Разгром. Часть 2

Не было ничего странного в том, что в светившем не по календарю лунном свете он увидел ведьму. Он видел ее где-то раньше – в таком же лунном свете. Синее платье могло быть другого цвета, длинные темные волосы могли быть собраны, а не распущены, как сейчас, но женщина, которую он увидел в башне, была ему знакома. На языке вертелось имя, но вспомнить никак не удавалось. Словно они были старые знакомые, когда-то хорошо знавшие друг друга, но так давно не видевшиеся, что их память друг о друге истерлась до бессвязных обрывков вроде особой роли лунного света. Среди этих обрывков не было имени.

– Как тебя зовут? – спросил Ремли, устав от загадок.

– Пусть гость скажет имя первым, – ответила женщина, повернувшись к нему. Лицо было узнаваемо, но когда он знал ее, Ремли не помнил. Когда-то давно, где-то в истершемся и изгладившемся. Женщина, казалось, тоже тонет в смутном чувстве едва узнаваемого и с трудом пытается понять, кто перед нею.

– Я Ремли. Теперь я желаю слышать твое имя, – потребовал Ремли.

– Ты не Ремли, – рассмеялась женщина. – Мы долго спали и забыли наши имена.

– Что ты тут делаешь?

– Если ты не помнишь настоящего имени, я должна тебя убить.

– Я Ремли, и ты можешь попробовать, ведьма.

– Ты никогда не называл меня так – и все же называл меня так тысячи раз.

Рука Ремли дернулась к рукояти сержантского меча, висевшего на поясе, но ржавые цепи, валявшиеся на досках, на которых он спал, подобно змеям обвили его запястья. Он и глазом не успел моргнуть, как оказался прикован к башенной стене, как Прометей к скале. Колдовство не испугало Ремли. Он почувствовал, что у него достанет сил сорвать ветхие оковы и дать бой, но ведьма через доспех впилась длинными ногтями ему в ключицы. Для ее пальцев не было преград.

Едва пролилась кровь Ремли, как вспыхнул чудесный яркий свет – такой же, как позапрошлой ночью, когда он бежал от тролля и поднял первый попавшийся сук. Свет, чудесным образом появлявшийся всякий раз, когда Ремли грозила опасность, развеял чары, но в башне его чудесной силы было недостаточно. Ослепленная ведьма отскочила от Ремли, и кругом загудел крепкий ветер. На заклинание, защищавшее Ремли, имелось более сильное. Крылья тьмы протянулись от ведьмы и накрыли весь двор, заслоняя луну. Свет, исходивший от Ремли, забился под натиском черных крыл, и битва стихий обернулась настоящим ураганом. Когда буря улеглась, свет погас, и ведьма снова вонзилась ногтями в Ремли. Он потерял силы и понял, что спасения нет.

– Вспомни, кто ты, – услышал Ремли то ли голос ведьмы, то ли голос из своего сна и вспомнил, что умирал здесь таким образом много раз. Что этот живой сон повторяется бесконечно, однако сейчас что-то во сне было иначе. Умирая, он пытался понять, что же изменилось, и тут через волны тьмы он увидел меч, лежавший под камнями. При его виде вспышка ясности пронзила Ремли, и он назвал свое настоящее имя, которое до сих пор было скрыто от него:

– Я не Ремли. Я – Мерлин.

– Мерлина больше нет. Это сон, – не приняла его ответа ведьма.

– Сон для одних, кошмар для других.

Вместе с именем Ремли обрел силу. Больше не нужно надеяться на чудесный свет. Он сам и свет и тьма. Цепи рухнули с его рук, он оторвал от себя ведьму и швырнул на землю.

– Я вспомнил и тебя, Вивиана. – Новое имя искрой пронеслось в голове. Его возлюбленная, его убийца.

