На защите московского неба. Боевой путь летчика-истребителя. 1941–1945

МиГ-3, воздушный парад над Красной площадью и прием в Кремле

Предшественник МиГ-3 – опытный самолет И-200 совершил первый вылет в апреле 1940 г., достиг рекордной для того времени скорости 651 км/ч, и в условиях приближающейся войны было решено ускорить принятие его на вооружение. Через семь месяцев, до завершения испытаний МиГа началось его серийное производство. Такие темпы стоили дорого: в ходе испытаний и организации серийного производства самолета в январе – марте 1941 г. погибли летчики-испытатели А. Н. Екатов, В. Ф. Кулешов и С. Н. Афанасьев.

МиГ-3 показал отличные летно-технические данные на больших высотах, однако на малых и средних уступал другим истребителям в скорости и маневренности. Серьезным недостатком было слабое вооружение, отсутствие пушек, всего один крупнокалиберный пулемет – 12,7 мм и два – 7,62 мм. Кроме того: «На многих режимах полета пилотирование МиГ-3 было под силу лишь физически очень сильным пилотам».

По мнению известного летчика-истребителя Героя Советского Союза генерал-майора авиации Г. Н. Захарова, МиГ-3 «ошибок пилотирования не прощал, был рассчитан на хорошего летчика. Средний пилот на МиГ-3 автоматически переходил в разряд слабых. А уж слабый просто не мог на нем летать <…>. От 4 тыс. метров и выше он действительно не имел себе равных <…>. Но практика боевых действий показала, что большинство воздушных боев происходило на высотах от 1,5 до 3 тыс. метров». Урвачев говорил: «Выше 5 тысяч метров на МиГе я был король, ниже – он тяжеловат».

Первыми серийными МиГ-3 было приказано укомплектовать авиаполки западных округов и 34-й иап, чтобы он срочно освоил эти самолеты и показал их на первомайском параде. Поскольку времени уже оставалось мало, а МиГов в Люберцах еще не было, в феврале ежедневно 16 летчиков вместе с техниками отправлялись в Москву для изучения нового самолета на авиазаводе № 1 в районе Ходынского поля. Здесь на Центральном аэродроме имени М. В. Фрунзе в начале марта эти летчики совершили первые вылеты на МиГах.

Наконец 10 марта командир 24-й иад полковник И. Д. Климов и инспектор дивизии по технике пилотирования майор Д. Л. Калараш пригнали на люберецкий аэродром в полк первую пару МиГов. Тут же на одном из них в воздух поднялся майор Рыбкин, следом – наиболее подготовленные летчики, и через три дня командир полка приказал «считать вылетевшими самостоятельно и систематически летающими на самолете МиГ-3» майора Макарова, старших лейтенантов Лукина, Шокуна и старшего политрука Герасимова. Вскоре первый вылет на МиГе совершил и младший лейтенант Урвачев:

«20.03.41, МиГ-3. Тренировочный полет по кругу, 1 полет, 12 минут».

А на следующий день при подготовке одного из МиГов к полету техник самолета «допустил небрежность в работе, отчего поломал 8-ю раму фюзеляжа, чем нанес ущерб государству в сумме 168 руб. 36 копеек». Командир полка был беспощаден: «Указанную сумму удержать из содержания воентехника 2-го ранга В. П. Джуренко и деньги сдать в доход государства».

Тем временем в конце марта наступила оттепель, аэродром раскис, и полеты прекратились. А в апреле переучиванию на новый самолет мешала нелетная погода и в журнале дневника полка почти ежедневно отмечалось: «Полеты сорваны из-за плохой погоды». Поэтому летчики пока начали высотные тренировки в барокамере, и младший лейтенант Урвачев только через месяц после первого вылета на МиГе получил формальный допуск к полетам на нем:

«20.04.41, УТИ-4, задняя кабина, упр. 1 КБП-41.<…> Общая оценка 4. Разрешаю полеты на МИГ-3. Командир 1 авиаэскадрильи (подпись)».

В этот день с завода пригнали еще девять МиГов, и снова непогода. Задание командования о подготовке к параду оказалось под угрозой срыва. Довольно двусмысленная запись появилась в дневнике полка за четыре дня до парада: «Полеты сорваны из-за плохой погоды. Летный состав изучал и прокладывал маршрут 1-го мая и пристреливал самолеты в тире». Но накануне парада, как положено, оружие на самолетах было опломбировано.

