Вера и рыцарь ее сердца. Роман в 6 книгах. Том 1

– Поэтому, Фриц, прекрати брюзжать. Ты ещё не служил во Франции, мой друг. Ох уж эти французы! Они говорят одно, думают другое, а что делают, то и сами не ведают. Это у них называется романтика! И «лямур» с утра до вечера! Ни дисциплины, ни порядка. До войны пили своё бургундское и плакали от любви, во время войны пьют всё то же бургундское и слёзы льют от любви, но уже как патриоты.

В разговор друзей вновь вмешался Эрвин. Слегка откинув голову назад, он начал говорить то, что лежало на сердце.

– Они пьют, мой любезный друг, шампанское и слушают Эдит Пиаф. О, Эдит, Эдит! От её голоса я сам плачу, друзья мои. Она поёт, но для других, а мы трясёмся в машине, в пыли и в поту, и так будем трястись до самого Берлина, где нас встретят без бургундского и без шампанского, и даже каплю шнапса не подадут.

Сказав последнюю фразу, Эрвин вытащил из нагрудного кармана сплюснутую бутылочку с коньяком, посмотрел на неё с вожделением и, не морщась, отпил хороший глоток, потом аккуратно бутылочку закрыл и засунул её обратно. Его короткую и толстую шею совсем заклинило, и она уже не поворачивалась ни влево, ни вправо.

Сосед Фрица, усевшись удобно, облегчённо вздохнул и повёл разговор на более приятные темы, ехать им предстояло долго.

– Тебе ли унывать, Фриц? Все четыре года просидел ты здесь, как кот за пазухой. Мало ли ты шоколада скушал перед сном и креветок перед обедом?! – обратился он к Фрицу, похлопывая его по впалому животу. – А в Англии, мой друг Фриц, ты, как знаменитый гурман, получил бы уже после первого завтрака несварение желудка, а через неделю – отставку по состоянию здоровья, поверь мне на слово. Это и есть та загадочная причина, по которой фюрер не захватил Англию. Выжаренная по-английски рыба, без соли и соуса, и сухие фритты, подаваемые на завтрак, – это есть то секретное оружие врага, которое является угрозой для здоровья каждого тылового офицера.

Фрица передёрнуло, словно спазм перехватил его горло, как будто он уже сейчас давился большим куском сухой пережаренной рыбы.

Офицеры замолчали. Старинный портовый город Антверпен сменился простором полей, окружённых тополиными перелесками. Крестьяне готовили поля к зиме, как будто и не было войны.

Штабную машину трясло от езды по брюссельскому тракту, выложенному булыжником ещё римлянами. Пожилой шофёр крепко держался за руль. Ему было грустно, ведь он только что расстался с нежной молоденькой Николь, которая носила под сердцем его ребёнка.

…Альфонс был рад, что успел в администрацию города до закрытия. Он сидел один в зале ожидания. Отдел регистрации актов гражданского состояния населения размещался в большой комнате с высокими потолками. Фанерная перегородка, отделяющая рабочую часть конторы от зала ожидания, была выкрашена в жёлтый цвет. Перегородка смотрела на посетителей тремя стеклянными окошками, за которыми должны были сидеть служащие, но там никто не сидел. У Альфонса возникло чувство, что он находится один в этом большом и мрачном каменном здании городской власти. Счастливая улыбка от предвкушения торжественности наступающего момента сошла с лица мужчины, но ею продолжали сиять его голубые глаза. Молодой отец горел желанием официально заявить о рождении своего сына, однако сообщить об этом факте было некому.

В конторе стояла тишина. Только залетевшая с улицы пчела жужжала и билась в оконное стекло. На узких и высоких окнах висели коричневые бархатные шторы, плохо пропускавшие в комнату вечерний солнечный свет. Альфонс сосчитал про себя до десяти, потом резко встал со стула и позвонил в колокольчик, что лежал возле первого стеклянного окошка. На его звон откликнулся покашливанием маленький человек. Отделившись от шторы у окна, он неспешно подошёл к запоздалому клиенту. Этот служащий администрации был небольшого роста, с приятным круглым животиком и с толстыми линзами в очках. На вид ему можно было дать лет сорок пять.

