После этих «ободряющих слов», душу мою вообще заволокло мраком, потому как только сейчас, в полной мере, осознал я все то, во что оказался вовлеченным помимо собственной воли.
Тут вовремя вмешался Жан:
– Профессор, перестаньте наводить на нас страх и ужас. От ваших слов становится жутко.
– Друзья мои, я лишь предостерегают вас в том, что бокор, создавший куклу, может оказать недюжинное сопротивление вашему желанию ее уничтожить. Ведь эта вещь явно была создана им для каких-то определенных целей. Впрочем, можно предположить и такое, что колдун пойдет вам навстречу и избавит от куклы добровольно. Я, возможно, и, правда, несколько сгустил краски. – Профессор ободряюще улыбнулся, но веселее нам от того не стало.
Мы еще долго сидели у Столпова, выясняя последние детали нашего будущего путешествия, как-то даже опасаясь уходить, ибо уход этот ознаменовал бы собой начало нашей поездки, а мы, чего уж греха таить, боялись ее.
Однако всему когда-нибудь приходит конец, пришлось распрощаться и нам. Иван Андреевич вручил нам листок бумаги, на котором написал имя-фамилию своего конголезского знакомого, его адрес и как к нему нужно добираться из аэропорта.
– Встретить вас он не сможет, вы уж не обессудьте, – извиняющимся тоном сказал Столпов, – но он предупрежден и будет вас ждать. Он скажет, как и куда вам следовать. Ну…, – профессор протянул нам свою пухлую руку, – давайте прощаться!
Мы медленно, и, глядя со стороны, понуро побрели от подъезда профессора к моей машине. Говорить не хотелось, переваривали полученную информацию. Я украдкой глянул на Жана. Он шел с каким-то задумчиво-мечтательным видом, мне даже показалось, что на его губах играла чуть заметная улыбка. Это несколько удивило меня.
– Жан, ты улыбаешься?
– Внутренне, Стас, внутренне. По крайней мере, мне так казалось. Я вот думаю, до чего же прекрасна жизнь, а, Стас? Не находишь? И это закопченное московское небо, сквозь которое не видно звезд, оно тоже прекрасно! И суета этих улиц, этих спешащих куда-то людей, водоворот жизни, как же все это прекрасно!
– Жан, ты меня пугаешь! Может показаться, что ты прощаешься со всем этим!
– Ну что ты! Вовсе нет. Просто я очень люблю жизнь. Глупо звучит, ну, в самом деле, кто же ее не любит? Но что мне до остальных! Я люблю ее! Я много поколесил по свету, многое повидал, и сейчас мы с тобой стоим на пороге больших приключений. Ну, разве же это не чудесно?
– Жан, мне кажется, ты несколько идеализируешь наше путешествие. Мы едем не на красоты Конго любоваться, а ввязываемся в сомнительную авантюру, которая может помочь и тебе и мне расстаться с этой удивительной жизнью.
– Да, перестань ты, Стас! – Жан махнул рукой. – Нельзя начинать ни одно дело с подобным настроем. У нас все получится, вот увидишь. Мы обезвредим предмет твоих и моих тревог и вернемся домой, при этом обогатимся новыми знаниями и впечатлениями, мы расширим свой мир еще больше, познаем его еще глубже, а это и есть жизнь! Не сидеть же, в конце концов, на одном месте, наращивая жиры, всегда лучше куда-то стремиться, рваться, бежать!
– Ну, ты прям каверинский капитан! «Бороться и искать, найти и не сдаваться!»
Жан засмеялся:
– Не знаю, кто такой Каверин, но сказано верно!
КОНГО
Первые неудачи
День вылета выдался пасмурным. Время, отведенное на регистрацию, казалось бесконечным. Мы с Жаном обсудили перечень вещей, которые взяли с собой, однако сейчас, находясь за стойками паспортного контроля, в голову приходило то одно, то другое, что следовало бы захватить, но, увы, пополнять чемоданы было уже слишком поздно. Бродить по аэропорту не хотелось, мы вылетали из Шереметьево-2, а для меня этот аэропорт уже давно утратил свой романтический шарм. Когда-то я испытывал в этом месте душевный трепет, именно отсюда я начал своё, до сих пор неоконченное, зарубежное турне. Я много путешествовал, повидал великое разнообразие воздушных вокзалов: и маленьких, и огромных, и оборудованных по последнему слову техники, и бывшие военные аэропорты, носящие столь помпезное название лишь благодаря своему предназначению. И постепенно Шереметьево стало для меня лишь пунктом отправления в очередную поездку.
