И когда всё это дополнилось возможностью мгновенного обмена информацией, то полный цикл производства и потребления замкнулся окончательно, постепенно только расширяя своё влияние. Социокультурное пространство начало всё сильнее фрагментироваться и плюрализироваться, что позволило абсолютно каждому найти то, что было бы ему по душе, оставляя при этом его самого, при желании, наедине со всем этим. Человек получил возможность ощущать себя частью единого великого целого, будучи в полной уверенности в своей самостоятельности и свободе.

Такая схема породила вездесущую глобальную потребность в бесконечном обмене эфемерными сущностями: картинками, роликами, музыкой и, главное, мыслями. А для этого всё больше нужны были высококвалифицированные рабочие, а также креативные личности.

Постматериалистическое общество сформировало 4 основных критерия своего бытия. Первое – это новая потребительская модель, где превалировали нематериальные ценности и стремление к самореализации. Где человеку также мало было просто достойно зарабатывать, ему ещё надо было быть в должной мере быть образованным, причём при полном отсутствии возрастных порогов для этого – учиться можно было хоть до самой смерти, и, что самое главное, это было похвально.

Второе – экспрессивизм. Откровенное и нескрываемое желание найти себя. Получить возможность действительно на что-то оказывать влияние. Самореализоваться именно таким способом, который будет наиболее подходящим для каждого. Быть творческим, свободным. И получать новый интересный для себя опыт.

Третье – компетентность. Способность работать над новыми задачами при полном понимании своей значимости и роли в процессе. То есть не денежная мотивированность, а упор на самосознание достижения конечного результата с расчётом собственных моральных и физических затрат.

Четвёртое – креативность. Современный человек не просто понимает, что он не один на планете, но и понимает своё отличие от других. Принимает многообразие мира и, в связи с этим, получает объективную возможность мыслить и решать задачи разными способами, выбирая наиболее подходящий на данный момент времени. Делая всё это осознанно, выверенно, точно. Работая как машина, но при этом оставаясь полноценным человеком внутри.

Винсент шёл мимо одних домов, потом мимо других. И видел насквозь тех людей, которые попадались ему вокруг. По их одежде, манере двигаться или говорить, было видно, насколько сильно или слабо в конкретном из них имелись эти черты нового человека, который играет по современным правилам информационного общества. И, как следствие, находит себя среди прочего, развивается и получает удовольствие от этого, либо просто втянут в общий поток эмоций, растрачиваясь на дразнящие глаза блестяшки и теряя себя постепенно и бесповоротно.

Именно это будущее он сейчас видел в людях. Кто-то будет доволен жизнью, потому что жизнь для него будет чередой различных шагов, где нет побед или поражений, а есть чередование успешных шагов с неуспешными. Где вместо горечи потерь осознаются правильно полученные выводы. Где взгляд идёт на познание безгранично нового. Где результат всего – это верно построенный процесс сегодняшнего дня. Где твоё будущее завтра равняется тому, что ты делаешь ровно сейчас, с полным понимаем того, чем это станет для тебя, когда ты будешь ощущать это прошлым.

А кто-то надеется на завтра, как на что-то, что случается само. Потому что чёрное должно смениться белым, а тьма светом. И тем менее ему хочется добиться этого завтра, что оно окажется вовсе не таким.

Вот она та разница, каким человеком следовало питаться. Испанцу сейчас нужна была сила, и эту силу можно было только забрать. Причём забрать так, чтобы было незаметно. Чтобы с этим согласились. И чем умнее человек, тем сложнее получить его согласие, но тем прочнее оно будет, если получится.

Именно сейчас он проходил мимо книжного магазина. Одно из самых подходящих мест, где есть подходящая для этого личность. И ей, разумеется, оказалась девушка.

