Почему я?

Он весело покрикивал на пожилых людей, проходящих мимо: «Эй, бабка, сюда не ходи, туда ходи, а то снег в башка попадет, совсем мертвый будешь!» Произносил эту фразу из известного фильма, нагло ухмыляясь в свою черную как смоль, трехдневную щетину, ему это казалось очень смешным. Никто ему ничего не говорил, не старался призвать уважать остальных людей, потому что связываться с «джигитом» никто не хотел, себе же дороже. Это ему очень льстило, боятся – значит уважают, решил он. Рядом терлась его собака – мощный стаффорд, тоже не пышущий любезностью.

Юра со своей питомицей поравнялся с джипом. Стафф, оторвавшись от обнюхивания очередного сугроба, поднял свои немигающие, безжизненные как у акулы глазки, увидев среднеазиатскую овчарку, почему-то посчитал ее легкой добычей и засеменил на своих кривых лапках прямо наперерез. Водитель джипа не стал отзывать свою собаку, наоборот, он с любопытством следил за развитием событий. Стафф без предупреждения попытался снизу вцепиться алабаю в горло, но среднеазиатская овчарка обладает бешеной реакцией и мертвой хваткой: овчарка легко, играючи увернулась от страшной открытой слюнявой пасти, схватила стаффорда за холку, сомкнув свои белоснежные зубы в железной хватке, и стала его трепать из стороны в сторону, стафф завизжал от боли.

– Эй, сука, ты чего дэлаешь? – с заметным акцентом угрожающе заорал хозяин стаффа. – А ну убрал живо свою шавку. – И грязно выругавшись, накинулся на Юру с кулаками.

Юра когда-то занимался боксом, не так чтобы серьезно, а больше для общего развития, поэтому, чтобы остудить разгорячившегося джигита, встретил его прямым, хорошо поставленным хуком в челюсть. Но в последнюю секунду дорогие башмаки гостя с гор, не имевшие рифленой зимней подошвы, заскользили на ледяной корочке, которая покрывала тротуар, его качнуло в сторону, и Юрин удар пришелся по касательной, кулак лишь чиркнул по скуле, и поэтому серьезного вреда противнику не причинил, не вырубил того, а лишь посадил на жопу, заставив больно удариться тощей задницей о холодный твердый асфальт и невольно ойкнуть от боли, потирая скулу. Юра, не привыкший бить лежачего, не в его это правилах, счел для себя, что инцидент исчерпан, а воспитательные меры возымели свое действие, поинтересовался, широко улыбаясь:

– Не ушибся, джигит? Ну ничего, до свадьбы заживет. Поставь машину как надо, а то людям из-за нее не пройти, и за собакой своей приглядывай, не оставляй без присмотра. Он у тебя пес серьезный, а тут дети ходят, свою я сейчас уберу. – Юра повернулся к алабаю, который во всю трепал стаффорда. Джигит чувствовал себя оскорбленным до глубины души и хотел мести немедленной, жестокой. Хорошо понимая, что в драке ему Юру не одолеть, зло зыркнув глазами, резко вскочил на ноги, достал из кармана куртки свой последний аргумент – нож. Возможно, он никогда до этого не слышал такое выражение «дерись как мужчина», а скорей всего из трусости, которую прикрывают красивой оберткой, называя «южный темперамент», заорал:

– Я твою маму еб! – воткнул клинок в спину отвернувшемуся Юре.

Лезвие попало точно в благородное Юркино сердце, он охнул и осел. Нехотя, пытаясь еще как-то сопротивляться случившемуся, не веря, что умирает, рухнул на колени, а потом упал лицом в снег, так и не успев призвать к ответу подонка за ужасное, гнусное оскорбление, адресованное самому близкому, самому святому для Юры человеку – его маме.