Ремли подобрал меч, таинственным образом прояснивший его память, и пронзил им ведьму. Раздался гром, и едва Ремли подумал, что стяжал победу в нелегком бою, крепостные стены обрушились и погребли победителя и побежденную под обломками. Лунный свет померк. С раздавленной каменной плитой грудью, задыхаясь и захлебываясь в собственной крови, Ремли понял, что не умирает, потому что смерти здесь нет, есть только лоскутный обрывок жизни, обрывок без входов и выходов, затерявшийся посреди океана небытия. Не было ни шерифа, ни Шелло, ни актеров, ни стражников, ни сержанта, ни пленников, ни тролля, ни драка. Среди множества образов, которые рисовали и расцвечивали этот лоскутный обрывок, но которых нигде по-настоящему не было, ему открылось и неизменно повторяющееся будущее, в котором он в полном здравии придет в чувство в лесу под той же развороченной скалой, что и два дня назад, если только время внутри этого отрывка можно измерять днями; он очнется без памяти, без настоящего имени, без представления о круговороте, в который его занесло, и все должно будет повториться заново, как тысячу раз до этого. В последнем Ремли ошибся. Сколько бы повторов ни было, выход всегда может быть. Солнце может миллион раз восходить на востоке и заходить на западе, оно может служить примером непреложного закона природы для жителей обширных стран, но достаточно зайти на несколько миль за полярный круг, чтобы убедиться в ограниченности этого закона, подтвержденного опытом вереницы поколений: порой солнце вовсе не поднимается, а порой вовсе не заходит.

Глава 2. Вся полнота власти

Прошла ночь, и Юроби окрасился рыжими цветами рассветного солнца. Минули еще одни короткие доппельгангерские сутки. Король Тед с каждым днем все больше привыкал к новому ритму и к новому титулу. Он еще не чувствовал себя во дворце как дома, но он и дома не чувствовал себя как дома. От лучей восходящего солнца, опустившихся на кровать, Тед проснулся. Не открывая глаз, он перевернулся на спину и нащупал рукой пустое место справа от себя – Лимры на кровати не было; значит, как тяжко это ни прозвучит, пора вставать. Тед открыл глаза, привстал на кровати, отбросил шелковое одеяло и спустил ноги на пол, где его поджидали тапочки. Как и все кругом, тапочки были вершиной мастерства какого-то уважаемого местного ремесленника, который никогда не надеялся стать поставщиком королевского двора, потому что в Юроби никогда не было королей. Покои были убраны и обставлены со всей возможной роскошью, на которую Блоруд не жалел ни сил, ни денег.

Единственной вещью, которая доставляла Теду неудобства, были его наручные часы, хотя это были дорогие и придирчиво подобранные им по своему вкусу часы: вечный корпус из углеродного волокна на титановой раме, пуленепробиваемое антибликовое стекло, экран на старых добрых жидких кристаллах, самая точная и изощренная электроника Texas Instruments Со множеством функций и настоек и последний писк атомного века – ядерная батарейка на тритии. Если и платить за наручные часы цену автомобиля, то только за такие. Тед рассчитывал, что коль скоро ему суждено погибнуть при ядерном взрыве, часы на его обгоревшей до кости руке будут, медленно покрываясь радиоактивным пеплом, верно идти положенным ходом еще с полвека, как тот чудесный воннегутовский компьютер, что сорок лет развлекал жертв катастрофы на Галапагосах. Тед никогда не думал, что чего-то в его наручных часах может не хватать, но часы, как совершенны ни были, не могли перестроиться на сутки иной длительности, чем были раз и навсегда запрограммированы на фабрике. У доппельгангеров Тед каждое утро находил часы на семнадцати с чем-то и сбрасывал их обратно на ноль часов, ноль минут. Ни одни часы на земле не умели выполнять ту перестройку, которая потребовалась ему с переходом в другую вселенную. «Надо, обязательно надо в следующую побывку домой заскочить к парням из НАСА, – повторял Тед каждый раз, переставляя время. – Если где и искать подходящий хронограф, то у астронавтов, не могут же и они быть привязаны к двадцати четырем часам. И про фотоаппарат не забыть».