Она стояла среди полок исторической литературы и очень размеренно разглядывала сначала оглавления, а затем список использованной литературы и источников для каждой книги. Книги были о разного рода диктаторах, и большинство из них о Третьем Рейхе. Она пролистнула книгу о Муссолини, где посередине располагался целый ряд фотографий дуче в разного рода позах, размахивая руками, корча рожи, что более походило на актёрское представление, нежели на выступление политика. Впрочем, для итальянского политика, весьма подходящее. Затем похожая книга про Гитлера, где ораторских фотографий не было вообще, зато было множество изображений с соратниками, особенно с Гессом и Геббельсом, и в окружении больших массовок людей в военной форме. Эту книгу она тоже закрыла и стала рассматривать содержимое полок дальше. Она явно искала что-то больше по теме, чем по личности. Это выдавал её взгляд, глубокий, проникающий взгляд, изучающий вещи в мелочах. Такой бывает только у очень умных женщин, которые со временем начинают размышлять об очень сложных вещах, в основном, про себя, только из-за того, что им часто попадались мужчины, не желающие даже выслушать их аргументы. И приводит это обычно к чрезвычайно высокому уровню образованности, основанной на необходимости быть выше на голову окружающих, считая себя изначально в некоем проигрышном положении.

«Знаете, Вам бы, вероятно, подошла вон та книга, чуть левее…» – сказал ей Винсент, незаметно оказавшийся рядом.

Девушка обернулась. Её нежно-красивые карие глаза сначала немного испугались, а потом осторожно успокоились. Она действительно была очень красивой турчанкой: невысокой с очень изящной тонкой фигурой, аккуратно показанной синими джинсами и чёрной закрытой футболкой. Такая одежда была явно для неё удобной, а, с другой стороны, прекрасно показывала привлекательность её тела. Лицо идеально отражало её личность: определённую скромность, красоту и тонкий ум.

«Какую? Вот эту?» – её тонкий указательный пальчик показал на чёрно-зелёную книгу «Ранняя история нацизма».

Винсент вытащил книгу с полки и раскрыл её на первой попавшейся странице – всё, разумеется, было по-турецки, и то, что язык оказался полностью понимаемым им уже даже не удивляло, как и то, что он словно наизусть знал содержание самой книги: «В ней рассказывается, как нацизм пришёл к власти в Германии, начиная с истоков его возникновения, причём основной предмет изучения является не столько сама НСДАП, сколько условия, в которых функционировала эта партия в Германии того времени… Вот, видите, первую попавшуюся страницу открыл, а здесь факты и размышления именно в таком ключе… Отношения центральной власти, местных властей, Коммунистической партии, рабочих, сами настроения»

«Да, и правда, примерно то, что я искала… А как Вы поняли, что она мне подходит? Вы её автор что ли?» – улыбнулась она.

Испанец улыбнулся в ответ, очень очаровательно и маняще: «Да нет… Но Вы бы видели своё выражение лица, когда разглядывали жесты Муссолини…»

«Ах…» – девушка рассмеялась. – «Мне в какой-то момент показалось, что я смотрю фотки не великого диктатора, а какого-то блогера из инстаграмма, который только и думает, как бы собрать побольше лайков очередным постом… А потом задумалась над тем, что по сути политики от блогеров не сильно-то и отличаются в этом плане…Что бы вот было, если бы в начале 20-х годов прошлого века уже были бы все эти соцсети? Стал бы он диктатором всё же или мастерил бы себе спокойно посты в инсте?»

Да, она действительно очень подходила. Умная, думающая. Явно занимающаяся чем-то новым, интересным и развивающим. И очень хорошо понимающая разницу себя и того, что вертится вокруг в сети. Не даром же интернет назвали мировой паутиной: кто-то в ней вязнет, а кто-то пожирает других. И, не приглядевшись, не поймёшь, кто есть кто.

«Знаете, одно другого не отменяет… Но уж тяга к власти точно не лечится… Кстати, меня зовут Винсент», – представился испанец.