Карл уже не ожидал посетителей, его рабочее время подходило к концу.

В последнее время его коллеги предпочитали привести в порядок собственные дела, а не каждодневно корпеть над бумагами от звонка до звонка. Днём многие служащие отправлялись на улицу посмотреть на уход немецких частей из города и больше на работе не появлялись, скорее всего они отправлялись домой, готовиться к отъезду в Германию.

Карл не мог так безответственно относиться к своему труду. Работа с документами требовала аккуратности и дисциплины от чиновника, и Карл был очень аккуратным и очень ответственным человеком, воспринимая службу в администрации не столько как возможность прокормить семью, сколько как священный долг патриота перед отечеством. Конечно, его очень печалил уход соотечественников из Бельгии.

Четыре года назад Карл перебрался сюда вместе с женой и сыном-подростком. Четыре года он плодотворно работал, чтобы в Антверпене, как и в других городах Бельгии, запустить в действие механизм медицинского страхования населения, создать пенсионный фонд, профсоюзы и ввести социальные пособия. И вот теперь, когда пришла пора «сбора урожая», непобедимый Рейх позорно пал на радость своего врага. Такого итога для своих трудов Карл никак не мог ожидать. Кто теперь вспомнит о трудолюбивом Карле, который ночи напролёт составлял отчеты по результатам своей деятельности в вассальной стране Германии.

«Наша работа останется в тени истории, так же, как и я со своей близорукостью. Никто не скажет мне на прощание доброго слова», – думал про себя Карл до того, как услышал нежный призыв колокольчика. Этот звон колокольчика прервал думы чиновника о его жизни в Бельгии и о той вчерашней гостье, из-за визита которой он не смог уснуть до рассвета, а эти думы требовали от него выбора.

…Сын Карла по приезду в Антверпен подружился с местным пареньком, у которого был старший брат Давид. Давид носил имя еврейского царя, но не был евреем, он был чистокровным фламандцем. Карл помнил, как три года назад Давид, одетый в мундир немецкого пехотинца, гордый от предстоящих сражений за новую Германию, прощался с друзьями и соседями. Даже Карл поучаствовал в этом трогательном прощании, говоря Давиду и его друзьям, что Германия стала для Бельгии старшим братом, что враги Германии стали врагами Бельгии, и что долг братьев – стоять плечом к плечу в борьбе с врагами до победы. Победа должна была принести благоденствие как немцам, так и фламандцам. В сущности, Карл говорил то же самое, о чём вещало радио с утра до вечера.

Когда вчера вечером мать Давида пришла в дом к Карлу, то тот не сразу узнал в этой постаревшей женщине свою приветливую соседку. Её густые поседевшие тёмные волосы короной лежали на голове, на плечи был наброшен серый пушистый платок, прикрывавший тёмно-клетчатое платье, но в облике этой женщины было что-то такое, что настораживало.

Нежданная гостья робко поприветствовала хозяев дома. Карл кивнул в ответ и подумал, что, может быть, соседка ошиблась адресом, и он заранее собрался её простить за эту оплошность, но гостья даже не попыталась извиниться и не делала попыток удалиться из его дома, а она без приглашения прошла в комнату и села на стул, что стоял у обеденного стола, напротив Карла. В комнате воцарилось молчание.

Гостья пристально смотрела на Карла, словно изучала его под увеличительным стеклом, а тот не выдержал её взгляда и в растерянности оглянулся на жену, которая осталась стоять у двери в полном недоумении. Не отрывая тяжёлого взгляда от Карла, соседка стала говорить не спеша, как бы подбирая нужные слова.