Наконец, за день до первомайского парада на небе ни облачка. Полеты начались в 5.00 утра, и ведущие звенья прошли по парадному маршруту, а Урвачев и другие летчики раз за разом поднимались на МиГах в воздух, выполняя учебно-тренировочные полеты:

«30.04.41, МиГ-3. КБП-41, 5 полетов, 1 час 17 минут».

Перед парадом из-за технических неисправностей один МиГ-3 был разбит, три других совершили вынужденные посадки. Тем не менее 1 мая командир дивизии поздравил личный состав полка с праздником и пожелал успешного выполнения ответственного задания. По его сигналу 27 МиГов поднялись в воздух, взяли курс на Москву и строем прошли над Красной площадью. Один из них пилотировал младший лейтенант Урвачев:

«01.05.41, МиГ-3. Воздушный 1-во майский парад, 1 полет, 1 час 18 минут».

Как видно из летной книжки, он участвовал в воздушном параде на новом, сложном в пилотировании самолете всего после семи вылетов на нем, что явно недостаточно для его освоения и особенно для тренировки полетов в строю.

После парада технический состав провел послеполетный осмотр самолетов и поставил на них боекомплекты. Однако при проверке пулемета на МиГе летчика Чистякова старший техник по вооружению Марфин случайным выстрелом из него отстрелил у самолета лопасть пропеллера. Майор Рыбкин вновь был неумолим: «Этот безобразный факт произошел в результате преступной халатности Марфина и бесконтрольности со стороны Чистякова», и каждый получил по заслугам: «За принесенный материальный ущерб государству с воентехника 2-го ранга Марфина произвести удержание из денежного содержания по 25 % в течение двух месяцев, старшему лейтенанту Чистякову – выговор».

Но за хорошее проведение воздушного парада нарком обороны СССР объявил его участникам благодарность, и они были приглашены в Кремль на прием. Урвачев рассказывал, что И. В. Сталин и все приглашенные сидели за накрытыми столами. Участники приема, кто хотел, свободно подходили к Сталину, чокались с ним, о чем-то говорили. О себе сказал: «Я не подходил». Когда И. В. Сталин ушел, у С. М. Буденного в руках появился баян, и дальше вечер пошел с песнями и плясками. По ходу его тех, кто выпил лишнего, служители Кремля выводили из зала и на автомобилях отправляли по домам.

Одного из них доставили в люберецкий гарнизон. Дежурный по части, увидев состояние прибывшего, тут же арестовал его, а утром доложил об этом командиру полка, реакция которого была мгновенной: участнику приема в Кремле отпуск – три дня, дежурному по части арест на такой же срок. За рвение не по уму и политическую близорукость.

Как-то много лет спустя Георгия Урвачева спросили, как он и его друзья тогда относились к И. В. Сталину, учитывая события 1937 г. в РККА. Ответил он коротко:

– Мы уважали свое правительство.

– Ты в армии с 1938 года и, наверное, если не был свидетелем, то мог слышать о том, что сейчас называют репрессиями.

В ответ он рассказал, что в их гарнизоне помнит только один случай «репрессий». Молодой летчик вечером гулял в ресторане «Националь» и стал слишком настойчиво ухаживать за какой-то дамой. Когда по ее жалобе в дело вмешалась милиция, выяснилось, что эта дама – сотрудница иностранного посольства, а у донжуана в кармане обнаружили блокнот с записями о новейшем самолете МиГ-3, который они тогда осваивали. Поэтому милиция передала задержанного гуляку не военным, как полагалось, а органам госбезопасности. Вернулся он в полк через неделю, бледный и осунувшийся.

Рассказ заканчивался сентенцией:

– Такие блокноты мы все таскали в карманах, но только не в рестораны, и были более разборчивы при выборе объектов ухаживания.

Ужин молодого летчика в «Национале» вызвал удивление, на что Урвачев сказал:

– Зарплата нам это свободно позволяла. Кстати, я и токарем на заводе зарабатывал не намного меньше. Поэтому почему бы нам было не уважать свое правительство?