«Рада знакомству, Винсент» – девушка ещё раз мило улыбнулась. – «А я Джалибе. Можно просто Джали». Её глаза уже сверкали, полные ожидания и предвкушая интерес. «А Вы за какой литературой сегодня пришли?»

«Да я сюда зашёл подсказать милой девушке нужную ей книгу, чтобы сэкономить время для прогулки» – говоря это, Винсент проникал своими глазами внутрь её глаз, будто завлекая за собой, куда-то в путь, лишь бы только двигаться вперёд, не оглядываясь назад, туда, где ничего не могло быть сколь-нибудь важным. – «Вы же не против прогуляться?»

Оказалось, что Джалибе работает в международной туристической фирме, разрабатывая и совершенствуя личный кабинет компании. В подчинении у неё несколько программистов, и она постоянно на связи с одним из владельцев корпорации. Весь её рабочий день занимает бесконечное решение вопросов взаимосвязи с людьми, противоречий этих взаимосвязей и поток данных со всех сторон, которые нуждаются в правильной оценке. С одной стороны поражало, как с такими вопросами может вообще справляться девушка, да ещё и с удалённым доступом. С другой стороны, всё мигом объяснялось тем, что она только выглядела как девушка, а на деле ей было 34 года, и бОльшую часть жизни она провела в постоянном развитии и рефлексии этого развития.

Она была лучшим показателем того, как современный мир может отражаться в независимом человеке. Ведь только тот, кто был в состоянии мысленно познавать другого и точки зрения этого «другого» по своим вопросам, мог не просто чего-то достигнуть, но и по-настоящему чувствовать себя молодым. Молод прежде всего тот, кто в состоянии критически переживать свой опыт, анализируя его с позиции стороннего наблюдателя. Именно по этой причине она смогла так продвинуться вперёд, так легко перешагнуть все препятствия, что были на её пути, так как в её сознании это были вовсе не препятствия, а просто определённая категория сложности, что встречается на дороге.

«А как ты вообще поняла, что тебе стоит заниматься чем-то бОльшим, чем просто организация туров?» – спросил Винсент.

«Как сказать… Нет до конца однозначного ответа…» – улыбнулась Джалибе. – «Так как и нет однозначного момента… По сути, я сначала начала мыслить и решать те вопросы, которыми потом стала заниматься всё время. Мне многое хотелось поменять в той структуре, в которой я работала. И у меня кое-чего не было, что было у, наверно, почти всех моих коллег… Страха менять это. Страха взять за это ответственность… Мне даже казалось наоборот…»

«Наоборот, что лучше не дожидаться, пока страх придёт, а идти ему навстречу?»

«Ну… Вроде того… Понимаешь, в большой компании не всегда понимаешь, что от тебя хотят… То есть у тебя есть какие-то обязанности. Ты что-то выполняешь, и вроде успешно. А потом наступает момент, когда тобой недовольны. И ты даже не можешь отстоять себя. Ведь всех правил не предусмотришь, а тот, кто стоит наверху обычно лишь хочет казаться тем, кто знает всё, что ему нужно знать. И в итоге за какую-то ошибку влетает тебе. Но и этого мало… Иногда же может влететь и в тех случаях, когда и нет никакой ошибки. И люди теряются. Они не знают, где вообще границы того, за что им отвечать, а за что нет. Ведь это решает начальник. А решить-то он может и задним числом».

«И ты решила, что только вырастая можно быть хоть в чём-то уверенной?»

Джалибе сверкнула своими изящными глазами и очень мило улыбнулась: «Да, Винсент. Ты очень проницательный. Именно так это и есть… Больше ни в чём нельзя быть уверенным. Мы ведь все ошибаемся. Это так. И точно всегда будет. И надо смириться с тем, что ошибки неизбежны… Но это перестанет быть чем-то тяжёлым, если начать понимать, что ошибки – это лишь часть пройденного пути. Путь может быть короче или длиннее, но всё пройденное позади, и оно лишь приближает тебя к успеху. А только в самом успехе при его достижении ты можешь быть уверен как в какой-то абсолютной истине… И когда у меня возникает вопрос к самой себе, чем вообще я занимаюсь на своём рабочем месте, то первое о чём я думаю, так это то, что я занимаюсь тем, что добиваюсь поставленных целей, иду вперёд, и, самое главное, учусь».