В углу, в самой темной тени, что была в королевских покоях, в странной йогической позе сидела Лимра. Она еще не сбросила ночную форму и сидела в образе Мистик. У Теда ушло немало сил, чтобы добиться от Лимры сходства с героиней комиксов, но результат того стоил. Коленопреклоненная Лимра занималась тем, что Тед называл медитацией. Внешнее сходство было и впрямь налицо, разве что Лимра нашептывала какие-то слова, какое-то послание, советуя кому-то пробудиться. Тед не вникал в ее занятия, он считал медитации, дзен, йогу, пилатес обычными женскими глупостями, на которые мужчинам стоит смотреть с миролюбивой, снисходительной улыбкой, если они не хотят получить в постели от ворот поворот. Особенности жреческой эзотерики не трогали его любопытство, тем более что сейчас его вниманием безраздельно владели серьезные королевские заботы.

Накинув доппельгангерский халат, сшитый из бессчетного количества брюшек каких-то смешных животных, тушки которых часто готовили к ужину, король постучал в небольшой гонг у звукопроводной трубы. Гонг звонил в комнате очень тихо. Лимра не замечала его, когда спала, да и спящий чутким сном Тед не замечал, когда в него звонила Лимра. Тихий звук каким-то образом усиливался в недрах звукопроводной трубы и на другой стороне, где стоял принимающий рупор, и теперь все знали, что король отошел ото сна и готов вернуться к делам. Самой важной особенностью инженерного чуда было то, что усиливался только особый звук точно настроенного гонга, при этом ни одно слово, сказанное в королевских покоях, не могло попасть по трубе в уши, для которых оно не предназначалось. Даже если во всю глотку орать прямо в трубу, звук на выходе превращался в едва различимое клокотание. Тед, беспокоясь о неприкосновенности своей личной жизни, проверял это лично. Крикуном в том испытании был Ракх, которого он назначил в личную охрану. Кочевник и сейчас находился поблизости. Тед был уверен, что в эту минуту Ракх стоит за дверью и охраняет ночной покой короля.

Дежурство Ракх нес не один. Он заступил в караул вместе с Ланом. Они всю ночь сидели у дверей монарших покоев на раскладных стульчиках. Лан оказался в карауле не случайно. Ставленникам Блоруда король не доверял в полной мере, поэтому старался, чтобы в его окружении были представлены все силы: и неутомимый политикан Блоруд, и сибаритствующие маги Онри, и воины Юрибрина, и кочевники, а представительство жреческой касты он видел каждую ночь рядом с собой.

Лан с Ракхом, то и дело зевая после бессонной ночи, коротали время за игрой в степные нарды – главную и самую популярную азартную игру кочевников. Доска для игры парила в воздухе, Лан поддерживал ее заклинанием левитации. Каждый ход игрок бросал шестигранную кость, раскрашенную в три цвета. На кости было две черных грани, две красных, одна черно-красная и одна желтая. У каждого игрока было поле три на три клетки, каждая клетка была раскрашена в те же цвета, причем некоторые поля были выкрашены в два цвета. За каждый ход игрок мог поставить одну фишку на игровое поле, если цвет поля совпадал с выброшенным на кости. Целью игры было выстроить на своем поле возможно более сильную фигуру и побить ей фигуру, которая получалась у противника. В зависимости от правил каждая игра состояла из трех или пяти бросков. После того как кости были выброшены положенное число раз, игроки сравнивали, чья фигура, составленная из фишек на девятиклеточном поле, сильнее, и победитель награждал проигравшего щелбаном.

Лан играл первый раз и успел получить по лбу достаточное число раз, но в последнем розыгрыше ему везло. В первый раз Ракх выбросил желтый и занял очень важную центральную клетку, которую можно было заполнить, только когда выпадала желтая грань. Но во втором броске Ракху снова выпал желтый, но других желтых полей не было. Это обидное, как к одиннадцати туз, положение в степных нардах называлось опрокинутой телегой. Сильная фигура у кочевника при любом раскладе не выходила. Лан взял кость для третьего броска. Его собственное желтое поле надежно занято, и если он не попадет в такое же опрокинутое положение, то третий бросок Ракха даже теоретически не даст кочевнику шансов сравняться, и тогда Лан наверняка победит. «Только не желтый», – обратился Лан к небесам этой знакомой всем азартным игрокам беззвучной мольбой и выбросил черный. Лан поставил фишку, завершающую фигуру под названием глубокого колодца. Ракх взял кость и в третий раз подряд выбросил желтый.

