Но при всё при этом рядом был Густав. Такой мужественный, спокойный, уверенный. Соня столько убеждала себя в том, что стоит только ей найти своего принца, и ни капли алкоголя в рот ей больше не упадет – он же просто будет не нужен, когда будет тот, кто всецело заместит его. Кто будет полноценно присутствовать в её жизни, и даже не даст повода притронуться к бутылке. И вот этот момент наконец настал.

«Прости, я совсем не знаю, что со мной», – сказала девушка и чуть протянула руку к его груди, слегка коснувшись рубашки. Она чуть подалась к нему, так надеявшись, что он хоть слегка, но обнимет её, ведь тогда ей станет легче, намного легче; она забудет и про Джим Бим в машине, и про кафе, находящееся рядом, а только будет наслаждаться его теплом, таким нежным и спокойным, именно таким, какого ей не хватало.

И он обнял её. Очень легко. И руки его оказались нежными, и дышаться тут же стало легче. И ей даже не до конца верилось, что из такой ситуации, оказалось, можно получить такую выгоду, как бы это ни было тяжело.

Но нет. Выпить ей всё равно хотелось. Тепло мужчины спасло лишь на пару мгновений, и всё пошло на очередной круг. Руки по-прежнему тряслись сами по себе, словно бестолковые листочки одинокой берёзы на ветру, а тягучий туман в голове лишь добавлял всё новые и новые комбинации маршрута до бутылки. Эта дурацкая манера мозга запускать внутри себя какой-то процесс, который, казалось бы, уже отработан. Только вот не для самого мозга – он повторно запускает его и пытается найти что-то новое, хоть что-то, что может отличить прошлый такой заход мысли. А потом снова и снова. И с каждый разом начинает казаться, что какое-то решение нашлось, какой-то выход есть, и сейчас рассуждения, наконец, закончатся. Но они продолжаются, и всё с новой и новой силой. И находя с каждым разом какие-то несущественные крупицы, становящиеся на раз-два громадными валунами в сознании, из-за которых становится уже невозможно хоть как-то соображать. И происходит это до того момента, пока сам человек окончательно не выбьется из сил, признавшись самому себе в неспособности управлять своим собственным мышлением.

«Так! Стоп! – подумала про себя Соня. – Всё же есть два варианта. Первый рассказать обо всём Густаву. Он поймёт меня, войдёт в положение и вовсе не откажет, если я выпью при нём бокальчик другой в спокойной атмосфере. Надо лишь сказать, что-то вразумительное, и как бы невзначай подвести к выпивке. Или второй вариант: сказать Густаву, что мне надо кое-что в машине, позвонить водителю, и, как подъедет, выпить пару глотков Джим Бима, после чего просто продолжить гулять дальше…»

Ей не нравились оба варианта. Особенно второй. От неё очевидно будет разить алкоголем даже после пары глотков. Да и не спасут пара глотков. Уже сейчас это было понятно. Ей просто надо выпить. Уж сегодня-то точно надо выпить, а потом решать, что с этим делать дальше. Да и, собственно, что вообще в этом такого? Ну выпьет она. Как будто она такая одна. Это ж не какая-нибудь героиновая наркомания. Просто не надо налегать на крепкие напитки, а бутылочка Асти Мартини, наоборот даже прибавит шарма её натуре. Джентльмен это поймёт, и уж тем более это поймёт Густав. Тут же стало легче.

«Густав, давай зайдём куда-нибудь. Я как-то не оценила свои силы с такими шпильками», – сказала Соня и тут же вспомнила, сколько раз её подруги рассказывали ей об этой фишке с каблуками – что и ходить на них тяжело, и красота требует особого внимания, и любой мало-мальски способный на что-то мужчина немедленно это оценит и поведёт девушку в ресторан, и никаких разговоров-то и быть тут не может кроме того, что мужчина такой дурень, что не сообразил всё это сделать сам, а, следовательно, вины его нет предела, и очевидная победа над ним одержана. К концу этого мимолётного воспоминания своих меркантильных охотливых до денег подруг Соню снова замутило.