«Знаешь, я примерно представляю, чему ты собираешься учиться, читая про нацизм, но всё же мне очень интересно услышать детали…» – мягко спросил испанец. Они шли уже второй час по улицам Стамбула, постепенно приближаясь к центру города, и, казалось, что сегодняшний день только и создан для таких прогулок.

«Я решила посмотреть, как такое отношение может выглядеть там, где это несвойственно человеку», – ответила Джалибе и аккуратно замолчала, явно ожидая, что её попросят уточнить или как-то прокомментируют, чтобы увидеть степень вовлечённости собеседника – при всей её дружелюбности, ей постоянно хотелось убеждаться, что она не зря ведёт эту беседу, и что сам собеседник её в некоем роде достоин.

«Тебе стало интересно посмотреть на тот мир, где у людей отнимают саму возможность быть полноценным успешным человеком, а они только говорят за это «спасибо»?»

«Да»

«И, что самое главное, сколько вообще тех, кто всё равно может не следовать общей тенденции, какой бы значительной она ни была?»

«Да», – ответила Джалибе и снова радостно сверкнула своими глазами. – «Сколько их. И как они с этим справлялись… Это правда очень интересно. Из того, что я прочитала про тоталитарные режимы, главную роль играет пропаганда причём очень низкого, почти животного уровня, где весь упор сделан на регулярные эмоциональные лозунги… Это просто поразительно. Обычные лозунги, даже не рассуждения… Кто-то просто повторяет одно и тоже с разным выражением и делает это каждый день с утра до вечера, а народ начинает верить в это настолько, что теряет даже саму возможность мыслить логически или хотя бы рационально… И оказывается, что людей, которые этому поддаются, подавляющее большинство… Для меня это открытие, честно говоря, было в определённом роде шоком… Когда я училась в школе и что-то читала про Третий Рейх, мне казалось, что там выстроена очень сложная доказательная система, что там трудно разубедить человека в чём-то просто потому, что ему очень сложно запутали мозги, и он просто потерялся… А на деле оказалось, что люди добровольно отказались от самой способности мыслить свободно просто за лесть в свой адрес и обещания лучшей жизни».

Да, она, очевидно, не зря так привлекла Винсента. Такой тонкий ум в купе с изящным умением выражать свои мысли говорил об очень высоком её интеллекте, и при всём при этом, действительно, объективной рефлексии в социуме. В глубине души такие люди, не найдя своей второй половины, становятся очень одинокими внутри себя самих.

«Как я понимаю, ты уже заметила, что те, кто не поддался этому, справлялись с большим трудом.»

«Это точно. Но, честно говоря, я думала, что всё будет намного хуже… И правда к любой системе можно привыкнуть… Это очень хорошо доказывается тем, сколько они сумели сохранить в тех условиях… Ведь дело даже не в том, что кто-то был убит, а кто-то пережил концлагерь – сама атмосфера того страха: нельзя даже представить, сколько отнимала моральных сил у людей. И что в этой ситуации люди могли не только сохранить себя, но и думать о будущем – это действительно заслуживает уважения… И придаёт мне много сил».

«Тем, что сейчас трудности кажутся вовсе пустяком по сравнению с тем, что было тогда?»

«Да. Именно так… Просто пустяком… Это правда очень помогает, когда думаешь, что сил уже нет… А на деле они, оказывается, только прибавляются, стоит подумать о том, что ты свободен в своих мыслях и имеешь право быть тем, кем хочешь, особенно если хочешь быть успешным».

«Тебе только явно кое-чего не хватает, чтобы не сойти с ума», – Винсент слегка улыбнулся.