– Алле, сосед мой уважаемый, расскажи-ка мне умно и по-человечески доходчиво, что мне, вдове, теперь делать? Как дальше жить? Давид, мой старший сын, ты его, господин Кауфман, помнить-то должен, сидит уже третий месяц в инвалидной коляске. Он вернулся с этой проклятой войны, но вернулся калекой. На войне ноги его оторвало взрывом, железный крест имеет за храбрость от вашего фюрера. Теперь сидит мой сынок дома и видеть никого не хочет. Молчком сидит мой Давид, только курит сигарки, одну за другой. Его пенсия вся на табак и уходит. Не убитый и не похороненный…

Тут женщина вздохнула, собралась с духом и продолжила:

– Обманом увели вы у меня сына. Ты, Карл, живёшь с нами в соседях и моего Давида по плечу хлопал, когда на фронт провожал, а теперь убегать собираешься? Выходит, ты его, сироту, тоже обманул… Вот я к тебе и пришла.

Женщина замолчала, закрыв рот рукавом платья. Супруга Карла подошла к мужу и встала за его спиной, а гостья поднялась со стула и, чуть наклонившись над столом, спокойно изложила суть дела.

– Так усыновил бы ты моего мальчика. Возьми его с собой в свою Германию, когда сбегать-то будешь. Друзья отвернулись от него, а соседи на него уже сейчас волком смотрят. Что будет с нами дальше, когда вся ваша команда уберётся обратно в Германию? А? Угробят его злые люди… как изменника родины угробят. Мой муж был убит в первую мировую войну. Я сама детей растила, но они были детьми героя. Теперь и геройство мужа нам не поможет. Возьми моего Давида с собой, Карл, он воевал за твою родину. После войны в Германии будет много таких покалеченных, как он. Может быть, в Германии он ещё поднимется, мой мальчик.

Непрошеная слеза застыла в глазах вдовы, но женщина справилась с волнением и твёрдо сказала в заключение:

– Всё, что есть у меня, будет твоим. Я служить тебе буду, пока Господь не смилуется надо мной. Прости, что ненавидела я тебя и всех немцев… У тебя тоже сын растёт, мой младший стал его другом. Ты хороший человек, и жена твоя женщина верующая. Вот я пришла и прошу. Да не оставит вас Бог!

Затем гостья вновь села на стул. В комнате воцарилось молчание.

– Мы останемся здесь. Мы не уедем в Германию, госпожа Матильда! Правда? Карл, мы останемся жить в Бельгии?.. Ради нашего сына, – вопросительно заговорила жена Карла, осторожно положив свои руки на его покатые плечи.

Вчера Карл ничего не ответил жене, он удалился в спальню. Это было вчера, а сегодня он опять на службе и обязан приветливо принять гражданина, который нетерпеливо звонил в колокольчик.

Высокий мужчина счастливо улыбался чиновнику по другую сторону барьера, что чрезвычайно противоречило настроению самого Карла.

– Чем я могу вам помочь? – с сильным немецким акцентом спросил Карл посетителя.

– Господин, у меня родился сын. Вернее, у нас с женой родился сын. В роддом требуется принести акт о рождении моего мальчика, – проговорил Альфонс быстро и радостно.

Наступила пауза. Пауза тянулась и тянулась. Человек за бюро всё смотрел на стол, где лежал раскрытый толстый журнал регистрации гражданского состояния населения. Потом он медленно поднял глаза на Альфонса, как будто не понял, что от него хотят. В круглых очках Карла бликами отражалась радость посетителя, но за толстыми линзами в глазах чиновника стояла густая коричневая пустота.

– Вы сказали, что у вас родился сын? – проговорил Карл правильным голосом.

– Совершенно точно, у меня, вернее, у нас с женой, родился первенец!

По опыту службиста Карл сразу высчитал дату зачатия ребенка, возраст самого папаши и отметил его здоровый вид. В справке из роддома стояли имена и фамилии родителей, которые в роддомах обычно не скрывают. Рука Карла автоматически потянулась к журналу, где регистрировались имена дезертиров, сбежавших из лагерей трудовой армии Гитлера, но в этот момент каменное здание городской администрации потряс грохот танка, проезжавшего по мостовой, и в это мгновение верность Карла службе дала трещину.

