хотя на самом деле есть
у поля край за лесом дальним,
где ягод и грибов не счесть.
Там всякой живности раздолье –
лисице, белке.
Под сосной
мы дятла пестрого застолье
с тобой обходим стороной.
Им раскуроченная шишка
торчит в расщелине пенька,
как от капусты кочерыжка,
как петушиная нога.
***
Столь высоченной выросла крапива,
что в ней видны одни коровьи спины.
Коровы вдаль бредут неторопливо,
как древние лесные исполины.
Последствия Большого взрыва или
какой-нибудь подобной катастрофы
так замысел Господень извратили,
что сделались бодливыми коровы?
Всю ночь пастух, вооружившись палкой,
пытался укротить буренок даром.
Он на заре, прижавшись к деве жаркой,
в лицо ей дышит винным перегаром.
***
Когда учитель, взявши мел,
нам сообщил, что дважды два – четыре,
он наше в меру сил хотел
расширить представление о мире.
Детей вниманьем завладев,
я тоже не теряю время даром –
читаю громко, нараспев
им Северянина стихи в изданьи старом.
***
Ничто не производит столько шума,
как столкновение воздушных масс,
они, как Государственная дума,
все больше отдаляются от нас.
Их очертанья сделались нечетки,
их контуры едва-едва видны,
как будто я лежу в рыбачьей лодке –
на дне, где сети, крючья, гарпуны.
***
Задувает изо всех углов.
Из двери, из окон тянет холодом.
Для произношенья бранных слов
климат наш прекрасным служит поводом.
Я ругаюсь, как глухонемой.
Вслух произношу одни согласные,
а иначе лились бы рекой
из меня ругательства ужасные.
***
Под утро мальчик с чувственным лицом,
бряцающий на лире сладкозвучной,
приснился мне.
Мир, созданный Творцом,
не объясним теорией научной.
Весной помимо мартовских котов,
что нынче не дает уснуть нам сладко?
Звон за зиму насквозь промерзших дров?
Давай скорей сожжем их без остатка.
***
Когда, привстав на цыпочки, в патрон
я потихоньку ввинчиваю лампочку,
волшебным образом впадаю в сон,
уснувшую напоминая бабочку.
Зависнув между небом и землей,
она едва перебирает лапками.
А человек уже немолодой,
как в анекдоте, грустно машет тапками.
***
Проходит заводская молодежь,
высокие и статные девицы,
давно которым замуж невтерпеж.
Спешат ученики и ученицы.
Как будто певчих птиц по голосам,
мы различаем их во тьме кромешной.
Молочницу, что в дверь стучится к нам,
по песне заунывной, безутешной.
У почтальонши красные глаза,
так много ей прочитано журналов.
И в голосе ее слышна слеза
по поводу недавних идеалов.
***
На кладбище погибших кораблей
открылся вид.
Прогулочные лодки
в руках у невнимательных людей
похожи стали на зубные щетки.
Облезла краска яркая с бортов,
и обнажилась грубая пластмасса,
и сделались видны следы зубов,
как будто на костюме водолаза.
***
Лес по обеим сторонам дороги.
Но справа – ельник.
Слева – березняк.
И чувство нескончаемой тревоги
подобный навевает кавардак.
Внушает ужас нам асимметричность
своей непредсказуемостью, как
довольно подозрительная личность,
что без нужды под нос сует кулак.
***
Померк в глазах небесный свет.
И стала голова седая.
А ты все режешь винегрет,
все режешь, не переставая.
Кромсаешь свеклу и морковь.
И между пальцами струится
не то чтоб алая, как кровь,
но ярко красная водица.
***
Отсутствие единой цели
привносит в нашу с тобой жизнь неразбериху,
хотя мы спим в одной постели,
одну и ту же в очередь читаем книгу.
Из чашки с золотой каемкой,
твоей по праву, утром ранним, размечтавшись,
пью чай, по музыке негромкой
стрекоз, жучков и мотыльков истосковавшись.
Все, как умеют, славят Бога,
как то бывает в сельском храме на рассвете,
когда народу в церкви много,
и вторят взрослым людям маленькие дети.
***
Я услышал, выйдя на террасу,
как кукует за рекой кукушка.
Облако увидев в небе, сразу
догадался, что пальнула пушка.
День был ясным, словно перед боем,
как перед сраженьем генеральным.
По полю полки ходили строем,
сообразно с планом гениальным.
