Псевдоним «Эльза»

– Да, конечно, я готова, – подтвердила Маренн решительно. – Если помочь этой женщине в моих силах, то я, конечно, сделаю всё, что смогу.

– Если бы при этом вы выполнили в Хельсинки ещё несколько поручений рейхсфюрера, попутно, – добавил Шелленберг неожиданно, – то он был бы вам очень признателен. Но об этом позже, – произнес штурмбаннфюрер быстро, поймав удивленный взгляд Маренн, и встал из-за стола, показывая, что разговор закончен.

* * *

– Мама, нас пригласили на прием в Каринхалле? В резиденцию рейхсминистра Геринга? – голос дочери, доносящийся из её комнаты со второго этажа, Маренн услышала, как только вернулась вечером домой в Грюнвальд. – Там на столе приглашение, – прокричала Джилл.

Она увидела в окно, как подъехала машина и как Маренн поднялась по лестнице на крыльцо, – Джилл была уверена, что мать её услышит.

– Я просто не знаю, что надеть! Агнесс, где моя красная накидка? Я никогда ничего не могу найти!

– Это неудивительно, – ответила Маренн, подходя к комнате дочери. – Я удивляюсь, как это удается Агнесс. О, боже! Что это, Джилл?

Едва она открыла дверь, как тут же упёрлась в горку одежды, сложенной прямо на полу на пушистом розовом ковре.

– Что тут происходит, я не понимаю?

Она перешагнула через платья и юбки, а также несколько экземпляров кружевного нижнего белья и поняла, что спрашивать незачем – всё было совершенно ясно. Всё содержимое трёх зеркальных шкафов, в которых дочь хранила одежду, было развешано на стульях, креслах, лежало на кровати и прямо на полу.

– Агнесс, я так и не услышала, где моя накидка?

Джилл стояла посередине всего этого беспорядка в форменной юбке и рубашке с галстуком, серый китель с погонами висел на дверце ближайшего шкафа.

– Что ты тут устроила? – Маренн недовольно поморщилась. – Зачем тебе красная накидка?

– Зилке сказала, что у неё будет платье с красным воротником.

– А разве твоя подруга Зилке тоже ходит на приемы к рейхсминистру? – Маренн искренне удивилась. – С каких это пор? Или её существенно повысили в должности?

– Нет, что ты! Она недавно познакомилась с одним известным летчиком, я забыла, как его фамилия, но известная, – сообщила Джилл, встряхнув пышными каштановыми волосами, – сейчас встречается с ним. Так что их пригласили вместе.

– Но если только так, – Маренн наклонилась, поднимая с пола гипюровое платье на бретельках.

– Кстати, мама, там ещё пришло письмо от Штефана из Польши, – сообщила Джилл. – Плотное такое, наверное, внутри фотографии. Я ещё не смотрела.

– Я посмотрю, спасибо.

– Наконец-то он написал, а то он там совсем забыл о нас, приударяя за польскими пани, – пошутила Джилл.

– Вот нашла, вот накидка, фрейлейн, – горничная Агнесс протиснулась в комнату, держа в руках красную пелерину. Идеально белая кружевная наколка на тёмных гладко зачёсанных волосах Агнесс сбилась, передник помялся, сама же горничная раскраснелась.

– Уф, устала, – призналась она, поправляя косынку. – Нашла в том шкафу, что в гостиной.

– Но она же мятая! – возмутилась Джилл. Она выхватила накидку из рук Агнесс и вертела, рассматривая.

– Я поглажу, – с готовностью предложила Агнесс.

– Обязательно погладьте, Агнесс, но надевать это на приём, я думаю, не стоит, – Маренн взяла накидку из рук дочери. – Красный цвет в данном случае слишком вызывающий. Это вещь не для государственных приемов. Ты ведь не тореадор и не на корриду собралась. Тем более что Зилке уже решила надеть нечто подобное. Ну пусть она одна там чувствует себя неловко, потому что её воротник будет привлекать внимание, как сигнальный флажок. Все оглядываться станут. Ты хочешь такого внимания? Зачем тебе присоединяться к ней?

– Но мне казалось, это красиво, мама, – возразила Джилл растерянно.

