Песни Первой мировой и Гражданской войны. Военная история России в песнях

Глава 2. Генерал Джон Мур и жертвы борьбы роковой

Песни – явление очень сложное. Далеко не все в этой области подчиняется видимой логике. Мелодия непостижимым образом воздействует на чувства, на нее ложатся слова, меняется настроение. Причем настроение как слушателей, так и исполнителей. Подобные свойства известны испокон веков, использовать их тоже научились испокон веков, а вот создавать искусственно чаще всего не удается. Сколько «заказных» песен умерло, кануло в забвение? Творили их вполне квалифицированные, знающие свое дело поэты и композиторы. Исполняли прекрасные артисты. Исполняли целенаправленно, настойчиво (а то и навязчиво). Нет, песни не обрели души и людей за душу не взяли. Так и постигла их судьба всего мертворожденного.

Но нередко случается обратное. Мелодия не ахти какая, и слова будто первые попавшиеся, а песня живет, захватывает. Например, что может быть ценного и выдающегося в стихах: «Соловей, соловей, пташечка, канареечка жалобно поет…». Между тем, сколько поколений русских солдат маршировало под эту песню? В. А. Гиляровский, решивший в юности «пойти в народ» и присоединившийся к бурлакам, вспоминал: ватага, тащившая на бечеве баржу, на самых трудных участках пути затягивала: «Белый пудель шаговит-шаговит…». Будущий журналист и поэт удивленно расспрашивал старых бурлаков – почему именно пудель? Почему белый? Почему шаговит? Никто ему не смог толком ответить. Песня досталась от предшественников, таких же бурлаков. Она была известна всем, и все знали, что «Белый пудель» помогает сосредоточить усилия, вот и пели [45]

Русский поэт XIX века Иван Иванович Козлов сумел интуитивно нащупать тайные струны песенного искусства. Об этом свидетельствует хотя бы его знаменитое произведение «Вечерний звон». А в один прекрасный день Ивану Ивановичу попалось на глаза английское стихотворение Чарльза Вольфа, посвященное генералу Джону Муру. Генерал был боевой, в эпоху Наполеоновских войн сражался в Голландии, Италии, Египте, Вест-Индии. Возглавлял экспедиционный корпус в Португалии, в 1809 году французы разгромили его под Ла-Коруньей, в бою сложил голову и сам командующий. К России он не имел ни малейшего отношения. Но англичане выступали союзниками нашей страны против Наполеона, да и само стихотворение понравилось Козлову. В 1825 году Иван Иванович перевел его на русский язык под названием «На погребение английского генерала сира Джона Мура»:

 
Не бил барабан перед смутным полком,
Когда мы вождя хоронили,
И труп не с ружейным прощальным огнем
Мы в лоно земли опустили.
И бедная почесть в ночи отдана;
Штыками могилу копали;
Нам тускло светила в тумане луна,
И факелы дымно сверкали…
 

Друг Козлова Александр Егорович Варламов был композитором-дилетантом. Но очень хорошим дилетантом, музыку «Вечернего звона» написал именно он. Подобрал мелодию и к «Джону Муру». Родился романс. Он стал популярным, особенно среди офицеров. У них и подавно не было причин для особых симпатий к погибшему английскому коллеге. В русской армии хватало куда более ярких личностей. Но ведь в песне не упоминалось ни имени генерала, ни национальности. Речь шла просто о павшем герое – подчиненные хоронят его в короткую ночную передышку, а сами готовятся идти в новый бой.

Между тем, и на окраинах России гремела война. Жестокая и долгая война на Кавказе. Там погибали свои герои, и пули отнюдь не обходили стороной генеральские эполеты. Наоборот, горцы в первую очередь старались взять их на прицел. А русские военачальники за спины подчиненных не прятались, бывали в самом пекле. Песню услышали и запели казаки, немножко обработав ее под кавказскую обстановку. Например, заменили высокопарное «И с валу ударил перун вестовой» на «казак вестовой». Слегка подправили и мелодию, чтобы стала более привычной для них.

Подхватили песню и военные музыканты. В новой аранжировке, в исполнении духовых оркестров, романс превратился в траурный марш. Военный траурный марш. Слова – соответствующие, ритм – подходящий. Тяжелый и при этом мерный, хорошо звучит в торжественный такт шагов. Когда случилось это превращение, в точности неизвестно. Существует предположение, что в первый раз марш прозвучал на похоронах генерал-адъютанта Карла Ивановича Бистрома, умершего в 1838 году от старых ран, в том числе и кавказских. Во всяком случае, марш получил очень широкое распространение, стал традиционным в русской армии.