Капитану Тушину все утро
мысль одна покоя не давала:
так ли поступил он нынче мудро,
выпивши для храбрости столь мало.
***
Отключенный мною от сети,
все еще работает мотор,
или это,
Господи прости,
вьюга заметает снегом двор?
Неужели красными должны
сапоги резиновые быть
непременно,
чтобы нам весны
самых первых дней не пропустить?
***
Как картошка в мундире горячая,
галька крупная на берегу.
Рядом с пристанью – лужа стоячая.
Лодка в луже лежит на боку.
Я бы выкупить рад у хозяина
дом с крыльцом, небольшой огород,
фото в рамке товарища Сталина
за гроши, так как Сталин – урод.
***
Заснеженные обнажились склоны,
и лыжников, стоящих на вершине,
клевали жадно хищные вороны,
как злые чайки рыбаков на льдине.
Тем и другим ничто не предвещало
спасенья: ни колючий дождь с рассвета,
ни ветер, от которого трещала
трава сухая с нами рядом где-то.
Циклон, пришедший с Балтики, столкнулся
с антициклоном здешним так некстати,
что от удара я тотчас проснулся
и в ужасе уселся на кровати.
***
Обнажилось нашей жизни дно
из-под снега, словно в час отлива
дно морское.
Холодно. Темно.
И к тому же страшно некрасиво.
Я однажды в жизни видел, как
переобувается калека,
и торчит ноги култышка так,
словно куст замерзший из-под снега.
***
Я вижу то, чего в помине нет,
или другие видеть не должны.
Мне в яблочке созревшем на просвет
коричневые семечки видны.
Их точит червь коварный изнутри.
Поодиночке каждое из них
он выедает за ночь – до зари –
при свете лампы на глазах моих.
***
Когда на волю выпускали птиц,
тепло их оставалось навсегда
у нас на пальцах,
как между страниц –
степной ковыль, полынь и резеда.
Щеглы, овсянки юркие, скворцы
без устали взмывали в небеса.
Как колокольчики,
как бубенцы,
звенели над землей их голоса.
***
Вдруг приоткрылась дверь настолько,
что нам соседку слышно стало.
Бог весть, перцовая настойка
язык соседке развязала?
Или не выдержала пытки
она имбирной и стрелецкой?
О, эти крепкие напитки –
наследие страны советской!
***
Как лицеистов с гимназистами,
помимо нашего желанья
нас сделали униформистами,
цирк – нашей сферой обитанья.
Костюмчик плохонький из подлости
враги назвали школьной формой,
но, преисполненные гордости,
мы посчитали форму нормой.
Победа единообразия
была пугающе короткой.
Тогда с ботинок пятна грязи я
навеки стер сапожной щеткой.
***
В полдень от асфальта пар струится,
и, когда иду я босиком,
чувствую, как плещется водица
теплая-претеплая кругом.
Я глаза на солнце сладко жмурю.
Кажется мне, будто не спеша,
аки посуху на Русь святую
за руку веду я малыша.
По морю мой сын идет за мною,
не боясь в пучине утонуть.
За него в ответе головою,
я не подкачаю как-нибудь.
***
Ты смеху ради специально
подол у юбки задрала,
и это было гениально,
как по воде удар весла.
Как крыльев шум, когда в тумане
кружится стая голубей,
добро со злом на поле брани
сошлись и спорят, кто сильней.
***
Зародыш мертв внутри яйца,
и даром курочка-несушка,
прислушиваясь без конца,
к нему прикладывает ушко.
Вселенский пульс в кромешной мгле
напрасно радиоастроном
нащупать хочет,
на земле
все звуки глушат шум и гомон.
Что во Вселенной жизни нет,
ты вывод делаешь печальный,
но прежде, чем погасишь свет,
мне даришь поцелуй прощальный.
***
Оттого ли, что в стране Советов
родился, но с некоторых пор
я смотрю на стены без портретов
в ужасе, как на больничный двор.
Мне на холм крутой взобраться трудно,
но в конце концов преодолел
все, что прежде было недоступно,
все я превозмог и претерпел.
***
Вертолет перебудил весь двор.
Эта винтокрылая машинка
тарахтела до недавних пор,
будто бы старинная пластинка.
В самом деле музыка была
мне слышна какая-то чудная,
а причиной этому игла,
судя по всему, была стальная.
Винтик, шпунтик, болтик небольшой
привести могли нас к катастрофе.
