Заклание

ГЛАВА 16,

не только связывающая между собой предыдущие главы, но и раскрывающая Главную Тайну

Итак, к двум часам двадцати минутам восемнадцатого августа в немыслимых и невероятных событиях, вольно или невольно, приняли участие:

Я – непреднамеренно, но по устоявшейся идиотской традиции добровольно вляпавшийся не пойми во что.

Леха, он же призрак Лехи – эдакий «подставщик» и втравливатель меня в каждый эпизод произошедших приключений.

Мужик из метро – некий Мастер, ставший жертвой… чего? Вопрос не просто нуждался, он буквально требовал отыскать на него ответ, причем как можно быстрее.

Капитан Петров, или капитан големов (мне так больше нравится) – совсем не простой полицейский и очень неплохой притворщик.

И наконец, моя обожаемая Анечка – несчастная жертва недальновидности, беспечности и других качеств своего мужа – то бишь меня.

Когда я вышел из здания полиции и направился пешком домой (благо недалеко), то, прокручивая в голове этот «расстрельный список», изо всех сил заставлял себя думать о безвинно пострадавшей стороне – об Анютке. Я не только напоминал себе, что именно по моей вине она коротает ночь в одиночестве, в холодной постели, но и убеждал себя продумать достойное объяснение своего нового «увлекательного», да еще столь позднего приключения. Но как же мне было тяжело: я никак не мог справиться с памятью, что неудержимой и своенравной волной затягивала меня в свою глубину. И в какой-то момент, я даже не заметил, как поддавшись ей, точно по волшебству, я вдруг опять оказался под сенью каштанов. Я увидел почти исчезнувшие солнечные лучи (они слились в один затухающий вечерний свет), себя, стоящим на коленях перед трупом Мастера и услышал парализующий меня чудовищный крик.

Кошмарный вопль звучал по нарастающей и нес в своей основе что-то такое, от чего мое самообладание съежилось и попыталось забиться в глубь души. Достигнув апогея, крик обрывался и через мгновение возникал снова.

Преодолевая охватившую меня скованность, я поднялся на ноги и повернулся в сторону, откуда слышался вопль. На мгновение возникла тишина, затем крик повторился опять, и из зарослей кустов, метрах в ста от меня, выскочил… человек?

Человек! В светлом балахоне с капюшоном, скрывающем голову, он рывками бежал вперед и молотил руками воздух, точно отмахивался от преследующей его орды ос.

Лишь только я убедился в человеческой природе кошмарного вопля, как почти предавшее меня самообладание поспешило вернуться. За долю секунды я не только решил, что под балахоном скрывается мужчина (возможно, тембр голоса тому поспособствовал), но и успел удивиться – чего же он так орет?

Меж тем события разворачивались с невероятной быстротой. Балахонщик метался по краю огромной лужайки, отделяющей каштаны со скамейкой от лесистой части парка, и, судя по хаотичным, рваным и непонятным движениям, пребывал в совершенно неадекватном состоянии. Иногда он забегал за деревья, потом опять возвращался на простор лужайки и, не прекращая орать, махал руками.

Аккуратно, стараясь не наступать на залитую кровью траву, я вышел за пределы кровавого круга и, подгоняемый обострившимся любопытством, осторожно двинулся навстречу вопящему субъекту. Между нами оставалось, наверное, метров пятьдесят, когда человек описал по лужайке дугу и в очередной раз устремился к посадкам.

Случайно или нет, но перед ним оказалось самое здоровенное древо, и человек со всего маху, едва ли не ускорившись перед этим, врезался в него. Послышался глухой звук удара, тело в балахоне словно спружинило от ствола, отлетело в сторону и упало на землю. Поляну и окрестности тут же накрыло почти вещественной тишиной.

Когда жуткие вопли оборвались, я побежал к лежащему на земле, но, сделав с десяток шагов, ошарашено замер на месте. То, что я увидел, вряд ли бы могло уложиться в голове нормального человека, но прекрасно вписывалось в сегодняшний вечер: крошечное грозовое облачко зависло аккурат над распростертым телом и атаковало его миниатюрными, но самыми что ни на есть всамделишными молниями. Затем я увидел небольшие клубы разноцветного дыма – грязно-зеленые, белесо-бурые, темно-фиолетовые, – ядовитыми испарениями поднимающиеся над светлым балахоном и растворяющиеся в воздухе в полуметре над ним.