– Кавалькада! – улыбнулся Ракх.

– Что еще за кавалькада?

– Три желтых подряд. Опрокинутую телегу подбирает моя кавалькада, и она бьет твой глубокий колодец. Я победил.

– Ты ничего не говорил про три желтых подряд, – возмутился Лан, сгребая фишки с поля.

– Забыл. Это редко бывает, но кавалькада бьет колодец, – серьезно покачал головой кочевник. – Я победил.

– В нижние уста тебе кавалькаду, – обругал соперника Лан. – Ничего не знаю. Не говорил – значит не считается. Так ты на все случаи будешь новые правила выдумывать.

Они заспорили. Лан решил про себя, что в следующий раз подкрутит кость заклинанием левитации. Ракх этого не боялся. Не в первый раз он играл с магами. Всем хорошим игрокам в степные нарды известно, что простенькой левитацией владеют многие шулеры. Специально против таких хитрецов кость Ракха была сделана из особого минерала, который не поддавался магии. Почти не поддавался, сказали бы более знающие. Это был тот же минерал, который из-за его особых магических свойств жрецы доппельгангеров использовали для создания печатей Баала; тех самых печатей, что до утраты Длани применялись в кровавых ритуалах, тех самых, что помогал готовить Лан. Молодой мастер печатей отлично знал, как заставить плясать даже эту непослушную кость Ракха, но их игра закончилась, потому что, едва король позвонил в бесшумный гонг, у дверей королевских покоев показался Блоруд.

Доска со всеми атрибутами игры мигом исчезла в чехле, который Ракх носил на поясе, и караульные поднялись навстречу первому королевскому советнику.

– Я к королю, – вяло кинул Блоруд стражам и дернул двери: заперто.

– О тебе доложить королю? – деловито осведомился Лан, пока Ракх мягко внедрился между Блорудом и дверью, отделяя волхва от королевских покоев.

– Обычно к королю я вхожу без доклада, – ответил Блоруд.

– Теперь будет иначе, – раздался за его спиной незнакомый голос. – Позвольте, недремлющие стражи, – с заигрывающим изяществом обратился тот же новый голос к караульным, – я доложу королю о визите его советника.

Блоруд непонимающе – будто стал жертвой неуместного, пошлого розыгрыша – обернулся в поисках наглого шутника. Кто, кроме короля, смел говорить ему, как король будет принимать его?

– Кто это? – спросил Блоруд у Лана, которого как мастера печатей немного знал еще по прежним делам.

– Новый стольник, – ответил маг. Видеть грозного Блоруда, который даже после падения с волховской высоты дерзал на равных перекидываться заклинаниями с Онри, отступающим перед едва созревшей дворцовой шишкой дорогого стоит. – Теперь ведет всю дворцовую рутину.

– Каризоах, – вспомнил Блоруд имя нового стольника. Он часто видел его в цитадели, где тот ходил тенью за Самих-Арду. Раньше в Самихе, во времена, предшествовавшие Разгрому, Каризоах был казначеем, Блоруд встречал этого городского управленца на форуме, но как тот разговаривает, волхв слышал впервые. Блоруд не преминул мстительно это подметить: – Знакомое лицо, да чуждый слуху голос. Раньше ведь при мне ты не смел рта раскрыть, – разделался Блоруд со стольником, и Каризоаху пришлось стерпеть укол. Замечание было правдиво и оттого жалило вдвое сильнее. Блоруд для видимости смягчился: – Но что ж, новые порядки, новые выдвиженцы. Иди, стольник, доложи королю, коли долг велит. Передай, я ожидаю его в брифинг-зале.

