– Валерий Иванович, – мне сказали, что перед смертью Уманцев в бреду часто повторял: «нож и плетка», вы не знаете, о чем это он вспоминал?
– Все село гадает, никто не знает. Он ведь служил! Всю жизнь опером, всю жизнь с теми, у кого ножи и огнестрельное оружие. Немудрено, что он повторял эти слова. Наверное, вспоминал о чем-то своем. Я у Тюри спрашивал, все ли ножи на месте. Она пересчитывала. Сказала, что ножей не пропадало. А плеток в доме не было. Закрывайте дверь, у Тюри свои ключи есть.
– Начнем со школы, – с улыбкой сказал Казнов, – у меня там внуки учатся. Хорошая школа! С Никитиным познакомлю. Недавно приехал новый учитель физкультуры, очень хороший человек! Мои мальчишки от него в восторге! В школу бегут с радостью. Летом хотят в турпоход всем отрядом. Физрук создал отряд «Щит и меч» только для мальчишек. Маршируют сроем по селу, песни поют. Я хоть за своих теперь спокоен, знаю, что они под присмотром. Им самим нравится. А вот и Никитин! По улице шел коренастый мужчина средних лет с некрасивым, изборожденным морщинами лицом, самоуверенным взглядом.
Казнов улыбался во все лицо, радостно шел навстречу учителю. Пожал ему руку, представил Трубникова. Спросил про своих мальчишек.
– Они очень стараются, – сдержанно ответил физрук, – но у них пока не все получается. Обязательно надо делать зарядку по утрам, хорошо бы и холодный душ, но сейчас весна.
– Да, с холодным душем опасно, – согласился Казнов, – хватит нам смертей из-за воспаления легких. А зарядку они делают. Ванятка сто раз отжимается!
– Ваня молодец. У вас хорошие внуки. А вы детектив? Я не понимаю, почему приехал детектив? Разве произошло преступление? Уманцев же умер от воспаления легких!
– Да, но его дочь Вера Антоновна попросила меня выяснить некоторые подробности его болезни и смерти. Вы не видели нигде Тюрину? Она почему-то не ночевала и не пришла утром.
– Нет, не видел, а зачем она вам?
– Она была с ним все время. Он умер у нее на руках.
– Я бы сказал иначе, – тихо дополнил Казнов, – он умер по ее недосмотру!
– Думаете, она не делала ему уколы? Путала лекарства? – спросил физрук.
– Я не знаю, что думать, – ответил Казнов, – просто надо с ней поговорить. Одно дело мы с вами говорим, а другое дело детектив. У детектива лучше получится выяснить, какие уколы и какие лекарства, почему и когда? Куда она запропастилась?
– Не знаю. У меня скоро урок. Извините, мне пора. Если будут ко мне вопросы, если нужна будет помощь, то вы всегда найдете меня в школе. Я здесь практически живу, хотя снимаю частный дом в аренду.
– Сергей Артемович! Мы тебе всем селом дом построим! – сказал Казнов, – только лета дождемся! Мои мальчишки в школу бегут с радостью! Даже по всем предметам лучше учиться стали. Это же дорогого стоит! Однако мы тоже уже запаздываем. Нас пригласил отец Геннадий.
***
Отец Геннадий ждал их. Стол уже был накрыт. За столом сидели три девочки и мальчик. Мама и Марина хозяйничали на кухне, позже и они сели за стол. Отец Геннадий говорил об Антоне только хорошее, сокрушался о его скоропостижной кончине. Расспрашивал Трубникова о Ростове, какие новости? Трубников спросил его мнение о Тюриной.
– Разве она виновата в смерти Антона? Почему ее все начали травить? Кто дал право судить ее? Вчера она подходила ко мне, спрашивала, смогу ли я уделить ей время, хотела исповедаться. Но вчера я был очень занят. А сегодня она не пришла, хотя я ждал ее.
– Разве нельзя исповедаться вместе со всеми после службы? – спросил Казнов.
– Можно, но при необходимости можно выделить отдельное время. Может быть, ей просто надо выговориться, душу излить? Это же не получится, когда за тобой большая очередь стоит! Ей ведь и поговорить теперь не с кем. Она и раньше-то особо ни с кем не дружила. Все время одна. Бедная женщина! Почему она не пришла на исповедь? Сама же просила! Я ей время назначил, ждал. Передумала? Если встретите, скажите, пусть приходит. Я приму, когда бы она ни пришла.