Прошло какое-то время, прежде чем я (любопытство неудержимо толкало вперед) решился двинуться дальше, но, не сделав и пары шагов, опять остановился. Сначала я услышал негромкое, но очень злобное тявканье, а затем, продираясь сквозь кусты живой изгороди, на поляну выскочил йоркширский терьер – девочка, судя по большому розовому сбившемуся банту. Агрессивная собачонка подбежала к лежащему на траве человеку и остервенело вцепилась ему в руку.

Теперь меня подгоняло вперед не только любопытство, но и желание отогнать злобную животину. Я почти побежал, но рев и хрипение, послышавшиеся за моей спиной, заставили меня остановиться и обернуться.

Огромный, как бегемот, ротвейлер с выпученными, налитыми кровью глазами и пеной из пасти, подобно ожившей смерти, пронесся мимо меня, волоча по траве широкий и длинный поводок.

В тот момент я, кажется, потерялся: не в силах оторвать взгляд от жуткой собаки, словно лишенная мыслей сомнамбула, я поворачивался вслед за ней.

Открывшаяся мне картина достойна воссоздания в хорошем фильме ужасов: две собаки (к йоркширу успел присоединиться большой белый лабрадор), рвали бесчувственное тело несчастного. Девочка с розовым бантом по-прежнему драла руку, лабрадор же, кровожадно рыча, терзал выпроставшуюся из-под балахона ногу. Через секунду к ним присоединился ротвейлер. Хрипя и давясь воздухом, он подскочил к лежащему человеку и сомкнул на второй ноге свою кошмарную пасть.

В наступившем моменте безвременья все мысли меня покинули, и лишь одна – «По-че-му-Он-Мол-чит!» – отбойным молотком стучала в висках.

«По-че-му-Он-Мол-чит!» – И я опять побежал!

Очередной порыв помочь человеку закончился еще быстрее, чем предыдущие: что-то огромное налетело на меня со спины и, подобно фуре, врезавшейся в крошечную машинку, отшвырнуло в сторону.

Воткнувшись лицом в газон, я дышал пылью, жевал траву и извергал потоки самых скверных ругательств. Когда же, отплевываясь, задыхаясь и кашляя, мне удалось собрать себя и подняться на колени, трагедия, вершащаяся передо мной, походила на сцену из театра абсурда.

Я видел, как закутанное в светло-серую ткань беззвучное и безжизненное тело волокут по траве, трясут и раздирают на части три взбесившиеся собаки. Рядом с ними, размахивая руками и истерично выкрикивая «Фу, Карли, фу!», подпрыгивает блондинистая девица в розовых шортах и с розовым бантом в волосах. Пожилой седой мужчина в огромных очках тянет (абсолютно безрезультатно) лабрадора за поводок и что-то невнятно бормочет. Еще один огромный мужик (некое подобие капитана Петрова, только очень толстое) охаживает бока ротвейлера здоровенной ветвистой палкой. И как апогей бедлама – черная тучка, без устали разрождающаяся грозовыми разрядами все в того же несчастного.

Впрочем, назвав апогеем тучку, я несколько поторопился: кульминация наступила чуть позже. Послышался громкий, не менее яростный, чем рев ротвейлера, кошачий вопль – и взявшаяся неизвестно откуда пегая кошка кинулась в свалку. Она запрыгнула сверху на все того же лежащего на земле и, издавая душераздирающие вопли, принялась кромсать серую ткань балахона.

Появление кошки, похоже, кроме меня заметила лишь девица в розовом: она запрыгала еще чаще и так громко заверещала, что заглушила собой все остальные вопли. Ни собаки, ни оба мужчины на кошку даже не посмотрели: они занимались своими делами – животные пытались разорвать человека, а люди – оттащить их прочь.