«Брифинг» было одним из ряда слов, которые доппельгангерам пришлось разучить, чтобы понимать идеи Теда. В отличие от многих других тедизмов, «брифинг» в их языке приживется и будет здравствовать даже после того, как чужеземный король покинет их мир.

Волхв ушел, оставив стольника со стражей. Впервые Блоруд почувствовал, что его план не так замечательно воплощен в жизнь, как ему поначалу казалось. Как-то незаметно он оказался оттеснен от своего коронованного ставленника многочисленной прослойкой доппельгангеров, которым он не отводил никаких мест в своем плане. Конечно, пока его влияние на Теда было безраздельным, но коль скоро он лишится постоянного доступа к королю, у него не преминут завестись и другие советчики да наушники.

– Отворите западные покои ночного отдохновения королевской четы, – попросил Каризоах. Это выспреннее название для спальни породила барочная фантазия стольника. Остальным, даже королю, пришлось с этим смириться.

Лан с Ракхом взялись серыми пальцами за ручки дверей и отперли перед королевским стольником западные покои. Заклинание, которым запирались двери, было составлено Онри по личному проекту Теда. Створки открывались снаружи только тогда, когда два ночных стража одновременно брались за платиновые ручки. Онри каждый вечер лично накладывала волшебный замок, подходящий к рукам только тех двух стражей, которые заступали в караул. Лимра дополнительно укрепляла защиту изнутри, но ее заклинания оставались тайной для всех, ведь нужно иметь зрение Мельхиора, чтобы прочитать и распутать хитросплетения жреческих заклятий.

Получив свободный проход, Каризоах свободной рукой поправил чаши, стоявшие на подносе, который он держал в другой руке. Он нес обычное утреннее питье для высокой четы – большая чаша с питьем из бодрящих трав для короля и малая чаша с очищающим питьем для первой жрицы. Из-за тянущегося бедствия и окончательного крушения прежнего порядка титул великой жрицы за Лимрой не приживался ни среди доппельгангерской верхушки, ни в народе. До окончания Разгрома, возврата Длани и восстановления власти жрецов Баала отреченную от имени Лимру с чьей-то случайной оговорки стали именовать первой жрицей.

Тед, не дожидаясь, пока поднос окажется на столе, схватил свою чашку и отхлебнул.

– Горячо! – пожаловался он. – Чуть остудите в другой раз.

– Конечно, – принял к сведению Каризоах и выразил свои извинения мягким кивком головы.

– Первые новости? – спросил Тед, усаживаясь на банкетку перед столом.

– Ночь была доброй для наших отцов, потерпевших от Сорда. Самих-Арду обрел остроту взора и ясность ума, а Храсаван во сне вздохнул, что может говорить о скором пробуждении.

– Что там с ясностью? Подробнее.

– Увы, не имею знаний сообщить достоверно, слова лекарей туманны. Блоруд ждет встречи в брифинг-зале, советник будет рад озарить утро короля светом своей осведомленности.

– Чай будешь? – спросил Тед, громко обращаясь к темному углу, где сидела Лимра-Мистик.

Первая жрица плавно расправила члены, завязанные в сложную позу неясного назначения, вернулась из Мистик в обычную сероликую форму и кошачьей походкой вышла навстречу королю. Не стесняясь Каризоаха, она прошла мимо стольника и села Теду на колени. Угадывать желания короля было ей интересно. Тед заметно отличался от доппельгангеров, но не от других людей, а ведь в угадывании людских страстей, помыслов, надежд и чаяний, всех движений души, которые их философы именовали аффектами, и состояла обычная игра, которую в своих перевоплощениях вели с людьми жрецы. Лимра знала толк в этой игре, хотя сама ни разу не посещала мир людей – по крайней мере, не посещала во плоти.