– Может быть, и красиво, – согласилась Маренн. – Но в совершенно других условиях, для частного праздника, например. Не на приеме в присутствии иностранных делегаций, где тебя, кстати, ещё могут попросить поработать, перевести что-то за столом. А ты будешь сидеть вот в этой красной накидке? В присутствии фюрера и дипломатического корпуса? Джилл, ты меня расстраиваешь, – Маренн поморщилась. – Наденешь чёрное шёлковое платье в пол и жемчуг – достаточно. Строго и красиво.

– Но…

– Никаких возражений. Агнесс, я попрошу вас, – Маренн повернулась к горничной, – приготовьте фрейлейн к завтрашнему вечеру её наряд.

– Слушаюсь, фрау, – Агнесс присела в реверансе.

– А это, – Маренн передала накидку обратно Агнесс, – погладьте и положите в шкаф, до подходящей возможности.

– Слушаюсь, фрау.

– А сейчас всё убери здесь, пожалуйста. Вместе с Агнесс, – Маренн обратилась к заметно приунывшей Джилл. – И спускайся в гостиную. Посмотрим, что прислал Штефан. Не грусти, – она ласково обняла дочь за плечи. – Если тебе так хочется надеть эту накидку, пригласи Зилке и её нового друга к нам на Рождество, если, конечно, их отношения продлятся так долго. В Рождество красный цвет не выглядит вызывающим и даже не наводит на мысли о большевиках, – пошутила она, поцеловав Джилл в висок.

Затем, перешагивая через вороха одежды, направилась к выходу.

– Я жду тебя внизу. Будем ужинать.

– Хорошо, мама, – Джилл кивнула, поправила волосы. – Наверное, ты права, я не подумала, – согласилась она.

– Вот и славно. Поторопись, – Маренн улыбнулась. – Я сама накрою на стол, Агнесс, – предупредила она на пороге горничную. – Вы пока не отвлекайтесь.

– Благодарю вас, фрау, – та снова поклонилась. – Я быстро.

* * *

Музыка смолкла, вспыхнул свет. Завершив арию Королевы ночи из «Волшебной флейты» Моцарта, белокурая Эрна Бергер в ослепительном концертном платье склонилась перед гостями. Зал разразился аплодисментами. Рейхсминистр Геринг в белом парадном мундире с голубой лентой через плечо подошёл к сцене, подав руку, помог певице спуститься. Затем подвел её к своей супруге Эмми Зоннеман, державшей на руках их годовалую дочку. Та, улыбаясь, благодарила Эрну. Два молодых офицера в мундирах люфтваффе поставили перед певицей огромную корзину роз. Эрна отступила на шаг, подозвав к себе дирижера, снова присела в глубоком реверансе. Шквал аплодисментов усилился.

– Мне кажется, она поёт так легко, как будто просто ведёт беседу, – Джилл проговорила это прямо в ухо Маренн, так как расслышать что-либо было трудно даже на близком расстоянии. – Как-то очень естественно, без всякого надрыва, ненужных аффектов. Помнишь, мы слушали «Волшебную флейту» в Дойче Штатсопер два месяца назад? Тогда певица очень старалась, но это было заметно и намного хуже. Кстати, ты была права, – добавила она, когда аплодисменты стали стихать и зрители вставали со своих мест, – здесь тепло, даже жарко, и в той накидке я бы здесь просто взмокла. Хорошо, что ты меня отговорила.

– Я же сказала, самое подходящее – отправиться в ней на пикник, – Маренн, улыбнувшись, взяла дочь за руку. – Сейчас, осенью, очень кстати. Это же хоть и искусственный, но всё-таки мех. Кто же сидит в концертном зале в шубе?

– Фрау Ким, фрейлейн Джилл, как вам понравилось выступление госпожи Бергер?

Вальтер Шелленберг в чёрном смокинге с атласным белым галстуком-бабочкой под накрахмаленным воротником идеально белой сорочки подошёл к ним, чуть склонив голову в приветствии. На безымянном пальце правой руки блеснул перстень с крупным голубым камнем.

– По-моему, великолепно, господин штурмбаннфюрер, – призналась искренне Маренн. – Я получила удовольствие. Вот и Джилл очень понравилось, – она взглянула на дочь.

– Это правда, – подтвердила та.

