Пансионат «Кавказский рай»

2

В двухкомнатном люксе была белая мебель. В спальне место боковой стены занимал шкаф-купе с тремя зеркалами от пола до потолка. В них отражались широкая кровать с тумбочками в изголовье и туалетный столик с пуфиком. Гостиную, как обычно, украшали мягкая мебель, сервант, набитый хрустальной посудой, с баром и встроенным холодильником, телевизор и видеоплеер. Сопровождавший меня носильщик в униформе сказал, что номер только сегодня утром привели в порядок, до этого в связи со смертью Разумовской он был опечатан.

Я развалился на кровати, наблюдая себя сразу в трех зеркалах, и думал о том, что несколько дней назад здесь спала, ходила, причесывалась, красилась, курила, принимала гостей, одним словом, жила известная певица и моя первая любовь Софья Разумовская. Казалось, в воздухе еще витал ее запах.

Я был рад, что удалось поселиться именно в ее номере. Отнюдь не из ностальгических чувств. Пусть не покажутся кощунственными мои слова, но, как профессионалу, мне нравится расследовать и раскрывать преступления, подобные убийству Разумовской. За ними, как правило, всегда скрывается какая-то очень важная тайна…

Итак, отрешившись от образа той, давнишней Софии, я стал анализировать имеющуюся у меня на сегодняшний день информацию.

Разумовская до своей гибели была популярной звездой, исполнявшей в основном песенки-минутки типа «Миша – дорогой мой пилот, возьми меня с собой в полет», или «Бай, бай, бай, меня не забывай. Знай, знай, знай, тебя я не люблю…» Почему-то с ударением в слове «люблю» на первом слоге. Как певица, Разумовская казалась мне довольно безвкусной, даже вульгарной. У нее были красивые ноги, которые она любила демонстрировать, носясь по сцене и крутя короткой юбкой, взметавшейся до трусиков. Но сопровождала она свои песенки таким темпераментом и азартом, что за эффектом исполнения скрывалась их легковесность. Низковатый, чуть «расщепленный» голос певицы вел слушателя за собой, как поводырь слепца. Публика, завороженная ее темпераментом и голосом, не особенно вслушивалась в то, что именно она пела.

Что касается личной жизни певицы, то смакование любовных (подлинных или мнимых) похождений Софочки не сходило со страниц газет и журналов. Муссировались слухи, что она снялась в сверхэротическом клипе, показывать который осмеливались только глубокой ночью. Меня же моральный облик певицы интересовал постольку, поскольку он мог способствовать уяснению механизма преступления.

Таким образом, вырисовывается первая версия – убийство на любовной почве. Поводом могла быть измена, а мотивами ревность, месть или обида брошенного любовника.

Шоу-бизнес, в котором вращалась Разумовская, никогда не отличался чистоплотностью. Мне ли, участвовавшему не так давно в раскрытии убийства популярного артиста, не знать об этом. Гибель может произойти из-за нелепейшего случая, даже ссоры исполнителей по поводу того, кому за кем выступать на сцене. Что делать, артисты, как дети, – народ чрезвычайно эмоциональный, вспыльчивый, самолюбивый. Шоу-бизнес, словно – айсберг: на поверхности лишь сверкающая верхушка, а девять десятых скрывается в глубине. И в этой невидимой мгле бушуют нешуточные бури, замешанные на деньгах, амбициях, ненависти, поклонении…

Итак, следующая версия – убийство на почве противоречий в шоу-бизнесе. Мотивы – корысть, алчность, месть, зависть, слепая ярость фанатика. Поводы – самые разнообразные…

Наконец, преобладающее ныне мнение – самоубийство. Казалось бы, самая очевидная версия. Разумовская была обнаружена дежурной медсестрой во время принятия ванны с перерезанными венами. На дне ванной лежало лезвие бритвы. По заключению экспертизы, смерть наступила от потери крови и удушья – вода закрыла дыхательные пути. Свидетелей смерти, естественно, не было. Согласно объяснению медсестры, никто в процедурную комнату не проникал.