Пройдя все формальности таможенного оформления, мы пристроились с Жаном в кофейне, заказали напитки и стали ожидать объявления посадки. За день мы изрядно утомились, и в предвкушении долгого и изнурительного полета разговор особо не клеился. Мы смотрели в окно на медленно перемещающиеся самолеты, находящиеся в поле нашего зрения, и думали каждый о своем. Пока тянулось ожидание, мы выпили по две чашки кофе и по три бокала коньяка, который сладостным сиропом разлился по кровеносным сосудам и нервное напряжение понемногу начало отступать. И только я собрался расспросить Жана о наших ближайших планах в путешествии, как объявили посадку на рейс.
Самолет взлетал тусклым вечером, и моросящий дождь слезливыми потоками стекал со стекол иллюминаторов.
Я иногда позволял себе летать в бизнес-классе, но это было в той, прошлой жизни, до появления маленького исчадия ада, сейчас же в приоритете была экономия денежных средств, неизвестно, сколько еще предстояло пережить и как быстро наладятся финансовые дела. Что же касается Жана, то, как любой француз, он был скуп и чрезмерно рационален, потому-то мы и оказались в эконом-классе в столь долгом путешествии.
В дороге в общей сложности мы провели немногим более суток. Рейс был не прямой, нам еще досталась ночь в Париже. Благо, Жан был здесь на своей территории, и никаких проблем с ночевкой не возникло. Мы остановились в отеле «Kyriad Prestige», находящимся совсем рядом с аэропортом, названным именем Шарля де Голля, и это было очень удобно. Время, проведенное в отеле, нельзя назвать полноценной ночевкой, но перевести дух, размять кости и освежиться, мы смогли.
А ранним утром снова в путь… Регистрация, таможня, перелет и Киншаса …
Впечатление, которое произвел на меня этот город по прилету, можно назвать психологической травмой. Жан-то здесь уже бывал, а вот на меня увиденное произвело впечатление, сопоставимое с шоком. Я уже вспоминал те аэропорты, которые мне довелось увидеть в своей жизни, но данное место можно было сравнить лишь с аэропортом на Гоа, и то весьма отдаленно. Международный аэропорт Нджили, столицы демократической республики Конго, был жутким. Как сказал мне Жан, данная постройка была творением тружеников Китая, и годами ее основания значились далекие шестидесятые. Судя по нынешнему состоянию, здание ни разу не реставрировалось, да о чем это я, даже косметический ремонт, по всей видимости, его не коснулся. На стенах и потолках отвалившаяся краска и штукатурка являла нашему взору структуру арматурных конструкций, составляющих остов здания. На тех же стенах, где сохранилась краска, я не смог установить ее первоначальный цвет, по моему мнению, он был сильно изменен впитавшейся в него грязью, пылью и стоявшим вокруг смрадом. Я не мог понять, что за запах окружает меня, тяжелый, густой и даже липкий, с легким ароматом дыма, как от фруктовых деревьев, да еще и с примесью немного приторного запаха человеческого пота. От той тяжести, которая попала ко мне в легкие и разлилась по всему телу, у меня даже сначала закружилась голова, но это ощущение быстро прошло, хотя навязчивость запаха сохранилась. Я думал, что так пахнет только в аэропорту, все же маленькое старое помещение, толпы народу, что удивило не меньше, да и авиационная техника, сама по себе источающая специфические ароматы, но я ошибся.
Выйдя в зал, после прохождения таможни и изрядно надышавшись местным «благоуханным ароматом», мне очень захотелось умыться, и я спросил Жана, где тут находится туалет.
– Может быть, тебе подойдет влажная салфетка? – спросил меня мой друг.
– Нет, салфетки и у меня есть, ты лучше покажи, где спрятался этот «кабинет». – настаивал я на своем.
Жан покачал головой, усмехнулся и указал вглубь помещения:
– Вон, видишь, распахнутая дверь. Иди, если походные условия тебе по душе.
