***
Елена снова увидела боярина Бельского. Тот вошел к ней один.
– Это тебе.
К ногам Елены упал кожаный кошель.
– Там ровно пять тысяч польских злотых. Вашей чеканки.
– Так много?
– Это не столь много. Это всего лишь плата.
– Плата за что?
– Я дарю тебе жизнь. Сегодня твой брат будет в Москве.
– Димитрий Иванович? Уже?
– Да. Войско Годунова под Кромами перешло на сторону истинного царевича. Воевода Басманов целовал крест Димитрию Ивановичу. Князь Василий Шуйский и брат его Димитрий целовали крест царевичу.
– А Москва?
– Нет покуда. Но атаман Корела с казаками уже в городе. В городе и боярин Пушкин с дворянином Плещевым. Они уже на Красной площади. Народ волнуется.
– Значит, мой брат станет государем? Удивительное дело. Свершилось.
– Свершилось.
– А ведь это я задумала сие. Это я, боярин. Можно ли поверить в это?
– Не ты это задумала. Ведь кто ты есть?
– Я Елена Отрепьева, дочь дворянина Отрепьева и сестра сына дворянского Юрия Отрепьева.
– Нет. Отныне ты польская панна, что пострадала от Годуновых. За то тебе именем царя и великого князя золота дали и охрану в пятьдесят надворных казаков выделили. И имя тебе Марта Валевская. Бумаги о том тебе дадут в карете.
– И в чем я пострадала от Годуновых? Потеряла невинность? Так в том вины Годуновых нет, – усмехнулась она.
– Дело не в твоей девичьей чести. Ты потеряла то, что даровано тебе от лукавого.
– И что же это? – не могла понять Елена.
– А краса твоя дьявольская. Кто мог наделить тебя такой красой? Только лукавый. Бог такого не дал бы.
– И что с моей красой?
Бельский указал на зеркало, которое принесли по его приказу еще вчера, но накрыли плотной тканью.
– Но я не могу до него дотянуться.
– Я помогу тебе.
Бельский достал ключик и разомкнул замок цепи, что удерживала Елену у стены. Женщина бросилась к зеркалу и сорвала с него ткань. В свете факела и свечей она увидела свое лицо!
Левая часть была сплошным уродливым шрамом. Это было не лицо красавицы. Там оставался целым лишь глаз. Но правая была такой же как и ранее.
– Что это? – вскричала она.
– Твое новое лицо.
– Но как это возможно? Это колдовство?
– Нет. Это работа нашего палача.
– Палача? Но сюда не заходил никакой палач! Что это? Здесь не было палача! Меня никто не пытал! Это не настоящее зеркало! Это колдовство! Ты обманываешь меня, боярин!
– Нет. Теперь нет. Это ранее я обманывал тебя, панна Марта.
– Я Елена!
– Елена? А кто такая Елена?
– Я сестра царевича! – закричала она в отчаянии.
– У царевича Димитрия Ивановича нет сестер. Все дочери царя Ивана Грозного умерли во младенчестве.
– Как могли со мной так поступить? Как могли?
Она смотрела на уродливую часть своего лица и не могла поверить, что это происходит на деле.
– Успокойся! Прими питье.
Бельский протянул ей серебряную флягу.
Она приняла её и сделал большой глоток. Жидкость обожгла её горло. Елена закашлялась.
– Что это?
– То самое питье, что позволило плачам сделать это с тобой. Ты ничего не чувствовала из-за этого самого питья.
– Зачем? – спросила она тихим голосом.
– Ты должна уйти.
– Но зачем изуродовали мое лицо?
– Это сделано по приказу Марии Годуновой! Она пожелала забрать у тебя красоту. И её у тебя забрали. Ты Марта, пострадавшая от Годуновых. И ты сошла от того с ума.
– Но я все понимаю… все…
– Что ты понимаешь? Тебя приказали пытать! Понимаешь? Мария Годунова приказала! Но судьба спасла тебя от этого. Дьяк Патрикеев спас тебя. Хотя ему людей пытать плевое дело. Но убоялся дьяк, что станет мстить за тебя новый царь. Вот и отворил для тебя ворота темницы.