В отношении женщин Тед был собственником, но собственники бывают двух видов. Одни, как скупцы, любят запирать сокровище в сундук и радоваться обладанию в непроглядной темноте, вдали от чужих взоров. Другие, наоборот, любят напоказ, они цепляют драгоценности на себя, носят их без стеснения, срывая завистливые взгляды. С них станется даже отдать кому-нибудь любимую вещь, чтобы показать, что их обладание простирается так далеко, как только возможно. Тед относился ко второму типу. Он находил удовольствие в том, что Лимра показывалась Каризоаху, Лану, даже Онри, и Лимре было легко дать ему это удовольствие. Особую утонченность игре придавал королевский обычай, который поджидал в конце всех этих повелителей, пока Абруд Сорд грубо не порушил высокую гармонию древних традиций, пришедшуюся ему не по вкусу.

Каризоах только получил назначение и впервые видел Лимру в чем мать родила. Обычно это зрелище доставалось непроницаемому Блоруду. Возможно, именно из-за мраморно-ледяного спокойствия волхва, которое овладевало Блорудом, едва он покидал человеческий облик, Теду незаметно и стукнуло в голову завести для подношения утреннего питья другого, более живого доппельгангера. Этот мотив смутно угадывался Лимрой, но Теду, чтобы признать такую мотивацию в назначении Каризоаха, потребовался бы год глубинной психотерапии на кушетке аналитика, а мозгоправов он не посещал с тех пор, как проходил обязательный для пилотов ВМФ миннесотский личностный опросник.

– Кто еще придет? – спросил Тед, глядя в незастекленное окно, через которое открывалась вся северная часть Юроби. В двух местах над городом поднимался дым. Это горел кремнесмол, который до сих пор не могли потушить. Сам кремнесмол горел без дыма, но когда его накрывали или заливали водой, он, как торф, продолжал гореть и тлеть даже под слоем воды, закупоренный обсидиановыми блоками, и медленно прожигал путь наверх.

– Кломвар и Юрибрин… – ответил Каризоах, разглядывая Лимру, как неизвестный редкий цветок.

– Пора браться за дело! – воскликнул Тед и вскочил, столкнув Лимру с колен.

– …прибудут скоро, – закончил стольник.

– Ну если прямо сейчас, кроме Кломвара, меня никто не ждет, то успеем с бритьем. Позови, – распорядился Тед, и стольник, распахнув двери, позвал слуг и брадобрея.

В пять минут комната была убрана, постель застелена, Тед умыт и чисто выбрит, Лимра одета в жреческий наряд. На выходе Тед отпустил со смены Лана, а Ракха взял с собой. Он больше не ходил без провожатых даже по собственному дворцу. Пройдя открытой галереей в другое крыло, Тед ступил в брифинг-залу. Кроме Блоруда, возившегося с письменными распоряжениями за яшмовым столом, в зале был только художник.

– Как поживает карта? – спросил у него Тед, полагая, что Блоруду может потребоваться минутка, чтобы дойти до точки и не обрывать писанину государственной важности посреди предложения.

– В меру пожеланий короля, но не превосходя скромных способностей творца, – оторвался от работы художник.

С картами была беда. Их, по меркам Теда, у доппельгангеров вообще не было. Когда он захотел взглянуть на карту, ему показали множество изображений: на разукрашенных стенах, на паркетных полах, на мозаичных потолках, на витражах цветного стекла, на столешницах, на гобеленах, подносах, попонах, плюшевых игрушках. Все карты противоречили друг другу в деталях. Их создатели соревновались не в точности, с которой карты отражали области и территории, а в художественной красоте городов и достопримечательностей. Почти все полезное пространство карт занимали города, рек было мало, нанесены они были как попало (кому, кроме рыбаков, вообще интересны реки, ведь торговля по ним не ведется), никакого представления о расстоянии сделать по этим картам было невозможно. Первым делом Тед взялся за составление точной карты. Ему нашли художника, по мнению Блоруда, паршивенького, потому что Юроби никогда не славился искусствами. Когда художник, ошалев от чести рисовать карту королю, взялся делать ее в традиционной манере, Тед распорядился его прогнать. Однако тот так расстроился, что вознамерился совершить нечто, что Тед из объяснений понял как некое добровольное изгнание с целью самоубийства, местное культурно обусловленное харакири с остракизмом. Беднягу пришлось вернуть и, жестоко исковеркав его представления о прекрасном, все-таки вдолбить в него новые требования к карте.