Я уже стоял на ногах, когда воздух вдруг наполнился светом, словно солнечные лучи вновь обрели мощь, затем сгустился, и недалеко от тела, между всей этой вакханалией и мной, возникло что-то колышущееся.

Через несколько мгновений возникшее нечто преобразовалось в полупрозрачную женщину, одетую в точно сотканные из дымки одежды. Ее длинные развевающиеся белые волосы парили, а сама женщина плыла невысоко над землей, подобно призраку из мультфильма. И все же видение оказалась реальным, потому что именно женщина положила конец происходящим бесчинствам.

Собаки, кошка, люди как подкошенные рухнули на землю, едва призрачная незнакомка возникла рядом с ними, и только невозможная туча по-прежнему вонзала, не знаю, в живого ли еще человека злобные молнии.

И вдруг я осознал, что медленно и неотвратимо приближаюсь к призраку, шажок за шажком, все ближе и ближе.

Дальнейшее спрессовалось в мгновения.

Женщина поворачивается ко мне, поднимает руку и указывает ею на меня. Меж ее полупрозрачных пальцев возникает сияние…

Я продолжаю идти.

…глаза призрака наполняются удивлением; из сияния рождается сфера, словно состоящая из молний, и движется ко мне…

Я продолжаю идти.

…сфера меркнет и шагов за пять до меня исчезает…

Я продолжаю идти.

…воздушная красота женщины трепещет, белые сверкающие шарики ее ожерелья мутнеют, а проглядываемые вначале сквозь женскую полупрозрачность деревья исчезают.

Я продолжаю…

Призрачная женщина вдруг обретает цвет, теряет воздушность и оказывается стоящей на газоне, ее одеяния уплотняются и обвисают.

Я слышу громкий всхлип: «А-а-х-х!» – женщина двумя прыжками отскакивает в сторону и исчезает, а вместе с ней пропадают человек в балахоне и злобная тучка, лишь высоко в небо взмывает искрящийся полупрозрачный шарф, словно память, оставшаяся от призрака. Но «память» длится недолго – шарф взрывается фейерверком бесчисленных искорок и они сверкающей пыльцой оседают на землю, обильно укрывая людей, собак, кошку.

Сказку разрушили звуки сирен.

Сквозь остолбенение я слышал подвывающие гудки и почему-то хотел кричать.

«Ты же сам их вызвал», – сказал голос внутри моей головы.

«Хо-но-та», – произнес уже другой голос.

Искрящаяся пыльца исчезла. Я заметил, как кошка вскочила на ноги и метнулась в сторону деревьев.

«Успеть… – произнес я, повторяя слова, звучащие в голове, – ты должен успеть…» Я ощущаю, как моя рука касается груди Мастера. «Рассекатель не позволит им…» – и кожаная обложка книги, странно теплая, под ладонью.

Видение прошедшего исчезло под ослепительную вспышку и громогласный рев автомобильного сигнала.

Я вдруг осознал, что стою на проезжей части. Невдалеке, истерично мигая дальним светом и так же истерично гудя, стоит небольшая машинка. Водителя я не вижу, но, судя по первой пришедшей мне мысли – «Что ж ты так среди ночи на клаксон давишь, дура», – думаю, что за рулем женщина.

Мне смешно, и вовсе не потому, что, подобно лунатику, я вышел на проезжую часть. Мне смешно, и я готов разрыдаться от счастья: именно в этот момент мое сознание утвердилось в существовании другой жизни кроме теперешней, будничной. И не будь рядом сигналящей мне женщины, я, наверное, стоял бы посреди дороги и плакал, как ребенок, у которого сбылась самая несбыточная мечта.

Отвесив гротескный поклон вопящей машине (актер из меня еще тот), я, улыбаясь, вышел на тротуар. А дальше (надеюсь, моя жена никогда не узнает об этом), не в силах сдержать распирающий меня восторг, я заорал во все горло и со всей дурью:

– Магия форева!