Накануне, аэродром Липицы, война началась

После парада в полку шли ежедневные полеты почти без выходных, и почему-то в воскресенье они были наиболее интенсивными, как, например, 18 мая, когда они продолжались с 6.00 до 20.25. Правда, на следующий день, в понедельник, полетов не было. Вместо них, наверное, для разрядки проводились соревнования по волейболу. Но во вторник с 5.00 вновь полеты и последняя перед войной воздушная стрельба, результаты которой, судя по летной книжке Урвачева, остались неизвестными:

«20.05.41, КБП-41 упр. № 13, стрельба по воздушным целям. Количество выпущенных пуль – 60. Утерян конус».

Воздушная мишень – полотняный конус, который буксировался на длинном тросе за самолетом, был утерян в связи с тем, что в него на И-16 врезался младший лейтенант Алексей Макаров, для которого это закончилось вынужденной посадкой.

В связи с продолжающимся обучением прибывших в полк выпускников летных школ в мае в летной книжке младшего лейтенанта Урвачева записей о многочисленных вывозных полетах с ними на учебно-тренировочном истребителе, как правило, более десятка в день:

«29.05.41, УТИ-4. Вывоз летного состава, 19 полетов, 1 час 37 минут».

Одновременно он летал по курсу боевой подготовки на И-16 и по программе переучивания на МиГ-3, иногда пересаживаясь в течение дня с одного самолета на другой:

«15.05.41, И-16. КБП-41, упр. 28, 13, 4 полета, 3 часа;

15.05.41, МиГ-3. Программа переучивания упр. 4, 1 полет, 50 минут».

Всего за месяц до начала войны Урвачев приступил к освоению на МиГе курса боевой подготовки:

«22.05.41, МиГ-3. КБП-41, упр. 5, 3 полета, 2 часа 10 минут».

Рассказывая об этом времени, он удивлялся: «Перед войной у нас с мая отпуска отменили, мы были на казарменном положении и с аэродрома не уходили, а офицеры западных округов ехали через Москву в отпуск на юг». Очевидно, об этом надо помнить, рассуждая о том, за что в начале войны было расстреляно командование западных округов.

А личному составу 24-й иад с апреля были запрещены даже увольнения в «городской отпуск» – на выходные дни. Тем не менее командир полка Леонид Рыбкин разрешил все-таки «увольнять <…> тех, кто имеет билеты в театр», полагая, видимо, что театр укрепляет морально-волевые качества пилотов, один из элементов их боевой подготовки.

В конце мая командир полка приказом распределил самолеты между летчиками. За помощником адъютанта 1-й эскадрильи младшим лейтенантом Урвачевым был закреплен самолет, имевший заводской № 24–48. Поскольку МиГов в полку было 27, а летчиков, согласно штатам предвоенного времени, 65, за другими летчиками были закреплены «ишаки». Кроме того, в приказе имелось примечание: «Летчики, не имеющие самолетов И-16 и МиГ-3, проходят летную подготовку на самолетах своего звена». То есть летчиков в полку было больше, чем самолетов.

9 июня наземная команда полка выехала в летние лагеря Липицы – аэродром в пойме Оки недалеко от Серпухова. Через три дня туда перелетели летчики, и в последнее мирное воскресенье перед войной 15 июня начались полеты, продолжавшиеся с 6.00 до 20.00 часов. Летчики приступили к высотным тренировкам на МиГах. Начав с 5000 м, они постепенно, набирая в каждом последующем вылете по 500 м, поднимались на все большую высоту.

Через день полеты вновь шли от рассвета до заката, а затем ночью с 22.00 до 1.00 уже следующего дня. 19 июня в полку четверо летчиков выполнили полеты уже на высоте 6000 м, а другие четверо – на 7000 м. До потолка самолета оставалось еще 4500 м, а до начала войны – всего два дня. Но накануне войны, 20 и 21 июня, полетов не было – шел дождь.

За день до войны для укрепления противовоздушной обороны Москвы на основе 24-й дивизии был сформирован 6-й истребительный авиационный корпус (иак) под командованием полковника И. Д. Климова. В состав корпуса вошли 11 истребительных авиаполков, где имелось 389 истребителей, в том числе – 170 МиГ-3. Из них в 34-м иап было 27 МиГов и 38 истребителей И-16. Исследователи отмечали: «Ряд полков 6-го иак – 11, 16, 27, 34-й – составляли гордость ВВС Красной армии. <…> По уровню боевой подготовки, налетанных часов их летчики <…> заметно превосходили своих сослуживцев по корпусу. Еще до рождения советской гвардии под Москвой появились отборные части».