Перед его глазами вдруг замелькали образы ладно скроенного Давида в немецкой гимнастёрке и его матери, постаревшей в одночасье, образ жизнерадостного сына, мечтавшего стать инженером, и страдальческое выражение на лице жены, молча провожавшей его сегодня на работу. Карл посмотрел в счастливые глаза Альфонса и вспомнил сам то счастье, которое испытывал, когда держал крошечное тельце своего первенца в ладонях, вспомнил он и непередаваемую отцовскую гордость, когда сын впервые назвал его папой. Как он был тогда счастлив!

Карл понял, что смертельно устал от воспоминаний, от размышлений, от ответственности за государственные бумажные дела и за жизнь своей семьи, данной ему Богом. Под грохот танка по мостовой к Карлу приходило облегчение. Все его сомнения остались позади, потому что он сделал выбор. Это было в его характере – принимать твёрдые решения.

Теперь Карл посмотрел на Альфонса с чуть заметной улыбкой. Этот человек стал ему гораздо ближе, чем строгие установки, по которым он должен был принимать соответствующие меры к гражданам, подозреваемым в дезертирстве. Карл опустил голову и стал своим каллиграфическим почерком выписывать акт о рождении ребёнка. Когда очередь дошла до имени младенца, он остановился, положил перо обратно в чернильницу и поднял свои очки на Альфонса.

– Я не могу это имя вписать! – сказал он по-немецки посетителю.

– Что вы не можете вписать? – спросил Альфонс, поперхнувшись от внезапного чувства тревоги.

– Это имя, уважаемый господин Альфонс Де Гроте! Это имя, «Ронни», звучит слишком по-английски, а у нас с англичанами война. Вы забыли? Давайте мы назовём вашего мальчика Рональдом или Романом, – миролюбиво стал предлагать Карл немецкие имена новоиспечённому отцу.

Человеку трудно изменить свое мышление в одночасье, даже тогда, когда перевернуть свою судьбу принято окончательно.

Опять наступила пауза. У Альфонса непроизвольно сжались кулаки, но радость от рождения сына была безгранична, что в этот час на земле не существовало силы, способной её победить. Альфонс быстро нашёл выход из этой неприятной ситуации, задевающей его отцовскую гордость.

– Я назову своего мальчика не Ронни, что звучит сильно по-английски, и не Рональдом, что звучит по-немецки. Я назову своего сына Ронан!

– Хорошо, – подумав, согласился с этим Карл, – я не знаю, к какой национальности это имя принадлежит, поэтому мы так и запишем: Ронан Мария Альфонс Де Гроте.

Глава 2

Счастливый Альфонс после официальной процедуры регистрации рождения первенца поспешил в отцовский дом, чтобы разделить со своими родителями и родителями жены Валентины радость появления на свет продолжателя рода Де Гроте. Счастье переполняло его сердце и обостряло память, словно небесный свет пролился на его прошлую жизнь, осталось только оглянуться назад. По мере того, как Альфонс приближался к родному порогу, шагая знакомыми улицами, воспоминания молодости становились более ясными, они приходили в его сознание, как гости из прошлого, которым было очень интересно узнать, как обстоят дела в настоящем.

Альфонс и его жена Валентина с самого рождения жили по соседству в портовом городе Антверпене, который был выстроен на берегу судоходной реки Шельды, несущей свои воды в Северное море. В этом городе творил великий Рубенс и учился рисованию Питер Брейгель-старший, всемирно известный художник, написавший для потомков картину «Вавилонская башня». Что именно хотел показать людям Питер Брейгель в своей картине, не нужно и разгадывать, ибо каждый человек видит в его картине то, что сам хочет увидеть. Если от настоящей Вавилонской башни, построенной людьми в древние времена, не осталось и камня на камне, то картина Питера Брейгеля-старшего по-прежнему бережно хранится в музее Вены, но в Антверпене по этому поводу никто не обижался, потому что у Антверпена есть и другие ценности. Этот город славился своими легендами.