Джалибе посмотрела на него, еле скрывая своё ожидание: «Чего?»

«Кого… Того, кто был рядом с тобой и рад твоим победам».

Девушка улыбнулась, стараясь не покраснеть. Это было чистой правдой. Ей уже давно хотелось выдохнуть это напряжение, поделившись с кем-то, как трудно всегда быть ответственной не только за свои действия, но и за мысли, которые им предшествовали. И этот кто-то должен был полностью понимать её, причём понимать так, как если бы сам всё это прошёл. А лучше, если бы действительно прошёл…

«А ты не так относишься к своим победам?» – спросила Джалибе.

«Для меня победа вообще не есть что-то завершённое. Это как промежуточный этап. Сейчас выигрываешь что-то одно для того, чтобы приступить к следующему этапу… Раньше мне казалось, что это просто течение времени, и в каком-то роде самооправдание необходимости двигаться вперёд, чтоб не бояться, когда меня догонят. Но на самом деле, это всё часть единого целого. Чем больше мы двигаемся вперёд, тем быстрее мы достигаем своей конечной цели, даже если не знаем её… Это сложно объяснить, но, думаю, ты меня прекрасно понимаешь», – из Винсента лились эти слова, и он сам не понимал, откуда у него берётся такое понимание, да ещё так слаженно, при том, что он даже не помнит, что было вчера. И при этом единственное, что его сейчас и правда поражало, так это та внутренняя уверенность, которой он обладал, когда говорил это – настоящая уверенность, которая истекает из самой природы вещей, а не просто из желания быть сильным.

«Ещё как понимаю.» – ответила Джалибе. – «Вектор не так важен, как состояние себя самого. Состояние, при котором готов побеждать. При котором любому опыту можно найти применение… Поверить только, а когда-то я думала, что это просто сумасшествие…»

И как она думала про себя сумасшедшую, никому ненужную. Где одна часть мужчин только и делает, что смотрит на её внешность, а вторая часть – только над тем, как не повышать ей зарплату из-за того, что она женщина. И первым всегда приходилось доказывать, что одной внешности недостаточно для чего-то большего. А вторым – что что-то бОльшее приходит вовсе не с внешностью. И со временем она уже стала путаться, где есть что. Пока не пришла к выводу о том, что все эти ограничения себе строит прежде всего она сама, и что вести себя так, как она вела, заставляет себя тоже только она сама. С того момента внешность в ней стали ценить наравне с умом, а ум наравне с зарплатой. И тем самым она ещё больше отдалила себя от личной жизни, где был бы хоть кто-то, кто её понимал по-настоящему, а не так как она сама заставила себя понять.

И именно тогда, когда она разуверилась уже в том, что суждено всё же ей кого-то найти для своего сердца, случился этот чудесный день со встречей в книжном магазине. Как же прекрасно, что она так полюбила читать, и что ей так не хватало новых книг. Винсент словно угадывал все её самые сокровенные вопросы и умудрялся давать на них ещё более таинственные и при том правильные ответы. Казалось, что он просто создан для неё. И что только она способна быть рядом с ним. Это поражало, очаровывало и делало мир ярким, как никогда до этого.

К вечеру они дошли до центра Стамбула, где пролив от Чёрного моря впадал в Мраморное. Солнце подходило к горизонту, создавая романтику одним своим присутствием, а чайки, кружа вдоль залива, полноценно дополняли эту картину своей игривостью. В этот прекрасный день Джалибе общалась так, как никогда, отпустила все свои тревоги и сомнения, доверилась новому человеку всей душой и видела, что это взаимно. Что это лишь начало долгожданного важнейшего события её жизни, и все её силы теперь получили новый глоток воздуха, того самого воздуха, что вселяет жизнь там, где про неё уже и забыли.

«Мы же увидимся завтра, Винсент?» – спросила Джалибе.

«Конечно, увидимся, Джали. Ты же сама это знаешь», – ответил Винсент.