Разумеется, его слышали и революционеры. И у них песня также оказалась востребованной. Стоит отметить, что правосудие Российской империи относилось к смутьянам достаточно мягко. Казнили считанные единицы, только за самые серьезные преступления. За организацию вооруженного бунта в воинских частях, за подготовку цареубийства, террористические акты. Остальные подстрекатели и агитаторы отделывались ссылками, тюремным заключением. Но ведь и в камерах или ссылках революционеры иногда умирали. Чаще всего – от естественных причин, болезней, особенно от чахотки. Интеллигенция Санкт-Петербурга нередко страдала ею: сырой климат, нездоровый образ жизни. Тюремная тоска, переживания, условия в камере могли усугубить болезнь. Бывало и так, что сказывался непривычный климат в местах ссылки, отсутствие навыков к физическому труду (хотя все рьяно выступали за «рабочих и крестьян»). Случалось, что ссыльные падали духом, спивались, доходили до самоубийства [135].

Зато похороны любого умершего или покончившего с собой революционера становились важным событием для его соратников. Это была легальная возможность организовать демонстрацию! Никто же не запретит знакомым идти за гробом. Похороны – они и есть похороны. А на похоронах можно нагнетать озлобление против «царского режима» и «палачей». Жертва налицо – вот она. Русский народ отзывчивый, всегда жалеет пострадавших. По такому поводу можно выпустить листовки, устроить митинг над могилой. А для сплочения людей очень полезной бывает песня…

В 1870-х годах Антон Амосов, публиковавшийся под псевдонимом А. Архангельский, использовал известный мотив «Не бил барабан перед смутным полком», но слова сочинил другие:

 
Мы жертвою пали в борьбе роковой
Любви беззаветной к народу;
Мы отдали все, что могли, за него,
За жизнь его, труд и свободу.
Порой изнывали мы в тюрьмах сырых,
Свой суд беззаконный над нами
Судьи-палачи изрекли, и на казнь
Идем мы, гремя кандалами…
 

Революционерам понравилось. Песня была про них самих, возвышала и героизировала их. Позволяла и пожалеть себя, это было особенно приятно. Поешь и млеешь душой, впору даже слезу пустить: мы-то – подвижники, бескорыстные и самоотверженные. За всех, за народ страдаем, а с нами вон как обходятся. Но одобрение и понимание обеспечивалось лишь в том случае, если исполнять в своем кругу. А если запеть на улицах, песня обладала серьезными изъянами.

Во-первых, самореклама получалась слишком нескромной. Во-вторых, сомнительной. Любопытные с полным правом могли поинтересоваться – на какую же казнь вы идете, если мы вас сегодня видели, допустим, в трактире? Или вы замышляете нечто опасное и представляете, какое наказание грозит за это по закону? Могут и не пойти за тобой, чтобы самим не влипнуть в беду и не загреметь кандалами. Но в революционных кругах чуть-чуть перетасовали слова, «мы» заменили на «вы», и вышло великолепно. В 1883 году в Варшаве песню исполнили в качестве похоронного марша:

 
Вы жертвою пали в борьбе роковой…
 

Речь пошла уже не о себе, а о покойниках. Они и впрямь «все отдали», оспорить это было трудно. А мелодия звучала проверенная. Траурная, тяжелая, но и мерная, в такт шагов. Стоит только запеть, и колонна пойдет в нужном темпе, в нужном настроении! Таким образом, первой песней императорской России, взятой на вооружение революционерами и приспособленной под свои нужды, стал похоронный марш. Может быть, символично? И для империи, и для ее будущих разрушителей.

Впрочем, до поры до времени с песнями у революционеров было туго. Но особые песни вроде бы еще и не требовались. Кружки были достаточно узкими, собирались у кого-нибудь на квартире или на природе. Пели то, что любили еще народовольцы – «Есть на Волге утес», «Быстрокрылая ладья», «Из-за острова на стрежень». Сходки маскировали под вечеринки, маевки – под пикники. А под маскировочную водочку или пивко тянуло на что-нибудь раздольное, во весь голос. Интеллигентам хотелось почувствовать себя причастным к абстрактному «народу». Но масштабы организаций и мероприятий постепенно росли, потребовались и другие песни. Позаимствовали у французов «Марсельезу», «Интернационал» (стихи французского анархиста Эжена Потье перевел Аркадий Коц).