ГЛАВА 17,

где узелки непонятностей наконец-то начинают распутываться

Насколько все-таки восприятие окружающего зависит от нашего внутреннего состояния. Бывает, что серая грусть, одолевающая нас, побуждает видеть серые будни даже в солнечном летнем дне. А иногда распирающие нас восторг и радость раскрашивают мазками счастья уныние поздней слякотной осени. В тот момент, когда эхо моего вопля – магия форева! – затихало между домами, мне казалось, что меня окружает сказка. А еще секунд через двадцать я уже бежал сквозь ту сказку по пустынной улице прямехонько к парку.

Уговаривать самого себя забрать спрятанную мной книгу Мастера (причем забрать именно сейчас, не дожидаясь запланированной утренней пробежки), долго мне не пришлось. «Разве не о чем-то подобном ты мечтал всю свою жизнь? – спросил я себя и тут же добавил: – Это наверняка крутейший артефакт: недаром Петров так жаждет наложить на него свои лапы». Фантазия тут же нарисовала гиганта Петрова, раздвигающего кусты живой изгороди и протягивающего огромные ручищи к лежащей между стволов кустарника присыпанной травой книге. И мог ли после такого я ждать до рассвета?

Только не подумайте, что в тот момент я забыл об Анютке: конечно же нет. Я подумал и о ней и… о том, что моя девочка все равно уже спит, а десять-пятнадцать минут моего отсутствия ничего не изменят. «Одна нога здесь, другая там», – сказал я себе и что было духу рванул в сторону парка.

Пока я бежал, ощущение почти осязательной сопричастности к окружающей меня сказке буквально витало в воздухе. Пересекая центральную аллею парка, я отметил, как по-новому в густом, маслянистом свете желтых фонарей выглядят выгнутые скамейки, клумбы меж ними и деревья, постепенно растворяющиеся в темноте. Когда же, добежав до живой изгороди, я обогнул ее, то буквально обомлел от вида, возникшего передо мной. То была гигантская, от земли до неба, «HDR фотография», мне бы хотелось сказать – сказки, но язык не поворачивается назвать увиденное столь добрым словом.

Скамейка, два ярко-белых фонаря по ее краям, шатер из неестественно зеленых листьев каштанов над нею и почти овеществленный черный круг на траве. Восторженность и эйфория, питающие меня еще секунду назад, сразу исчезли, и я остановился. Воспоминания о произошедшем вчера (уже вчера) воскресли в появившейся вдруг тревоге и едва слышном поскуливании внутри меня. Болезненно четкая, перенасыщенно темная – недобрая сказка поджидала меня впереди.

Я постоял, огляделся и, не заметив чего-либо необычного, точнее выбивающегося из окружения, не спеша направился к каштанам.

До скамейки оставалось шагов десять, когда из-за дерева, о которое прошлым днем расшибся незнакомец в балахоне, вышла огромная человекоподобная туша и походочкой моряка двинулась прямиком ко мне.

Слово «туша» я употребил преднамеренно и в совершенно оскорбительном ключе, потому что приближающийся человек в тот момент ассоциировался у меня лишь с карой небесной.

Остановившись почти у скамейки, я наблюдал, как туша, расплываясь в столь не характерной для нее улыбке, подходила все ближе и ближе. Когда же она замерла метрах в двух от меня и мы, подобно двум дуэлянтам, продолжали изучающе смотреть друг на друга, восторженность последних минут окончательно меня покинула, и я облачился в броню иронии.

– Не спится, капитан? – спросил я, ухмыляясь.

– И вам, Владимир, доброй ночи, – ответил невозможно довольный Петров. – Замечательная ночь для прогулки, – его губы кривились, а в глазах плясал лукавый огонек, – я почему-то так и подумал, что встречу вас здесь.

«Ого, Петров ехидничает! – подумал я. – Интересно, это его скрытая сущность вырывается под покровом ночи или общение со мной развращает?»

– Профессионализм, его у вас не отнять, – сказал я, не пытаясь скрывать насмешку.

– Что есть, то есть, – на полном серьезе согласился Петров, – книгу могли взять только вы. Далеко спрятать времени у вас не было, а значит, она где-то тут, рядом с нами, – и капитан медленно развел руками в стороны, точно пытаясь объять необъятное.

– Боже мой, вы гуру дедукции, капитан. Старина Холмс рядом с вами просто младенец.