Однако, помимо моей интуиции, которая не принимала версию самоубийства, имелось еще одно важное обстоятельство, ставившее ее под сомнение. Я обратил на него внимание, когда знакомился с материалами следствия – объяснениями и протоколами допросов. Была одна тонкость очевидная для специалиста, хотя, на первый взгляд, все выглядело достаточно логично. Следователь настойчиво задавал каждому, кто общался в последнее время с Разумовской, в целом достаточно простой вопрос: не наблюдал ли кто-нибудь какие-либо странности в поведении Разумовской?

Вот ответ импресарио Витольского: «Она всегда была не совсем обычной женщиной. Не знаешь, что можно ожидать от нее в следующий момент».

Бывший любовник певицы Казарин ответил так: «Удивительно, что она совершила такое только вчера. (Допрос производился на следующий день после гибели Софии). По своему характеру она должна была уже десять раз сделать себе харакири».

Более обстоятельно коснулся этой темы последний любовник Софии киноактер Игорь Меньшин: «Она не раз заявляла, что наложит на себя руки, если я брошу ее».

Вопрос следователя: «Почему?»

«Наверное, боялась, что и в самом деле расстанусь с ней».

«Вы, действительно, ее бросили?»

«Нет. Хотя долго находиться с ней рядом порой становилось невмоготу».

«Почему?»

«Она не терпела никаких возражений. Мы с ней часто ссорились».

«А в день ее смерти вы тоже были в ссоре?»

«Мы с ней в тот день тысячу раз ссорились и мирились…»

Для профессионала ясно, зачем следователь так акцентировал внимание на данном обстоятельстве. Действительно, если связать особенности личности Разумовской, ее импульсивность и противоречивость, с картиной ее смерти, то вывод о самоубийстве напрашивается сам собой. Таким достаточно примитивным способом следователь создавал себе гарантии служебной безопасности на случай, если не удастся отыскать факты, свидетельствующие об убийстве, и дело «зависнет», то есть перейдет в разряд нераскрытых.

Или действовал согласно чьей-то установке (что очень может быть, учитывая неоднозначную характеристику Разумовской и ее видное положение в светском обществе). В таком случае дело просто-напросто прекращается за отсутствием события или состава преступления и мирно кладется в архив.

Чтобы загубить любое дело, не надо даже явно нарушать закон. Нужно просто превратить его в «жвачку». Профессионалу сделать это нетрудно. Такую жвачку можно мусолить месяцами, годами, периодически выплевывая сжеванные куски и, брызгая перед общественностью слюнями, убеждать ее в том, что, мол, проверяется еще одна версия, надо допросить очередную партию свидетелей, провести новую длительную экспертизу… Неспециалисту трудно разобраться, где и когда прекратилось настоящее расследование и началась обычная жвачка.

На этом весьма интересном месте мои размышления были прерваны вежливым негромким стуком. В номер вошла молодая горничная в синей униформе: коротком жакете и юбке с белым вышитым передником. На пышной прическе короткая шапочка с вензелем пансионата.

Она сделала старомодный книксен и спросила:

– Вольдемар Демидович велел узнать, не желаете вы получить для работы компьютер. Вам принесут в номер.

– Скажите Вольдемару Демидовичу, что я весьма благодарен за заботу, однако предпочитаю обходиться традиционными орудиями производства – пером и чистым листом бумаги.

– Не нужно ли вам еще что-нибудь?

Я отрицательно помотал головой. Она снова присела в книксене, развернулась и направилась к выходу. В прихожей она вдруг наклонилась и что-то подняла с пола. Испуганно повернулась ко мне.

– В чем дело? – спросил я.

– Прошу вас меня извинить. Номер готовился в большой спешке и вот… Не заметили и не убрали.

В руках девушка держала полузавядший букетик мелких синих цветов – лаванды.

– Откуда здесь цветы? – Я сделал изумленное лицо.

– София Петровна держала этот букетик у себя в вазочке на туалетном столике. Умоляю вас, ничего не говорите Вольдемару Демидовичу, иначе меня накажут. Он у нас страшно не любит беспорядка.

Он может, подумал я, вспомнив случай с секретаршей.

– Я никому не скажу. Пусть это будет нашей маленькой тайной. Однако за эту услугу вы должны мне отплатить.

– Что я должна сделать? – расширенными от удивления глазами она уставилась на меня.

– Как вас зовут?

– Роза.

– Вы и в самом деле словно роза, – скаламбурил я.