22 июня в журнале дневника полка не чернилами, как обычно, а карандашом торопливо записано: «В связи с выступлением Германии против Советского Союза была объявлена боевая тревога в 5.00 командиром дивизии». Ночью летчики полка совершили 24 вылета на прикрытие Серпухова. А через день поступил приказ: новое место дислокации – аэродром Внуково, куда вместе с другими летчиками на МиГах перелетел и Урвачев:

«24.06.41, МиГ-3. Перелет Липицы – Внуково, 1 полет, 40 минут».

Часть полка на И-16 осталась в Липицах, где через два дня капитан Вера Ломако попала в летное происшествие. На высоте 15 м после взлета «обрезало» мотор, и при ее попытке развернуться самолет зацепился крылом за землю: «Самолет подвергся поломке. У летчика поцарапано лицо». В начале октября Вера вместе с майором Мариной Расковой приступила к формированию трех женских авиационных полков и в одном из них, 586-м истребительном^[4], стала командиром эскадрильи.

Тем временем во Внуково у младшего лейтенанта Урвачева первый боевой вылет:

«26.06.41, МиГ-3. Вылет по тревоге, 1 полет, 30 минут, высота 6 тыс. м».

Таким образом, война для него началась, когда он имел за плечами полтора года службы в строевом истребительном авиационном полку, 695 полетов с общим налетом 147 часов, в том числе на МиГе – 27 полетов и 13 часов. То есть его общий налет был все еще значительно меньше, чем у выпускника немецкого летного училища. Однако качество подготовки пилота должен был показать начавшийся экзамен – война.

У Георгия Урвачева, как и у других летчиков полка, почти ежедневные вылеты «по тревоге» и дежурство в воздухе на высотах более 5000 м. В одном из таких вылетов едва не погиб его однокашник по школе летчиков и друг Николай Тараканчиков. При взлете «сдал» мотор на его самолете, который упал в лес и разбился в 5 км от аэродрома. Николай получил тяжелые ранения и был отправлен в госпиталь. В полк он вернулся только два месяца спустя: «Считать прибывшим из отпуска по болезни и приступившего к своим обязанностям младшего лейтенанта Тараканчикова Н. Е. с 16.9.41».

В Московской зоне ПВО первый «Юнкерс-88» был обнаружен постами воздушного наблюдения, оповещения и связи (ВНОС) 1 июля над Вязьмой. Через сутки вражеские самолеты появились в районе Ржева, Калинина и Великих Лук, где перехватчики Московской ПВО открыли боевой счет. Летчик 11-го иап лейтенант Степан Гошко вылетел с аэродрома Великие Луки на самолете Як-1, таранил немецкий разведчик «Хейнкель-111» лейтенанта Майера из эскадры «Легион «Кондор» и приземлился с поврежденным винтом. Чуть позже на подходе к столице был сбит Ю-88, а 4 июля первый вражеский самолет-разведчик все-таки достиг западной границы Москвы.

Всего за первые три недели июля в Московской зоне ПВО было зафиксировано около сотни немецких самолетов, которые вели разведку железнодорожных перевозок, аэродромов, системы ПВО и других военно-промышленных объектов. Иногда они бомбили железнодорожные составы и колонны автомашин в районах Ржева, Торжка, Волоколамска. Но перехватить эти самолеты было непростой задачей. Так, 8 июля «Юнкерс» прошел на высоте 7000 м по маршруту Вязьма – Гжатск – Можайск – Кубинка – Внуково – центр Москвы и ушел в сторону Ржева. На его перехват поднимались 19 истребителей из различных полков, в том числе из 34-го иап, но найти и атаковать противника им не удалось.

Отражение первых воздушных налетов на Москву

Вскоре войска вермахта в ходе наступления вышли на рубежи, откуда бомбардировщики люфтваффе могли в течение ночи достичь Москвы и вернуться на аэродромы базирования. С этой целью на аэродромах Даугавпилса, Минска, Бобруйска, Орши, Витебска, Бреста, Барановичей и других была создана авиационная группировка, в состав которой вошли бомбардировочные эскадры «Хольцхаммер», «Блитц», «Генерал Вефер», «Левен», «Легион «Кондор», «Гриф», KG28 и авиагруппа «Викинг» – всего 300 бомбардировщиков «Юнкерс-88», «Хейнкель-111» и «Дорнье-215».