– Я, кстати, хотел сказать, что очень доволен работой фрейлейн Джилл, – Шелленберг едва заметно улыбнулся. – Хотя она работает всего три месяца, она очень хорошо проявила себя. Особенно ей доволен мой личный адъютант барон фон Фелькерзам. Она очень ему помогает. Как говорит Ральф, сняла чуть не половину хозяйственной нагрузки, и теперь он может посвятить себя куда более серьезным делам. Фрау Ким, я хотел бы вас представить нашему гостю, как мы говорили, – напомнил штурмбаннфюрер, – вы не возражаете?

– Нисколько, штурмбаннфюрер, я готова, – откликнулась Маренн.

– А фрейлейн Джилл, может быть, пока прогуляется с моей супругой?

Шелленберг указал взглядом на фрау Ильзе. Она стояла в стороне в длинном платье из темно-синего бархата и обмахивалась веером. Чуть сдвинутые над переносицей красиво изогнутые брови и прикушенная губа явно свидетельствовали, что она недовольна, что её заставили ждать.

– Мама, я не хочу, – прошептала Джилл Маренн, у неё сразу испортилось настроение. – Лучше я пойду к Зилке.

– Джилл, так нужно, – строго ответила Маренн. – Фрау Ильзе тоже не может стоять в одиночестве. Это всего несколько минут, потерпи.

– Но о чем мне с ней говорить?

– Ну, расскажи ей о накидке из леопарда, очень женская тема.

– Мама, ты шутишь?

– Иди, Джилл.

– Ну как? Договорились?

Шелленберг терпеливо дождался, пока они закончат диалог, и предложил Маренн руку.

– Пойдемте, фрау. Барон Маннергейм сейчас как раз беседует с рейхсфюрером.

– Конечно, штурмбаннфюрер.

Маренн ободряюще улыбнулась дочери. Глубоко вздохнув, Джилл направилась к Ильзе. Заметив, каким колючим взглядом та наблюдала за её приближением, Маренн поняла, почему Джилл неприятно это общение. Когда Джилл подошла, Ильзе сухо поздоровалась. Впрочем, Маренн было хорошо известно, что и к ней самой супруга штурмбаннфюрера относится не лучше. В каждой молодой привлекательной женщине она видела конкурентку, и это вызывало у неё раздражение. Но что поделаешь, ради дела Джилл придется несколько минут изображать, что фрау Ильзе для неё – просто лучший собеседник. Она была уверена, что дочь справится с задачей. Самой же ей предстоял разговор куда серьёзнее. Финского барона Маренн увидела издалека. Он стоял с рейхсфюрером в нише окна, мимо них только что прошёл официант в ливрее, предложив шампанское. Высокий, около двух метров не меньше, с идеальной гвардейской выправкой – приземистый рейхсфюрер рядом с ним вообще как-то терялся. На парадном мундире барона – ордена царской русской армии, Большой крест шведского ордена Белой Розы, финские и прибалтийские награды. Она знала, что Маннергейму около семидесяти, но выглядел он гораздо моложе. Бесспорно, в молодости он считался красавцем. Да и сейчас то и дело привлекал взгляды дам, находившихся поблизости.

– Фрау Ким, подойдите, – заметив, что Маренн подходит с Шелленбергом, пригласил Гиммлер. – Вот наше светило, барон. Надежды многих наших воинов, раненных в военной кампании в Польше, сейчас связаны с ней, и надо отдать фрау должное, они оправдываются.

– Рад познакомиться, фрау, – светлые глаза барона пристально взглянули на неё, ей показалось, в них мелькнуло удивление. Она протянула руку в чёрной кружевной перчатке, он коротко пожал её.

– Взаимно, барон, – ответила Маренн сдержанно.

– Фрау Сэтерлэнд, по сути, возглавляет Главное медицинское управление СС, – продолжал тем временем рейхсфюрер. – Штурмбаннфюрер Гербрахт там исключительно для административной работы. Чтобы фрау не отвлекалась на бюрократию, а больше занималась практикой. Признаться, она кардинально изменила всю систему, теперь это на редкость хорошо отлаженный механизм, и фрау следит, чтобы он не давал сбоев. Самые передовые методы, лучшие лекарства – наше медицинское управление забирает в ведомстве больше денег на свои нужды, чем некоторые дивизии СС, – пошутил рейхсфюрер, в свете четырёх свечей, горящих в канделябре у окна, блеснули стекла очков. – Но мы не экономим на здоровье наших солдат. Наше правило – все должны вернуться в строй. Ну, кроме мёртвых, естественно, – он снова пошутил, Маннергейм кивнул, соглашаясь. – Я думаю, барон, лучшего специалиста, чтобы оказать помощь вашей протеже, вам не найти, – заключил Гиммлер уверенно. – Что касается меня, фрау Ким, – он повернулся к Маренн, – в этом вопросе можете полностью рассчитывать на мою поддержку. Как и во всех прочих, – рейхсфюрер сделал паузу. – Мы оставим вас. Идемте, Вальтер, – кивнул он штурмбаннфюреру. – Я ещё не имел возможности взглянуть на чудесную Эдду, наследницу рейхсминистра. Вы видели?