Конечно, Густав не только не отказался, но и с ходу предложил заведение, располагавшееся в паре минут езды. Конечно, на его Кадиллаке. Который был припаркован чуть ли ни за углом.

Со всеми мыслями о кафе, о том, что скоро уже можно будет расслабиться – никак по-другому Соня теперь не хотела это называть. Только расслабиться. И почувствовать себя хоть на сколько-то слабой, но защищённой рядом с таким мужчиной.

«Там в бардачке, – указал пальцем Густав, усевшись за руль. – есть влажные салфетки и кое-какие лекарства, если тебе нужно. Может, успокоительное, если это что-то нервное».

«Да, салфетки, может быть…» – ответила Соня и потянулась к бардачку. Внутри помимо всего перечисленного лежала 250-граммовая чекушка коньяка Стоун Лэнд №5: свет так и переливался лучиками по каштановому цвету жидкости внутри. С виду выглядело очень привлекательно, и такой коньяк она не пробовала. Но это уж слишком – не будет же она так с ходу прикладываться к бутылке, только завидев её. К тому же ехать-то близко. Нет. Это уже абсурд какой-то. Она ж не алкоголик, чтоб так бросаться на первый попавшийся пузырь, и вообще она хотела Асти Мартини и расслабиться.

«Это был подарок», – сказал Густав, не отрывая взгляд от дороги. В некоторых людях есть такая черта – подмечать остроконечные моменты, не глядя. Когда человек вроде и не наблюдает за чем-то, вроде и не совсем тут, а чуть что, так он видел такое, что не заметило бы большинство, смотри они во все глаза. При этом такая черта подавалась обычно хоть и мягко, но очень уверенно, что почти всегда приводило к определённой доле восхищения. «Одни знакомые армяне подарили, когда я подсказал им нечто полезное… Душевные люди, конечно, ничего не скажешь. Знают толк в психологии».

«А что ты подсказал? – спросила Соня, взяв салфетки и закрыв после этого бардачок.

«У них был магазин хозтоваров в торговом центре. Вроде проходное место, но немного в углу получалось, за эскалатором. То есть смысл проходимости никакой, когда глаза смотрят в другую сторону. Я лишь посоветовал им поставить лед-рекламу, чтоб хоть как-то к себе внимание привлекать».

«Что такое лед-реклама?»

«Это такие табло обычно с бегущей или мигающей строкой. Забавно ещё, что хозяин заведения, пока я рекомендовал ему это сделать, вообще ни слова не сказал – просто стоял и смотрел на меня, слушал. Видимо, для него это всё было каким-то открытием».

«И сильно помогло это, значит?»

«Видимо, раз подарил бутылку, когда я зашёл в следующий раз. Значит, помогло. Тем более, что глаза его были куда более радостными нежели раньше».

«Всё-то ты видишь, Густав… – вздохнула Соня и повернула к нему лицо. В её глазах сияла страсть и желание быть к нему ближе. Ближе к такому умному и внимательному мужчине.

А ближе они были к кафе с названием «Сумеречные боги». Густаву очень нравилось это заведение своей неординарной атмосферой. Название полностью себя оправдывало: в лёгкой темноте помещения были запечатлены панно с изображением египетских фараонов, множество сцен древних богов Египта при тщательном выделении Гора и Анубиса по отдельности и в борьбе друг с другом. При этом общий дух загадочности и таинственности того времени пронизывал практически всё: начиная с одежды официантов, украшений столика и меню, и заканчивая здоровенной статуей Сфинкса прямо посередине зала. Вишенкой на торте был туалет, представляющий собой некий намёк на лабиринты пирамид, приводящие в мужскую и дамскую комнаты.

К этому моменту в горле у Сони уже не то чтобы пересохло – ей казалось, что там скоро вырастет гора песка, особенно в купе с окружающим интерьером. «Густав, знаешь, такое настроение… Я бы выпила», – сказала девушка.

«Что ты предпочитаешь?»

«Мне бы бокальчик Асти Мартини. Ты не против?»