– Но меня всё равно пытали! Хоть я и не помню этого!
– Да. Ведь Мария Годунова отдала такой приказ.
– Но она больше не царица!
– И что с того? Ты должна была пострадать от Годуновых. Просто приказ царицы исполнил не Патрикеев, а иной человек.
– Ты? – спросила она с ненавистью.
Бельский засмеялся в ответ.
– Да кто я есть? Ты сама поразмысли. Зачем мне красота твоя? Это решил не я. У меня был приказ убрать тебя. Либо убить, либо сделать так, чтобы ты перестала быть сестрой дворянина Отрепьева. И ныне никто не узнает в тебе Елены. Марта, ты перестала быть нужной делу своего брата. Ему уготовано царское место. Но для тебя нет жизни подле царя.
– Мой брат меня предал.
– Дело не в твоем брате, Марта!
– Я Елена!
– Нет. Теперь ты лишь Марта. Зелье начинает действовать.
Елена Отрепьева опустилась на колени. Она чувствовала, что умирает. Но её больше не страшила смерть…
Глава 20
Самозванец в Москве.
Москва.
Красная площадь.
30 мая 1605 года.
Московские граждане!
Мир ведает, сколь много вы терпели
Под властию жестокого пришельца:
Опалу, казнь, бечестие, налоги,
И труд. И глад – все испытали вы.
Димитрий же вас жаловать намерен,
Бояр, дворян, людей приказных, ратных,
Гостей купцов – и весь честной народ.
А.С. Пушкин «Борис Годунов».
***
Толпа собралась на площади громадная. Все слушали вести от царевича. Слухи на улицах рождались мгновенно.
– Царевич в Москве!
– Слыхали! И все бояре присягнули ему!
– И Шуйские?
– Те первыми стали под его хоругви.
Стрельцы пытались разогнать толпу.
– Кто здесь заводчики бунту?
– Имать заводчиков!
В стрельцов в белях кафтанах придворного полка летели камни и комья грязи.
– Собаки годуновские!
Стрельцы немного поднажали, но на площади показались казаки. Это был сам атаман Корела.
– Эй! Я вижу стрелецкое войско Годунова?
Атаман лихо соскочил с седла, бросив поводья казаку.
– Стрельцы ближнего государевого полка! – вперед выступил рослый сотник.
– Я атаман Корела.
– Сотник Игнат Лихарев.
– Слыхал я, сотник, что вы в деле сабельного боя сильны?
– А тебе что?
– Дак я донской атаман. И шибко охоч до сабельного боя. Станешь супротив меня?
Сотник засмеялся.
–Ты хоть знаешь, с кем говоришь?
–Сказал ты свое имя, сотник.
–Тогда отчего тебе своя башка не дорога, атаман? Али силу за спиной чуешь? Твоих казачков поболее, чем моих стрельцов.
Корела стал серьезен.
–Я сказал, что я охоч до сабельного боя, сотник. Причем здесь кого больше казаков или стрельцов? Я супротив тебя.
– Ты?
– Я!
Корела приказал дать им место. Народ стал расступаться.
–Стало не дорога атаману его голова! – сотник снял шапку и кафтан. Все это он передал стрельцу. Затем одним движением обнажил саблю.
Корела снял лишь шапку. И тоже обнажил кривую саблю татарского типа.
– Коли уложу тебя, атаман, твои казаки не кинутся на нас скопом?
– Нет. Ты сможешь забрать мою саблю и спокойно уйти. Никто не тронет тебя из казаков! Иван!
– Да, атаман! – спросил один из казаков.
– Ты слыхал слова мои?
– Слыхал, атаман!
– Коли сотник сей меня уложит, никто не смеет тронуть его! Вот и решено сие дело, сотник.
Они скрестили клинки. Сабля атамана имела открытую рукоять с перекрестием с удлиненными выступами посредине. У стрелецкого сотника была карабела с навершием в виде головы орла.
Сотник атаковал первым. Корела отбил атаку и сказал:
– Сотник бьет как московит сверху вниз!
Атаман сам перешел в атаку и уже сотник её отбил и сказал:
– А ты фехтуешь как лях «на крыж»!