Я прошел метров десять и попал в странное место. Это была длинная комната, с небольшими разделениями на кабины, перегородки которых доходили мне до пояса, так что можно считать, их не было вовсе, а в полу символической кабинки зияла дыра. Я вспомнил свое пионерское детство и подобные конструкции, которые уже в то время вызывали у меня отвращение. Я огляделся вокруг в поиске раковины, но ничего подобного не обнаружил. В углу вытянутой комнаты я увидел свисающий с потолка короткий шланг и нелепо пристроенный вентиль, на полу было нечто напоминающее канавку для водостока, уходящую неизвестно куда. Я подошел и аккуратно отвернул вентиль, но создалось впечатление, что вода полилась с потолка. Похоже, надо было прислушаться к совету Жана и воспользоваться салфетками, которые мы предусмотрительно взяли в дорогу. Я брезгливо завернул вентиль, неизвестно откуда еще эта вода берется, да и вода ли это вообще, вытер руки салфеткой, другой протер лицо и шею и вышел к Жану.
– Да, колоритное местечко. Здесь везде так? – Расстроено спросил я.
– Да, Стас, это место не для строгих костюмов. Ну, так что, следуем дальше? Все процедуры здесь ты закончил? – с улыбкой кинул мне Жан, лихо подхватив свой чемодан и двинувшись к выходу из здания.
Был уже седьмой час вечера по местному времени, начинало темнеть. Мы вышли на улицу, но запах преследовавший меня последние полчаса, только усилился.
– Жан, что это за смрад? У меня даже башка закружилась. – брезгливо поморщившись, спросил я.
– Это запах Конго, его образа жизни, его менталитета, его истории. Ничего, ты быстро привыкнешь, я перестал чувствовать его, проведя в Киншасе полдня. Кстати, голова у меня тоже кружится, но я думаю, что это из-за переутомления, связанного с долгим перелетом, надеюсь, скоро все пройдет.
– Обнадежил, а у меня сложилось впечатление, что я никогда не отмоюсь от этого запаха, он словно прилип ко мне.
– Не переживай, ведь я не хожу со шлейфом запахов всех тех мест, в которых побывал! – рассмеялся Жан. – Хотя мне очень бы хотелось всегда ощущать запах Парижа!
Темнело довольно быстро, вечер словно наползал на город.
Снаружи аэропорт Нджили имел не менее удручающий вид, чем внутри. Он был очень маленьким, и если бы не трехъярусная конструкция в центре, имел бы вид распластанного двухэтажного барака блеклого желтого цвета. Вокруг здания была большая заасфальтированная площадь, ни одного деревца или кустарника, словно землю запрятали в камень, и возникало непреодолимое ощущение безжизненности. Само строение было увешано антеннами и локаторами, которые несуразно смотрелись на столь примитивной постройке. Для такого рода конструкции название «аэропорт» звучало слишком пафосно. Все же в моем сознании это место должно являть собой комплекс из нескольких современных сооружений, оборудованных по последнему слову техники, и призванных быстро и безопасно обеспечить транспортировку по воздуху пассажиров, грузов, и воздушных судов. Н-да, прав был профессор Столпов, говоря о том, что не во все точки земного шара цивилизация дошла в полном ее объеме, где-то сохраняется еще и мезозойская эра.
У здания аэропорта нам посчастливилось взять такси. Если бы не Жан, я бы никогда не понял, что стоявшие рядком проржавевшие, измятые и покореженные автомобили непонятных марок предназначены для перевозки пассажиров. У этих машин не было никаких отличительных знаков, а год их выпуска был настолько отдаленным, что даже угадать страну-производителя было невозможно. Водители стояли возле своих кабриолетов, покуривая какую-то вонючую травку и громко переговариваясь между собой. Как только они поняли, что мы направляемся к ним, то всей сворой окружили нас и начали предлагать свои услуги, отпихивая друг друга и переругиваясь.
– Мунделли, сюда! Мунделли, садись ко мне! Мунделли! Мунделли!
в подобии французской речи..
– Мунделли, – это общепринятое обращение к белому человеку в Конго. Иногда они назовут тебя месье, иногда месье белый, но чаще всего ты будешь слышать именно мунделли, – просветил меня мой приятель.
Он же выбрал более или менее пригодный для нашего перемещения автомобиль, о чем-то переговорил с водителем, тот бойко подхватил наши чемоданы, запихнул в багажник, привязал крышку веревкой, чтобы не раскрывался по дороге, ибо, как я понял, замок там давно отсутствовал, и мы покатили в сторону центра столицы.
Машина, надо отметить, ехала по относительно ровной, асфальтированной дороге довольно быстро. В ту же сторону, да и навстречу нам, ползли чудовищно перегруженные грузовики, перевозившие непонятное барахло. К бортам их кузовов были привязаны канистры и бочки, а также столы, стулья, еще какие-то конструкции, а весь груз был полузакрыт плотным брезентом, поверх которого восседало неимоверное количество людей, как мне показалось в некоторых случаях, число их достигало полусотни.