В дверь постучали. Жена священника пошла открывать. Вскоре вернулась. Подала мясо и блины со сметаной, забрала пустые тарелки и супницу.
– Кто там приходил, Маша? – спросил отец Геннадий.
– Сычев с подругой по церкви бегают, тебя разыскивают. Мешают полы мыть. Я велела сказать им, чтобы пришли на вечернюю службу, а после службы, подождали батюшку, тогда и поговорят.
– Зачем же так, Маша? Пригласила бы их на обед.
– Кого пригласила? – остановилась с тарелкой в руке Мария, – Сыча с подругой? У нас за столом дети сидят! Сыча и его подругу сначала продезинфицировать надо, потом на карантине подержать и подольше! Не давай им больше деньги! Попрошайки!
– Кто такой Сыч? – спросил детектив.
– Сычев Виктор Иванович, – ответил отец Геннадий, – родился и вырос в Никольском. Ему 43 года, а его подруге 18, но выглядит она словно подросток. Я даже паспорт проверил! Нет, ей 18 лет.
– Подросток! – возмутилась Мария, – эта восемнадцатилетняя девочка пьет и курит наравне с Сычом! Где он ее нашел?
– Маша, принеси мне, пожалуйста, еще кофе. И сметана тоже нужна! Маша плохо относится к ним. Они часто выпрашивают у наших детей деньги. Дескать, кушать нечего! Я-то им деньги давно перестал давать. Предложил в церкви полы мыть. Вокруг храма уборкой заниматься! Платил бы немножко! Они отказались и даже возмутились, что я им такую черную работу предлагаю! Я студентом был, подрабатывал в детском саду. Приходил к четырем утра, мыл кастрюли, сковородки. Мыл полы. И стипендию получал, и подрабатывал. Грязной работой не брезговал.
Даю им иногда то кулич, то просто хлеб или крупы пакет. Берут, но просят денег. Что им понадобилось? Снова денег? Выпить не на что? Оба здоровы, оба безработные. Чем живут? А подруга у Сычева слишком молода! Лариса, говорю, где же твоя мама? Она рассказала, что ее мама младенцем в роддоме оставила, сама через окно в туалете вылезла и сбежала! Ей, когда она из детдома уходила, документы отдали. Она там прочла про маму. Я сильно сомневаюсь в рассказе Ларисы. Органы опеки обязательно разыскали бы беглянку, судом лишили родительских прав, нашли бы других родственников. У Ларисы все просто и понятно. В жизни иначе. Детдомовцы часто «сочиняют», чтобы вызвать к себе сострадание.
Поблагодарив за обед, они вышли на улицу, медленно шли по тротуару.
– Красивое село, – сказал Трубников, – доброжелательное и гостеприимное. Везде тротуары! Чисто! А это что? Двор грязный! Ставня на одной петле мотыляется!
– Это дом Сыча, – пояснил Казнов, и крикнул, – Сыч, выходи!
Из дома вышла девушка с телосложением ребенка и потасканным лицом. Одета была в джинсы и свитер, сланцы на босу ногу. Улыбнулась приветливо Казнову:
– Привет, Валера. К нам нельзя! У нас траур! Такое настроение, что даже матом сформулировать нельзя!
На пороге появился Сыч. Сутулый, с пивным животом и плешью на голове. У него были красные глаза и взгляд, то ли отсутствующий, то ли сосредоточенный на тропинке, по которой он шел к гостям шаткой походкой. Он с трудом и очень медленно натягивал куртку. Вышел на тротуар, запер калитку, оставив Ларису во дворе:
– Лариска, жди меня дома! И на забудь, оставить мне чуток на утро, на опохмелку! Женщины – это не собаки, а кошки. Все понимают, а команды не выполняют. Лариска! Марш домой! А вас, – он мутным взглядом посмотрел на Казнова и Трубникова, – прошу следовать за мной! Только вам покажу! Больше никому! Но вы учтите! – он погрозил им кулаком, – учтите, что я тунеядец. Да! Я – тунеядец и попрошайка, но не убийца! Я ее не убивал! Я просто так на свалке гулял! А она лежит в овражке рядом со свалкой! Вся в крови! Мне поневоле пришлось выпить! Сердце надорвалось! Пошли, покажу, а то не поверите! Нет! Стой! – Сыч сильно оттопырил нижнюю губу и обиженно посмотрел на детектива, – это же ты детектив, а не я! Я тебе труп показывать буду, а как будут учтены мои интересы?