Клинки сабель пресеклись между собой под прямым углом, во время парирования ударов, образовав крест. Атаман перевернул саблю клинком книзу, и лезвие сабли сотника соскользнуло.
– Поучили меня в свое время ляхи, пан сотник!
Он снова нанес удар и снова он был отбит.
– Отлично, сотник!
– А теперь ты отбей мой!
Стрелец атаковал и нанес прямой толкающий удар. Атман отвел его своим клинком.
– Я не задет! – сказал Корела. – Но ты мог меня задеть, сотник. Ты и правда хороший рубака.
Так они фехтовали, и толпа с интересом следила за поединком.
– Я уже не хочу тебя убивать, сотник!
– А кто тебе сказал, что ты сможешь?
Снова сабли высекли искры.
– Я хочу подарить тебе жизнь, сотник. Ты хороший рубака. Таких ныне мало.
– Я не прошу твоих подарков, атаман. Ты враг государя.
– Иди к нам служить, сотник! Государь Димитрий Иванович наградит тебя.
– Самозванцу не стану служить!
Снова скрестились сабли.
– Тогда тебе смерть как врагу царевича Димитрия!
– А тебе как врагу молодого царя Федора!
Атаман нанес сотнику рубящий удар с плечевого замаха. Клинок сабли раскроил щеку сотника. Тот вскрикнул и, выпустив саблю, схватился за лицо.
Корела опустил саблю.
– Я предупреждал тебя, сотник.
Но добивать врага Корела не стал. Он разрешил стрельцам его увести…
***
Боярин Гаврила Пушкин зачитал послание царевича к народу московскому. Это был призыв к бунту. Толпе понравилась перспектива ограбить подворье патриарха Иова и верных молодому Годунову бояр.
Пушкин знал, что этот патриарх не признает царевича и потому настраивал против него простолюдинов. Пусть озверевшая от крови и жадности толпа сделает работу за них…
***
В тот день толпа действовала решительно.
Весь город поддался безумию бунта. После разгрома патриаршего подворья чернь пошла громить дома бояр Годуновых, царских родственников. Затем жертвами стали другие бояре и богатые купцы.
Толпа обезумела, когда добралась до царских винных погребов. Бочки с винами разбивали и люди бросались черпать вино кто шапкой, а кто и просто рукой.
Правительство молодого царя Федора Годунова не смогло справиться с бунтом. Самые хитрые среди членов Боярской думы поспешили бежать подальше от палат Годуновых. Дружба с ними становилась опасной.
Теперь все были уверенны – скоро Димитрий Иванович займет московский трон…
***
Москва.
Дворец царя.
Низложение Годуновых.
1 июня 1605 года.
Царь Федор Борисович и его мать Мария Годунова испугались, получив известия, что воинство самозванца ворвалось в Москву через Серпуховские ворота.
Часть стрельцов охраны сбежали, бросив посты. Хотя бояться еще было нечего. В город вошло не войско самозванца, а всего несколько сотен казаков атамана Корелы. Но у страха глаза велики.
Слухи среди людей Годуновых множились и были один страшнее другого. Говорили, что город осадили поляки Юрия Мнишека. Говорили, что к Москве идут тысячи казаков и восставших холопов из приграничных крепостей. Говорили, что стрельцы-мятежники князя Сумбулова уже вошли в Москву.
Тайная служба Годунова в этот момент работала плохо из-за измены Бельского. Это посланные им люди смущали толпу. Они распространяли слухи…
***
Царица Мария хотела видеть своего двоюродного брата Богдана Бельского. Но того никак не могли найти.
Во дворец вернулся дьяк Андрей Власьев. Он пытался утихомирить толпу на Лобном месте.
– Что там происходит, дьяк? – спросила царица.
– Весь город охвачен мятежом. Всюду толпы черного люда.
– А вы на что? Отчего не прекратите бунт? Али мало вас наградили? Где Богдан Яковлевич?
– Боярина Бельского во дворце нет.
– Но я приказала послать за ним уже давно!
– Посылали, матушка-царица. Но никто из посланных не вернулся. Та часть города охвачена мятежом. И что там точно происходит неизвестно.
– И что делать? – спросила царица.