В брифинг-зале под картографический проект освободили большую стену, которую затянули белым холстом. У художника отобрали все краски и кисти и под страхом вторичного отстранения запретили к ним даже приближаться. Оставили ему только тушь двух цветов: черную для городов и дорог и синюю для рек и вод – да несколько стальных перьев. Расстояния между городами были приближенно высчитаны по путевым листам торговой палаты, по тем же листам составили список всех малых городов, сел и деревень. Все это художник, вооружившись мерной линейкой, теперь старательно наносил на карту, соблюдая требования масштаба и ориентации на север. Карта в готовом виде не даст представления о рельефе и возвышенностях, которые были так необходимы королю для планирования эффективных тактических операций, но Тед надеялся, что хотя бы леса получится нанести.

– Это что? – спросил у художника Тед, тыкая в Радманту.

– А-а-академия магов, – пробормотал художник.

– Я тебе говорил, еще одно строение нарисуешь, вылетишь отсюда. Во-вторых, она разрушена, а ты целую нарисовал.

– Простите.

– Больше ни единой архитектурщины. Лучше бы разузнал все мосты и переходы через реки. Я слышал, – повернулся Тед к Блоруду, – Самих-Арду показал улучшения.

– Да, король первым в курсе всех новостей, – ответил Блоруд.

– Я рассчитывал на уточнение по его состоянию.

– Добавить могу немногое, – поднялся Блоруд. Каризоах знает, как заваривать травы, сколько остужать их до верной теплоты, какого молока туда плюхнуть для пикантности, но пока его сплетни не заменят Теду сводки Блоруда, можно не беспокоиться за утрату влияния. – Самих-Арду очнулся ото сна, проявил способности узнавать лица, сохранил твердую память о последнем и выказал живой интерес к ходу осады, каковому, узнав об отступлении Сорда, оказался несказанно рад.

Хорошая новость. Если вернуть старикана на управление Юроби, Тед сможет больше сил отдать стратегическому планированию.

– Когда ожидается его выздоровление?

– Боюсь, на это рассчитывать не приходится. У Самих-Арду неисцелимо поврежден позвоночный столб, поэтому до конца он уж не поднимется с больничного ложа.

– Если это единственная травма, то можно же сделать ему кресло, в котором его могут носить, – предложил Тед. Почему Блоруд так тягостно говорит о Самих-Арду, который всего лишь лишился способности ходить.

– Здесь дело не в самой способности к самостоятельному передвижению и ее утрате, которая, как король мудро заметил, может быть заменена переносным креслом, а в наших глубинных различиях с людьми в отношении смерти, которая для нашего народа протекает не в точности так, как у людей.

– Тогда в двух словах, Блоруд, – попросил Тед, требовательно вращая ладонью так, будто хотел вычерпать из Блоруда новую справку. При этом краем глаза он заметил, что Юрибрин и Кломвар уже стоят в дверях и дожидаются, когда их пригласят присоединиться к беседе.

– Как король уже проницательно замечал, у нас почти нет лекарей и домов по уходу за больными, однако это проистекает не из-за нашего пренебрежительного отношения к здоровью, а оттого, что это понятие нам неведомо, мы постигли его лишь из наблюдения за животными, и за людьми, и за теми, кто между ними. Наши тела имеют иную связь между болезнью, старостью и смертью, чем человеческие. Наши тела в молодости вовсе не подвержены болезням, поэтому необходимости в средствах лечения мы не испытываем, поскольку обычные раны легко поддаются восстановлению заклинаниями. Болезни же являются к нам только в весьма преклонном, по вашим меркам, возрасте, когда всякие усилия отвратить их становятся бесполезными, когда все средства и даже сильнейшая магия не продлевают жалкое состояние болезни более чем на считаные дни. Мы наслаждаемся долгим веком здравия и коротким моментом угасания, предшествующим смерти. Самих-Арду приблизился к этой черте. Все его последнее силы были растрачены на то, чтобы выжить под обломками и насладиться светлой новостью о том, что его усилия по защите города были не напрасны. Теперь же он вступил на дорогу Баала, наш последний путь, который обычно занимает от одного дня до недели и позволяет старикам сделать последние распоряжения. Мы можем вместе отправиться к нему, я как раз собирался навестить его после брифинга, тогда он сам просветит короля о своем положении.