По древней легенде, на берегах реки Шельды жил когда-то огромный великан Дрюон Антигон. Каждый корабль, проплывая мимо, должен был платить великану непомерную дань, а иначе он отрубал капитану руку, а его корабль топил. Всех держал в страхе грозный Антигон, которому и море было по колено. Никто не мог справиться с великаном, многие мореплаватели оставались без руки, а некоторые упрямцы – и без обеих.

Однажды мимо разбойника-великана на своей лодке проплывал один незнаменитый моряк, солдат Римской империи, Сильвиус Брабо, он переправлял бочки с вином в Рим.

Сильвиус Брабо был человеком маленького роста, но отличался смелостью и смекалкой, денег лишних он не имел, как и желания стать одноруким. Когда великан схватил его правой рукой за грудки и поднял на высоту своего роста, бывалый солдат, недолго думая, одним взмахом меча отрубил великану его правую руку, а сам упал на палубу и выбросил обрубок в воды реки Схелде, и довольный поплыл в Рим, а что случилось с Антигоном дальше, легенда не говорит. Наверное, он умер от кровотечения, так как никто не захотел оказать раненому великану первую медицинскую помощь. С тех пор этот портовый город стал в народе зваться Антверпен, что означало «отброшенная рука».

Легенда легендой, а жизнь течёт, не зная остановок, как река, несущая воды к морю.

Если рождение ещё одного гражданина Королевства Бельгии для Антверпена прошло без торжеств и фейерверков, то на его окраине в честь младенца был устроен праздник двора.

Особенно радовались первому внуку его бабушка Мария и два деда, которых звали одним именем Франц, как-никак, а новорожденный Ронан Мария Альфонс Де Гроте был продолжателем двух известных родов.

Богатый прадед Альфонса по фамилии Трох, владевший пекарнями и ветряными мельницами на севере Франции, взял в жёны дочь знатного аристократа Ротшильда. Этот брак был хорош со всех сторон, этот брачный союз богатства и знатности должен был обеспечить молодым супругам счастливую жизнь, но молодожёны провели вместе только первую брачную ночь и постарались её поскорее забыть. Любовью этот брак был обделён.

Родившейся у молодых супругов девочке очень недоставало заботливой любви мамы и папы, наверное, поэтому первая ласка младшего помощника пекаря, работающего в пекарне, принадлежащей фамилии Трох, быстро вскружила ей голову. Постепенно случайные встречи молодых влюблённых становились всё жарче и жарче. Для богатой наследницы не было ничего прелестнее этих тайных свиданий. Она готова была следовать за возлюбленным хоть на плаху, зато юноша не собирался никуда сбегать от судьбы, которая давала ему счастливый шанс породниться со знатью. Тайный роман богатой наследницы и безродного помощника пекаря закончился просто и печально: когда от этой порочной связи родился хорошенький мальчик, от которого отказалась богатая фамилия Трохов, как и знатный род Ротшильдов, беднягу – отца ребенка выгнали с работы без всякого вознаграждения.

Молодую маму с незаконнорожденным ребёнком и несмываемым позором отправили в глухую провинцию Голландии, которая в 1830 году стала фламандской провинцией Бельгии. Приют несчастным дала сестра Ротшильда, которая овдовела в молодые годы и детей не имела.

Вдова была рада приходу в её одинокую жизнь юной племянницы с крошечным младенцем. До этого она одиноко коротала дни в шикарном особняке, где угасало её женское очарование, но Бог, видимо, призрел забытую родственниками вдову, и вскоре её дом наполнился весёлыми хлопотами и детскими голосами.

Под опекой тёти молодая женщина расцвела, стала выезжать в свет, ездить на гулянья и балы, а её сынишка рос счастливым ребёнком, но при крещении в местной церкви он не получил отцовскую фамилию (в церковной книге, где должно было находиться имя отца, стоял прочерк), и имя ему дала гостеприимная вдова, назвав мальчика Францем.