– Нет, мой рейхсфюрер.

– Тогда поторопимся, – Гиммлер взглянул на часы. – Скоро приедет фюрер.

– Мне кажется, лучше пройти в соседнюю комнату, – предложила Маренн барону. – Там не так людно и можно присесть. Пойдемте?

– Конечно, фрау, – согласился Маннергейм. – Скажите, прежде мы не могли с вами встречаться? Мне кажется знакомым ваше лицо. Вы не бывали в Петербурге? До революции, я имею в виду? – спросил он, следуя за ней.

– Была, один раз, – честно призналась она.

Обернувшись, она увидела, как Джилл разочарованно провожает взглядом Шелленберга, направляющегося с рейхсфюрером к чете Герингов. Это означало, что ей ещё довольно долго придется развлекать фрау Ильзе разговорами, и это её, безусловно, расстроило.

– Во время конференции стран – членов Антанты, – добавила она, входя в небольшую комнату, украшенную в охотничьем стиле. – Кажется, в конце февраля семнадцатого года.

– За месяц до отречения государя императора, я помню, – лицо Маннергейма помрачнело. – Я был в свите Его Величества.

– А я с французской стороны, – продолжила Маренн. – Хотя даже больше с английской, – она исправилась с улыбкой. – Я служила сестрой милосердия в госпитале герцогини Сэтерлэндской, – объяснила она, – вместе с её светлостью мы посетили несколько госпиталей в Санкт-Петербурге. Её Величество императрица Александра Федоровна сама лично показывала нам, как ухаживают за ранеными русскими солдатами и офицерами, её дочери принимали в этом участие. Кажется, ещё нас сопровождал доктор Боткин, – вспомнила она. – Личный врач императорской семьи.

– Он был расстрелян большевиками вместе с государем императором в Екатеринбурге…

– Я слышала об этом, – грустно подтвердила Маренн. – Прошу вас, присаживайтесь, барон.

Она села в кожаное кресло напротив камина и на мгновение остановила взгляд на играющем пламени.

– Я готова выслушать вас, очень внимательно.

– Благодарю вас, фрау, – Маннергейм сел в кресло напротив. – Я хочу вас предупредить, это очень личная история.

– Я понимаю, барон, – Маренн кивнула. – Я сделаю всё, что в моих силах.

– Женщина, за которую я имею честь просить, близка лично мне, – Маннергейм начал осторожно. – Она пережила чудовищную трагедию, то, что она осталась жива – это чудо. И каждый день жизни доставляет ей исключительно страдание. Всё, что случилось с ней, произошло не по моей вине. Но я чувствую свою ответственность. Кроме меня, ей некому помочь. У неё нет родственников. Речь идёт о княжне Марии Николаевне Шаховской. Хотя вам вряд ли что-то скажет имя.

– Я знаю, что в России существовал такой княжеский род, но ни с кем лично мне не пришлось быть знакомой, – ответила Маренн. – А что случилось с княжной? Она попала в аварию?

– Она пыталась совершить самоубийство, – Маннергейм опустил голову и смотрел в зеленые узоры ковра под ногами. – Ещё двадцать лет назад в Париже, в 1918 году, она пыталась застрелиться. Стреляла в рот, но пуля раздробила челюсть и прошла сквозь затылок навылет. Мари повезло. Ни один из серьезных сосудов не был задет, и она избежала парализации, но челюсть была повреждена очень серьёзно, и почти десять лет жизни она провела в молчании, она не могла говорить. Я перевёз Мари в Финляндию, где после революции обосновался сам, и всё это время по мере возможности искал врача, который вернул бы ей речь. Я нашёл такого специалиста в Стокгольме, он сделал Мари операцию – восстановил челюсть, использовав кость бедра. Вначале всё шло восхитительно. Речь постепенно возвращалась, нога почти не беспокоила, так что Мари даже ездила верхом, но затем боли в ноге усилились. И с каждым годом становилось всё хуже, а три года назад наступило резкое ухудшение. Сказать, что нога просто болит – это ничего не сказать, фрау.