Щеки девушки заалели.

– Дайте мне на память этот букетик. Я был большим почитателем таланта Софии Разумовской.

– Да, конечно, возьмите, – она с облегченным вздохом положила букетик на стол.

– Эти цветы, наверное, тоже подарок какого-нибудь ее поклонника? —спросил я.

Роза в смятении помолчала, а потом ответила:

– Извините, нам не велено говорить на эту тему. Разрешите мне уйти?

Я кивнул. В третий раз, опустившись в книксен (никогда в жизни женщина не раздавала мне столько поклонов), горничная ушла. А я стал готовиться к ужину.

3

Я сразу почувствовал за столом атмосферу ядовитых паров. Так бывает порой в электричке или вагоне метро в «гнилую» зиму, когда спереди, сзади и сбоку – одним словом, всюду чихают, кашляют и сморкаются. Ты находишься в окружении зараженного воздуха и почти физически ощущаешь, как болезнетворные бациллы проникают в тебя. Невозможно уклониться от них и нельзя определить, какая станет роковой и заразит тебя простудой, гриппом и прочими малоприятными вещами.

Так и сейчас. Ядовитые микробы холодности и даже неприязни витали вокруг меня. Они явно исходили от мужчины и женщины, сидевших за столом напротив. Сквозь зубы поздоровавшись, когда метрдотель подвел меня к столу, они, хотя мы были абсолютно незнакомы, сразу стали подчеркивать дистанцию, отторгать меня, словно я был для них инородным телом.

Нисколько не смущаясь данным обстоятельством, я принялся за ужин.

– Разрешите представиться, Витольский Альберт Францевич, собственной персоной. Шоумен.

Грузный мужчина средних лет с пышной шевелюрой и красным, слегка отечным лицом, шумно плюхнулся в кресло справа от меня.

– Весьма приятно. Левашов Сергей Петрович, журналист, – в тон ему отозвался я.

– На труп всегда собираются шакалы и грифы, – зло бросила женщина.

Эффектная крашеная блондинка, она часто морщила нос, словно ее мучил насморк. Лицо ее при этом сплющивалось, становилось маленьким и некрасивым.

Я размышлял, какую роль выгодно играть сейчас. Этакого плейбоя, разбитного малого, которому все сходит с рук? А, может быть, некоторой загадочной личности, с намеком на большие связи?

– Я видел, как перед обедом вы подъехали на белоснежном «Мерседесе», – почтительно произнес Витольский.

– Я был на приеме у губернатора, – небрежно бросил я. – Его представитель встречал меня в аэропорту.

Ядовитые пары, витавшие над столом, стали незаметно рассеиваться, уступив место выжидательной тишине. Роль моя, кажется, определилась.

– Вы знакомы с губернатором? – словно только что увидев меня, спросил мужчина напротив. – Ах, простите, разрешите представиться – Меньшин Игорь Игнатьевич.

Конечно, мне знакомо было (не только по протоколу допроса) имя довольно известного актера, заявившего о себе на недавнем сочинском «Кинотавре». И Меньшин, очевидно, ожидал от меня соответствующей реакции. Однако я даже ухом не повел.

– Мы с губернатором приятели, – коротко бросил я. – На днях он приглашает меня на кабанью охоту.

– Боже, как интересно, – с легкостью отбросив недавнюю неприязнь, проявила откровенную заинтересованность к моей персоне Лера – соседка Меньшина. Ее переменчивые с зеленоватыми прожилками глаза, только что прикрытые холодным непроницаемым флером, заискрились. – Неужели здесь водятся кабаны? Я думала, они давно вымерли.

– Они обитают в здешних горах, – подтвердил я. – И не только кабаны, но и горные козлы, волки, даже рыси и бурые медведи. Охота на кабанов – штука, скажу вам, презабавная. Загонщики находят зверя и гонят его к месту, где заранее спрятались охотники. Кричат, стучат, трубят, одним словом, чем больше шума, тем лучше. Но ты – ни гу-гу. Зверь выскакивает в твой сектор, и вот здесь важно не потерять присутствие духа и точно выстрелить. Все, как видите, просто. Правда, много тонкостей: надо и направление ветра учесть, чтобы зверь охотников не учуял, и пространства должно быть достаточно, чтобы соседа выстрелом не зацепить. Он ведь, как и ты, в засаде сидит. Разъяренный кабан всегда опасен, может и на человека броситься. Зато какое наслаждение – шашлычок из кабаньей свежатинки или копченый окорок. Да под холодную водочку.