«Позвони мне с утра», – девушка улыбнулась в ответ.

В этот день, она заснёт с лёгкой душой, с которой свалился тяжеленный камень всей её жизни, будучи совершенно счастливой, встретив того первого человека, который её понял, понял такой, какая она есть на самом деле. А проснётся она с тишиной внутри и разбитым сердцем, понимая, что всю свою надежду она подарила человеку, которого больше никогда не увидит.

Эмбер

В этот день к Густаву должна была приехать одна женщина, очень оригинальная женщина, настолько редкая и неповторимая, что многие воспринимали её как единорога. Удивительное и загадочное творение природы, увидеть и хоть насколько-то понять которое возможно только избранным. При том, не каждый избранный поймёт, какие именно выводы ему следовало сделать из этой «встречи».

«Здравствуй, Густик», – сказала она, присаживаясь в кресло, в котором несколько дней назад сидел Винсент. Пахло от неё сильным и изысканным ароматом «ХХХ» от Килиан. Многие мужчины мечтали видеть её своей женой, считать свой возлюбленной, быть любимой ею или хотя бы провести время за обедом в кафе.

Конечно, она была красивой: высокая, с природной женской фигурой; лицо её было не только привлекательным, но и манящим чем-то весьма редким и притягивающим всё интересное вокруг.

«Рад тебя видеть», – Густав улыбнулся. Да и трудно было не улыбнуться – комната слово заблестела и зажила, воскресла из бездонной спячки, ведь здесь появился человек, кому даже запертые двери открываются сами.

За окном отъехал Мерседес Гелендваген. Её охраняли два человека, и обе женщины, бывшие спецназовцы.

«Отпустила своих?» – ирландец знал, что она так сделает. Она всегда так делала, и уже не первый раз – не то чтобы она доверяла: просто знала, что здесь ей ничего не угрожает.

«Ну да… А чего им тут торчать. Пусть отдохнут немного», – голос отражал искренность и спокойствие.

Собственно, она всеми силами показывала свою ненависть к лжи и фальши в любых их проявлениях. Открытость показывалась ей как мощнейший двигатель и, одновременно, ахиллесова пята её сущности. С этим было не просто трудно, но и невозможно ужиться. И дома, и на работе, и в друзьях эта черта служила для неё и крыльями, и балластом. Какое-то время она даже считала, что ей вовсе не место в этом мире, что она просто неудачник по жизни, что её создали просто быть одной, одной и несчастной… Но как-то она встретила такого же, как она сама. Так она говорила постоянно, особенно этому «единственному» в своей жизни.

«Великая Франция снова заняла положенное ей место. Людовик – король-Солнце, а Версаль – лучший дворец в Европе», – возвестил Густав высокопарно, но без иронии.

«Да-да. Блистательная, великолепная, сильная духом. Можете не благодарить моё Сиятельство… Налей вина лучше», – в её манере говорить была какая-то черта исключительности. И эта черта словно озаряла каждое её слово. Как если бы в каждом войске был ангел. Или если бы среди пятиэтажек стоял небоскрёб. Или если бы среди маленьких рыбацких лодочек стоял бы королевский фрегат. И это что-то величественное было в каждом её слове.

Выпив немного из бокала, она взяла его двумя руками и посмотрела вдаль, на спокойные и недвижимые сегодня макушки деревьев: «Признайся. Ты же строишь планы по захвату мира, когда наблюдаешь за этим лесным морем?… Я никому не расскажу… Ну, если не забуду, конечно».

– Не забудешь мой ответ, или не забудешь про обещание?

– Так. На минуточку. Слово «обещаю» я пока не говорила.

Ирландец рассмеялся: «Ну, ладно. Не будем тянуть. Конечно, планирую. Более того, полмира мне уже принадлежит».

– Хорошо. Когда планируется передача?

– Всего этого тебе?

– Да. Надеюсь, ты понимаешь, что заставлять женщину ждать неприлично?

– Понимаю… А потом же ещё упрашивать придётся.