Случилось так, что на рождественском базаре маленький Франц, изрядный шалунишка, вырвался из-под опеки мамы и побежал куда глаза глядели. Малыш, не знавший крепкого отцовского слова и силы отцовской ладони, весело бежал через толпу гулявших по площади людей, чтобы ещё раз посмотреть, как взрослые мужчины стреляют по цветным надувным шарикам, а потом малыш стал бегать по всему базару, от одного прилавка к другому. Покупателям на таких гуляниях предлагались сладости, рождественские свечи и различные поделки. Играла музыка, кружилась карусель, и Франц как заводной носился между взрослым народом, пока на бегу не врезался в чьи-то ноги. Обладателем этих ног был высокий мужчина, который показался мальчику настоящим великаном.

«Великан» слыл в округе уважаемым человеком, хотя и был молод годами. Все знали его как господин Де Гроте, который был богат и имел своё собственное дело по изготовлению деревянных бочек. Бравый великан взял мальчика на руки и посадил его к себе на плечо, на котором могли усесться ещё два таких же мальчика, как Франц, а у самого Франца с сердцем произошла странная вещь: оно затрепетало в груди от детского восторга, сидеть на плече великана было просто великолепно!

– Где твоя мама? – ласково спросил Де Гроте.

– Она… она… потерялась, – ответил мальчик, изменяя голос на более низкий диапазон.

Пока мужчина обдумывал, что ему делать с потерявшимся ребёнком, к нему уже бежала мама Франца. Любовь к сыну и радость, что он нашёлся, делали её очаровательной, и, прижимая своего малыша к груди, она с такой благодарностью посмотрела в глаза «великана», что если бы человеческое сердце умело от счастья таять, то оно бы растаяло без остатка в груди молодого Де Гроте.

Через месяц в особняке у мадам Ротшильд был дан обед в честь молодожёнов, и малыш Франц стал законным представителем рода Де Гроте.

Прошло время, Франц вырос и женился на милой девушке Марии, отец которой проектировал первый локомотив, а через год после свадьбы у них родился сын, его назвали Альфонсом.

Двор, где проходило детство Альфонса и его жены Валентины, объединял пять домов, стоявших стена к стене, их фасады выходили на узкую мостовую, которая не прогревалась даже в самый солнечный день, зато во внутреннем дворе солнца было предостаточно, там проходили спокойные будни рабочих семей.

Соседи жили как одна большая дружная семья: праздники и беды делили пополам. Отцы семейств с самого утра уходили на работу. В те годы Королевство Бельгия переживало разгул экономического кризиса и работой мужчины дорожили, а их жёны целый день занимались домашними делами: убирали, готовили, стирали, шили одежду, вязали кружева. Бельё кипятилось в бачках, на печах томился суп из овощей, которые привозил возница из соседней деревни. Когда в кастрюлю с супом попадала свиная косточка, то от запаха мясного бульона поднималось настроение у всего двора.

В те времена завидовать было не принято, потому что всем жилось нелегко. Их родина ещё не оправилась от одной войны, а уже назревала вторая. В магазинах скудели запасы продовольствия, пустовали церкви, и люди пытались выжить, надеясь только на свои силы, на свой опыт и умение вывернуться сухим из водоворота проблем.

Отец Альфонса, Франц Де Гроте, имел крепкий заработок благодаря доставшемуся ему по наследству небольшому предприятию по изготовлению деревянных бочек. Он был человеком очень покладистым, немногословным, отличался крепко сбитой фигурой и статью, а лицом походил на героя-любовника из первых чёрно-белых фильмов синематографа. Франц с удовольствием курил трубку и смеялся над хорошей шуткой. В работе и выносливости ему не было равных, а дома мужчина любил хорошо покушать и очень ценил свой душевный покой.

– Ох уж эти мужчины! Хоть горшок разбей о его голову, не рассердится. Всё ему хорошо! – даже жаловалась на него жена Мария, когда по вечерам хозяйки сидели на скамейке под кустом сирени в ожидании мужей с работы.