На аэродромах ПВО Москвы находились в боевой готовности 11 истребительных полков 6-го иак. Зона их действия начиналась на рубеже в 120 км от Москвы и в радиусе 25–30 км вокруг нее сменялась зоной огня зенитной артиллерии. Прожекторные станции создавали световые поля, обеспечивая действия истребителей, и освещали цели зенитчикам. Центр столицы кроме зенитчиков прикрывали также привязные аэростаты заграждения.

21 июля в 21.00 с постов ВНОС в районе Смоленска поступили первые сообщения о приближении большой группы самолетов противника. Когда они подошли к рубежу Ржев – Вязьма в 200 км от Москвы, первыми взлетели летчики 11-го и 34-го, а следом еще трех полков 6-го истребительного авиакорпуса. В налете, который продолжался пять часов, участвовало около 250 немецких бомбардировщиков, шедших четырьмя эшелонами с интервалом 30–40 минут на высотах от 1000 до 4000 м.

Отражая налет, истребительные полки ПВО совершили 173 самолето-вылета, и в том числе 34-й полк – 18 самолето-вылетов на МиГах и 5 – на И-16. В них участвовали самые опытные летчики полка Леонид Рыбкин, Дмитрий Ледовский, Виктор Гридин и другие. Сбитые самолеты противника были занесены на счет Михаила Трунова, Анатолия Лукьянова и Николая Щербины. Но подтверждений о падении этих самолетов не поступило, и командир полка в донесении о каждом из них осторожно указал: «Можно полагать самолет сбитым».

Тем не менее они были учтены в числе двенадцати самолетов противника, сбитых в ту ночь летчиками 6-го иак. И. В. Сталин, ставший за три дня до этого наркомом обороны СССР, объявил благодарность участникам отражения налета, и 25 июля многие их них были награждены. В их числе младшие лейтенанты Щербина и Лукьянов – орденами Красного Знамени, а командир эскадрильи капитан Трунов – орденом Красной Звезды.

В две последующие ночи немцы повторили налеты, в каждом из которых Лукьянов сбил еще по самолету противника в районе Апрелевки и Голицыно. Однако подтверждений вновь не было. Наконец, днем 16 августа около Подольска в результате его атаки немецкий бомбардировщик развалился в воздухе на глазах многочисленных «зрителей» на земле, и только один член экипажа смог покинуть его с парашютом.

До этого Щербина, а также капитан Ледовский, старшие лейтенанты Лукин, Киселев, и Александров, старший политрук Подопригора и лейтенант Сельдяков, патрулируя в световых прожекторных полях, не раз атаковали бомбардировщики противника. Однако те смогли вырваться из света прожекторов и ускользнуть от перехватчиков, у которых, видимо, еще не хватало опыта ночных воздушных боев. Правда, Щербина в ночь на 2 августа в лучах прожекторов все-таки сбил Хе-111, а Александров и Лукин в следующую ночь – Ю-88.

Также, наверное, из-за недостатка опыта и напряжения ночных боевых вылетов летчики, возвращаясь на аэродром или взлетая, допускали ошибки пилотирования, попадая в летные происшествия. В ночь первого налета Виктор Гридин при посадке не полностью выпустил правую «ногу» шасси и подломил правую консоль. На следующую ночь Анатолий Лукьянов сел с «недомазом» и зацепил проволочное заграждение, а еще через день Алексей Макаров также при посадке высоко выровнял самолет, «с плюхом» приземлился на правое колесо и поломал его. Николай Щербина на разбеге «потерял ориентировку направления. При развороте самолет подвергся поломке». А на аэродроме в Раменском столкнулись самолеты Дмитрия Ледовского и летчика-испытателя Матвея Байкалова.

После 22 июля боевые задания в летной книжке стали записываться: «барражирование над Москвой», а с 1 августа – «патрулирование над Москвой».

В первых же налетах немецкие пилоты убедились, что указание Кессельринга «подойти к Москве на небольшой высоте и точно положить бомбы» практически невыполнимо. Спасаясь от ПВО Москвы, они старались забраться выше и, как правило, сбрасывали бомбы беспорядочно или на ложные цели.

В конце июля – начале августа командование провело реорганизацию истребительных авиационных полков с переводом их на новые штаты, в соответствии с которыми в каждом из них вместо четырех эскадрилий по 16–18 летчиков должны были остаться три эскадрильи и всего 32 летчика, включая командира полка и его заместителя.

