– Ты, это ты? И в Башмакова ты стрелял?
– Нет, – пришел в себя от шока Миша, – нет, я в лошадь стрелял, она моих ребят копытами бить стала, а он сам под пулю бросился. Сбрендил старый хрыч, заорал: «Тру-ля-ли», руки раскинул и под пулю.
– И давно ты так подрабатываешь?
– Тебя не спросил! Мне машина нужна, извини, дядя Коля, мы на твоей уедем.
– Миша! – закричал Трубников, – Ты же, сволочь, имя отца опозорил, ты же мне в сердце плюнул. Тебе деньги нужны? Тебе Галина после побоев золото отдала, ради этого… Ради этих паршивых колечек, сережек ты, ты…
– Да, я! Я это, я! Ты босяк, босяком и помрешь! А я жить хочу! Полканом был, а на пенсию прожить не можешь, охранником, да частным сыском… Уйди! Нам пора!
Он оттолкнул Трубникова, хотел идти к машине. Но Трубников наотмашь ударил его по лицу. Миша инстинктивно сжал кулаки, раздался выстрел. На какое-то мгновенье Миша застыл над упавшим Трубниковым, потом нервно передернул плечами, махнул рукой троим, ожидавшим в отдалении. Они торопливо перенесли тело с дороги в сухой бурьян.
– Снегом засыпьте, дурни, чтоб не видно было!
Сам пошел к машине. Трое поспешно скребли редкий снег, наверное, они боялись, что он уедет без них. Не сговариваясь, бросились к машине, сели. Машина рванула вперед. По-прежнему трезвонил мобильник Трубникова. Миша передал его им:
– Выньте аккумулятор.
Стало тихо. Только слышно было, как воет за окном ветер. Дорога и степь со всех сторон. Дорога без машин, без людей, огромная степь…