Собаки копируют своих хозяев, перенимая их черты характера, и они точно знают – близких обижать нельзя. Алабай, увидев, что произошло с его хозяином, разжав зубы, отпустил блеющего от боли стаффа, тот, поскуливая и поджав хвост, затрусил прочь. Среднеазиатская овчарка, так же как и ее хозяин, не прощавшая подлости, решительно бросилась на обидчика, намереваясь порвать того в клочья, но, так же как и ее хозяин, нарвалась на острый нож, умело выставленный джигитом и распоровшим ее грудь, истекая кровью, алабай упал на снег возле тела своего хозяина. Собаки копируют своих хозяев. Стаффорд, почувствовавший кровь и увидев поверженного врага, вернулся и, радостно оскалившись, вцепился алабаю в горло, та была не в силах сопротивляться, а лишь умирающими глазами с тоской, преданно смотрела на своего хозяина.

Юру мы встречали втроем: Аня, Алина и я. Войдя в помещение, откуда мы все появились в этом мире и с легкой руки очень метко названное Алиной «палатой для новорожденных», были несказанно удивлены: в воздухе с закрытыми глазами парил Юра, а у его ног лежала на животе, вытянув лапы вперед, грациозно, как истинная леди, сложив их крест-накрест и положив свою большую мохнатую голову на них, его верная подруга – похожая на белого мишку среднеазиатская овчарка.

– Ну и как такое возможно? – задал я вопрос в никуда, озадаченно почесав затылок.

Потом я вспомнил, что в последнем красном кадре, откуда возможно совершить прыжок в будущее, был не только Юра, но и его боевая подруга. Интересно, это непогрешимый компьютер по имени Отец ошибся или так должно было случиться. Собака подняла голову и посмотрела на нас.

– Ой, какая миленькая азиатина! – воскликнула Алина и, ни грамма не опасаясь большого серьезного зверя, приблизилась к овчарке, присев возле нее на корточки. Та внимательно посмотрела на Алину и вдруг радостно замахала обрубком своего хвоста, и доверчиво потянула к ней свою лобастую голову. Наверное, по-другому к Алине относиться было нельзя, она была само воплощение добродетели. – Ой, какая ты умничка! Ну и как тебя зовут, красавица? – Алина уже вовсю гладила собаку по мягкой белоснежной шкуре.

– Ее Даша зовут, – ответил очнувшийся Юра. Он открыл глаза, автоматически отвечая на Алинкин вопрос, но сам пока не пришел до конца в себя и еще не понимал, где находится. – Вообще-то, по паспорту она Амударья Фер Хан, но это долго сразу не выговоришь, так что просто Даша, – продолжал объяснять Юра. – А где этот джигит? Куда он подевался, и что это за комната? Где я вообще?

Следующая на очереди была Карина – маленькая, похожая на куклу или скорее на статуэтку, вырезанную с большой любовью, величайшем старанием и искусством из темной дорогой породы дерева умелым резчиком, сумевшим соблюсти идеальные пропорции тела и создать шедевр. Очень красивая восточная девушка, с темными без зрачков миндалевидными глазами, смуглой кожей и густыми, иссиня-черными, как крыло ворона, волосами.

Лето, жара. Она, одетая в маечку и белые шортики, возвращается на съемную квартиру, по дороге забежав в продуктовый магазин купить чего-нибудь на ужин, на завтрак и заодно на обед. Надо кормить не только себя, но и своего парня, с которым живет уже полгода. С пакетами в обеих руках поднимается по лестнице на четвертый этаж, тяжелые пакеты больно впиваются в нежные ладони и оттягивают руки. Сегодня она обязательно поговорит с Артемом, так жить дальше нельзя: два месяца назад он уволился с работы, потому что, как по его словам, не намерен вкалывать как вол, мало того что за гроши, да еще и в таком месте, где его не понимают и не ценят, так как считает это ниже своего достоинства. Да, сейчас он в поиске. Работу найдет обязательно, но в данный момент у него депрессия – это значит, что он целый день лежит дома на диване, уставившись в телек, и без конца переключает каналы. Отложенные деньги заканчиваются быстро, они едят, одеваются, ходят в кино, оплачивают квартиру только на то, что зарабатывает Карина, а это не очень много. Она парикмахер, весь день на ногах.