– Мария Григорьевна, бери царевича Федора, царевну Ксению и беги из Москвы, – дал свой совет дьяк Власьев.
– Бежать? – спросила царица. – Ты в своем уме, дьяк? Бросить царство?
–Скоро мятежники доберутся сюда. И тогда бежать будет поздно!
–Я приказала затворить ворота Кремля. Всюду верные нам стрельцы государева полка.
–Матушка, многие из них бросили оружие. Беги пока не поздно. Я еще могу устроить ваше с царевичем бегство. Это еще возможно. Но медлить нельзя.
–Я не побегу из моей столицы. Где бояре, посланные усмирить толпу?
–Еще не вернулись.
–Нужно дождаться вестей! – царица вскочила с кресла и побежала к окну.
К ней в покои вошла царевна Ксения Годунова.
–Матушка!
–Зачем ты пришла, дочь моя?
–Неужели самозванец идет в Москву?
–Хватит болтать, дочь моя. Иди к себе.
–Но, матушка! Сказывали, что самозванец желает сделать меня своей наложницей. Про сие говорили. А если нас некому защитить, то…
–Не говори вздора! Твой брат – царь!
–Но ведь воевода Басманов изменил брату, матушка! На кого можно положиться?
–За это Басманов будет повешен! Дай срок, дочь моя.
Дьяк Власьев понял, что царицу убедить ни в чем невозможно. Она станет цепляться за ускользающую власть. Он поклонился и покинул покои царицы.
В одном из переходов дворца его встретил полковник Мятелев.
–Что там, дьяк?
–Все кончено, – ответил Власьев.
–Она не станет бежать?
–Нет.
–Но неужели она не понимает…
–Все кончено, полковник. Думай о своей семье. Я спешу домой.
–Но твой дом уже разграблен мятежниками.
–Свою семью я вывез оттуда неделю назад. Они живут в ином месте под видом семейства подьячего.
–Умен ты, дьяк.
–А ты свою семью спас?
–Они покинули Москву. Живут в моем имении.
–Но скоро и туда доберутся враги. Мы верно служили Борису. Нам сие припомнят. Пока толпа только грабит, но скоро начнутся убийства.
–Советуешь бежать, дьяк?
–Если хочешь жить, полковник.
–Значит, никакой надежды больше нет?
–Нет. Царству Годуновых конец. Не смогли они удержать власти после смерти Бориса…
***
Толпы московского черного люди прорвались во дворец вечером.
Ворота Кремля не были заперты. Приказ царицы не был выполнен. Защищать Годуновых почти никто не стал. Боярин Гаврила Пушкин и дворянин Наум Плещёв в сопровождении отряда стрельцов, набранного на улицах Москвы, вошли в царские покои.
Федор Годунов встретил их, сидя на троне.
Пушкин подошел к нему.
– Тебе следует сойти с трона, Федор Борисович.
– Кто это говорит? – Федор пытался придать голосу твердость, но это выходило у него плохо.
– Я, боярин Гаврила Пушкин, молвил тебе сие от имени государя Димитрия Ивановича!
– От имени самозванца Юшки Отрепьева?
– Царевич давно доказал, что он не Юшка, а государь природный. И тебе следует сойти с трона, Федор Борисович.
Плещёв сказал тихо:
– Сойди, Федор Борисович по добру. Видишь сколь людей пришло с нами. Они злы на тебя.
Стрельцы с бердышами, которые вошли вслед за Пушкиным роптали. Слышались выкрики против семейства Годуновых.
Федор испугался. Он был еще молод и не крепок. Возбужденных стрельцов он боялся.
Пушкин сам отвел его в покои царицы и поставил к царскому семейству крепкий караул. Затем по его приказу Годуновых перевели из дворца на старое Годуновское подворье. Власть Годуновых кончилась. Страна ждала нового властелина…
***
Москва.
События.
Июнь 1605 года.
Дьяк Василий Шишкин был в толпе весь день и говорил за царевича Димитрия.
Он выполнял волю Бельского. Его собственное подворье никто не грабил, ибо и взять у дьяка было нечего. Да и не знали ни его жена, ни дочери, что он на Москве.