Обогнав один такой грузовик, я не удержался и сказал Жану:
– Господи Боже! Да ведь это же самоубийство!
– И ты даже не представляешь себе, насколько близок к истине! – улыбнулся француз. – Но ты прибереги свое удивление, тебе еще столько предстоит увидеть!
В некоторых местах дорога практически соприкасалась с железнодорожными путями и в какой-то момент мы поравнялись с небольшим составом, состоящим всего из четырех вагонов. Но зато каких! Разбитые и раздолбанные, давно утерявшие окна и двери, плотно набитые пассажирами, для части которых хватило места только на крыше. Я с неподдельным изумлением смотрел на немыслимый поезд, когда на крыше покачивающегося рядом вагона приподнялся здоровенный молодой негр, что-то выкрикнул, чем-то размахнулся и швырнул это самое что-то прямо в нас. Нечто увесистое ударило по крыше нашей машины, водитель взвизгнул, высунулся в окно и разразился столь длинной и гневной тирадой, что привлек внимание всего сброда, восседавшего на крыше вагона. Негры начали что-то вразнобой горланить в ответ, и в сторону нашей машины посыпалось неимоверное количество всякой дряни, которая только могла до нас долететь. Тем временем уже все находившиеся в поезде, уставились в нашу сторону, что-то вопили, улюлюкали, кричали и… швырялись, вероятнее всего, объедками. В неистовый раж вошли все, и я уж подумал, что на этом наше пребывание здесь и закончится. Однако наш водитель, продолжая ругаться, сумел поддать газу, и мы оторвались от поезда, растворившегося в стремительно сгущавшихся сумерках, но еще долго неслись издалека крики и вопли разъяренных пассажиров.
В столицу мы въехали, когда было уже совсем темно. Вопреки моему ожиданию в городе кипела жизнь, машин было невероятное множество, в какой-то момент мы даже встали в некое подобие пробки. Народ сновал огромными толпами туда и сюда, подбегал к автомобилям, что-то спрашивал, что-то пытался продать. Окна в машине были постоянно открыты, мне показалось, что они вообще никогда не закрываются. Не знаю, как спереди, но сзади, где сидели мы с Жаном, ручки, поднимающие стекла, отсутствовали вовсе, и я продолжал вдыхать «ароматы Конго», то есть такую невообразимую вонь, с которой амбре аэропорта не могло даже сравниться. Повсюду высились кучи мусора, видимо собранные кем-то, но непонятно зачем, потому как грязи было столько, что временами она равняла проезжую часть с имеющимся кое-где тротуаром.
На каком-то перекрестке, прямо посередине дороги, местные жители развели чудовищного размера кострище, и что-то жарили, тут же и пожирая свое жаркое, при этом неистово веселясь. Вонь стояла чудовищная, стало нечем дышать и я зашелся кашлем. Жан протянул мне влажную салфетку, я приложил ее к носу и губам, закрыл глаза и попытался отвлечься. Какое там! Я устал, был голоден, от отвратительных запахов меня мутило (должен сказать, что к запахам снаружи примешивалась отвратительная вонь, источаемая нашим водителем) хуже, чем от избытка алкоголя. Снисходительно глядя на меня, Жан заметил, что весь этот антураж почему-то напоминает ему начало романа Патрика Зюскинда «Парфюмер», где автор описывал вонь, царившую в городах Франции начала восемнадцатого века. Как-то даже отлегло и, посмеявшись, мы сошлись на том, что вероятнее всего Зюскинд также посещал Киншасу и испытал те же ощущения, что и мы. Вообще, должен признать, что последние сутки я все время чувствовал себя довольно плохо, кружилась голова, ломило все тело, а теперь вот еще и подташнивало, но я полагал, что все это от перевозбуждения и накопленной усталости, и если как следует отдохнуть, да немного привыкнуть, то можно и придти в себя.