Завивая, постригая, крася, Карина выслушивает капризных богатеньких клиенток, у которых, оказывается, ужасные неподъемные и тяжело решаемые проблемы по жизни: одна, выезжая с парковки, поцарапала крыло своего новенького «ягуара», другая сетует на то, что в ресторане, где она постоянно ужинает, вороватый, ленивый, наглый персонал, который думает не о том, как прилежно работать, понимать с полуслова и тут же удовлетворять потребности своих самых дорогих завсегдатаев, а лишь о том, как бы выманить у них дополнительные чаевые, ничего не делая взамен. Третья возмущена тем, что в Милане стало совсем нечего купить, бутики абсолютно пустые, продают лишь коллекции прошлого сезона – это ужасно. Карина, аккуратно ровняя ножницами концы волос, слушая очередную «тяжелейшую» жизненную проблему, вежливо улыбаясь, с пониманием и на полном серьезе, а как иначе, поддакивает брюзжащей посетительнице:

– Да и не говорите, ай-яй-яй. Как вы все это терпите? Какое несчастье, вам так не везет.

К вечеру Карина устает ужасно и морально, и физически с ног валится, а еще надо приготовить ужин, постирать, погладить, прибрать квартиру. Она сегодня поставит Артему условие: завтра, хочет он этого или нет, обязан пойти устроиться на работу.

Раздается звонок мобильного, звонит клиентка, просит перенести ее запись на послезавтра. Карина, разговаривая по телефону, прижав его плечом к уху, потому что руки заняты, и стараясь не выронить полные пакеты, отворяет двери, заходит домой, с облегчением кладет покупки на кухонный стол. За дверью, соединяющей комнату с кухней, стоит ее парень, он весь день маялся дурью, ему скучно, он решает развлечься, повеселиться, разыграть Карину. Надевает на голову маску Кинг Конга и, дождавшись, когда Карина договорится обо всем с клиенткой и положит трубку, этот жизнерадостный идиот, подражая самой известной в мире обезьяне, с диким воплем выскакивает из-за угла.

Карина от неожиданности вскрикивает, схватившись правой рукой за сердце, резко отступает назад, со всего маху ударяется виском об угол открытой дверцы кухонного шкафчика и падает замертво. Все. Она наша. В смысле, в нашей команде.

Андрей, несмотря на свой юный возраст, считался опытным водилой, поскольку легко, играючи справлялся со своей многотонной фурой: разворачивая ее на крохотном пятачке и не сбавляя газа, филигранно загонял ее задом по зеркалам для разгрузки и погрузки в такие узкие туннели, что аж дух захватывало, вызывало уважение даже у повидавших виды и пробывших очень длительное время за рулем его коллег. Несмотря на все сложности и трудности, из которых складывалась нелегкая работа дальнобойщика, она очень нравилась Андрею, а еще он любил свою работу, потому что считал ее единственным шансом увидеть мир таким, каков он есть, а не фасадную, глянцевую его сторону, которую, как правило, показывают охающим от восторга туристам.

Побывать в разных странах, посмотреть, как живут другие люди, – это с детства было его мечтой. Вот и сейчас Андрей возвращался из дальней поездки. Мощный дизельный двигатель его грузовой машины, монотонно урча, пожирал километры, наматывая их на колеса. За окном уже осень, она в средней полосе России просто необычайно, сказочно прекрасна, талантливо воспета самыми именитыми поэтами и писателями, которые, восхищаясь ею, преклоняясь перед ее величием, наперебой посвящали ей свои рассказы, стихи, песни, писали оды. Но, наверное, словами все равно невозможно до конца точно передать всю ту печальную, цепляющую за сердце красоту отходящей ко сну, уставшей от долгого знойного лета, прощающейся со всеми до следующего года природы.

Расставаясь с нами, осень, как истинная женщина, желает, чтобы ее непременно запомнили. На свой последний бал она оделась в самый яркий, красивый и дорогой наряд, чтобы опрокинуть нас, поразить, заставить забыв обо всем, ловить каждое мгновение, боясь пропустить хоть что-нибудь, не отрываясь смотреть на нее завороженными глазами. Ярко-желтые краски цвета охры, смешиваясь с насыщенными темно-багряными цветами, превращают пейзаж за окном в божественно волшебную, сводящую с ума акварель, написанную самым талантливым в мире мастером, имя которого – Создатель.