Жена Шишкина жила в бедности, ибо с тех пор, как пропал муж, помощи семейству не было. Оружничий Клешнин поначалу через своих людей передавал кое-что: муку, масло, битую птицу, малость денег. Но все больше медь. До серебра Клешнин был жаден. А после того как и сам Клешнин сбежал, то и вовсе семейству стало худо. Дочери дьяка засиделись в девках, ибо никто их не сватал, так как дать жена дьяка за ними не могла ничего.
Дьяку запрещено было связываться с семьёй и давать им что-либо. Богдан Бельский рисковать не хотел. Хотя Шишкин через доверенного человека справился про своё семейство.
– Бедно живут? – спросил он.
– Куда беднее. Подворье-то твоё в разор пошло.
– И чего там дочери мои?
– Жёнка сказывала, что и ествы в доме нет. Какая жизнь. Ты бы помог им малость.
– Дак я разве против? Сколь разов просил боярина дать мне помочь семейству. Не велит. Карами грозиться, коли волю его нарушу.
– Тогда дело понятное. Жалко смотреть на семейство твоё. Но ныне-то царевичевы люди на Москве. Должно ныне и помочь можно?
Шишкин дал человеку золотой за труды и тот ушёл.
Той ночью дьяк глаз не сомкнул. Все думал о своих дочерях. И за что им такое? Ведь он верно служил Клешнину и жизни своей подчас не жалел. А что дал ему Клешнин? Но Клешнина ныне нет. Сбежал. Приказы отдаёт Бельский. А что его семейству от того? Сам-то боярин голодом не сидит.
Утром человек от Бельского позвал его в город на торг, где они говорили народу о царевиче. Шишкин много раз читал грамоту от Димитрия к народу московскому.
«И вины ваши, кто виноват в чем, царь Димитрий Иванович вам простит. Наградит вас, и тягости ваши облегчит, ибо он государь истинный».
Народ кричал славу Димитрию Ивановичу.
«Иш как голосят, – думал дьяк. – А чего голосят? Я вот сам своим ничего не дал пока. Золота при мне много, а семейство голодает. Надобно исправить сие. Чего ждать? Царевич одолел Годунова. Ныне можно!»
И решил Шишкин, что пришла пора ему объявиться в своём доме.
Человек Бельского увидев, что дьяк уходит, спросил его:
– Куда направился, дьяче?
– Дак пойду к дому. Все здесь сделано как надо.
– А велел ли Богдан Яковлевич?
– Все его веления я исполнил. Ныне пойду к дому! – дьяк проявил твердость. – Годуновых больше нет. Чего еще?
– Я человек подневольный, дьяче. Мне что приказано, то и делаю. Потому провожу тебя к дому. А то мало ли что.
– Ничего со мной не случится.
– А я провожу. Мне не трудно. Сам видишь, как шумит Москва. А у тебя золото в кармане.
– Есть малость. Пожалование государя Димитрия Ивановича, – с гордостью сказал Шишкин. – Много сил и трудов положил я на дело царевича.
– Говорят, что молодой государь щедрый?
– Слишком щедрый. Счастье служить такому милостивому государю.
– И много пожаловал?
– На жизнь теперя хватит. Ты женат?
– Нет, покуда не скопил на женитьбу.
Они прошли в проулок, и там провожатый незаметно достал из сапога нож. Он обернулся – никого. Затем двумя шагами нагнал дьяка и всадил ему лезвие в спину.
Шишкин с удивлением посмотрел на него и прошептал:
– Ты чего?
– Прости, дьяк. Но твое золото отныне мое.
Он провернул нож в ране. Шишкин застонал и попытался еще что-то сказать, но не смог. Дьяк был мертв, из-за того, что он забыл старинное и верное правило – никогда не поворачиваться спиной к людям, которые знают, где лежит твое золото. Убийца быстро обыскал его карманы и нашел тяжелый кошель…
***
Боярин Богдан Бельский принимал в своем доме Афанасия Нагого, дядю царевича Димитрия.
– Ты можешь вернуть все, что потерял, Афанасий.
Нагой только сердито сопел.
– Но тебе следует уговорить твою сестру признать его милость царевича.