– В чем заключаются твои интересы, я знаю, – успокоил его Казнов, – сначала покажи, а уже потом мы тебе бутылку водки купим.
– Но вас же двое! – еще сильнее оттопырил нижнюю губу Сыч, – и нас с Ларисой двое! Две бутылки!
– Мы купим тебе две бутылки водки, – сказал детектив, – моя машина неподалеку, поедем?
– Ха! – выдохнул Сыч, – Ха-ха!
– Это стихийная свалка, – пояснил Казнов, – я бы не рискнул ехать туда на машине. Увидите, поймете. Пошли, Сыч.
Сыч разразился громким смехом, согнулся до самой земли. Отсмеявшись, сказал:
– Я веду на свалку фермера и детектива! Туда им и дорога! Ребятки, за мной!
Пока они шли по селу люди оборачивались на них. Впереди Сыч, по-солдатски размахивая руками. За ним двое мужчин в костюмах и начищенных ботиночках. За селом любопытные исчезли, но под ногами зачавкала жидкая грязь с неприятным запахом, который усиливался по мере приближения к свалке.
Сыч подошел к небольшому оврагу, остановился и заплакал. Искренне заплакал, навзрыд, как ребенок. Казнов заглянул в овражек и непроизвольно вскрикнул, обернулся к Трубникову:
– Жулька! Это Жулька! Собака Антона!
Трубников подошел к оврагу, спустился вниз. Склонился над трупом собаки. Множество ножевых ранений, но все не смертельные. Умерла либо от потери крови, либо от болевого шока. Кто же это сделал? С такой жестокостью убить несчастную собаку!
– Вы сказали, – обратился он к Сычу, но посмотрел на Казнова и осекся. Фермер одной рукой развязывал галстук, другой держался за сердце. Повсюду зловонная грязь, присесть негде. Хотя бы валидол! Но его нет! Аптечка в машине.
– Жулька! – тихо повторял Казнов, – ласковая собака, ко всем людям ласковая! Жулька! За что? Кто? Господи!
Сыч заливался слезами, отнюдь не показными. Казнов, бледный и растерянный, едва держался на ногах. Трубников достал телефон и набрал номер священника. Попросил его срочно забрать их со свалки и обязательно захватить валидол и нитроглицерин. Казнову очень плохо.
Отец Геннадий сразу приехал, рискуя увязнуть в грязи. Забрал всех троих. Дал Казнову нитроглицерин и валидол одновременно. Привез к храму и быстро ушел, у него служба уже началась, без него нельзя! Их поджидала Мария, хотела оказать помощь.
– У меня все есть, – сказала она, – шприцы, успокоительное, обезболивающее…
– Вы врач, медсестра? – спросил Трубников.
– Я мама. У меня пятеро детей. Виктор, тебе успокоительное? Сейчас. Вот, – она достала из сумки пузырьки, – в каплях, в таблетках…
– В фужерах, – сказал Сыч, громко чихнул, – вы обещали два пузыря!
Трубников дал ему денег, Мария осуждающе покачала головой.
– Я отвезу вас в Ремонтное, – сказал Трубников Казнову, – в больницу, сейчас…
– Стой, – слабо ответил Казнов, – я уже Димке, старшему сыну позвонил. Он заберет меня. Я в машине посижу чуток.
– Сиди, – сказала Мария, – но лучше прилечь. Хотя бы окно открыть. Зачем вы на свалку пошли? Да еще после сытного обеда! Господи, помилуй!
Трубников ничего не стал ей объяснять. Открыл окно, усадил Казнова поудобнее. Сел рядом.
– Я найду того, кто это сделал. За все ответит!
– Кто же это мог сделать? – шептал Казнов, – Антон жил со всеми в мире! У него не было таких злобных и мстительных врагов. Кто-то ему отомстил! Антон уже умер, а кто-то продолжает ему мстить! За что? И при чем здесь собака? Она же ко всем ласкалась! Сама доброта! Жулька! Бедная Жулька! Найди этого гада, Николай, – Казнов перешел на ты, – я его сам убью!
Приехал Дмитрий. Пересадил отца в свою машину. С чувством сказал:
– Нечего, батя, по свалкам гулять, да еще в лучшем костюме!
***
Трубников вернулся к дому Уманцева. Внимательно осмотрел будку Жульки внутри и снаружи. Ничего не обнаружил. Кто-то заманил собаку на свалку и убил. Прошел в дом, запер дверь на ключ. Задумчиво посмотрел на замок. Прошел в кухню, взял кочергу. Приспособил ее на двери вместо засова. Теперь снаружи не открыть. Присел на табуретку в кухне, включил чайник, закурил. Вспоминал прожитый день, людей, с которыми общался.