Они приглядывали за детьми, которые играли в песочнице, и от нечего делать обсуждали новости двора.

Маленький Альфонс был уверен, что эти беседы женщин и яйца выеденного не стоят, но его будущая жена, хорошенькая девочка Валентина, дочь коротышки Франца, городского извозчика, и его жены Анны-Марии всегда слушала эти разговоры с большим вниманием.

О чём говорили соседки, сидя на скамейке у стола, сколоченного их мужьями? Да так, ни о чём. Иногда одной реплики хватало, чтобы завязалась между ними интересная беседа.

– Мой сынок, Альфонс, растёт весь в отца: слова поперёк не скажет. Будет жена из него верёвки вить, как пить дать будет, – продолжала жаловаться Мария, думая о своём.

Отложив вязание, в разговор вступила Анна-Мария, приболевшая мама Валентины.

– Счастливая ты, Мария, твой Франц у тебя добрый, он и пошутить умеет. А мой Франц, как приедет с извоза, нальёт себе кружку пива и сидит целый вечер, цедит из кружки пиво, как глухой и немой. Слово от него не дождёшься, а если и дождёшься, то пожалеешь. Одна радость у нас в доме – дочь! Готовит Валентина с охотой и порядок в доме любит. Доченька у меня весёлая девочка, только книжки читать не любит.

Сказав это, Анна-Мария сконфузилась и замолчала.

Обычно Анна-Мария на таких посиделках больше молчала, чем говорила, а тут на неё что-то нашло, и, почувствовав себя неловко, она покраснела.

Как было ей рассказать соседям то, что лежало у неё на сердце? Разве кто-то поймёт её страдания, когда всем так нелегко живётся. Женщина чувствовала, как её сердце тихо высыхало от убогости и скудности той замужней жизни, которой наградила её сиротская доля. Молодой женщине хотелось романтики и приключений, а она слабела день ото дня. Конечно, Анна-Мария прекрасно понимала неуместность таких ветреных мечтаний, одолевавших её по ночам.

Какие могут быть приключения, если в семье денег хватало только на то, чтобы не пойти по миру с протянутой рукой, но Анна-Мария ничего не могла с собой поделать, она тайно от мужа предавалась мечтаниям.

В мечтах она плыла на фрегате под белыми парусами от края земли и до края, над её головой блистали незнакомые яркие звёзды. Грезилось Анне-Марии, что рядом с ней стоит не её муж, неказистый и косноязычный, а другой мужчина, сильный и надёжный, как «морской волк», готовый поднять шпагу за её честь. Женщине представлялось бушующее море, как дикие волны кидаются на палубу фрегата, а на капитанском мостике стоит она, в крепких объятиях любимого мужчины, который читает ей стихи под рёв морских пучин, а потом, к рассвету, шторм сменился бы ласковым бризом, а она бы любила и была любимой тем рыцарем, которому была бы верна до гроба. Такие романтичные мечты помогали Анне-Марии жить в реальной жизни.

Валентине не было и пяти лет, когда заболела её мама. Анна-Мария страдала от сильных головных болей, от бессонницы, но больше всего её мучила непреодолимая неприязнь к простодушному мужу.

Соседки и сами видели, как тосковала эта жена извозчика, и их беспокоили растущая бледность её лица и тёмные круги под глазами.

Когда Анна-Мария перестала выходить во двор на посиделки, то женщины сильно встревожились, и первой высказалась по этому поводу самая уважаемая соседка, мадам Де Баккер, мать троих сыновей.

– Книжки читает наша Анна-Мария, от книжек голова у неё и помутилась. Книжки книжками, а домашнюю работу кто будет делать? Гномики из леса? …Бедный Франц, намучился он с ней, к ней ведь ни с какой стороны не подъехать, гордые они! Ручки-то к труду не приучены, только книжки привыкли держать. От книжек одна беда, от них тоска приходит к человеку, что в голову бьёт. Хорошо, что дочка хозяюшкой растёт, а наша Анна-Мария и Валентине со своими книжками покоя не даёт.