– Какой он царевич? Расстрига и вор!
– И что с того? Он даст тебе то, что нужно. И какая тебе разница до того, кто он. Король Сигизмунд признал его царевичем.
– И что я получу взамен?
– Я уже написал тебе об этом.
– Повтори еще раз! – потребовал Нагой.
– Боярство и новые вотчины. Годуновские вотчины. Семена Годунова.
Глаза Афанасия загорелись:
– Правду молвишь?
– Правду, Афанасий.
– Я получу имения Семена Годунова?
– Это слово Дмитрия Ивановича.
– Тогда я признаю его! И мои братья признают.
– А царица Мария?
– И моя сестра Мария сие признает. В том не беспокойся, боярин. Я смогу уговорить её.
– Но времени не много. К приезду царевича твоя сестра должна быть в Москве. И она должна подойти к государю и признать его сыном перед глазами всей толпы. Все должны сие видеть!
– То будет сделано!
– Но если что пойдет не так, Афанасий…
– Я тебя знаю давно, Богдан. И ты знаешь меня. Моя сестра скажет все что надобно…
***
Бельский готовил главное представление.
То, что он признал царевича как его воспитатель – это хорошо. То, что братья Нагие признали в нем племянника также хорошо. Но надобно чтобы его признала его «мать». Это в глазах народа окончательно снимет с него клеймо «самозванца».
***
Бунт на Москве после свержения Годуновых утих сам собой. Старая власть пала, а новой еще не было. Боярская дума пребывала в нерешительности. Все ждали, когда царевич войдет в Москву со своими войсками.
Бояре направили посланцев к Бельскому. Тот посоветовал послать депутацию к царевичу, который с войском стоял в Туле.
И 3 июня эта депутация отправилась к самозванцу. Возглавил её боярин князь Воротынский. С ним были князь Трубецкой, боярин Шереметев, да думный дьяк Власьев, которого нашли по приказу боярской думы и снова призвали к службе.
Царевич принял их не сразу. Он выказал свое пренебрежение.
– Отчего не тотчас пришли ко мне? – строго спросил он Воротынского. – Или ты, все еще сомневаешься в том, кто я?
Воротынский отвел глаза. Он низко поклонился «царевичу».
– Все вы! – продолжал кричать самозванец. – Служили врагу! Все ползали у ног Бориски Годунова! Меня своего истинного государя бесчестили словами «вор» и «самозванец». Да еще «расстрига». А ныне приползли сюда вымаливать милости?!
Князь Сумбулов склонился к уху царевича.
–Прости их государь.
Самозванец немного успокоился.
–Вот князь просит за вас. Он с первых дней со мной. И сразу присягнул мне как законному царю! И я жалую верных прежде всего! На Москву поедут мои бояре князь Василий Голицын и князь Василий Сумбулов! Все что делают они – делают от имени моего!
Все поклонились.
Воротынский сказал:
–Все исполним, как велишь, великий государь!
–Я въеду в Москву лишь после того как всех моих ворогов там изведут! Князь Сумбулов знает их. В том полагаюсь на тебя, Василий!
Сумбулов поклонился.
–А тело Бориски Годунова убрать из собора! Не место его поганым останкам в святом месте! То исполнить тебе, князь Голицын!
– Как велишь, великий государь!
– А вы! – царевич обратился к депутации от боярской думы. – Вы принесете мне присягу! И примет сие крестное целование от вас архиепископ муромский Игнатий.
Бояре заговорили:
– То милость великая, государь.
– Станем служить тебе, как отцу твоему служили!
Самозванец усмехнулся и ответил:
– За то стану вас жаловать, как отец мой жаловал!
Воевода Юрий Минишек, который стоял в стороне с поляками прошептал гетману Станиславу Дворжецкому:
– Свершилось, гетман. Вот сие я обещал королю и сейму Речи Посполитой.
– Все сталось, по-твоему, пан воевода. Теперь жди великих милостей.
– Мы своего не упустим, пан гетман. Мнишеки свое возьмут…
***
5 июня 1605 года тело бывшего царя Бориса Годунова было вынесено из Архангельского собора.
Имущество Годуновых было по приказу нового государя отобрано в казну.