– Ну, да, так и есть, – без тени сомнения подтвердил капитан и опустился на край лавочки. – Присаживайтесь, Владимир, поговорим.

Внутри меня, вопреки изображаемому спокойствию, царили сумбур и нервозность. Я думал о книге, лежащей в кустах почти за спиной Петрова, и ругал себя за столь неудачно выбранное место для тайника.

– Вы очень любезны, капитан Петров, – ответил я, занимая место с другой стороны скамьи, подальше от капитана.

«А может быть, подскочить к кустам, схватить книгу и дать деру? Догнать он меня не догонит, а потом не докажет, что она не моя».

К счастью, я не поддался столь абсурдной идее и вместо игры в догонялки с капитаном големов неожиданно для самого себя выпалил:

– Рассказывайте правду и лучше не врите!

Хорошая фраза у меня получилась, но интонация, с которой я ее произнес, вышла еще лучше. Я говорил как злой полицейский из боевика, точно мы с капитаном поменялись ролями.

В ответ на мои слова капитан Петров дружелюбно усмехнулся и неожиданно для меня сказал:

– Расскажу, расскажу. Разрешение я получил, да и без меня вы все узнали бы вскоре.

Повернувшись ко мне, капитан замолчал, а мое любопытство, до этого момента словно отсутствовавшее, не только вдруг появилось, но и взвыло от нетерпения. Если с любопытством я готов, так или иначе, мириться, то другое свое чувство, возникшее в ту же секунду, просто не переношу. О нем я, кажется, уже упоминал – сопереживание. Пока Петров молча сидел на скамейке, я вдруг ощутил непонятное сочувствие к огромному полицейскому. Но с чего? Да и какое мне вообще дело до душевных мук, мнимых или реальных, преследующего меня копа?

– Евстигней – звали человека, с которым вы столкнулись в метро и которого… – Петров замолчал, затем, после паузы, протянул руку и показал на хорошо заметный черный круг на траве, – …здесь убили.

– Евстигней? – удивился я.

Поборов бестолковую жалостливость и придавая голосу непонимание, даже толику идиотизма («включить блондинку», как называет этот прием моя жена), я добавил:

– Убили?

– Вы постоянно врете, Владимир, – произнес Петров, не меняя интонации и, кажется, не веря в мой идиотизм, – точнее, вы постоянно, причем преднамеренно, недоговариваете и скрываете факты, что вполне можно интерпретировать как ложь; но сейчас об этом не будем.

– Угу, выстраиваю препоны для следствия, по-сто-янно, – протянул я.

На мои слова капитан не ответил, он их будто не слышал.

– Да, его именно убили, – у меня вновь возникло ощущение внутри-петровского укола боли. – И я знаю, каким способом, но сейчас мы и об этом говорить не будем.

Не отводя взгляда от капитана, я лишь кивал головой, в то время как мое любопытство достигло невероятных размеров.

– У Евстигнея при себе была книга, которую вы, Владимир, спрятали…

Я хотел возразить, но Петров опередил меня:

– Подождите, я договорю, пока вы не успели мне откровенно наврать, – произнес он с интонацией воспитательницы детского сада. —Дело в том, что, в силу ряда особенностей этой книги и вашей личной особенности, Владимир, никто, кроме вас, не мог бы не то что спрятать ее, но даже просто взять в руки.

– О-чу-меть, – усмехнулся я. – А вы не допускаете, капитан, что при этом вашем Евстигнее той самой чудо-книги могло и не быть?

– В силу все той же особенности книги и особенности самого Евстигнея, – медленно и – как, наверное, ему казалось – очень доходчиво выговаривал Петров, – книга всегда находилась при нем и другого случиться просто не могло.

Капитан замолчал, а я не ответил: просто не мог, в этот момент мой внутриголовной кавардак разросся до критической массы.

Кое-как собравшись с мыслями, после продолжительного молчания, я все же сказал:

– Интересно вы рассказываете, капитан: там особенность, сям особенность. Оказывается, даже у меня есть некая особенность, о которой я не подозреваю все тридцать два года, что живу на свете. Может быть, не сочтете за труд и поведаете, что же это за особенности такие, как никак вы обещали все рассказать.