Единственный, кто не понимал всей этой красоты и оспаривал ее, – это остервенелый ветер, мнящий себя перфекционистом, желающий во что бы то ни стало докопаться до истинной сути вещей. Он беспощадно стаскивал с деревьев одежду из листьев, желая во что бы то ни стало заставить их обнажиться. Комкая сорванные листья, он пригоршнями кидал их на мокрый асфальт под колеса пробегающего автомобиля. Лобовое стекло «Вольво» застилают капельки дождя, стеклоочистители лениво их сбрасывают, но дождь не сдается, с упорством покрывает стекло снова и снова. За окном смеркается – осенью темнеет рано, там снаружи зябко, а в кабине тепло и уютно. Россыпь огоньков на панели приборов говорит о том, что можно ни о чем не беспокоиться, с машиной все в порядке. Радио настроено на любимую волну, легкая негромкая музыка разливается по кабине.

Настроение у Андрея замечательное, поездка прошла успешно: и на границе почти не стоял – очереди не было, и все таможенные формальности были соблюдены согласно регламенту на редкость быстро. Скоро он будет дома. В динамиках зазвучала одна из любимых его песен, он, улыбаясь в недавно отпущенные для солидности усы, невольно начинает подпевать, ладонью стуча по баранке отбивает такт. Убегающая бесконечная лента шоссе спряталась впереди в осеннем лесу за крутым поворотом, оттуда показались размытые дождем огни фар маленького маршрутного микроавтобуса.

– Что он делает? – напрягся Андрей.

Маршрутка, явно не вписавшись в поворот, на приличной скорости пересекла сплошную, выскочила на встречку и летела теперь прямо в лоб Андрюхиной фуре. Андрей резко дал по тормозам, одновременно нажал на басовитый клаксон. Фура на скользкой дороге при резком торможении ведет себя непредсказуемо, вот и сейчас, взвизгнув тормозами, гася скорость, она начала складываться. Прицеп стал догонять тягач, перегораживая дорогу полностью. Водитель маршрутки вышел из заноса, но еще не поймал свою полосу, затормозить уже не успеет, и, скорей всего, войдет по самую задницу в перегородивший дорогу прицеп. Андрей, конечно, не пострадает, но погибнут пассажиры переполненной маршрутки. Надо спасать ситуацию.

Андрей убирает ногу с тормоза, выкручивает баранку, выжимая сцепление, переключает пониженную и вжимает педаль газа в пол. Тяжелая фура, набирая обороты, прокручивая колеса, нехотя уходит из бокового юза, срывается с места, освобождая дорогу маршрутке, которая в последний момент успевает проскочить. Водитель и пассажиры облегченно вздыхают, но груженую фуру уже не остановить, она, набрав скорость, на полном ходу улетает с шоссе в кювет, переворачиваясь в глубоком придорожном овраге. Металлическая кабина мнется как картон, душа, зажимая и переламывая как спичку Андрея, тело которого потом будут в течение долгих часов, при помощи автогена доставать эмчеэсовцы.

Ну что же, Андрей, добро пожаловать на борт.

Наша бригада потихоньку росла и ширилась. Каждого нового члена мы все вместе встречали в палате для новорожденных, но выбор, кто он, этот следующий, лежал только на мне.

Вечером мы собирались на посиделки за чаем с пирожными у меня в комнате. Мой холодильник продолжал не переставая, каждый раз несказанно удивляя и радуя меня, творить чудеса кулинарного и поварского искусства – свежие деликатесы в его недрах не иссякали. Откуда все бралось одному Богу известно. Мы садились в кружок, рассказывали о себе, вспоминая свое прошлое, пытались выяснить, не было ли у нас общих знакомых, а вдруг наши дороги пересекались тогда, в далеком теперь уже, двадцать первом веке.