10 июня 1605 года были тайно убиты царица Мария Годунова и её сын Федор Борисович. Преступления царя Бориса пали на его собственную семью. Поданным объявили, что царица и царевич покончили с собой. Народу зачитали грамоту, в которой царевич сожалел о смерти Годуновых и объявил о своем помиловании остальным членам семейства…
***
20 июня 1605 года самозванец въехал в Москву.
Его сопровождали три сотни польских гусар с «крыльями» за спиной. Гремя доспехами, сверкая оружием, гордо шли их они вслед за государевым знаменем – черным двуглавым орлом на зеленом поле.
Пышная свита из шляхты и русских вельмож на отличных лошадях вступила в город. Они держались от царевича на расстоянии, дабы толпа могли видеть Димитрия Ивановича.
Народ радостно приветствовал царевича.
– Многая лета государю Дмитрию!
– Дмитрию Ивановичу слава!
– Много лет царствовать на Москве!
– Слава государю!
Димитрий был на вершине славы. Сейчас он подлинный хозяин столицы. Да что столицы – всей Руси. Для въезда в Москву царевич одел белый кафтан, шитый золотом и богато украшенный жемчугом, светлые сапоги из тисненной кожи с высокими каблуками (самозванец был невысокого роста). На его голове была белая шапка отороченная соболем и украшенная золотыми вставками и жемчужными крестами. В рукояти драгоценной сабли «горел» большой рубин…
***
20 июня 1605 года Елена Отрепьева в хорошей карете под именем Марты покидала столицу московского государства. На ней было платье польской панны, и её лицо было скрыто за густой вуалью. Теперь она никогда не сможет показать его людям.
–Это проклятие! – прошептала она. – Я сама навлекла проклятие на себя и на тех, кого втянула в это безумное дело! По моей вине погибли люди. И много людей. Они погибли ради того, чтобы мой брат Юрий смог получить московскую корону. Пан Ян погиб из-за этого. Я сказала ему, что стану его женой, когда мой брат будет в Москве. Но никто не дал бы мне права распоряжаться собой. Моя жизнь стала проклятием. Моей красоты больше нет. Но и Юрию долго не сидеть на Московском троне! Проклятие настигнет и его! Его и всех, кто свяжет с ним свою судьбу!
***
Шляхтич пан Нильский не погиб, как сообщили панне Елене. Его тайно доставили в монастырскую тюрьму и бросили в подземелье. Он очнулся на куче гнилой соломы в кромешной тьме. Руки его были скованы и длинная тонкая цепь, вделанная в стену, держала его как пса на постоянной привязи.
Нильский вспомнил, как обедал в доме Афанасия Нагого. Там ему что-то подсыпали в еду или питье. Ведь Нагой говорил ему, что о нем есть строки в письме Бельского.
От него решили избавиться! Но почему тогда просто не убить его? Зачем приволокли сюда? Неужели станут пытать? Он верно служил царевичу. И это благодарность?
Но тут же Нильского посетила мысль, что Афанасий Нагой мог и принять сторону Федора Годунова. Мало ли чем кончилось сражение. Возможно, что войска Димитрия Ивановича разбиты. Тогда его могут провести через пытку, и казнить на лобном месте.
Но и этот вариант он вскоре отмел. Нет! Тогда его отправили бы в Разбойный приказ. А он, по всему видно, в монастырской тюрьме, куда заключали на вечное сидение, когда хотели дабы человек просто исчез. Так поступали и у них в Польше.
Значит, его просто заманили в ловушку! Не зря ему тогда показалось, что дьяк ему лгал, о том, что Елена в Коломне. Не было её там никогда. Им было нужно отправить его посланцем. Именно его! Но кому он мог помешать? Бучинскому? Неужели за всем стоит пан Велимир?
Нет! Он не мог быть связан с дьяком. И не знает пан Бучинский боярина Бельского. Ведь это по его приказу Нагой бросил его сюда. Но что он сделал Бельскому, которого даже не знал?
Бельский дядька царевича. И он перешел на трону самозванца. А значит, ему некто мог приказать избавиться от пана Нильского. Но кто? Это не Бучинский. Слишком мелкая он рыбешка.