Папироса, булка с колбасой,
а в стакане чайном – черный кофе.
***
Взрослые еще лежат в постели,
а с рассвета грязно голубые
бьются об пол детские гантели,
бьются оземь капли дождевые.
День грядущий будет очень жарким,
будет душным он невыносимо,
и не то чтоб тусклым, но не ярким,
будто пеленой подернут дыма.
Вздумает, поправ в правах посконник,
посадить жена белокопытник.
Потому как есть я красный конник,
сирых и убогих я защитник!
***
Год от года, день за днем
ощущаю я острее,
даже если сладким сном
я засну, – петлю на шее.
Словно ворот свитерка,
горло мне петелька сжала.
Ночь темна. Ни ветерка.
На пол сбилось одеяло.
***
Застигнуты врасплох, как дети, мы.
И вижу я в глазах твоих испуг.
Как древние надгробия, холмы
пред нашим взором поднялись вокруг.
Равнина, простираясь широко,
была и ни жива, и ни мертва,
и делалось на сердце нелегко,
стесняло грудь, болела голова.
Подобного мне прежде испытать
не доводилось, разве что, когда
заплакал, увидав морскую гладь,
лицом в песок уткнувшись со стыда.
***
Сдал книги, как сдают друзей:
Дюма, Эжена Сю,
пособие минувших дней
по кройке и шитью.
Когда бы сто рублей имел,
я так не поступил,
друзей своих, уйдя от дел,
жалел, любил, ценил.
***
В воде отражается все без прикрас.
И в черном пруду торфяном,
и в озере том, что как будто алмаз,
сверкает в просвете лесном.
Цветные каменья я вижу в реке,
как будто бы в калейдоскоп
смотрю я, сжимая игрушку в руке,
раскрыв в изумлении рот.
Я так заигрался, что словно оглох.
Всем миром меня на обед
зовут, чтоб пропасть с голодухи не мог,
не сделался худ, как скелет.
***
Сочинения Анакреона
перечтя, окинул местность взором
и решил я, что во время оно
море простиралось за забором.
С моря дул на берег ветер нежный.
Зеленели горы и долины.
И впечатались в песок прибрежный
крепко чьи-то худенькие спины.
Словно дети малые лежали
на горячем розовом песочке,
юноши друг с дружкой в мяч играли,
старцы трудный спор вели в тенечке.
***
Разобрались попарно овцы, козы,
как будто при погрузке на ковчег.
В потемках под кустом ожившей розы
еще заметен мокрый, талый снег.
Поблескивает корка ледяная
на озере лесном, едва видна,
поскольку, словно пленка нефтяная,
как лягушачья кожа, зелена.
Задумав поутру бежать из дома,
мальчишки потихоньку строят плот.
О, как желанье это мне знакомо –
бежать, бежать от всех мирских забот!
***
Гурьбой по лугу шли подростки.
Желавший вырваться вперед,
одетый в драные обноски,
с тобой нас за душу берет.
Он нас с тобой до слез растрогал
и поведением своим,
и видом.
Он отмечен Богом,
он Им обласкан и любим.
Но Бог любимчикам особый
счет предъявляет всякий раз –
в кровоподтеках грудь под робой,
едва не выбит в драке глаз.
***
Отголоски чужих разговоров
ветер с поля доносит до нас.
Голоса из-за дачных заборов
раздаются в полуночный час.
Чай в стакане так черен, как будто
это вовсе не чай никакой,
а густая, густая цикута,
нам дарящая вечный покой.
Мы себе представляем немножко,
когда в реку заходим по грудь,
как хотела бы чайная ложка
в той отраве густой утонуть.
***
Нам с силами собраться нужно,
чтоб дальше без боязни жить,
и безмятежно, простодушно
остатком дней не дорожить.
Я с некоторых пор повсюду
лекарственные порошки
возил с собой – теперь не буду.
Пусть ноет зуб, болят кишки!
***
Шмель лезет розе алой в душу.
Так, невзирая ни на что,
сошедший с корабля на сушу
матрос лез даме под манто.
Он к мировой буржуазии
питал не праздный интерес.
О светлом будущем России
он думал, как про темный лес.
А шмель не думает и вовсе,
и вовсе ни о чем таком,
но лезет, лезет в душу к розе.
В кустах берет ее силком.
***
Достаточно проснуться среди ночи,
чтоб ощутить сколь часто сердце бьется,
что стало расстояние короче,
которое пройти мне остается.