«Нет, что ты. Хороший вкус», – Густав не показывал ни удивления, ни волнения, ни заинтересованности чем-то. Словно она попросила апельсиновый сок. Стаканчик. Да и правда, что тут такого – это изысканный напиток достойных людей. Он лишь бодрит и веселит, и не более того. «Тут, кстати, есть классный салат из морепродуктов. Попробуешь?»

Соня была согласна. Уже, наверное, на всё. Лишь бы побыстрее ей принесли эту бутылку. И не важно, что он сразу сказал бутылку, а не просто бокал – это просто форма вежливости, взять бутылку элитного алкоголя на стол. Так и красивей, так и удобней, если захочется ещё. Ей даже уже было не особо важно то, как официантка смотрела на Густава, и как демонстративно не смотрела на неё. Зачем вообще такие девушки устраиваются работать официантами, если не готовы видеть, что пара может прийти на обед или ужин. И что в этой паре официантке понравится мужчина, и что ей надо будет переступать через себя, чтобы услуживать и его второй половине. Сколько вообще таких работ, куда люди устраиваются, не до конца понимая, с чем им придётся уживаться, и стоит ли это того. Эта темноволосая смуглая официантка с длинными ногами, «Клеопатра драная» как окрестила её Соня, видимо, думала, что Соня находится с Густавом ради его денег или положения или чего-то ещё такого. Как глупо. Ей нужен мужчина, а не деньги. И пусть не судит других по себе. Как это низко и бездарно. Может, потому она и работает в ресторане. Молодой студенткой она не выглядит, это точно. Небось приехала в столицу на заработки, а в придачу ещё и хочет мужа, такого как Густав. Потому и принимает всех, кто красивей её, за каких-нибудь шлюх. До чего же это низко. Впрочем, ладно. Какая разница, что она думает. Ещё таких кругом будет море. И ещё придётся присматривать за ними как следует, когда они с Густавом состарятся, и Соня не будет настолько красивой как сейчас. Красота не главное. Главное, что Густав будет рядом.

А Густав был рядом. И он всё больше и больше рассказывал о себе, и о том, как развивался. Хоть это и так трудно было запомнить. Шёл уже третий бокал шампанского, и Соне казалось, что из всего, что он рассказал, она запомнила лишь про любимые игры: покер и шахматы.

В первой из них главнейшим был обман и все его формы: обманывать других, что ты можешь, когда ты этого на самом деле не можешь и наоборот; обманывать всех, что ты заметил их фальшь, когда её нет, и не заметил фальшь, когда она есть; обманывать себя, что у тебя ничего нет, когда есть всё на руках. Очень опасная игра для самого себя как для личности, которая хочет и может оценивать себя среди других, понимая, что ты один из них.

Во второй игре, шахматах, всё с точностью до наоборот: у обоих противников абсолютно равные силы и возможности. Никакого обмана нигде и ни в чём. Только расчёт. И победа у того, кто считает дальше, чем его соперник. Очень опасная игра для себя самого, как для личности, которая хочет и может оценивать себя с другими, понимая, что ты сам по себе.

И у обоих игр есть одна очень глубокая и важная черта – способность учиться играть в каждую из них есть лишь способность находить новые поражения. В плане умения – победы ничего не дают вообще. Ты лишь зарабатываешь очки, баллы, деньги, что угодно, но не умение. Все умения образовываются, когда ты проиграл, когда понял, что кто-то был расчётливее, хитрее, сильнее тебя. Когда в покере кто-то прочёл тебя лучше, чем ты его, а ты переоценил или недооценил свои возможности из-за этого. Когда в шахматах кто-то считал дальше тебя, а твои усилия оказались лишь отсрочкой потерь, а не стратегией победы. Все эти выводы ведут лишь к одному очень тяжёлому правилу победителя – «Единственный способ научиться играть лучше – это играть с более умным противником», а значит быть готовым проиграть ему. А многие ли способны держать в себе силы всегда быть готовыми к поражению, чтобы не смириться, а стать сильнее?