Тогда сам самозванец? Может, вспомнил, что пан Ян человек коронного гетмана Речи Посполитой князя Замойского? Хотя если Димитрий занял Москву, чем ему может быть опасен коронный гетман?
А может самозванец не хотел отдавать ему сестру? Елена любит его, и её брат решил их разлучить? Это хороший способ избавиться от шляхтича. Хотя не стал бы сейчас Димитрий Иванович думать про такие мелочи. Иных забот много. Нет! От него избавился некто иной.
Неужели пан Мнишек? Или иезуиты, стоящие за его спиной? Это вполне похоже на методы Ордена Иисуса…
***
Ян не знал, в каком он монастыре, ибо больше недели с ним никто не общался. Еду приносил глухонемой служка. Он ставил на пол деревянную миску с пустой кашей и плошку. Затем забирал все это, и снова Яна окутывала тьма. Тишина давила на него.
Он вспомнил слова из книги Давида:
«Исчезли дни мои как дым. Сердце мое иссохло как трава. Всякий день поносят меня мои враги, и ем я пепел как хлеб. Душа моя насытилась бедствиями, и жизнь приблизилась к преисподней. Сравнялся с исходящими в могилу. И стал я как человек без силы, брошенный между мертвыми».
–Юродивый предсказал мне смерть, – сказал он вслух сам себе, дабы услышать собственный голос. – Но я не умер.
–А разве это не смерть? – прозвучал голос из темноты.
–Кто здесь? – спросил Нильский.
–Тебя погребли в монастырском подземелье и приковали цепью к стене. Это и есть твоя могила.
–Но я жив и могу надеяться отсюда выйти. Пока я жив, надежда есть.
–В этом подземелье, – был ответ, – сгинуло больше сотни людей за последние сто лет. Пойми, что пана Нильского больше нет.
–Но кто ты? Ты не ответил на мой вопрос.
–Здесь только ты.
–Значит ты не человек? – испугался Нильский. – Но кто? Призрак? Или сам сатана? Если ты князь тьмы, то должен знать что стало с Еленой?
–Она потеряна для тебя.
–Потеряна? Но она жива?
–Той Елены больше нет. Как нет и пана Нильского. Вспомни того юродивого, который предсказал тебе судьбу…
Больше голоса Ян не слышал. Возможно, что и не было никакого голоса. Возможно, что он говорил сам с собой…
***
Игумен Паисий сказал монастырскому келарю отцу Роману:
– Сей узник не просто так доверен нашему попечению, отец Роман.
– Это человек самозванца?
– Тише!
– Мы одне, отец настоятель.
– Но все равно он более не самозванец, а государь великий.
– Здесь моих слов никто не слышит, отец Паисий. Нам надобно лишить его памяти. Мне не в первый раз делать сие. Могу поручиться, что скоро сей лях позабудет то, кто он такой и кем был.
–А если нет?
–Кто знает про то, что сей пан у нас?
–Только тот, кто его прислал сюда. А ты знаешь, что он за человек.
–Знаю и потому уверен, что он скоро позабудет про сего пана. Да и долго ли будет сидеть самозванец на троне?
–Тише, брат Роман! Не самозванец, но великий государь.
–Пусть будет великий государь. И Федора Годунова ты, игумен, вчера величал великим государем. И где ныне Федор? Упокоили его люди самозванца.
–Объявлено было, что Федор и Мария Годуновы совершили грех самоубийства. Хотя ты прав, отец Роман. Какое самоубийство? Их убили люди князя Сумбулова. Но сие не нашего ума дело.
–Годуновых погубили грехи Бориса Годунова. А чьими руками покарал их господь – то дело десятое. А с этим шляхтичем я стану говорить. Он ныне принял меня за самого сатану.
Роман засмеялся.
– Ты так напугал его? – спросил игумен.
– Он в отчаянии. И его можно понять – сидит во тьме в сыром подземелье, на гнилой соломе, без надежды снова увидеть свет солнца. Но сей пан умен и образован изрядно, хоть и молод. С таким вести беседы одно удовольствие.
– Надобно дабы он позабыл о том, кем был.
– Он позабудет, отец игумен.