Ты сладко спишь, прижав к груди подушку,
как будто это – общий наш ребенок.
Скорей же дай ребенку погремушку! –
я громко говорю себе спросонок.
***
Верх взяли воробьи над соловьями.
И многие остались не удел
из тех, кто был любим когда-то нами.
Наш дружеский союз не уцелел.
Мы на крыльцо во тьме кромешной вышли,
накинувши на плечи пиджаки,
и, чтобы отогнать дурные мысли,
друг другу стали полоскать мозги.
***
Земля уже давно остыла.
И в оброненный у реки
кусок хозяйственного мыла
носами тычутся мальки.
Я постарался еле слышно
ступать, чтоб рыбу не спугнуть.
Застыл в осоке неподвижно
я, как журавль какой-нибудь.
С природой слиться воедино
мне не составило труда,
поскольку кровь простолюдина
над прочей верх берет всегда.
***
Косу, как перевязь, в жару
через плечо повесил.
Стригущий траву, по утру
я был и бодр, и весел.
Смотри, – сказала мне жена, –
как труд мужчину красит,
когда не дует он вина,
не хлещет и не квасит.
***
Афанасий Фет вконец утратил
выправку военную,
старик
с виду заурядный обыватель –
ростом мал и силой невелик.
Но, чтоб ряской пруд не покрывался
и глухой травой не зарастал,
чтобы им помещик любовался,
глядя, как в магический кристалл,
дно пруда он вымостил дубовой,
набело отесанной доской.
К жизни приспособился суровой.
Глубоко – в провинции глухой.
***
Женщины томятся в ожидании,
обдуваемые ветерком,
место подобрав себе заранее
по душе на пляже городском.
Если к ним подкрасться неожиданно,
можно ненароком напугать,
это мной на них не раз испытано.
Их, как лошадей, не удержать.
Лошади со страху в воду бросятся,
разбегутся сдуру кто куда
и уже обратно не воротятся
к людям ни за что и никогда.
***
В птичьей иерархии они
занимают место невысокое
и охотно держатся в тени,
языком в кустах малины щелкая.
Это что за птица, – спросишь ты,
встретившись глазами с мухоловкою, –
от испуга прячется в кусты?
Серенькая с маленькой головкою?
***
По песчаным дорожкам метет, как метель,
суховей, суховей, суховей.
А когда мы ложимся под утро в постель,
липнет к нам простыня, как репей.
Словно липкая лента, ко мне простыня
прилипает ни свет ни заря.
Ты ее словно кожу сдираешь с меня,
но все тщетно, напрасно, зазря.
Мой родной, мой любимый, чуть-чуть потерпи! –
чтоб утешить меня, говоришь.
Жар приходит на Русь из далекой степи.
И шумит в темноте, как камыш.
***
Сад заплывает медленно жирком.
Залетные по большей части птицы
вселяются в него, как в отчий дом,
вернувшись по весне из-за границы.
Сад переполнен пеньем певчих птиц,
жужжаньем пчел и роз благоуханьем
и еле слышным шелестом страниц,
любовной лирики невнятным бормотаньем.
***
Ходят-бродят по грешной земле
взад-вперед, обивая пороги,
словно тени Героев,
во мгле
антилопы, слоны, носороги.
Эти глупые звери во мне
вызывают душевную смуту,
этот узенький серпик,
в окне
показавшийся лишь на минуту.
***
Мы в тайне наши встречи не держали,
под масками мы не скрывали лиц,
как заговорщики,
мы в губы целовали
в подружки нами выбранных девиц.
Не то чтоб столь прекрасны были девы,
но до сих пор забыть я не могу,
как русские народные напевы,
их тучные тела на берегу.
Поскольку до красавиц русских падок,
я буду жадно их глазами есть,
как будто горку сливочных помадок,
что мне приснились или нет –
Бог весть.
***
Мы вышли радугой полюбоваться.
по ней, как по хрустальному мосту,
и я пойду, чтоб с Богом повстречаться,
преодолев мирскую суету.
О, как прекрасна радуга тугая,
что лук Улисса, как же хороша!
Я говорю, отчаянно сжимая
огрызок красного карандаша.
Зеленый, желтый и небесно-синий
карандаши сжимаю я в руке.
Небесно-синий – это первый иней.
Зеленый с желтым – листья на песке.
Но остается друг мой безучастен
к художественным опытам моим.