К счастью, вскоре мы прибыли на проспект Правосудия, где проживал Антуан Мобобо, тот самый приятель профессора Столпова. Он жил в весьма изящном особняке, выстроенном, как заметил Гебауэр, в Викторианском стиле. Да и все прочие, отгороженные от мира высокими оградами дома, мимо которых мы проехали, свидетельствовали о том, что люди, обитающие на этой улице, принадлежат к местной элите. Дверь нам открыла сухонькая маленькая негритянка в чистом белом переднике, которая проводила нас в просторную гостиную, что-то невнятно буркнула и вышла. Я осмотрелся. Комната была обставлена с большим вкусом, добротно, что стоило по всем меркам совсем даже не мало, и чего, признаться, я совсем не ожидал. Огромный мягкий диван в виде буквы «Г», перед ним массивный журнальный столик из желтоватого стекла на резных ножках из слоновой кости, на полу тончайший ковер, скорее всего ручной работы, на стене огромный плазменный телевизор и несколько картин в дорогих рамках. В силу того, что я не силен в живописи, позже поинтересовался у Жана, что это были за картины, и он пояснил мне, что это работы импрессионистов, и что, скорее всего все-таки подлинники.
Вскоре распахнулась дверь, находящаяся в противоположной стороне по отношению к той, через которую вошли мы, и нашему взору предстал сам хозяин. Господин Мабобо сильно напоминал профессора Столпова, мне показалось, что передо мной фотографический негатив Ивана Андреевича, и я невольно улыбнулся. Антуан был такой же маленький, толстый, только черный, как ночь. Он был не лысый, а очень коротко стриженый, отблеск седины отливал на черной блестящей коже головы, а когда Мабобо повернулся к окну, чтобы задернуть поплотнее гардины, мой взор привлекла затылочная часть его черепа, испещренная рубцами и гнойниками, что вызвало некое отвращение к самому доктору. И если российский профессор источал дружелюбие, то конголезец был суров и мрачен. Кроме того, от него исходил какой-то мерзкий, приторный мускусный дух, смешанный с еще более отвратительным запахом тления. Он не улыбнулся, молча протянул по очереди руку, сначала Жану, потом мне, и по-французски сказал, что Иван его предупредил, и он забронировал нам номера в гостинице «Мемлинг» на Авеню дю Чад. Гостиница категории пять звезд и нам понравится. Он замолчал и многозначительно уставился на нас, пока Жан переводил мне его речь. Мабобо не предложил нам ни выпить, ни просто сесть, от столь «радушного» приема мы растерялись, и тоже молчали. После паузы, Жан первым обрел дар речи и спросил, перейдя на английский, чтобы диалог был более удобен нам всем.
– Скажите, господин Мабобо, Иван Андреевич сказал вам о цели нашего визита в Конго?
– Иван просил помочь вам в первое время. Полагаю, что, забронировав вам номера в отеле, я частично выполнил просьбу моего друга. Что же касается дальнейшей помощи, то уповайте на Господа нашего. – И толстый негр воздел свои очи к потолку.
– Но… – от такого даже Жан растерялся. – Куда же нам идти потом? Завтра…
– Уважаемые мои, вам нужен бокор, но они не живут в городах, о чем известно даже детям. Значит, вам нужно в джунгли. Но не я же вас туда буду сопровождать! Джунгли находятся на востоке нашей страны, вам нужно договориться с кем-то, кто согласится вас туда отвезти.
– Но, где же мы найдем таких проводников?
– За деньги согласится любой.
– Может, все же, у вас есть кто-нибудь на примете?
Мабобо секунду раздумывал, потом подобие улыбки скользнуло по его лицу, но тут же исчезло, и он с важностью заявил:
– Да, пожалуй, в этом я смогу вам помочь. Отправляйтесь в гостиницу, а завтра утром я вам кое-кого пришлю.
Мы вздохнули с некоторым облегчением, а Жан, вконец обнаглев, даже рискнул спросить:
– А вы нас не проводите до отеля? Боюсь, в темноте нам будет очень не просто ориентироваться в городе.
Мне показалось, что Мабобо уже с трудом скрывал раздражение. И, тем не менее, он все же помог нам. Он вызвал горничную, о чем-то переговорил с ней на понятном только им языке, а затем, обратившись к нам, сказал:
– Муж Эстель отвезет вас в отель. Утром, часов в девять, будьте в холле, я пришлю вам проводника. А теперь, прошу меня извинить, у меня еще много дел.
Растерявшись от довольно прохладно законченного разговора, я, забывшись, произнес по-русски:
– А вы не хотите взглянуть на куклу?
Конголезец только кинул на меня возмущенный взгляд, явно уразумев произнесенные слова, и, не произнеся более ни слова, и даже не протянув нам руки и не попрощавшись, важно удалился из гостиной через ту же дверь, что и вошел.