С этими размышлениями Соня поплыла окончательно. Ей казалось, что его ума ей просто не достигнуть. Такие дальновидные и мудрые слова. Такие основательные и важные вещи, она услышала сегодня. И услышала их от такого важного для неё мужчины.

В глазах всё плыло. Густав, сидевший рядом, казался ещё красивей, чем раньше, и с определённого момента стал очень милым. Сфинкс посередине зала был больше похож больше на сидящую корову, чем на льва. Чьи-то руки периодически то ставили, то убирали посуду со стола. Пару или тройку раз, она ходила в туалет, а по дороге заглядывала в бар за двумя-тремя стопками текилы, благо бар был за углом от их столика, и это нельзя было заметить. В самом туалете в последний раз она совсем испугалась, решив, что оттуда не выбраться, и начав корить себя за то, что не разматывала клубок из ниток, добираясь до унитаза. Оказалось, что туалет мужской, и она залепила пощёчину какому-то мужику, спросившему у неё разрешения познакомиться с ней. С другой стороны, спасибо ему, что хоть показал, где там выход. Теперь несмотря на темноту ей было слишком светло кругом.

«Густик, а ты отвезёшь меня домой? Пожалуйста…» – Соне казалось, что язык вообще не заплетался при этой фразе, и что вообще не особо видно, что она опьянела по полной программе.

Разумеется, он повёз её домой. Снова тот же Кадиллак. И снова тот же бардачок. Она вспомнила, что лежит внутри. Никогда не бывает много. Вообще никогда не бывает много, когда ты пьёшь, пока ты пьёшь. Где вообще там такие границы, чтоб перестать пить, раз ты уже начал. А там новый коньяк. Да и бутылочка небольшая. Выглядела красиво. Можно, хоть попробовать, никто же не будет против. И как же уже хочется его самого. Этого красивого умного милого ирландца.

Соня потянулась рукой до него и дотронулась до его бедра: «Густик, ты такой классный. Такой умный… Я столько всего узнала». Она не поняла, ответил ли он что-то, но ей было не до этого: «Густик, у тебя есть кто-нибудь? У тебя есть женщина?» Ей так и хотелось протянуть руку ещё дальше по его брюкам в сторону паха. Хоть на секунду дотронуться до того места.

«Соня, я бы не пошёл с тобой сейчас в парк и потом сюда, если б у меня кто-то был», – ответил ирландец, не поворачивая голову в её сторону.

Да. Это победа. Он только что ей во всём признался сам. И как благородно это сделал. Такой милой и ни к чему не обязывающей фразой. Теперь бы можно вести себя менее напряжённо, ведь они уже разрядили обстановку… И за это надо выпить.

«Густик, я бы хотела выпить за нас… Вот только нечего…» – она чуть поводила рукой по его бедру.

«Как ты помнишь, есть бардачок», – ответил он, продолжая внимательно смотреть на дорогу.

Соня достала коньяк, открыла бутылку, чуть сунула нос к горлышку: «А пахнет ничего… Густик, ты такой внимательный… Такой внимательный…» Она сделала несколько глотков, затем ещё. Ей вроде показалось, что уже бы хватит, но в бутылке и не так уж много оставалось. Уж какая тут разница, останется там что-то или нет… А с ним так хорошо. Прямо читает её мысли. Вообще у него всегда так было? Он со всеми так себя вёл, так душевно и так мило. Всё видит, всё подсказывает, хоть и ещё виду не подаёшь, что есть вопрос. Как же у него было с другими? И почему закончилось? Вообще какая дура от него могла отказаться? Или это он отказался? Небось нервы ему трепала и истерики закатывала? Или изменила? Хотя опять же какой дурой надо быть, чтоб ему изменить? Уж ни во что бы не поверить, что он плох в постели. Так что тогда? Умерла что ли его бывшая? Или бывшие? Какая-то же есть причина того, что вот до неё был он ни с кем.