Лазурь Лериных глаз покрылась влажной завлекающей поволокой. От былой отчужденности не осталось и следа. Передо мной сидела неотразимая женщина, распушившая свои перышки, явно желавшая понравиться мужчине. И этим мужчиной был я.

– Какая прелесть! – восхищенно воскликнула она и капризно заявила: – Я хочу на охоту.

Меньшин недовольно покосился на нее и холодно заметил:

– Я считаю, что охота есть не что иное, как пережиток варварства, атавизм, если хотите. Что за удовольствие: вооруженные до зубов люди и беспомощный загнанный зверь. Да еще восторг дикаря, убившего беззащитное животное.

Шоумен Витольский, внимательно слушавший наш диалог, от этих слов крякнул от удовольствия и повернулся ко мне в ожидании ответа.

– Не скажите, – возразил я. – На охоте встречаются две силы: природа и разум, хитрость и мощь зверя с умом и расчетливостью человека. И вопрос еще, кто кого победит. Кстати, известны случаи, когда кабан набрасывался на охотника, калечил и даже убивал его. Что касается явлений дикарства и варварства, то думаю, они в полной мере проявляются не на охоте, а в нашем, так называемом, цивилизованном обществе.

Меньшин посмотрел на меня таким взглядом, что стало понятно: отныне я нажил себе врага.

– Охота – это такая прелесть, – снова восхитилась Лера.

– Дикость, – скривил губы Меньшин.

– Сергей, вы душка, – не унималась Лера, воскликнув так громко, что с соседнего столика на нас стали оглядываться. – Дайте слово, что возьмете меня на охоту.

Как бы желая умерить пыл соседки, Игорь Меньшин накрыл своей ладонью руку Леры. Она резко, с нескрываемым негодованием одернула ее.

– Отстань от меня, слизняк. Раньше надо было думать, когда якшался с этой… Запомни, я буду делать все, что мне захочется. Ты мне не указ.

И она громко захохотала. Витольский обратился ко мне с подчеркнутой вежливостью:

– Ваш рассказ чрезвычайно интересен. И все же, где находятся эти прекрасные охотничьи места. Глядишь, мы как-нибудь соберемся на охоту. Правда, друзья? Если, конечно, это не секрет.

– Не секрет. Охотничьи угодья находятся недалеко от перевала Гумбаши. Надеюсь вам знакомо это место?

Невозмутимый Витольский вдруг поперхнулся и закашлялся. Меньшин усмехнулся, а кукольное лицо Леры застыло в напряженной маске.

– Неужели не были в этом райском местечке, – как бы ничего не заметив, удивился я.

– Были, – неохотно выдавил Витольский.

День второй

1

Вода была красноватой и распространяла легкий аромат лаванды. Пузырьки воздуха – «жемчужины» поднимались со дна ванны, приятно щекотали кожу и, бурля, взрывались на поверхности воды. Успокаивающе играла негромкая мелодия Джеймса Ласта.

– В моей профессии иногда бывают весьма недурственные мгновения, – расслабленно думал я, устраиваясь поудобнее и отдаваясь ощущению умиротворенности.

Только что высокая, статная медсестра налила в ванну воды, бросила туда мерку лавандового экстракта. Ее движения были спокойны, неторопливы, даже швабру, которой девушка смахнула капли воды с кафельного пола, она держала с каким-то величавым достоинством. Она не красовалась, просто изящество заложено в нее от природы. Улыбнувшись и пожелав приятного отдыха, медсестра уплыла, гордо неся на густой копне бронзовых волос белый колпак, словно это была королевская корона.

Ни тени волнения на лице, думал я. А ведь она первая столкнулась с последствиями ужасного преступления, имевшего место в этой комнате с неделю назад. Я почти наизусть помню показания медсестры.