По окончании моих слов губы капитана дрогнули и словно через силу стали растягиваться в улыбку. Я же смотрел на его широкое лицо и ощущал непонятную вибрацию нервов.

– С одной стороны, все может показаться сложным, – неспешно сказал капитан, – Хотя…

«Па-аф!» – в ночной тишине раздался всплеск сжатого воздуха и в стороне, за деревьями, возникло неяркое свечение.

Подобие улыбки тут же соскользнуло с лица капитана, а в его глазах отдалась краснота. В тот момент как Петров поднимался на ноги, его ладони сжались в кулаки и стали походить на две огромные кувалды. Через секунду рядом со мной стоял человек, напоминающий самого что ни на есть настоящего каменного Голема.

В следующее мгновение случилось все сразу: из-за деревьев вышла девушка, «каменный Голем» сделал несколько шагов в сторону, точно закрывая меня от незнакомки, и я услышал пение птицы.

ГЛАВА 18,

подтверждающая, что красота – страшная сила

Одна из известных поговорок утверждает, что красота – страшная сила. Никогда бы не подумал воспринимать эти слова буквально, но той ночью под вдруг возникшие переливы голоса одинокой птицы я смог убедиться в недюжинной и действительно страшной силе, могущей обитать в красоте.

«Это не соловей!» – сказал я самому себе и тут же забыл о птице и о ее руладах: величественно, с ленцой к обомлевшему мне и напряженному капитану Петрову подходила умопомрачительная незнакомка. Ее длинное вечернее платье, настолько роскошное, насколько и неуместное для ночной прогулки по парку, казалось ярко-красным даже в полутьме. И этот шедевр, наверняка ручной работы, облегал, я бы сказал – идеальную фигуру. Открытые белые плечи, немалых размеров грудь, в бесстыдном декольте, длинная шея, огромные искрящиеся сережки и сверкающее колье источали агрессивную чувственность. Но… да простят меня мужики, не от вида всего этого великолепия я обалдел, тем более что разглядеть в подробностях очарование незнакомки смог лишь гораздо позже. С самой первой секунды, что я увидел идущую к нам девушку, меня сразило… свечение, движущееся вместе с ней. Вокруг красавицы существовало нечто похожее на эллипсоид или кокон – призрачный, не яркий, но отчетливо видимый. Этот кокон мерцал, и по его поверхности иногда пробегали всполохи, срывающиеся протуберанцами в ночь.

Можно ли утратить ощущение реальности больше, чем я в тот момент, когда созерцал супермодель, окруженную… «Энергетический барьер? Как в кино?» – крутилось в голове.

Можно!

Восхитительница остановилась шагах в пятнадцати от нас, ее ярко-алые губы изобразили улыбку (скорее хищную, чем обворожительную), и тут я заметил движение вокруг ее головы. Прошло время, прежде чем я осознал, что двигались волосы девушки. Черные, длинные, собранные в многочисленные пряди, они, извиваясь, ползали по ее плечам, поднимались в воздух и, покачиваясь, замирали, «уставившись» на нас с капитаном, точь-в-точь змеи на голове медузы Горгоны.

Трудно сказать, сколько времени я бы мог находиться в состоянии прогрессирующего идиотизма (тупо хлопая глазами), но в этот момент брюнетка позволила себе вступить в переговоры, и это уничтожило магию красоты.

– Отойди от него нахер, ущерб. Этот хер пойдет со мной! – громко, надменно и очень картинно прокричала она.

О сила слова. О речь, достойная незабвенной Эллочки Людоедочки – то была последняя капля, нарушившая метастабильность моего удивления. Оно рухнуло вниз, увлекая за собой остатки ошеломления, восхищения, – и я расхохотался.

Я гоготал до слез, до икоты, до того момента, как слово «Сука», произнесенное капитаном Петровым, заставило меня посмотреть на него. Голем сейчас не выглядел как обычно бесстрастным: его лицо самую малость, но изменилось, и я читал на нем досаду.

– Ты сам напросился, тупой урод! – вскричала явно не дружелюбно настроенная красавица.