Глядя прямо в лицо Маннергейму, Маренн прочла в его глазах глубокую печаль.

– Мари испытывает кошмарные боли, – продолжал он. – Испытывает боли, но боится принимать наркотические вещества, которые ей прописывают доктора. Она сама служила сестрой милосердия в госпитале во время Первой мировой войны и знает, как легко к ним привыкнуть. Но терпеть становится всё труднее. Каждое движение доставляет ей страдание. Она практически не может ходить. В последние два месяца по комнатам передвигается на инвалидном кресле, которое смастерил для неё сосед-фермер, не может спуститься по лестнице. Практически не спит, только со снотворным. Боль изводит её, терпения становится всё меньше, и я боюсь непоправимого, – Маннергейм сделал паузу. – Поддавшись отчаянию, она совершит самоубийство. И эта третья, да, да, третья попытка окажется успешной. Она одна, я не могу находиться рядом с ней постоянно. У неё нет родственников, только двоюродная сестра в Париже. Но Мари категорически запретила мне сообщать ей о том, что с ней происходит в последнее время. У Зинаиды Борисовны большевики расстреляли отца в Варшаве, она едва пережила эту потерю, Мари не хочет её расстраивать. Но её положение уже кажется мне безвыходным. Я не суеверен, но мне чудится во всем этом какой-то чудовищный рок. Какая-то сила желает ей смерти и тащит за собой. Простите.

Маннергейм замолчал на некоторое время. Отвернувшись, смотрел на огонь. Маренн не торопила его. Она уже понимала, что дело обстоит крайне серьёзно, случай тяжелый, и с точки зрения медицинской, и с точки зрения психологического состояния будущей пациентки.

– Она была одной из самых красивых женщин в Петербурге перед революцией, – продолжил барон, его голос прозвучал хрипло. – Простите, – он кашлянул в кулак. – Одной из самых знаменитых. Прекрасная наездница, искусная охотница, безупречна в танцах, манерах и языках. Но, как часто случается в аристократических семействах, её судьбу решили родственники, не спросив её, ещё при рождении определив, за кого она выйдет замуж. У Мари, правда, не было причин обижаться на родню, когда она выросла, она полюбила своего суженого, и он, как казалось, отвечал ей взаимностью. А потом предал, женившись на другой. Сейчас его давно уже нет в живых. Князь Григорий Белозёрский погиб в 1919 году во время наступления белой армии на Царицын в России. Там, в России, у большевиков осталась его молодая жена. Насколько мне известно, она согласилась на сотрудничество с чекистами. Мари очень тяжело перенесла известие о расторжении помолвки. Она любила Григория, не представляла жизни без него, мне это хорошо известно, – Маннергейм грустно улыбнулся. – Когда она почувствовала охлаждение с его стороны, она попыталась утопиться. Это было ещё в Сибири, у Колчака. Её спасли, но с тех пор её мучает хронический бронхит, она плохо переносит холод, а в их старом доме на озере Пяйянне холодно почти всегда. Она кашляет, пьёт микстуры, но переезжать в Хельсинки категорически отказывается. Я понимаю, этот дом – собственность их семьи, это её связь с прошлым, воспоминания, можно сказать, корни. Они дают ей силу сопротивляться. Лиши её этого дома – не исключено, что она умрёт, – Маннергейм вздохнул. – Но кашель – это всё вторично. Нога, нога – вот что мучает больше всего. То, что она не может ходить, – вот трагедия.

– Надеюсь, госпожу Шаховскую осматривали врачи? – спросила Маренн серьёзно. – Имеются какие-то исследования, анализы, рентген? В чем они предполагают причину? Есть история болезни?

– Да, конечно. Я привёз с собой все документы, чтобы вы могли ознакомиться, – ответил Маннергейм с готовностью. – Я попросил, чтобы специально к этой поездке всё тщательно перевели на немецкий. Врачи в недоумении, – признался он. – Как подтвердил рентген, нога срослась успешно. Но эти постоянные боли, которые с каждым годом всё сильнее, а последние три года – особенно.