Войдя в ванную, где лежала София, она сначала никак не могла понять, почему вода такая алая. Лаванда придает воде красноватый оттенок, но не настолько же. Поняв, в чем дело, хладнокровная девушка не впала в истерику, немедленно вызвала администратора. Однако тот только спустя десять минут сообщил о происшедшем Могильцу (его в это время не было на месте). Могилец велел вызвать милицию, сам спустился в процедурный кабинет, причитая:

– Какое несчастье! Надо же такой беде случиться…

Однако каким образом преступник умудрился попасть в ванную комнату? – размышлял я. Здесь спрятаться явно не мог – негде. Через дверь, в которую вошла Разумовская, тоже нельзя. Она заперлась изнутри. Остается вторая дверь в раздевалку, где мог находиться предыдущий пациент, принимавший ванну до Софии.

Дело в том, что раздевалка перегородкой разделялась на два отсека с разными дверями, – пока один пациент одевался после ванны, другой, в соседнем отсеке, готовился к ее приему. Известно, кто был предыдущим. Некто Пырев. Его объяснения просты: мол, оделся и ушел, представления не имел о том, кто принимал ванну после меня.

Из раздевалки – выход в комнату отдыха посетителей. В тот роковой момент там находились три женщины. Они сидели в креслах, болтали, рассматривали журналы мод. По словам одной из них, Пырев вышел из своей раздевалки спустя пятнадцать минут после того, как туда зашла Разумовская. И был странно бледен. Если женщина не ошиблась, то ее наблюдение весьма интересно. Сколько надо времени, чтобы натянуть на себя футболку и шорты? От силы пара минут. Добавим еще две-три минуты – на вытирание. Что Пырев делал остальное время? Над этим стоит подумать.

Есть еще одна дверь в ванную комнату – напротив раздевалки. Эта отдельный вход для медсестры. Водные процедуры могут одновременно в разных изолированных кабинетах принимать пять человек. Все они располагаются по соседству друг с другом. Медсестра, уложив одного пациента, выходит через дверь в служебный коридор, вдоль которого расположены ванные, заходит в следующую комнату, и так пока не уложит очередную смену. Затем направляется в свой кабинет. По инструкции медсестра в середине сеанса должна обойти ванные и поинтересоваться, все ли в порядке. Но иногда она этого не делает, так как некоторые клиенты недовольны тем, что их отвлекают от расслабляющего кайфа.

Таким образом, в течение, примерно, пятнадцати минут с момента, когда сестра уложит пациентов, а затем идет поднимать их, служебный коридор может пустовать. Этого времени достаточно, чтобы незаметно пробраться по нему из одной ванной комнаты в другую, совершить злодейство и вернуться обратно. Поскольку София не поднимала тревогу, напрашивается единственный вывод, что ее «навестил» хорошо знакомый ей человек, которому она доверяла.

Кто вместе с ней по соседству принимал ванны – также известно. Это все те же Меньшин, Лера, Витольский и прежний любовник Разумовской – музыкант Казарин. Квинтет обычно досуг проводил вместе. Их называли здесь «не разлей вода», а иногда с насмешливым намеком – «странная семейка». Вот, еще одна информация для глубокого, продуктивного анализа.

Я дернул шнур, висевший справа от меня, – вызов медсестры. Через пару минут она появилась в дверях.

– Что вам угодно? – она слегка наклонила голову, выжидательно глядя на меня.

– У меня остыла вода, нельзя ли добавить теплой?

Медсестра нажала кнопку в стене, и я почувствовал, как приятная струя снизу обдала мое тело.

– Замечательно, – восхитился я. – Оборудование у вас здесь превосходное.

– У нас все здесь самое совершенное, – с достоинством произнесла королева ванного комбината и выразила готовность уйти.

Я уже знал, что персоналу в этом заведении под страхом увольнения дана строжайшая установка, не вступать в какие-либо внеслужебные разговоры с пациентами. Местом здесь дорожат. Я срочно придумывал, чем мне привлечь неприступную медсестру.

– Извините, я впервые принимаю лечебную ванну и не знаю, как вести себя после нее.

– Поднимитесь в номер и отдохните в течение получаса. Лучше лежа. Но не спать и не читать. Расслабьтесь, думайте о чем-либо легком. Тогда успокаивающий и лечебный эффект ванны будет максимальным.

– Вряд ли я буду способен думать о чем-либо приятном.

– У вас что-то не в порядке?

– Меня поселили в номере, где недавно жила София Разумовская. Так что сами понимаете.