– Так… И когда? – Эмбер приподняла левую бровь на мгновение и опустила обратно. Одинокий, крохотный жест, но просто очаровательный. Такой, который растапливает лёд, даже такой лёд, который уже и не помнит себя водой.

– Эмбер, дорогая моя. У тебя уже всё есть. А своего я всё равно не отдам.

– А жаль!

– Тебе всё мало?

– Нет, конечно. У меня всё есть. Но лишнее-то не помешает. – на груди с момента последней встречи к уже существующим прибавилась ещё одна золотая цепочка с инкрустированным черепом из белого золота.

– Черепочек, смотрю, новый. Тебе идёт.

– Конечно. Я же выбирала.

– Небось много слышишь кругом? Что это бесовщина. И всё в этом роде.

– Даааа! Обычно упоротые православные об этом говорят. Типа черепа, смерть. Чуть ли ни сатанизм. А я говорю: «Да вы вообще носите на себе распятие. Изображение мёртвого человека, умершего ужасной смертью!». Мои черепа тут близко не стоят. Они хоть не изображают страдание. А у них всё «жизнь – боль», так и видишь, как они молятся сегодня, а завтра другим портят жизнь своим бездействием и упоротостью.

Густав слегка улыбнулся, посмотрел в сторону, вернул взгляд снова на собеседницу: «Эмбер, неужели ты не знаешь, насколько в этой стране важна статья за оскорбление чувств верующих?»

– Да ещё бы тут не знать!… Только вот скажи мне, Густик, атеист – это верующий?

– Вопрос неоднозначный. – Он и правда задумался. – С одной стороны, что-то в этом есть. То есть атеист, разумеется, имеет какие-то основания не верить именно в Бога, а, условно говоря, верить во что-то ещё.

– И я о том же. Одни атеисты, например, верят Дарвину. Другие верят в аномальные теории. Но это очень даже можно назвать верой. И разве это не позволяет им (Эмбер снова приподняла свою чудесную бровь) судиться по данной статье с православными, например?

– Ну, да. Например, что нет храмов дарвинистов.

– Угу. А есть ещё одна более интересная мысль… Многие точно могут поспорить с тем, что атеизм – это своего рода религия. Но уж точно никто не поспорит с тем, что сатанизм относится к ней, потому что, коротко говоря, это христианство наоборот.

– Безусловно… И ты имеешь в виду…

– Именно это. Просто представь, что сатанист пойдёт подавать в суд, ну, к примеру, на патриарха за то, что тот по всем центральным каналам заявил, чтобы граждане страны не вставали на путь Сатаны и не поддавались греховному началу человека. Это будет самое что ни на есть прямое оскорбление чувств сатанистов. Не находишь это таким?

Ирландец слегка рассмеялся и помотал головой: «Надеюсь, ты не успела ещё мельком посоветовать это какому-нибудь случайно знакомому пособнику Дьявола?»

– Ну если тебе только…

– Хех… Просто суды завалили бы делами. А потом суды ЕСПЧ.

– Да так им и надо! Меньше будут законы для упоротых издавать, лишь бы за них голосовали.

– Мне больше импонирует, что в этом случае меньше всего влетело бы евреям в кои-то веки.

– Ну, да. Ну, Израиль – это единственная страна, куда я могла бы съездить на Ближний Восток.

– Даже понимаю почему.

– Конечно. Что тут понимать? Потому что дальше кругом арабы.

– Арабы… (Густав с понимаем покачал головой)

– Да. Арабы. Беспардонные арабы. Наглые арабы. Ужасные арабы… Скажи мне, как можно на полном серьёзе предлагать за человека, за свободу этого человека, даже не спрашивая его самого, какие-то верблюдов?!

