Цирк, цирк, цирк

 
Куда бежишь, тропинка милая,
Куда зовешь… куда ведешь?..
 

Это было настолько неожиданно, что Петя перестал жевать и повернул голову, удивленно глядя на Серафиму.

– Ну чего ты, глупенький? – сказала Серафима, смутившись.

Петя потянулся к ней, блаженно прикрыл глаза и… (Серафима могла бы в этом поклясться!) улыбнулся. По всей вероятности, так оно и было, потому что ни осла, ни свиньи рядом не было и Петя мог не стесняться нахлынувших на него чувств.

Как-то после утренней репетиции Михаил Михайлович сказал:

– А знаете что, Серафима Петровна, не грех бы вам почитать, что о наших питомцах умные люди пишут.

– Господи, – сказала Серафима, – да я про них и сама-то все знаю, хоть сейчас садись да пиши. Они, Михаил Михайлыч, мне вроде как родственники стали, даже еще ближе. У меня, к примеру, тут неподалеку тетка живет – нашего бати сестра, да одних двоюродных душ пять будет. Дак я об них и не думаю вовсе, а все об зайцах, да лисицах, да об Пете об этом!

– Ну вот и хорошо, – сказал Михаил Михайлович. – То есть не очень хорошо, душ-то двоюродных забывать не следовало, а книгу эту проглядите на досуге.

«Это где же я досуг-то возьму?» – подумала Серафима, но книгу обернула в афишу заслуженного артиста и унесла к себе.

Старый однотомник Брема Серафима прочла за два дня. Книга ей понравилась, и всю последующую неделю Серафима пыталась создать «естественные условия» для своих подопечных.

С грехом пополам ей удалось приблизить зайцев и лисиц к условиям Брема, правда, не выпуская из клеток. Кошку она просто брала домой, поила молоком из блюдца и играла с ней. В такие минуты кошка забывала о своем цирковом образовании, вся важность с нее слетала, и она самозабвенно прыгала за бумажкой, привязанной к нитке. Наверное, ее очень устраивали эти «естественные условия», потому что, когда кошка по приказанию Михаила Михайловича была водворена в клетку, она так жалобно мяукала, что у Серафимы разрывалось сердце.

Михаил Михайлович не испугался бурной деятельности, вызванной однотомником Брема, и принес Серафиме еще несколько книг о животных. Среди них была и книга заслуженного артиста, где он писал о том, как работает в цирке, как дрессирует зверей и как труды академика Павлова помогли ему стать хорошим дрессировщиком.

Этого Серафима совсем не поняла, так как считала, что стать хорошим дрессировщиком заслуженному артисту помогли труды не Павлова, а Михаила Михайловича. Тем более что совсем недавно заслуженный артист на собрании говорил, что он работает с Михаилом Михайловичем уже тридцать лет, что Михаил очень хороший и много сделал для всего советского цирка.

А Михаил Михайлович сказал «спасибо» и удивился, что до сих пор не привезли сгущенного молока для медвежат.

Книжка заслуженного артиста была полна непонятных выражений. Тут были и «вкусовые ощущения», и «гуманизм дрессуры», и «условные рефлексы», и даже какие-то «кортикальные изменения». А про Михаила Михайловича не было ничего.

Серафима очень хотела узнать, кто такой Павлов и в каком цирке он работает. У Михаила Михайловича спросить она постеснялась, боясь его этим обидеть.

– Здравствуй, Сима-Серафима! – как-то на репетиции сказал ей заслуженный артист. – Это что же за книжка торчит у тебя из кармана?

Серафима вытерла руки подолом халата и показала книгу.

– Ух ты! – сказал заслуженный артист. – Никак меня прорабатываешь?

– Ну что вы! Я вас не прорабатываю. Я как бы учусь. Мне Михаил Михайлович велели книжки про зверей читать…

– Скажите, пожалуйста, какие вы у меня с Михаилом Михайловичем! – удивился заслуженный артист.

– Я уже этого… ну, Брема, прошла, – обрадовалась Серафима. – Теперь по вас занимаюсь. Только я…

Она слегка замялась.

– Ну, что «только»?

– Только я тут маленько не все разбираю.

– Ах, Сима, Сима, – вздохнул заслуженный артист. – Не все понимаешь, говоришь? Что же ты думаешь, что я все понимал сначала? Нет, братец! В наше время никаких книжек не было. Своими руками все делали, своей головой до всего доходили. Это уж вам повезло!

– А Павлов?

– Что – Павлов? Какой Павлов?..

– Как какой? – удивилась Серафима. – Ну тот, у которого, как их… рефлексы?

– Рефлексы? Ах, Павлов… – усмехнулся заслуженный артист. – Вот мой «Павлов»! – Он резко щелкнул шамберьером. – На кончике этой штуки вся физиология умещается! Тут тебе и условные рефлексы, и вкусовые ощущения.

– Миша! Михаил Михайлович! Давай верблюда в манеж.

Стараясь не смотреть на Серафиму, Михаил Михайлович сказал:

– Пойдемте, Серафима Петровна, пора Пете начинать репетировать.

В полутемном закулисном коридоре Серафима испуганно зашептала:

– Чего же они врут-то, Михаил Михалыч, какой же это Павлов, это же кнут просто!..

– Кнут, Симочка, – кивнул Михаил Михайлович, – просто кнут. А про Павлова я тебе потом сам расскажу… Про великого русского ученого Павлова. Поднимай Петю, доченька…

– Вставай, Петечка, – сказала Серафима вдруг ослабшим голосом.

Верблюд поднялся и, пошевелив губами, ласково потянулся к Серафиме.

– Ладно, ладно, идем уж, – отмахнулась Серафима и направилась в сумрак закулисного коридора.

Высоко поднимая колени, верблюд гордо зашагал ей вслед.

В манеже стояла неразбериха. Медвежонок перескочил через барьер и умчался в прохладные полутемные фойе цирка. За ним суматошно гонялись несколько человек, а заслуженный артист стоял посредине манежа и кричал, что так дальше продолжаться не может, что или он, или все эти бездарные люди, которые мало того что сами ничего делать не умеют, но еще вставляют палки в колеса ему, заслуженному артисту!

– Ну, что еще здесь случилось? – спросил Михаил Михайлович униформиста, сидевшего на барьере.

– Что случилось? Ничего не случилось, обыкновенная история. Ваш-то не дождался, покуда вы придете, ну и давай сам медвежонка репетировать. Ну ясно, медведь на трюк не идет, а ваш давай его лупить… Вот, пожалуйста, теперь по всем этажам и ловят…

– Помогли бы лучше медвежонка ловить, – окрысилась на него Серафима.

– А чего его ловить-то, вон ведут уже страдальца вашего. – Униформист сплюнул, перелез через барьер и направился за кулисы.

К этому времени заслуженный артист перестал кричать и нервно щелкал зажигалкой, стоя посередине манежа. Прикурив, он поднял голову и увидел Михаила Михайловича, Серафиму и Петю.