Для меня было крайне удивительно, что ребята, попавшие к нам, спокойно воспринимали действительность, никто не истерил, не рыдал, не возмущался по поводу несправедливости своей доли, не клял судьбу-индейку, то есть психика у всех кандидатов была устойчивой. По тому, как ребята усваивали все происходящее, насколько быстро они адаптировались, я, поразмышляв и все сопоставив, понял, что они совсем не зря были выбраны Отцом из семи с половиной миллиардов проживающих в то время на планете Земля людей. Они были особенные. И дело не только в психологии, было еще что-то такое, неуловимое в чертах их характера, в их человеческой натуре, в сути, заложенной в них при рождении, чему я пока еще не нашел обозначения.

Ни одни посиделки не обходились без Дашки, надо ли говорить, что она стала не только членом команды, но и всеобщей любимицей. Конечно, «девушка» она была строгих правил, поэтому панибратства не позволяла, но собирать ласку, гладить себя разрешала всем без исключения. Когда мы собирались, Дашка ложилась, так чтобы видеть и слышать всех. Лежа в своей излюбленной позе на животе, вытянув и грациозно скрестив передние лапы, старалась быть в центре внимания, казалось, что она, хитро кося глаз, навострив свои купированные, мохнатые уши, внимательно выслушивает каждого, прекрасно понимая, о чем идет речь, составляет свое собственное мнение обо всем сказанном. Я слышал, что среднеазиатских овчарок часто содержали на довольствии в церквях, говорят, они влет распознают плохого человека, или если человек пришел в храм с дурными намерениями в голове и «пряча камень за пазухой», то ни за что такого не пустят на молебен вместе с остальными прихожанами.

Пока ребята трепались между собой, я, отхлебывая кофе из моей любимой большой кружки, намеренно отстраненно наблюдал за их неторопливой беседой, переводя взгляд с одного на другого, про себя с удовлетворением отметил: «Да, пожалуй, я ни в ком не ошибся, выбор сделал правильный. У нас складывается коллектив».

До конца оговоренного Геллой срока и нашей отправкой на Грелиосс – так называлась планета, где мы должны были выполнить свою миссию, оставалось два дня и две вакансии в нашем экипаже.

Наступает вечер. Скоро ребята разойдутся по своим комнатам, улягутся спать, впитывая в себя во сне информацию о планете, куда мы направляемся, о людях, ее населяющих, их язык, тамошний уклад жизни, устройство их общества и многое, многое другое, что нам непременно пригодится во время пребывания на чужой и, наверное, враждебной планете. Одновременно с потоком всевозможных знаний, загружаемых в наши головы во сне, наши тела и мышцы тоже получают свою порцию тайных знаний и тяжелых нагрузок, закаляясь, приобретая небывалую силу, эластичность и гибкость. Мы уже сейчас, вставая по утрам, чувствуем, как все тело, откликаясь на любое наше движение, слегка побаливает.

Все это очень сильно напоминает ситуацию, когда в пустые контейнеры опытный докер вдумчиво, до отказа, под завязку, не оставляя ни одного свободного, не задействованного сантиметра, набивает всевозможным грузом. Загрузка в наши тела будет продолжаться весь полет, пока мы будем находиться в анабиозе. Как сказала Гелла, что мы могли и бодрствовать, но тогда нам не хватит время, чтобы как губка впитать так нужные нам знания. Связь она поддерживает только со мной, по вечерам, когда остаюсь один. Она ненадолго заходит ко мне поинтересоваться, все ли у нас в порядке, возможно, мы в чем-нибудь нуждаемся.

Очень забавно наблюдать за ней, когда она переступает порог моей комнаты. Хотя, как правило, ее красивое каменное, без тени эмоций лицо ничего не выражает, но если взглянуть повнимательней и попристальней, то в глубине ее серых глаз можно видеть далеко запрятанное любопытство. Ведь она может воочию наблюдать, как жили древние люди, их быт, их личные вещи. Под словами «древний человек», я подразумеваю себя любимого.