– Я это заметила по вашей курортной книжке. Ужасный случай. Кстати, она, как и вы, любила, чтобы я ей горячую воду наливала.

– Ужасный случай, – повторил я вслед за ней. – Мне всегда казалось, что человек, решившийся на такое, должен вести себя как-то иначе, чем обычно.

Медсестра в нерешительности потопталась на месте, но, видно, желание поговорить на волнующую тему оказалось сильнее запрета.

– Она вела себя, как всегда. По-моему, даже что-то напевала. Надела на голову чепчик, чтобы волосы не замочить, попросила меня насыпать в воду побольше лаванды, улеглась в ванну, заявила, что сейчас будет впадать в нирвану, и закрыла глаза. Я пожелала ей приятного отдыха и ушла укладывать остальных пациентов. Она велела не беспокоить во время приема ванны. Поэтому до конца процедуры я к ней не подходила.

Я подумал, что Нина – имя девушки вышито на бирке, приколотой к груди, – ощущала некоторую вину за происшедшее. И руководство, конечно, в укор ей ставило, что она инструкцию нарушила. Поэтому вольно или невольно она должна искать оправдания своих действий и моральную поддержку.

– Думаю, если бы в ванной комнате происходило что-то необычное, к примеру, возгласы, крики, шум, то вы бы обязательно их услышали…

– Шума никакого не было, – строго сказала Нина. Ее лицо вдруг омрачилось какой-то мыслью и, помолчав, она добавила. – Но больше всего меня возмутило вот это.

Медсестра достала из широкого кармана халата журнал и показала мне. Во весь размер обложки была изображена она сама. На фотографии ее лицо выражало высшую степень испуга. Широко раскрытыми от ужаса глазами она смотрела на кого-то прямо перед собой. Ясно видна была дверь за спиной Нины – та самая, возле которой она сейчас стояла.

Нетрудно догадаться, что снимок был сделан, как говорится, с натуры и, похоже, именно в тот момент, когда медсестра обнаружила тело певицы.

– Вот вы – известный журналист (удивительно, как моментально здесь распространяется информация), скажите, разве это не подло. Я имею в виду то, что здесь написано.

Я взял журнал – одно из многочисленных ныне изданий, живущих за счет дешевых сенсаций, вымыслов и домыслов. Типичная «желтая» пресса. На глянцевой обложке через всю полосу шел заголовок: «Медсестра проспала смерть знаменитой певицы!» Меня, конечно, больше всего интересовало другое – откуда снимок?

– Я совсем не спала, – возмущалась Нина, – а работала. Однако меня осрамили на всю страну. За что? Разве я виновата, что именно в мое дежурство такое произошло? Мне теперь грозит увольнение с работы. Попадись мне этот писака, я бы его… Неужели нельзя оставить человека в покое?

Произойди нечто подобное с какой-нибудь медсестрой на Западе, подумал я, она бы, как Моника Левински, выжала из ситуации целое состояние. Надавала бы кучу интервью, села за мемуары, да еще насочиняла бы всяких небылиц. А этой женщине – просто обидно, и она хочет, чтобы ее не беспокоили.

– Не волнуйтесь, – сказал я. – Вы ни в чем не виноваты. Среди журналистов, как и везде, есть, к сожалению, люди нечистоплотные. Давайте сделаем так: вы мне подробно расскажете все, как было. Мы напечатаем, и статья будет опровержением этой лживой информации.

– Ой, что вы, – замахала руками Нина. – Меня точно тогда выгонят с работы. Нет, не могу.

– Тогда, возможно, вы знаете, кто сфотографировал вас? Снимок, похоже, сделан в ванной комнате…

– Нет, – она замотала головой. – Здесь никого не было. А когда приехала милиция, то корреспондентов сюда вообще не пускали. Я понятия не имею, как получился этот снимок… Ой, заболталась я с вами. Мне пора пациентов поднимать.

В раздевалке я обратил внимание на зеркало. Видно, в пансионате неравнодушны к ним – они всюду. Зеркало было огромным, во всю стену. Но не в размере его главная достопримечательность. Если оставить дверь, что отделяет раздевалку от ванной, чуть приоткрытой, то в зеркало хорошо видно, что происходит в ванной комнате…