– Для них это нормально считается…

– Вот именно, что у НИХ считается. Пусть занимаются работорговлей там друг с другом, если у них так принято! А если приехал турист отдохнуть, то он не должен даже узнать об этом. А они наглядно демонстрируют, что им нравится так себя вести. Я ещё ни от одной знакомой девушки не слышала, чтоб она с этим не столкнулась, отдыхая там в каком-нибудь Египте. Может, в Тае тоже так принято, не знаю, но мы этого не увидим, хотя бы из-за того, что они ценят своих туристов.

Густав посмотрел на неё ещё раз, только с другого ракурса… Он уже раз в третий видел её у себя в гостях, и теперь она казалась ему очень понятной. Она много говорила о том, как другие ведут себя неправильно, много о том, как надо правильно делать. О том, как она что сделала правильно, и как неправильно сделали что-то в отношении неё. И ещё много чего, что можно было слушать без устали. Особенно, понимая, что это просто слова…

Она же ведь ни разу не сказала ему, что где-то была неправа, что где-то сделала то, о чём жалеет, или что хотела бы сделать по-другому, случись это ещё раз. Она во всех пересказах и утверждениях показывала себя идеальной. А Густав прекрасно знал, что кроется за мнимой идеальностью в людях.

Первое, что она показывала – это боязнь быть чье-то рабой. А это значит, что раб есть у неё самой. И, видимо, не один. Никто так не боится быть рабом, как сам рабовладелец.

Второе. Учитывая, как она регулярно и с неистовством берсерка отстаивает свою независимость и уникальность своих убеждений, очевидно, что независимости у неё самой на самом деле нет вообще. Как в области материального, так и в области чего-то духовного, а, скорее всего, ей постоянно нужны чьи-то лестные отзывы и похвала, хоть бы даже и от человека, абсолютно ею ненавидимого. А сама «уникальность» убеждений скрывается скрупулёзным поиском редких и интересных мнений других весомых людей, о которых можно будет заявить как о собственных взглядах на что бы то ни было.

И, наконец, третье и самое главное, она, вероятно, абсолютный неудачник по жизни как человек. Ведь люди очень любят рассказывать о своих успехах, достижениях, о том, что было трудно сделать, но получилось. О том, что исключительно важно было сделать и получилось. О том, что может сделать не каждый. Но вот Эмбер об этом не говорит. Она говорит о чём угодно отвлечённом, только не о собственных достижениях, а стало быть, не о чем рассказывать.

Было, правда, ещё некоторое четвёртое, чем она регулярно пользовалась. И что позволяло ей регулярно дурманить и дурачить окружающих. Нечто четвёртое, на что ещё стоило посмотреть.

«Так, может быть, это один из способов реализовать себя за счёт других? Как делают садисты?» – спросил Густав.

«Что ты имеешь в виду?»

«Они так ведут себя с иностранцами, потому что ожидают в некотором роде внутреннего сопротивления, но не сопротивления внешнего? Ведь цену же они предлагают. Им отказывают. Но не отказывают в том смысле, что это неприемлемо, хоть и говоря, может, такое на словах. А отказывают из-за слишком низкой цены».

Эмбер начала вспыхивать, хотя ещё держала себя в руках, не подавая этому вида: «Нет! Им просто говорят, что это неприемлемо. И дело не в цене! Если говорят «не продаётся», значит нельзя купить!»

«Так, может, просто говорят, что не продаётся, а подразумевают, что мало предложили?»

«Не цени людей по себе», – огрызнулась женщина.

«Ну если предложат не 20 верблюдов, а, например, миллиард долларов, то все так же будут отказывать?»

«А он у них есть? Этот миллиард?»

«Вот видишь, как ты заговорила. Уже и вопрос в том, дадут ли. А не в том, что не принимается предложение из каких-то принципов».

Эмбер чуть запнулась. И правда она слишком быстро ответила, не подумав совсем. Как это нередко с ней бывало. И в таких случаях она просто переходила на эмоции и на личности: «Ты просто играешь словами. Я сказала, есть ли у них деньги, чтоб их предлагать, а не то, что если и есть, то я бы взяла».