Как-то я попал в этнографический музей под открытым небом, там были собраны деревянные постройки, которым уже лет под триста, бревна, из которых они были построены, подверженные постоянному атмосферному воздействию, овеваемые ветрами, сжигаемые ярким солнцем, высохли и задубели, казалось, они стали прочнее стали – извините уж за каламбур. Так вот, в этих самых постройках находились бережно сохраненные личные вещи, которые когда-то принадлежали их обитателям и были неотъемлемой частью их жития-бытия.

Я вот с таким же любопытством, как Гелла, переходя из дома в дом, принюхиваясь к необычному запаху, слегка дотрагиваясь рукой до старых вещей с налетом пыли давно ушедших эпох, думал, как это мило, но как тоскливо и ни хрена не прикольно, и вообще, ни за какие коврижки, несмотря даже на свежий чистый воздух и охренительно экологически чистую пищу, не захотел бы жить в то время – вот так без света, без газа, горячей воды, ванны, телека, компа, холодильника и без всех прочих благ цивилизации. Без всего того, без чего мы себе не могли представить жизнь в своем двадцать первом веке.

Встречи с Геллой напоминали уже устоявшийся веками ритуал, вроде японской чайной церемонии.

– Желаю здравствовать, – ровным голосом начинала она общение всегда с этого словосочетания. Я тоже ничего нового выдумывать не старался, поэтому неизменно отвечал своей излюбленной фразой:

– И вам не хворать.

Далее она, как правило, интересовалась, как у нас все проходит. Здесь я тоже отвечал как всегда нейтрально: «У нас все хорошо. Нормально, в общем».

Перекинувшись как в пинг-понге еще парочкой ничего не значащих фраз, она прощалась и покидала меня. Сегодня она после заданных обычных стандартных вопросов не ушла, а, расположив свое роскошное тело в кресле напротив, вопросительно-выжидательно уставилась на меня. Я также молча смотрел на нее, ожидая, что она скажет. После продолжительной паузы Гелла задала вопрос:

– Олег, вы уже приняли окончательное решение по последним двум кандидатам?

– Вообще-то, да, – ответил я.

Хотя это не совсем соответствовало действительности, я еще меньжевался, потому как очень трудно отрезать кого-то одним движением компьютерной мышки, дать шанс жить одним и совсем не дать никакого другим.

– Скажите, Гелла, мне интересно, для чего Отец выбрал такое количество кандидатов, это же не вступительные экзамены на бюджетный поток в институте. Отец, как вы сами говорили, сразу же выбрал меня и рекомендовал на должность руководителя, с таким же успехом он мог отобрать и остальных, и не нужна была бы вся эта бодяга, больше напоминающая игру в ромашку «подойдет, не подойдет». Я бы не маялся, а получил бы уже готовую, сформированную, боеспособную команду, и мы бы сейчас уже летели в созвездие Лебедя.

Особый взгляд ее серых глаз заставил меня почувствовать себя первоклассником, которого экзаменует опытнейший, строгий педагог с огромным профессиональным стажем.

– Неужели вы не поняли?! Этот отбор – тест для вас. Мы вверяем в ваши руки решение очень серьезной проблемы, и нам хочется быть уверенными, что вы действительно тот, кто нам нужен.

– Отцу все-таки на все сто не доверяете? – ехидно заметил я.

– Не в этом дело. Человек – это прежде всего человек, а не машина. Ему свойственно совершать ошибки.

– Даже вам? – спросил я.

– Мы, Олег, не такие люди, как вы, но хоть между нами и вами лежит целая пропасть из времени, у нас все равно есть то общее, что делает человека человеком.

– Хорошо. Будем считать, что я вас услышал, но как быть с остальными двенадцатью, которые не попадают в команду? Их же тоже для чего-то выбрали?

Она испытующе посмотрела на меня.

– Это резерв.

– Вот сейчас не понял. Отсюда, пожалуйста, поподробнее. Какой резерв?

Гелла не стала тянуть с ответом. Ответила как всегда честно, прямо и немного жестоко.

– К сожалению, практика показывает, что при выполнении различных заданий людские потери неизбежны.

Я чуть со стула не упал. Хотел ответ получить? Получи, «на котлетос».