Для реорганизации 34-й иап на неделю вернулся в Люберцы, где шестнадцать его экипажей на самолетах И-16 были переданы в другой полк. Еще 34 экипажа на МиГах вошли в состав вновь сформированного 35-го истребительного авиационного полка под командованием бывшего заместителя командира 34-го иап капитана Михаила Куреша. В числе других в новый полк был переведены Дмитрий Ледовский, который к тому времени одержал уже три победы, а также ставшие впоследствии Героями Советского Союза летчики Анатолий Лукьянов, Николай Щербина, Леонид Кальян и Павел Калюжный.

Вместе с тем 34-й иап пополнился летчиками из состава двух авиаполков, которые встретили войну в составе Западного особого военного округа на аэродромах в районе Белостока (ныне находится на территории Польши), всего в 10 км от новой государственной границы. Поэтому самолеты на этих аэродромах были уничтожены в первые дни войны, а остатки полков включены в 6-й иак. После доукомплектования их передали Северо-Западному фронту и ПВО Ленинграда.

Но семнадцать летчиков из этих полков, «уже понюхавших пороху» и получивших боевой опыт, были зачислены в 34-й иап, и среди них будущие асы лейтенант Виктор Киселев и младший лейтенант Виктор Коробов. В числе этих летчиков были также лейтенанты Александр Потапов, Николай Мирошниченко, Алексей Кода, Степан Тихонов, Николай Прокопов, старший политрук Петр Королев и младший лейтенант Василий Писецкий, которые вскоре внесли значительный вклад в победы полка в предстоящих воздушных боях.

В итоге реорганизации майор Рыбкин 8 августа приказом установил список летно-технического состава полка в количестве 163 человек, военный комиссар полка – капитан В. П. Недригайлов, заместитель командира полка – капитан М. Г. Трунов^[5].

Командиром 1-й эскадрильи в составе девяти летчиков стал капитан М. М. Найденко, 2-й эскадрильи – старший лейтенант А. Н. Шокун – десять летчиков, и 3-й эскадрильи – старший лейтенант Н. А. Александров – одиннадцать летчиков. Во 2-й эскадрилье были два звена под командованием младших лейтенантов Георгия Урвачева и Владимира Бардина.

О произошедших событиях в журнале дневника полка сделана короткая, но эпическая запись: «2.8.41. Полк разделился на два полка: 35 и 34». 35-й иап почти в течение месяца участвовал в противовоздушной обороне Москвы с аэродрома Суково (ныне – Солнцево), а затем был передан в ПВО Ленинграда, воевал в составе Воронежско-Борисоглебского района ПВО и в октябре 1943 г. стал 146-м гвардейским.

После реорганизации группу летчиков и техников из братских 34-го и 35-го полков во главе с лейтенантом Степаном Тихоновым направили в дом отдыха «Переделкино» для восстановления сил. Но младший воентехник Василий Барбаш с этой целью выбрал слишком радикальный способ. С бывшим однополчанином лейтенантом Косаревым он выпил бутылку ликера, добавил водки, но Степан Тихонов попытался его урезонить, однако Василий начал дебоширить, размахивать пистолетом и оказался перед полковым судом чести командно-начальствующего состава.

Суд припомнил Барбашу, что в 1939 г. он уже находился перед судом чести за подобные проделки. Поэтому новый суд был строг и решил, что Василий «совершил поступок, <…> который явно ведет к подрыву революционной воинской дисциплины, тем более в период Отечественной войны с Германским фашизмом, <…> несовместим с высокой моралью Командира Красной Армии, способствующий ослаблению боевой мощи Красной Армии». Приговор: «Ходатайствовать перед командованием о снятии звания среднего командира с младшего воентехника Василия Даниловича Барбаша и передаче дела следственным органам Военной Прокуратуры».

Командир полка своей властью оставил только первую часть приговора – о снятии звания. Думается, он руководствовался практическим расчетом. Пулеметно-пушечный огонь немецких самолетов в воздухе и ошибки измотанных ночными боевыми вылетами летчиков на земле при посадке быстро приводили самолеты в нерабочее состояние. Поэтому инженеры и техники полка сутками не отходили от этих аппаратов тяжелее воздуха, стараясь снова «поставить их на крыло». Терять в это время опытного авиатехника было неразумно. А Степану Тихонову, как руководителю группы отдыхавших, командир «прописал» пять суток домашнего ареста с удержанием 50 % денежного содержания за каждый день ареста.