Надо сказать, что муж мадам Де Баккер имел мотоцикл, и эта двухколёсная собственность придавала ещё больший вес её словам.

Разговор зашёл в тупик, говорить было не о чем.

– Кровь знати! – неожиданно сказала старушка, маленький домик который окнами выходил на другую улицу. Она загадочно обвела взглядом соседок и пробурчала себе что-то под нос.

Эта достопочтенная старушка выходила во двор только солнечными днями и теперь сидела в отдельном плетёном кресле, купаясь в лучах закатного солнца. На её голове был повязан белый чепец с кружевами, от которого морщинки на её лице выглядели более нежными. На её белом кружевном фартуке, надетом поверх тёмного добротного платья, была выбита красная роза. Цветок мог бы быть насмешкой над преклонными годами Марсель, если бы не её утончённая манера поведения, умелое ведение разговора и личная самодостаточность.

Обычно старушка не участвовала в разговорах соседок, но молодые женщины ей угождали тем, что предлагали чашечку с чёрным кофе, и довольная Марсель рассказывала им истории из своей жизни или из жизни знати.

– Бедная Анна-Мария, как же ей не посчастливилось в жизни. Не для неё светили звёзды в небе, и не в её честь всходило солнце над горизонтом. Мои дорогие соседушки, неслучайно милая Анна-Мария готовится отдать Богу душу в такие молодые годы. Судьба сыграла с ней злую шутку. Эта женщина была рождена не для того, чтобы прозябать в нашем райском дворике бедного городского квартала. Это для неё должны были даваться балы во дворцах, и в её честь должна была устраиваться охота на оленей. Анне-Марии было положено звёздами сидеть в партере знаменитых салонов и слушать музыку Вивальди, а её домом должен был быть чудесный замок с видом на голубой залив, в котором прислуживали бы ей служанки и слуги, но судьба мстит людям за браки по любви. Я говорю, мои дорогие соседушки, со знанием дела. Я долгие годы, как вы знаете, жила при баронессе Ван Брехт в гувернантках, пока мой Рауль служил в армии, – тут старушка отпила глоток пахучего кофе, в её глазах загорелся таинственный огонёк, и она продолжила: – Горячая любовь итальянского принца медленно остывает в струях холодно-голубой крови голландской баронессы. Да, жаль это несчастное дитя, которое родилось в таком браке…

Сказав эти таинственные слова, старушка допила кофе и аккуратно поставила чашечку на поднос, приготовившись подремать в уюте кресла. Ожидавшие продолжения рассказа соседки всполошились, Мария спешно подлила в чашечку Марсель ещё кофейку и подсластила его сахаром. Старушка приободрилась, уселась удобнее в своём кресле и, отпив горячего напитка, изящно сложила руки у груди, чтобы поведать соседкам историю любви родителей Анны-Марии уже в который раз.

Любая история настоящей любви имеет силу завораживать сердца слушателей, особенно если героями этой истории являются знакомые им люди.

 
                                          * * *
 

Когда-то давным-давно дочь знатного барона из Голландии полюбила итальянского юношу, который не был наследным принцем, но оставался принцем по рождению. Эта любовь случилась, как и все истории любви, по божьему провидению.

За своё недопустимо вольное поведение сын одной королевской семьи, по распоряжению короля, был отправлен на перевоспитание в Голландию. Однако в Амстердаме молодой человек не учился уму-разуму, а с азартом молодости кутил, играл в карты и влюблял в себя местных красоток.

Каждому юноше кажется, что весь мир его боготворит, пока однажды он не встретит свою богиню и не преклонит перед ней колено.

Она шла по мосту, и перед её совершенством блекли солнечные лучи, они золотом вплетались в её волосы, свободно падающие на голубой шёлк платья. Лёгкой походкой богини шла она навстречу принцу, но, поравнявшись с ним, лишь слегка кивнула головкой и прошла мимо. Её мимолётная улыбка ослепила молодого человека, и любовь с первого взгляда поразила его сердце.