– Я так понимаю, мы не первые?

– Да, Олег, и не последние. Каждая группа была вычленена из определенного отрезка прошлого, и совершенно определенного локального образования по месту вашего рождения и места проживания. Вы наверняка задавались вопросом: «Почему из такого количества погибших в прошлом людей выбрали двадцать кандидатов, для которых родной язык русский и которые жили на территории, в прошлом принадлежавшей такой стране, как СССР?»

– Ну да, наверное, задумывался.

– Вы – люди не только одной временной эпохи, лингвистической группы, но и менталитета. Вам проще найти общий язык и понять друг друга.

– Общий язык, – как эхо повторил я, ошарашенно думая сейчас совсем о другом. – И сколько таких групп носится по Вселенной?

– Этого я вам сказать не могу, но немного, и у каждой свое отдельное задание.

И тут меня озарило.

– Кто-то до нас уже направлялся на Грелиосс?

Гелла достаточно долго молчала, глядя на меня, как будто изучала, насколько я психологически крепок и устойчив, чтобы узнать правду. Так смотрит врач перед тем, как объявить больному, что у него последняя стадия рака. После очень долгой, затянувшейся до невозможности паузы она ответила:

– Да, Олег, до вас туда были направлены две группы, и они пропали без вести. Нам о их судьбе ничего не известно.

– Радостно, значит, мы не первые.

– Вас это как-то пугает? Вы боитесь риска, переживаете, что задание слишком опасное и вы не справитесь?

– Да нет. Чего переживать и бояться, мы и так по факту уже давно покойники, чуть раньше или чуть позже по барабану, – ответил я как можно спокойнее и увереннее. И хотя в моем голосе прозвучал отчеканенный металл, только вот насчет уверенности и спокойности я немного не того, ну не так, чтобы был готов, только обретя жизнь, расставаться с ней снова. Причем так быстро. Как-то мне больше нравилось функционировать в живом состоянии, и такой чудо-холодильник под боком опять же.

Серые, с оттенком вселенской печали глаза въедливо смотрели на меня. Гелла была умная, умудренная жизненным опытом и знаниями женщина, и провести ее было крайне сложно. Да у меня и не получилось. Она легко раскусила меня и не поверила моей браваде, поняв, что она показная.

– Вы нервничаете? – покачала она головой. – Это нормально, я вас прекрасно понимаю. Она протянула мне руку, накрыла своей мягкой, прохладной ладонью мою ладонь. – Мы в вас очень верим, Олег, и уверены, что у вас все получится и вы обязательно вернетесь. – Голос ее звучал убаюкивающе – так обычно мама могла в детстве успокоить, и ты после ее слов засыпал уверенный, что все твои заботы, печали, неприятности завтра обязательно испарятся, исчезнут, потому что есть человек, который отведет от тебя любую неприятность, любую печаль и боль.

Я сейчас подумал, что мама в детстве, когда ты еще совсем мал, является для тебя самым высшим существом в мире, она самая добрая, самая умная, сострадательная и понимающая. Она все знает на свете и все может. Она для тебя и ангел-хранитель, и всемогущий Бог в одном лице, во плоти. Я на несколько секунд почувствовал себя совсем маленьким, растворившись в печальных, все понимающих глазах Геллы. Но это состояние погружения в детство длилось совсем недолго. Я собрался, помотал головой, пытаясь быстрее стряхнуть с себя остатки секундной слабости.

– Со мной все в порядке, Гелла, – теперь я не только говорил это уверенно, но и чувствовал себя уверенным. – Мы сделаем все что можем и даже больше, можете не сомневаться в нас. Гелла еще раз пытливо посмотрела на меня, ощущение было такое, что заглянула ко мне в душу. Легонько, уголками губ, грустно улыбнулась.

– Мы и не сомневаемся, Олег. Все будет хорошо. Отдыхайте.

Она встала, попрощалась и вышла.