Историческую Россию по части революционных настроений значительно опережала ее западная окраина, Польша. Кроме социалистов, здесь хватало сепаратистов. А их весьма основательно и настойчиво поддерживала Франция. Финансировала, поставляла оружие, помогала формировать террористические отряды. Исподволь оказывала и иную военную поддержку, а на официальном уровне вмешивалась мощная парижская дипломатия. После разгрома очередного польского мятежа французы предоставляли убежище его участникам. О польских борцах с царизмом писал еще Генрих Гейне в стихотворении «Два рыцаря» [42]:

 
Сволочинский и Помойский – кто средь шляхты им чета? —
Бились храбро за свободу против русского кнута.
Бились храбро, и в Париже обрели и кров, и снедь.
Столь же сладко для Отчизны уцелеть, как умереть…
 

(Перевод О. Б. Румера)

Французы помогали не только оружием, кровом и снедью. Поддерживали и морально, и творчески. Во время восстания 1831 года французский поэт К. Делавель написал первый вариант песни под названием «Варшавянка». В следующем восстании, 1863 года, мятежники распевали песню, созданную В. Вольским, музыку для нее предположительно написал композитор С. Монюшко. Оба поляки, но их творение было насквозь французским и называлось «Марш зуавов». Поясним, что зуавы – алжирские стрелки во французской армии, но в этих же частях служили и польские эмигранты. А кроме того, зуавы отличились в недавних сражениях с русскими под Севастополем, брали Малахов курган. Миновало всего 8 лет, и поляки горели надеждами, что Франция заступится за них, снова объявит России войну [52].

Но не объявила. Как раз после потерь под Севастополем повторять опыт не осмелилась. А вспышка польского восстания 1863 года, усмиренная генералами М. Н. Муравьевым-Виленским и Я. П. Баклановым, стала последней. Гордая каста Сволочинских и Помойских исчерпала себя, рассчитывать на шляхетский гонор больше не приходилось. Зато стараниями императорского правительства и русских предпринимателей захудалая и нищая Польша превратилась в развитый промышленный регион. Мутить заводских рабочих оказалось даже проще и удобнее, чем подневольных крестьян. Возбуждали их опробованными старыми лозунгами, что русские – завоеватели, иноверцы, схизматы. Зачем полякам царь, жандармы, казаки? В 1879 году социалист Вацлав Свенцицкий написал на мотив все того же «Марша зуавов» новую «Варшавянку», уже для рабочих.

А в 1897 году большевик Глеб Максимилианович Кржижановский сидел в Бутырской тюрьме. Дело было вечером, делать было нечего. Послушал, как поют поляки, и сделал вольный перевод на русский язык. Песня была именно тем, что требовалось и народовольцам, и социалистам, и анархистам, и прочим революционерам в условиях все более жестоких схваток, разгонов демонстраций, а позже и перестрелок. Попробуй-ка растолкуй простому рабочему пареньку, зачем он должен куда-то идти, швырять камни в витрины, переворачивать трамваи, бить каких-то людей? А с песней ничего доказывать не нужно! Достаточно, чтобы этот паренек запел:

 
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут.
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут.
Но мы подымем гордо и смело
Знамя борьбы за рабочее дело,
Знамя великой борьбы всех народов,
За лучший мир, за святую свободу…
 

Как же было не бузить, не возмущаться, если гнетут темные силы и вихри враждебные? Все, получалось, оправдано! И вывод напрашивался естественный, однозначный:

 
На бой кровавый,
Святой и правый,
Марш-марш вперед,
Рабочий народ!..
 

Словом, песня оказалась бесценной. Хотя она обладала одним недостатком. Весьма и весьма существенным недостатком. Она по своему стилю не русская. Она польско-французская. Дело в том, что во французской армии был принят иной темп и иной ритм маршей. С нашей точки зрения, чересчур быстрый. Под него вышагивают на парадах эдакой танцующей походкой. Под него можно даже бежать (а французская пехота в то время тренировалась в долгих пеших пробежках, это называлось «наполеоновскими бросками»). Польских эмигрантов скаредная Франция содержала отнюдь не за красивые глазки, отправляла воевать в Африку – зарабатывай свой хлеб кровью, а заодно набирайся боевого опыта. Они и набирались, а потом принесли чужие воинские традиции к себе на родину. Но для русского человека идти строем под «Варшавянку» очень трудно. Надо или ускорять шаг, или замедлять песню, или… колонна сбивается в толпу.