Её стало мутить. Если бы не ремни безопасности, наверно, её бы повалило в какую-нибудь сторону на очередном повороте. Надо бы убрать бутылку обратно в бардачок, дальше уже не лезет. Вообще это перебор был уже с этим коньяком, теперь и в животе какая-то тяжесть. И что-то уже и прёт к горлу. Впрочем, ладно. Не в первый раз это всё… А вот Густав в первый раз. И наконец всё получается. Сейчас он отвезёт домой, там отоспаться, а потом продолжить с ним. Ещё бы не подташнивало сейчас. Укачивает, видимо. А так всё отлично. «Это, наверно, лучший день в моей жизни. И точно самый важный.» – думала Соня, засыпая в пассажирском кресле и снова положив руку на бедро Густава. – «И он точно самый сильный мужчина, какого только я могла встретить. Если не сказать, что самый сильный мужчина на всём свете».

Владимир Аркадьевич

Тяжёлое помещение и такой же тяжёлый воздух – хоть топор вешай. При этом ничем не пахнет. Высокие потолки, здоровенный дубовый стол и в пример ему чёрное кожаное кресло. И в пример им всем грузный большой человек с не менее грузными стёртыми жизнью глазами. Владимир Аркадьевич раздумывал над ближайшим будущим.

Вообще это одна из черт успешного человека – необходимость размышлять над вариантами, которые у тебя есть. И чем более он успешен, тем больше вариантов ему доступны. И тем меньше грань между ними, и тем сложнее выбирать. Со стороны это выглядит как какие-то детские видео-игры, всё невзаправду, всё понарошку. Как собирание баллов с виртуальных грядок. И в какой-то момент останавливаешься на мгновение и начинаешь думать, а где вообще финиш всего этого, где будет концовка, когда ты сможешь сказать, что получил то, чего хотел. Но этого не будет. Ты не только не знаешь, что там будет в конце, но и не готов даже согласиться с тем, что он будет. И вся твоя жизнь становится одним бездонным процессом – сделать правильный выбор бесконечное число раз, чтоб только не откатиться назад. Ведь именно это самое страшное – потерять что-то, отшагнуть назад, ошибиться. И именно поэтому ты всеми силами ускоряешься, отстраняя от себя ту мысль, что не важно, как высоко и далеко ты залез, а упасть ты с любой вершины способен.

То предложение Густава об одновременном открытии продаж трёх объектов, конечно, перспективно, успешно, правильно с точки зрения прибыли. Но не стоит его принимать. Это опасно и очень опасно стратегически. Ведь есть ещё его враги. Те враги, которые не просто составляют ему конкуренцию, а норовят подняться вверх за счёт его провала, хотят уничтожить его. И сейчас у этих врагов нет самого главного – единения друг с другом. А к единению твоих врагов ничего не подталкивает так сильно, как твой ошеломляющий публичный успех, о котором все знают. Вот чего надо сторониться – ситуации, при которой твои враги одновременно осознают твоё подавляющее преимущество. И именно тогда они отложат на время разногласия друг с другом, чтобы объединиться против тебя.

Владимир Аркадьевич вспомнил себя в молодости. Он также ждал, когда можно будет съесть своего конкурента, и также ждал именно того момента, когда этот конкурент станет не просто первым среди равных, а безусловным лидером, на которого надо равняться. И тогда наступал момент дать первый шаг тому, чтобы остальные захотели не равняться по нему, а уравнять его с собой, что так свойственно человеку, когда чей-то свет затмевает твой собственный. А ни один даже самый крупный лев в одиночку не устоит перед десятком голодных гиен, особенно если это сытый лев.

Таким львом Владимир Аркадьевич быть не хотел. Самая хитрая быстрая гиена, главная среди других гиен – куда эффективнее. И безопаснее. А безопасность нужна всегда, когда есть наследие. И его Соня. Это всё достанется ей. И это всё должно быть прочным, долгосрочным и надёжным. Он передаст управление Соне, а сам будет наблюдать. И пресекать попытки других влезть к ней, попытки её отделиться от других. Но ей нужна ещё личная опора. Человек, который будет с ней всё время рядом. Умный, сдержанный, опытный. Такой как Густав. Он отлично подходил ей в мужья. Тем более, что у них уже начались какие-то отношения, о которых почти с самого начало стало известно. Не мог же он у себя под носом пропустить их взаимные взгляды друг на друга, то, как Соня стала одеваться, приходя в офис; да даже то, как они здороваются. Его глаза были слишком опытными, чтобы не заметить чего-то бОльшего, чем просто «привет».