Стюардессой Жанна пошла работать потому, что не попала в театральный, срезалась на вступительных. Сразу и без каких-либо шансов, несмотря на свою потрясающею внешность. Мама, папа, все подруги и знакомые в один голос твердили: «Тебе с такой внешностью обязательно в актрисы, надо в театральный поступать». Жанна, рассматривая себя в зеркале, сама себе нравилась – худенькая шатенка с длинными ногами, осиной талией, ну и что же, что грудь небольшая, зато аккуратная, крепкая и очень красивой формы, а еще у нее выразительные, влажные глаза «дикой серны», как говорил ее одноклассник, который запал на нее еще с первого класса. Ну чем не Олеся Судзиловская в своих самых популярных фильмах, ну во всяком случае никак не хуже.

Жанне нравилось, когда на нее заглядывались, и всегда хотелось быть в центре внимания, на виду. Ну что же, не вышло с театральным. Ну и пусть. Потом они сами еще жалеть будут. Тут выпала возможность стать стюардессой и не только быть все время на виду, но еще и побывать в разных уголках мира. А вдруг сложится, как у жены Абрамовича, она ведь тоже работала стюардессой. Познакомится с умным, красивым, обаятельным миллиардером, ведь бывает такое в жизни, кто-то же выигрывает в лотерею, срывая джекпот. Почему не она? Вот только, к сожалению, красавцы-миллиардеры не попадались, симпатяги-миллионеры тоже, а попадались все больше какие-то самовлюбленные, озабоченные уроды, у которых хватало фантазии только на то, чтобы пригласить в какой-то «гадюшник» кофейку попить и прямо там же начинать лапать.

Да еще второй пилот проходу не давал, метр с кепкой, женатый, намного старше нее, со своими сальными глазками и потными ручонками, но все туда же. Обычно, подстерегая ее в укромных уголках салона авиалайнера, он пытался обнять ее за талию, напевая при этом известный шлягер девяностых – «Стюардесса по имени Жанна», причем безбожно фальшивя и перевирая его. Потом, в конце пропетого куплета со словами «обожаема ты и желанна», его шаловливая ручка как бы нечаянно соскальзывала с ее талии и пробегала по тугой попке.

– А что, Жанночка, не провести ли нам с вами сегодня прекрасный вечер у меня в номере?

Тоже мне, мачо долбанный! В общем, сказки не получилось, что-то не так складывалось в ее жизни, не так, как хотелось бы. Этот полет не был исключением. Он уже со взлета, как только лайнер оторвался от бетонки, набирая высоту, лег на крыло, начался отвратительно: вначале Настя, ее коллега, неожиданно почувствовала себя плохо, ее тошнило. Настя, бледная как кентервильское приведение, прикрывая рот рукой, еле сдерживаясь от выворачивающих ее наизнанку рвотных позывов, без конца бегала в туалет.

– Что же так плохо-то? – поинтересовалась Настя сама у себя. – Надеюсь, отравилась, а не залетела. На робкие предложения Жанны обратиться за помощью к Виктору Андреевичу – капитану авиалайнера, Настя, лишь умоляюще глядя на Жанну измученными глазами полными слез, взмолилась:

– Жанночка, миленькая, со мной все будет в порядке. Только не говори никому. Справишься? Поработаешь за меня, ладно? Я твоя должница.

И Жанне пришлось вкалывать за двоих, а куда денешься – с каждым может такое приключиться. Пока она раскладывала на тележку обеды и напитки для пассажиров, из кабины, словно биллиардный шар из лузы, выкатился второй пилот, как бы между прочим, якобы случайно, противно хихикая, прижался к Жанне сзади своим круглым животиком, после чего дал волю шаловливым ручкам. По всей вероятности, с его точки зрения, она только об этом и грезила по ночам и ей это должно было чрезвычайно понравиться. Она тут же, всенепременно обязана была завестись с пол-оборота, как только что смазанная газонокосилка, увидевшая перед собой девственный нестриженый газон, и в диком экстазе, истошно охая: «Дас ист фантастик!», затащить его в туалет для соития. Ну а где еще можно совершить страстный половой акт на борту самолета, на высоте десять тысяч метров над землей. Ну, наверное, он так себе все представлял, насмотрелся немецких фильмов для взрослых – идиот.