– Я, конечно, изучу внимательно все исследования, но, как подсказывает мне опыт, – ответила Маренн задумчиво, – неправильное решение было принято изначально. Использовать для пересадки бедренную кость – опасно. Тазовые, бедренные, плечевые кости – в них активно происходит кровообращение, а значит, с кровотоком могут легко попасть микробы, вызывающие воспалительный процесс. Ну а где воспаление – там гной. И если он не выступает на поверхность, он попадает обратно в кровь. Это легко может привести к сепсису, заражению крови, – объяснила она, а барон слушал её очень внимательно. – Стоит только побочной инфекции слегка подорвать иммунитет и снизить защитные силы организма. А при хроническом бронхите – это вполне возможно.

– Нужна ещё одна операции? – спросил Маннергейм напряженно. – Можно ли помочь Мари?

– Я думаю, да. Это вполне вероятно, – Маренн произнесла уверенно. – Конечно, нужно будет провести дополнительные исследования. Насколько я понимаю, наружных свищей нет. Пока нет. Значит, организм справляется собственными силами, но они на пределе. Поэтому для начала попробуем подавить инфекцию медикаментозно. Но если будет обнаружено попадание гноя в межмышечное пространство, то да, тогда операция, – она вздохнула. – Придется вскрывать флегмону кости и всё тщательно вычищать. Но опять-таки мы сможем сделать это только после того, как подавим все острые проявления заболевания. Тогда можно будет поручиться за то, что рецидивов не возникнет.

Дверь открылась, в охотничью комнату донесся шум голосов из соседнего зала.

– Я прошу прощения, фрау, – вошел адъютант Гитлера Гарри Менгесгаузен, – только что приехал фюрер, – сообщил он. – Он приглашает барона принять участие в беседе.

– Благодарю, – Маренн встала, Маннергейм поднялся вслед за ней. – Я распоряжусь, чтобы все документы, которые вы привезли с собой, доставили мне в клинику Шарите, – пообещала она. – И думаю, что уже на этой неделе смогу отправиться в Хельсинки. Если болезнь уже достигла острой стадии, медлить нельзя. И так, я полагаю, упущено много времени.

– Я вам признателен, фрау, – Маннергейм склонил голову и слегка сжал её руку. – Что касается условий работы, то можете не сомневаться. Несмотря на то что положение в стране сложное, мы на грани войны с Советами, я позабочусь о том, чтобы были созданы все необходимые условия.

– Благодарю, – Маренн улыбнулась. – Собственно, мне понадобятся только помещёние и… больная, – пошутила она. – Необходимое оборудование, медикаменты, и даже ассистентов, я привезу с собой. Чтобы не возникло никаких неожиданностей.

* * *

Вечер был холодный и необычайно ясный. Розовые лучи заходящего солнца скользили по неподвижной глади поросшего камышами озера. Изредка слышался хруст – это запоздалая утка садилась в камыши, торопясь к месту ночёвки.

– Рейхсфюрер очень доволен вашей беседой с бароном Маннергеймом, фрау Ким.

Кутаясь в пышный меховой воротник шерстяного пальто, Маренн шла с Шелленбергом по обсаженной елями и рододендронами аллее вдоль озера в загородной резиденции штурмбаннфюрера. Отблески играли на кожаных обшлагах его шинели и чёрном козырьке фуражки.

– Однако помимо сочувствия и желания оказать барону помощь в несчастье, которое постигло его лично, рейхсфюрер был бы весьма доволен, если бы вы, фрау Ким, находясь в Хельсинки, сосредоточились бы не только сугубо на своей профессиональной деятельности, но и обратили бы внимание на некоторые детали, связанные с нашей работой.

Шелленберг сделал паузу – ждал реакции.

– Я готова, мой штурмбаннфюрер, – ответила Маренн не задумываясь, – если это будет в моих скромных силах.

– Я уверен, вы справитесь.

Шелленберг улыбнулся.