Цветов не различающий, бесстрастен,
и равнодушен, и неумолим.
***
Как в сумерках свет тусклый за окном,
а жаркий летний день еще в начале,
и женщины, и дети босиком
под яблоней сидят на одеяле.
Беседою они увлечены,
бессмысленной и праздной болтовнею.
Мне кажется, они опоены,
как Пифии, отравленной водою.
Головки их закинуты назад.
Полуприкрыты их уста так, словно
нам что-то шепчут, что-то говорят,
что, как стихи, нельзя понять дословно.
***
В воздухе густом увязла птица
в жаркий день над вырубкой лесной,
словно это Господа десница
распростерлась в небе надо мной.
Я решил, что это длань Господня.
Так как защитить от темных сил
нужно человечество сегодня,
он к нему на помощь поспешил.
Длань Господня широко простерта.
Мы легко уместимся под ней,
как под куполом большого зонта
в пору долгих, затяжных дождей.
***
Свидетелем любовной сцены стать,
соития на стеклышке предметном
и записать в рабочую тетрадь
о чем-то очевидно несусветном.
Зеленый шум придуман был не мной,
а за фанерной дверью шум стеклянный?
В лаборатории, как будто бы в пивной,
нам слышен звон посуды постоянный.
Мензурки, колбы – хрупкое стекло,
с фарфоровыми чашечками Петри
чуть что – встают мгновенно на крыло
при распахнувшем окна в доме ветре.
***
Трудно, как пловчиха на спине
преодолевает стометровку,
так и ты плывешь в кошмарном сне,
потеряв уменье и сноровку.
Кажется, что плещется вода
в берегах о мраморную плитку.
Ты плывешь неведомо куда,
допустив досадную ошибку.
Наглотавшись горькою водой,
у тебя в груди дыханье сперло.
Если ты останешься живой,
долго будет кровь идти из горла.
***
Как выпускник, идущий мимо школы,
я обратил внимание невольно
на классы, что стоят сегодня голы.
И стало мне мучительно и больно.
И я увидел завуча, который
шел через двор, надвинув шапку низко,
как будто бы спешил на поезд скорый.
Вокзал был как бы рядом, но не близко.
***
Утром ложки со стола пропали.
Нечем стало кашу с маслом есть.
Мы сперва сорок подозревали,
коих во дворе у нас не счесть.
Но, когда у нас исчезли чашки
следом за фамильным серебром,
ощутил я, как бегут мурашки
по спине.
А птицы ни при чем.
***
Край облака был ярко освещен,
а что внутри него происходило,
мне представлялось, словно страшный сон,
когда одна другую ломит сила.
Между добром и злом когда борьба
идет у нас с тобой перед глазами,
я только отираю пот со лба
и еле слышно шевелю губами.
Смеркается! – тебе я говорю
так тихо, будто ветер клонит ветки,
так грустно, будто дело к сентябрю.
Сквозняк во мгле колышет занавески.
***
Ветер волосы взъерошит, и тогда
холодок почувствую я вдруг,
будто льется мне за шиворот вода
струйкой из твоих дырявых рук.
Тонкой струйкой, еле слышным ручейком,
так в песок уходит жизнь моя.
И стою в траве густой я босиком.
А среди камней ползет змея.
CВЕТ В ОКОШКЕ
На ощупь ночь, как булка хлеба,
кругла, шершава по краям.
Тот, где срослись земля и небо,
кусочек предназначен нам.
На крохотные половинки
толику счастья своего
по-братски делим,
по старинке –
не обделяя никого.
***
В моей душе его печали
не вызовут переполох.
Его в густой траве едва ли
услышу я глубокий вздох.
Кузнечик лапками цепляет
травинку ту, что ввысь зовет.
Он до земли ее склоняет.
Она сломается вот-вот.
Но нескончаема дорога.
Травинку хрупкую согнуть
никто не в силах, кроме Бога,
что на Голгофу держит путь.
***
Меня в восторг приводит ремесло
стекольщика,
который на стремянку
взобравшись, режет тонкое стекло
на лестничной площадке спозаранку.
Я слышу звук алмазного резца,
пронзительный,
как голос хищной птицы,
у ловчего, безусого юнца,
дерущей край железной рукавицы.
***
Мы паузу держать принуждены,
чтобы не выдать легкого волненья,
когда зарницы дальние видны
становятся на краткие мгновенья.
