы ценили гораздо меньше. Овцеводы больше стремились к оседлости, прибивались к деревням и городам и в конце концов превращались в простых пастухов.

Особое отношение у бедуинов было к коням. Если верблюды считались «рабочей лошадкой», то кони – чем-то вроде спортивного автомобиля. Их использовали на скачках, ездили на них на прогулки, но никогда не применяли для работы. Конь – это предмет гордости и престижа араба и в то же время – верный друг, чуть ли не самое родное и близкое существо, с которым хозяин ощущает почти кровную связь. Кони стоили очень дорого, иногда на хорошего коня меняли 25 верблюдов. Содержать их тоже было невыгодно: они потребляли много корма и воды.

Кроме коней и верблюдов, были еще ослы, но их употребляли только на юге и только для работы: ездить на ослах у арабов считалось позором. Иногда кочевники держали у себя сторожевых собак, похожих на шакалов, и крупных кошек, а в оазисах – кур, гепардов, ручных обезьян.

Помимо скотоводства, арабы знали еще один традиционный способ зарабатывать на жизнь – набеги. Они без конца воевали за землю и воду. Им всегда не хватало пастбищ и колодцев, и они захватывали их у соседей. Это были стремительные и внезапные рейды на территорию противника, чтобы угнать его скот и забрать женщин и детей, за которых потом требовали выкуп. Во время набегов арабы проявляли свою смелость и молодчество.

Третьим любимым занятием бедуинов была охота. Каждый араб являлся прирожденным охотником и часто именно этим добывал себе пропитание в пустыне. В арабской поэзии, книжных миниатюрах, биографиях, записках путешественников полно живописных сцен с охотой на птиц, львов, зайцев и антилоп. Вот как описание охоты звучит у одного бедуинского поэта:

 
Сколько раз он в засаде следил
За газелью, ступавшей устало
 
 
К водопою по узкой тропе,
И стрела антилопу пронзала,
 
 
И мелькала в полете стрела —
Так летят угольки из мангала.
 
 
У стрелы были перья орла
И о камень отточено жало.
 
 
Старый ловчий без промаха бил,
Лань, сраженная им, не вставала.
 
 
Лишь охота кормила его,
Был он крепок, хоть прожил немало.
 

Наконец, четвертым и, возможно, самым популярным занятием у арабов была торговля. Торговые пути пересекали Аравийский полуостров во всех направлениях, с севера на юг и с запада на восток. Из Йемена через Меккку и Медину шла «дорога благовоний», по которой на Запад везли ладан и мирру – ароматические смолы басвеллии и комифоры. От Мекки на восток груз благовоний доставляли в порт Герру, торговавший с Индией и Вавилоном.

Земледелием и ремеслами арабы занимались только в оазисах. Здесь жили уже не бедуины, люди бадии (пустыни), а люди хадара – огороженных селений. Жизнь в таких местах была намного мягче, цивилизованней и культурней. В богатых оазисах можно было встретить рабов, предметы роскоши, купцов из дальних стран – все то же самое, что и в других восточных странах.