Что ж, пусть так, можно будет самому посмотреть. Тед махнул рукой, приглашая Кломвара и Юрибрина.

– Помогите расставить демонов, – попросил Тед и пнул ящик, наполненный булавками с черными обсидиановыми головками, которые заказал, чтобы пометить ими занятую врагами территорию.

Все трое приступили к размещению демонов, а Блоруд, скрестив руки, пристроился рядом, чтобы не упустить, если кто-то вздумает шептаться с королем без его ведома. С булавками он не мог помочь: места у карты едва хватало для троих. Художника прогнали в другой угол вычерчивать дороги в свободных от Сордовой чумы землях.

– Фотографии, Блоруд! – потребовал Тед. – Не стой! Сделай себя полезным.

Из секретной самоуничтожающейся папки Блоруд извлек пачку отпечатков, сделанных Тедом во время недавней аэрофоторазведки.

– Наблюдаем ли шаблоны передвижений? – поинтересовался Тед, когда часть фотографий была перенесена на карту в виде булавок.

– Они просты, – ответил Юрибрин, быстро подхвативший от короля язык, его методы и зачатки стратегического мышления. – Они ходят по тореным дорогам, по запаху или следам. Река для них является преградой, но они могут пересекать воду. Находя место, где можно поживиться, демоны двигаются туда, поэтому мы ощущаем постоянное давление на Юроби. Уничтожаем пару дюжин каждый день, но наш передний фронт надежно бьет их на дальних подступах.

Доклад Юрибрина отражал то, что Тед уже знал. Пользы в нем не было, но доклад подтверждал, что Юрибрин мыслит как он, а найти единомышленников там, где вовсе нет людей, большое благо. Тед предложил стратегию:

– Я выделил наше преимущество перед Сордом. Имея четкое представление о передвижениях противника, мы можем перейти от статической обороны Юроби к динамической обороне всех малых населенных пунктов и гражданского населения. Это даст нам сохранить, восстановить контроль над значительной территорией. Возможности вести прямую разведку будут расширены. И конечно, мы сохраним области аграрного и промышленного производства. Координация мобильных артиллерийских батарей налажена?

– Лучше не бывает, – отрапортовал Юрибрин. – Группы прикрытия, эшелонированное снабжение, связь. Все работает.

– Работает при тебе. Нужно наладить так, чтобы работало без тебя. Ты нужен мне в штабе. Возьми снимки, нужно посчитать точно, сколько демонов мы имеем с нашей стороны реки. Топливо заканчивается, вылетов больше не будет, сбережем остаток для экстренной ситуации. Несколько сотен демонов на первый взгляд, но их может быть и несколько тысяч.

– Посмотрим, я найду, кто пересчитает, а батареи сейчас работают без меня. Что делаем сегодня?

– Рассчитываем, на сколько малых поселков хватит батарей, и проводим полевое испытание. Как называется это место? – Тед показал фотографию.

– Осимин, – буркнул Кломвар, не находя себя полезным. Эти двое говорили на какой-то тарабарщине.

– Что там есть?

– Полторы тысячи жителей, – начал перечислять Блоруд, полжизни промаявшийся в Юроби и как свои пять серых пальцев знавший окрестности. – Скотоводы, скорняки, шорники. Одна пивоварня, но коров и пиво мы забрали до осады. Половина жителей тоже сбежала и сейчас бродяжит по нашим улицам.