Я прежде только слышал их сквозь сон,
как бабочек ночных, на свет летящих,
как женщин, на меня со всех сторон
отчаянно шипящих и рычащих.
Они мне не простили ничего.
И не забыли ничего на свете –
не по злобе, а просто оттого,
что не были забывчивы, как дети.
***
Е.Корниловой
Солнце раскалилось докрасна.
У работниц метрополитена
шапочки из алого сукна
были столь красны обыкновенно.
Я об этом вспомнил просто так,
без на то особенной причины,
за окном когда клубился мрак
и туман ложился на равнины.
***
Как будто музыка со дна
глубокой ямы оркестровой,
гроза за окнами слышна
теперь в аранжировке новой.
Она звучит на этот раз
торжественно и величаво,
так, словно на глазах у нас
вновь обретает мощь держава.
Страна с колен приподнялась
и распрямить сумела плечи,
но как ни билась, ни рвалась,
а к связной не вернулась речи.
***
Кто не дает покоя нам
с утра пораньше?
Может, дворник,
добывший с горем пополам
русско-таджикский разговорник?
Пичужки шебутной в кустах
я не заметил никогда бы,
не знай я, будучи в годах,
сколь громогласны наши бабы.
Их не смолкают голоса.
Поскольку поезд пассажирский
стоит здесь только полчаса,
Бог дал им голос богатырский.
***
Поймаем, посадим в живой уголок
несчастного ужика.
Мы
из тех, кто на ключ запирает замок,
тюремщики этой тюрьмы.
В зеленке колени и локти у нас.
Приехавший издалека
решит, что детишки рехнулись слегка
средь ельника и сосняка.
***
О том, что все есть прах и тлен,
я размышляю втихомолку,
когда, касаясь влажных стен,
брожу во мраке по поселку.
За поворотом предо мной
вдруг возникает столб фонарный.
Дверь в сельском клубе в час ночной
закрыта на замок амбарный.
Но раздаются голоса
во тьме кромешной – стоны, крики.
Дают Островского. «Гроза».
Про то, сколь нравы наши дики.
***
На древних греков спящие похожи.
Они как лучники и дискоболы,
как статуи в музее белокожи,
обнажены совсем иль полуголы.
Тела их молодые в свете лунном
особенно мне кажутся прекрасны,
они звучат подобно медным струнам,
с гармонией небесных сфер согласны.
Как бриз морской колышет занавески,
так веет утром из лесу прохладой,
и слышно, как в ближайшем перелеске
густой кустарник топчет зверь рогатый.
***
Туристы собрались на холм взойти,
откуда вся видна была округа.
И повелел шагавший впереди
покрепче им держаться друг за друга.
И ты мне руку дать поторопись,
чтоб на вершину мы смогли взобраться
вслед друг за другом в сказочную высь,
чтоб больше никогда не расставаться.
***
Клюют на зорьке окуньки.
А в котелке кипит уха.
Как стоптанные башмаки,
сырые листья лопуха.
Как будто, сбросивши в кустах,
их здесь навеки позабыл
тот, кто, отринув всякий страх,
нагим в даль светлую уплыл.
Он долго плыл отсюда прочь,
пока хватало сил ему –
и час, и два, и день, и ночь
сквозь нестерпимый хлад и тьму.
***
Цыганский табор двинулся в дорогу –
подумал я, услышав, как тележка
по саду громыхает – но, ей Богу,
в столь ранний час к чему такая спешка!
Когда б они еще коней угнали
и поспешили от погони скрыться,
но кони травку на лугу щипали.
И я решил, что все это мне снится.
Откуда бы у нас цыганам взяться,
когда и русским людям места нету,
когда крестьянам некуда деваться.
С сумою разбрелись они по свету.
***
По сто рублей за баночку клубники
старуха просит,
ноги у нее
огромные, как будто у слонихи,
в нелепое обернуты тряпье.
В жару опухли у старухи ноги,
поскольку простояла допоздна,
как монумент чугунный у дороги
из лучшего на свете чугуна.
***
Все то, что было в нас хорошего,
в момент исчезло без следа,
как будто ледяное крошево,
как будто бы кусочки льда.
По саду нравится расхаживать
мне с наступлением весны
и в бочки ржавые заглядывать,
что талою водой полны.
На дне творится нечто странное,
а на поверхности – вот-вот
синицы тело бездыханное
воскреснет к жизни, оживет.
***
Зайке угодила пуля в грудь,
и упал без чувств он на песок.