Сейчас они явно гуляли вместе. Водитель Сони, разумеется, прежде всего, был его водителем, и не важно, кого именно он возил. Докладывалось всё немедленно. Это было их второе свидание. Теперь в парке. С виду всё выглядело вполне успешно. И сейчас Владимир Аркадьевич даже был не против, если эта встреча закончится не просто совместной прогулкой по дорожкам вдоль деревьев. То, что Соня давно не девственница, сомневаться не приходилось. Оно и лучше, её мать тоже не была таковой, когда стала главной женщиной в жизни Владимира Аркадьевича. Хоть и тяжело об этом вспоминать.

Но периодически получалось, что не вспоминать невозможно. Ведь её уже нет. И в этом виноват именно он. Он тогда был совсем другим, и особенно другим в плане выпить. Как легко для него это было – получить очередной успех, а потом раздавить дома пол-литра водки. Каким это казалось крутым тогда, такая эйфория: успешный двигающийся вперёд человек, отмечающий свою победу крепким напитком. Всё это, конечно, не нравилось его жене, которая только жаловалась на это. Ни скандалов, ни истерик – она просто жаловалась и просила не делать так, даже не в состоянии хоть сколько это аргументировать. «Просто не пей, прошу». Так говорила она. И, конечно, это ничего не меняло. Владимир Аркадьевич также двигался вверх в карьере, и также вниз у себя дома: ещё бутылка, и ещё, и ещё. Потом водка сменилась коньяком. Армянским, затем французским. Затем кальвадос. Яблочный кальвадос из Нормандии. Кальвадос закрепился основательно. Какой лёгкий душевный вкус, как тепло он греет грудь. Это вошло в стандарт поведения, стандарт образа жизни. По-другому уже не получалось. Да и ничто и никто не мешал этому…

А потом его жена умерла. Он даже не понял, как так получилось. Она была молода, всего 35 лет. Ничем не болела. Просто умерла. И оставила его одного с двухлетней Соней.

В тот день Владимир Аркадьевич вернулся домой как обычно. Как обычно выпил бутылку кальвадоса, сидя на кухне и закусывая жареными с луком грибами. Как обычно лёг спать в своей комнате, отдельно от жены, чтобы не мешать ей своей перегарным запахом. А утром услышал крик дочки, которая, как оказалось, хотела, чтоб ей сменили подгузники. Это всегда делал не он, потому никто не кричал, но не в этот раз. В этот раз его жена лежала на кровати, свернувшись калачиком, с глазами уставившимися в стену. Стеклянными глазами, которые не моргали.

Врачи сказали, что у неё не выдержало сердце. И было совсем не понятно, чего там можно выдерживать в таком возрасте. Как такое вообще возможно, чтобы сердце перестало работать в 35 лет. Искали следы насилия, какие-то яды. Хоть что-то, что было бы неестественной причиной смерти. И ничего не нашлось. Ничего, что могло бы хоть как-то оправдать уход человека из такой вседостаточной материально обеспеченной жизни.

У Владимира Аркадьевича был только один ответ. И этот ответ был в нём. Его жена не жаловалась ни на что, кроме как на алкоголь. «Просто не пей, прошу». Теперь эти слова звенели у него в ушах каждый раз при виде бутылки любого спиртного. И каждый раз в груди разверзался вулкан горя, видимо, того самого горя, которое было у неё, пока она ещё была жива.

С того дня он не выпил ни капли. С того дня он стал расчётливее и хитрее на порядок. И настолько же несчастнее. Всё, что у него осталось – его дочь. Которая, хоть и была похожа на отца, напоминала свою мать, красивую весёлую и вечно молодую, такую, какой она была до входа в его жизнь бутылок крепких напитков.

Зазвонил телефон.

«Владимир Аркадьевич… – это был водитель Сони, – Ваша дочь поднимается на лифте».