– Я не попрошу вас, конечно, целенаправленно собирать сведения о противнике или следить за кем-то, для этого у меня есть в Хельсинки агенты, и они неплохо справляются с делом, – продолжил он. – Но как вы, вероятно, знаете, фрау Ким, связи, настроения, атмосфера – всё это играет существенную роль в том, какие выводы мы здесь в Берлине сделаем из полученной от агентов информации. Можно сделать акцент на каком-то факте, а можно трактовать его как второстепенный и увидеть важное обстоятельство в другом событии. Потому важна каждая мелочь. Поскольку княжна Шаховская, которой рейхсфюрер очень просит вас оказать помощь, действительно является ближайшей к барону Маннергейму персоной, вы, несомненно, будете иметь возможность наблюдать настроения в его кругу. Кроме того, есть ряд обстоятельств, связанных с прежней, ещё петербургской жизнью княжны, которые стали нам известны, и они заставляют нас отнестись к её прошлому внимательно.

– Княжна Шаховская была связана с русской контрразведкой? – удивилась Маренн.

– Нет, нисколько, – Шелленберг покачал головой. – Но не исключено, что с русской, точнее, большевистской, чекисткой разведкой связана другая персона, с которой княжна Шаховская когда-то была близко знакома в Петербурге, и теперь, по сведениям наших агентов, можно ожидать появления этой персоны в Хельсинки, – Шелленберг сделал паузу, обдумывая. – Об этой персоне нам известно немного.

– Я ничего не понимаю, – призналась Маренн. – Что за персона? Это мужчина или женщина?

– Женщина. Это человек лично близкий Сталину, пользующийся его доверием. Во всяком случае, прежде это было так. В недавнем прошлом – личный агент Дзержинского, то есть работавший с ним на прямой связи, без посредников. Она помогла шефу чекистской разведки полностью избавиться от белогвардейской верхушки в Париже и Берлине, практически обезглавить белоэмиграцию. Возглавляла европейский отдел до прихода к руководству Ежова. Три года назад через чешских союзников Кремля нам удалось вбросить на эту персону компромат, и в результате чисток по делу маршала Тухачевского она была снята со всех постов, арестована и отправлена в ссылку. Сейчас после очередной смены руководства, видимо, вернулась, и, насколько нам известно, не утратила доверия вождя. Приезд Эльзы – это её позывной – не станет проходным эпизодом. Такие лица обычно появляются перед важнейшими событиями, и перед ними, как правило, ставятся очень серьезные задачи. Этот приезд фактически будет означать, что Сталин решился на войну с Финляндией. Все эти переговоры, которые сейчас ведутся в Москве между советской и финской сторонами, просто отвлекающий маневр. Сталин уже понял, что на переговорах ему ничего не добиться, он просто выигрывает время, ждёт удобного момента. И безусловно, уже разработал план, как свалить на финнов вину за агрессию. Эльза – мастер всякого рода провокационных штучек. Не исключено, что она получила соответствующие инструкции, и они разыграют «спектакль» наподобие того, который организовал в Глейвице Науйокс для того, чтобы иметь повод для агрессии. Сейчас главное действующее лицо от НКВД в Хельсинки – это один из помощников русского посла Борис Рыбкин, известен под псевдонимом Ярцев, он имеет неограниченные полномочия, ему помогает его жена, тоже крупный сотрудник органов, госпожа Зоя Рыбкина, она возглавляет отделение «Интуриста» в Финляндии. Все эти люди ведут активную деятельность, но как сообщил мне на днях оберштурмбаннфюрер СС Кнохен, возглавляющий соответствующее подразделение в Шестом управлении и курирующий, в частности, Скандинавию, в Хельсинки большевики планируют смену резидента, чета Рыбкиных отозвана, вместо них ожидается другой человек. Мы предполагаем, и это подтверждается косвенными данными из Москвы, что это будет Эльза. Её приезд будет означать войну.

– Каким образом княжна Шаховская могла быть связана с этой дамой? – внимательно выслушав штурмбаннфюрера, Маренн пожала плечами. – Весьма неприятной, надо полагать. Дама, устраивающая войны, – она склонила голову, – это мне кажется не вполне естественным. Видимо, это и есть большевистская реальность, тот новый мир, который они всем обещали. Не может же она оказаться бывшей русской аристократкой. Когда-то работала на кухне у Шаховских, если только так.