Волосы девушки разом отпрянули назад и тут же озлобленно ринулись в нашу сторону. На груди, в декольте, со звуком выстрелившей газовой горелки полыхнуло всамделишное пламя и тут же переметнулось на окружающий брюнетку кокон. Оболочка, едва мерцающая до сих пор, полыхнула живым огнем, и я почувствовал, как меня обдало жаром, несмотря на десять-двенадцать метров, отделяющие нас от девицы. С шипением и посвистом трава вокруг девушки стала дымиться, вспыхивать и обугливаться. Красавица взметнула руку, и из ее ладони в нашу с Петровым сторону вылетело что-то, напоминающее сгусток плазмы или ошметок вулканической лавы, глубоко оранжевый внутри и объятый клокочущим пламенем снаружи.

Дальнейшее произошло молниеносно: я, как распоследний идиот, лишь сумел открыть рот, Петров сдвинулся в мою сторону, явно желая закрыть меня от летящей штуки, и, прежде чем живая скала перекрыла мне обзор, я увидел, как оранжево-огненное нечто исчезает.

– Ва-у! – удивленный выдох Петрова утонул в немыслимом мато-извержении взбесившейся девицы.

Я вышел из-за спины капитана и увидел, как с рук красотки, только что выдавшей уникальный поток ругательств, один за другим срываются многочисленные ошметки расплавленной магмы и несутся в нас. В этот раз капитан Петров даже не попытался меня прикрыть. Он поглядывал то на меня, то на девицу и был похож на юного натуралиста, наблюдающего за удивительным природным явлением.

Огненные нечто в нас не попали: они, как и в первый раз, растаяли на подлете.

Вот тут-то ярость девицы и сдулась. Выражаясь ее языком, красавица охерела от такого, кажется, не ожидаемого ею финала. Хлопая глазами, девица тяжело дышала и выглядела очень растерянной. Впрочем, нужно отдать ей должное, растерянность быстро прошла и злодейка решила выкинуть еще один фокус.

На ее груди опять полыхнуло. Огненный кокон стал толще, превращаясь в оболочку бушующего языкастого пламени, почти скрывающего в себе истеричную огненную приму. Вокруг горела не только трава – кажется, сама земля полыхала. Жар, обрушившийся на меня, казался уже нестерпимым. Над нами послышался треск и звук, напоминающий болезненное, хриплое дыхание. Я поднял голову и посмотрел в небо.

Как описать свои чувства – не знаю. Глядя в черное небо, разрываемое похожими на молнии, только огненными всполохами, я испытывал восторг, восхищение, удовлетворение…

Небо хрипело, чем дальше, тем громче и яростнее.

Моя голова кружилась.

– Тебя ресценут, тупая дура, – сквозь головокружение и восторг, как будто из другого измерения, услышал я негромкий, но четкий голос Петрова.

– Вот, вот, и будут правы, – сказал другой голос, от звука которого я вмиг «возвратился на землю».

Закашлявшись, точно подавившись тем бесконечным восторгом, я вдруг ощутил холод и как мои мышцы сводит от напряжения.

Светозвуковые эффекты над нашими головами исчезли. Огненная оболочка вокруг девицы сдулась до первоначального мерцающего контура, а огонь на ее груди затух и будто ушел в колье.

– Не дури, Огна, – произносит все тот же голос.

И по мере того, как воздух рядом с девушкой, теряя прозрачность, приобретал образ Лехи, лицо красавицы наполнялось пренебрежением.

– Тут бессильны не только твое мастерство, твоя ярость и вся твоя запредельная дурь, – проговорил Леха, – но и сам Риардис не смог бы сейчас обрушить поток метеоров на это самое место.

Брюнетка фыркнула и окинула надменным взглядом каждого из нас троих. Озлобленные пряди ее волос отстранились, словно в порыве отвращения, сама же она не сказала ни слова.

Я посмотрел на Петрова. Тот, как обычно, совершенно спокойно наблюдал за происходящим.

Леха, так и не удостоившись внимания девушки, лишь махнул рукой и направился к нам с капитаном.

– Здравствуйте, – проговорил он и как ни в чем не бывало протянул мне руку.