«Хорошо, спасибо»

«Я должен сказать…» – в голосе слышалось явное колебание, что-то о чём говорить не хочется, но приходится.

«Говори уже»

«Владимир Аркадьевич, ваша дочка в порядке, но она перебрала со спиртным…»

«Это всё?»

«Да. И похоже её стошнило по дороге… В остальном, всё в порядке»

«Она долго была не под твоим полем видимости?»

«Часа 3-4…»

«Три или четыре? Точнее» – Владимир Аркадьевич уже был не в восторге, от фразы про рвоту, и ему больше хотелось узнать, сколько времени понадобилось его дочери, чтобы накидаться до такого состояния.

«Из машины она вылезла в 14-10, 14-20… Потом они гуляли… Потом он привёз её. Было 17-30 где-то…»

Большой босс положил трубку. Сейчас она поднимется на этаж. Весь этаж их, из двух огроменных квартир. Минут через 5 она будет дома и либо пойдёт в душ, либо свалится спать. Если спать, то пусть выспится, и завтра поговорим. Если в душ, то поговорить можно и сейчас. Но подождать лучше минут 20.

Тяжёлые 20 минут. Понятно, откуда у неё это. Вернее, от кого. Выпить, чтоб шататься потом на пьяных крыльях. И раз с Густавом у неё пошло ещё сильнее, то влюбилась она основательно. Только вот не очень, что он не удержал её от этого. Он слишком умён, чтобы не понимать, к чему это приводит, и как это влияет на её поведение. И слишком умён, чтобы не понимать, что её отцу это не понравится. И вот это уже сложный вопрос.

Дверь в квартиру Сони была не заперта. И, войдя, Владимир Аркадьевич увидел её сидящую за столом, на котором кроме бутылки яблочного Джим Бима и гранённого стакана больше ничего не было. Соня также не обратила внимание, что кто-то вошёл.

«Соня, здравствуй», – у Владимира Аркадьевича с этой картины ещё не перехватило дыхание, но уже никак не ожидалось, что вместо душа или просто спать, она выберет догнаться ещё. Замах на откровенный алкоголизм.

Соня, с такими великолепными прядями золотистых волос, в платье с цветочками и длинными чарующими взгляд ногами, при наличии стакана с бурбоном выглядела очень слабой. Красивая хрупкая и суицидальная. В какой-то мере хотелось убить и производителя этой бутылки, и перевозчика, и конечного продавца. А, может, и конченного. Как и все, кто доводит эти вещи до людей. Словно эта бутылка не с бурбоном, а с бубонной чумой внутри.

«Папа…» – Соня чуть кашлянула, чтобы пробудить слегка охрипший голос. – «Извини, я слегка перебрала сегодня…»

«Может, стоит тогда закончить на сегодня».

«Да… Наверно, стоит…» – она отхлебнула из стакана весомый глоток, словно кто-то у неё уже собирался его отобрать. – «Я люблю его».

«Кого?»

«Папа, ты знаешь. Ты же всё знаешь… Густава… Я люблю его».

«А пить зачем при этом? Он тебя обидел?»

«Нет. Не обидел. Он такой хороший. Такой милый…» – её потянуло в сторону, и Владимир Аркадьевич еле успел подбежать, чтобы она не свалилась прямо на пол. Через секунду её вырвало прямо на него. Почти непереваренным только что выпитым яблочным бурбоном.

«Как ей можно передавать какие-то дела? – думал Владимир Аркадьевич. – Она же ещё совсем ребёнок. Большой, образованный, но ребёнок… И очень видно, от кого это у неё…» Он был точно таким же, пока её мать не отдала свою жизнь за его ошибки. Чтобы остановить их. Чтобы вернуть его душе хоть что-то человеческое, готовое заботиться о родных не только деньгами, готовое заботиться о родных своим временем… И чем больше в комнате пахло спиртовым яблоком, тем больше он вспоминал голос своей жены, говорящий: «Просто не пей, прошу». И глаза её стеклянные смотрящие в пустую стену отвечали: «О таких вещах просить бесполезно».