– Не совсем так, – сдержанно поправил Шелленберг. – Мы не располагаем исчерпывающими сведениями, но, по нашим данным, она дворянка. И даже успела приобрести титул, выйдя замуж за знатного аристократа. Но муж её был убит во время Гражданской войны в России, она же осталась с большевиками…

– Осталась с большевиками?! – Маренн даже остановилась на мгновение. – После того, как они убили её мужа?

– По тем временам вполне обычная история, – ответил Шелленберг. – Разделение проходило по самым близким людям, по семьям, мы и сами недавно наблюдали это в Германии. Идеи побеждали чувства привязанности, родства. Именно потому, что муж её был известным в Петербурге человеком и, конечно, входил в круг знакомств князей Шаховских, я предполагаю, что княжна Шаховская может знать её. Если мы вовремя узнаем о прибытии агента, это поможет нам действовать быстро и, возможно, упредить события. Согласно пакту мы должны сохранять нейтралитет, мы не можем помочь Финляндии не то что войсками или вооружением, даже промышленными технологиями, это всё приходится делать в обход, через третьи страны. Мы можем действовать только тайно, в этом, кстати, весьма преуспел наш друг шеф абвера адмирал Канарис, – Шелленберг усмехнулся. – Совместно с финскими разведчиками они организовали морские патрули и, курсируя вдоль береговой линии, собрали немало данных о пунктах сосредоточения Красной армии и о силах, которыми располагает Сталин. Канарис, конечно, делится информацией со своим бывшим подчиненным, нашим шефом Гейдрихом. Мы, правда, тоже не бездельничаем. Кнохен организовал регулярную заброску диверсионно-разведывательных групп в Карелии. Всё это позволяет нам держать руку на пульсе событий. Но повторяю, в открытую мы ничего не сможем сделать, – Шелленберг сделал паузу и, отвернувшись, закурил сигарету. – Мы ничем не сможем помочь финнам в случае прямой агрессии. Пакт связывает нам руки.

– Разве большевики могут быть союзниками Германии? – осторожно произнесла Маренн. – Это неестественно, этот пакт – лицемерие, ведь совершенно очевидно, что Сталин – враг европейской цивилизации, какими бы силами она не была представлена. Он – враг нашей культуры, римской культуры, он представляет хаос, разрушение. Большевики погубили блестящую европейскую Российскую империю, какой её основал их император Пётр, и они не успокоятся, пока не осуществят свой Интернационал, который везде провозглашают, пока весь мир не превратится в единое государство пролетариата. Разве Англия не более естественный союзник для Германии?

– Для какой Германии, Мари? – Шелленберг остановился и внимательно посмотрел на неё. – Германии, которую возглавляет Адольф Гитлер? Который хочет стереть Англию с лица земли, разве вы не слышали последние речи нашего фюрера? Такие разговоры опасны, Мари, и я надеюсь, вы не позволите себе вести их с кем-либо ещё, кроме меня, даже в самом близком кругу, – предупредил он. – Да, с цивилизационной точки зрения Англия – естественный союзник Германии. У нас одни исторические корни, одна культура. Но англичане победили в прошлой мировой войне, а мы проиграли, и сейчас наступает время реванша. Униженный будет мстить. В том, что эта идеология отмщения победила в нашем обществе, возможно, виноваты мы, образованный класс, так как теперь сами вынуждены исполнять приказы далеко не самых высокоинтеллектуальных персон, отражающих, однако, мнение большинства граждан, а потому пользующихся популярностью. Это, безусловно, приведёт к большой беде, так же, как и вы, я понимаю это ясно. Но в наших силах сейчас лишь ослабить удар, не отменить его. Схватка рейха и большевистской России неизбежна, пакт – это только отсрочка. Два хищных зверя не живут в одной клетке, они уничтожают друг друга, бьются до гибели одного из них. И это нам предстоит. И очень важно, на чьей стороне окажется именно Англия. Боюсь, что не на нашей. Вы же слышали обращение Черчилля к парламенту. «Мы будем сражаться на пляжах, мы будем сражаться в городах и на холмах, мы будем сражаться на островах, но мы никогда не сдадимся». Это в английском духе. И сейчас, когда Англия и Франция объявили нам войну, надо успеть достичь победы и мира на западе, пока восточный колосс связан пактом и намерен пока решать свои территориальные споры с маленькой Финляндией. Так что мне передать рейхсфюреру? – Шелленберг спросил озабоченно. – О его просьбе.