Утро. Приехал Казнов. Прямой, простодушно-грубоватый, энергичный… День. Гостеприимный священник, его жена и дети. Отец Геннадий, пожалуй, единственный человек, говорящий о Тюре с состраданием. Священник был уверен, что она явно испытывает душевное беспокойство. Говорил о ней долго. О том, что ее душевное беспокойство в сочетании с печальным отсутствием благоразумия могут завести в тупик. Несчастная женщина заблудилась по жизни. У нее была деспотичная мать, она с раннего детства познакомилась с бедностью. Уже в детстве была замкнутой, избегала общества, потому что всегда была хуже всех одета, что часто вызывало насмешки у детей и взрослых. И сейчас она не имеет жизненной цели. Не знает, как ее искать.
Почему-то вспомнились слова священника о прихожанах, сказанные в ответ на похвалу Казнова, что благодаря отцу Геннадию в церковь потянулись люди. Священник грустно заметил, что иной человек и в церковь ходит, и Библию читает, молится ежедневно, но у него нет подлинного религиозного чувства. Религиозное чувство! Надо же такое сказать! Он предъявляет слишком высокие требования к односельчанам. Он бы еще об образовании вспомнил! Насколько детектив успел заметить, жители Никольского не относятся к образованию всерьез. Интеллектуальное начало явно уступает финансовому, главным образом, сосредоточенному в количестве овец, в наличии выпасов и в банальном количестве денег. Им нравится пить пиво в придорожном кафе, больше напоминающем кабак, а религиозное чувство, воспитание детей и образование для большинства из них понятия весьма чуждые и непонятные.
Рома, сосед, программист. Уманцев умер у него на руках. Рома запомнил: «нож и плетка». Где Тюря? Уж, не случилось ли с ней чего-то плохого? Старожилы жалуются, что даргинцы часто задираются, пристают к женщинам, но все хором утверждают, что Тюря явно не отличается женской привлекательностью. Рома говорил, что вчера она приходила, из трубы шел дым. А вдруг это была не она? Ключи только у нее? И еще у привидения, которое что-то пытается найти в доме, обыскивая даже чердак и подвал. Что ищет привидение? Нож и плетку? Надо поискать самому. Чердак я уже осмотрел. Комнаты и кухню тоже осмотрел. Подвал. Остался подвал.
Трубников сходил в сарай, вооружился инструментом: топориком, молотком и прочим. Спустился в подвал. Долго снимал трехлитровые банки с соленьями и вареньями и выносил их в кухню. Больше ста банок насчитал, потом сбился. Удивился, зачем так много? Хозяйственная Тюря!
Начал простукивать стены, его прервал телефонный звонок. Звонила Вера, волновалась, спрашивала о Тюриной? Узнав, что ее нет в доме, разгневалась. Надо, чтобы кто-то пожил в доме, чтобы не разворовали, чтобы печь топили. Трубников прервал ее гневные крики просьбой, от которой она сразу замолчала и очень долго осмысливала. Потом спросила:
– Зачем вам нужна распечатка за электроэнергию да еще за год? Папа аккуратно платил! Вы сомневаетесь?
Пришлось объяснить ей про подозрения насчет сплит-системы! Вера перешла от гнева к ярости, пообещала лично убить Тюрю, если это она со злым умыслом включала сплит «на зиму»!
– Вы говорили, что у вашего отца не было злобных и мстительных врагов, но кто-то с особой жестокостью убил его собаку. Вспомните, подумайте, кто мог это сделать?
Вера вскрикнула, узнав о смерти Жульки. Очень огорчилась:
– Папа любил ее. На улице щенком подобрал. Она жила зимой почти всегда в доме, а летом в будке. Была очень ласковой, любила всех людей. Нет, у папы не было сумасшедших, способных на такое. Наверное, это даргинцы или чеченцы! Больше некому!
Поговорив с ней о старожилах, чеченцах и даргинцах, Трубников снова хотел спуститься в подвал, но кто-то постучал в дверь, несмотря на поздний час.
На пороге стояли мужчина и ребенок. Трубников очень удивился, пригласил их в зал, поскольку в кухне на столе и на полу стояли трехлитровые банки с домашними заготовками. Предложил чай или кофе, но они отказались.