Выручили немцы. Уж они-то маршировать всегда любили. Четко печатали шаг на своих шествиях охотничьи общества и пивные клубы, студенты, школьники, организации служащих, рабочих, мелких торговцев. Русские студенты тесно контактировали с немецкими, бывали у них в гостях, совершенствовали образование в германских учебных заведениях. Среди прочего, им понравился марш силезского землячества Берлинского университета. В 1857 году Иван Никитин написал на мотив этого марша студенческую песню «Медленно движется время». А на нее, в свою очередь, обратил внимание социал-демократ Леонид Радин. Около 1897 года он сочинил новые слова, а темп музыки ускорил, песня снова зазвучала в ритме марша:

 
Смело, товарищи, в ногу!
Духом окрепнув в борьбе,
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе…
 

Вот таким образом сложился изначальный большевистский репертуар. Поистине, он был интернациональным. И от французов что-то взяли, и от поляков, и от немцев, а песня «Мы кузнецы, и дух наш молод» была написана на мотив популярной венской шансонетки. Да и отечественное творчество не забыли, почерпнули. Что же касается первого заимствования, «Вы жертвою пали в борьбе роковой», то его в 1917 году провозгласили официальным похоронным маршем в Советском государстве. Исполняли над могилами погибших в уличных революционных боях, над могилами товарищей, умерших от тифа, сраженных на фронтах Гражданской…

Но в подобном статусе песня продержалась не столь уж долго. Ее слова перестали соответствовать действительности. Ведь Советская власть победила – как подразумевалось, окончательно и бесповоротно. Почему же борьбу называть «роковой»? С другой стороны, те большевики, которых приходилось хоронить после победы, уже не изнывали в тюрьмах, не гремели кандалами, не шли на беззаконные суды и казни. Изнывали, гремели и шли на казни их жертвы. А марш провожал на кладбища «судей-палачей»!

Ну а потом закрутились дальнейшие перемены и дальнейшие мясорубки. По тюрьмам, казням и лагерям повезли вчерашних победителей-революционеров. Кто-то хорохорился, запевал: «Вы жертвою пали в борьбе роковой…». Как вы думаете, могло ли это понравиться высшему руководству партии и государства? Официальный похоронный марш пытались петь сперва эсеры с меньшевиками, потом троцкисты, правые и левые уклонисты. Получалось, что они – жертвы любви беззаветной к народу, а в какой роли оказывались власти предержащие? Где-то в начале 1930-х марш замолчал. Мелодия осталась, но словами ее сопровождать прекратили.

Но и в самом первом варианте, в виде романса на стихи Козлова «Не бил барабан перед смутным полком», песня еще жила. Сохранились свидетельства, что ее пели в Красной армии даже в Великую Отечественную. Но она широкого распространения не получила, со сцены не исполнялась. Там же поется «Когда мы вождя хоронили». Нигде не сказано, что имеется в виду Джон Мур, подавляющее большинство советских людей слыхом не слыхивали про английского генерала. А под «вождем» понимались вполне определенные лица. Постепенно и этот вариант «угас».

Однако траурный марш сохранился. Его до сих пор выдувают оркестры на похоронах тех или иных государственных и административных работников, ветеранов, военнослужащих. Уже без «барабана перед смутным полком», без «жертв борьбы роковой», вообще без слов, только музыку. Тяжелую и мерную, в такт медленных шагов.

* * *

Джон Мур (1761–1809) – командующий британскими войсками во время Пиренейских войн. Более всего известен проведёнными по его инициативе военными реформами.

Смерть сэра Джона Мура. Гравюра Томаса Сазерленда (Thomas Sutherland) раскрашенная Уильямом Хитеч (William Heath).

Могила Джона Мура

Эжен Потье (1816–1887) – французский революционер, анархист, автор слов гимна «Интернационал»; член Первого интернационала и участник Парижской коммуны 1871 года.

Почтовая марка СССР, 1971 год: 100-летие Парижской коммуны

Граф Михаил Николаевич Муравьёв (c 1865 года – Муравьёв-Виленский, 1796–1866) – видный государственный, общественный и военный деятель Российской империи эпох Николая I и Александра II. Прославился решительным подавлением восстаний в Северо-Западном крае, прежде всего, польского восстания 1863 года.

Польские повстанцы грабят усадьбу землевладельца

Польские «косиньеры» – партизаны, вооружённые косами

Глава 3. Мобилизованные марши

Первую мировую войну русский народ встретил с единодушным подъемом. По всем городам проходили патриотические манифестации. Санкт-Петербург был переименован в Петроград – государство символически открещивалось от всего «немецкого», даже в названиях. В России на время войны объявлялся сухой закон, и люди восприняли его с полным пониманием. А сама война называлась тогда не Мировой (и уж конечно – не Первой мировой). Этот термин утвердился значительно позже. В народе ее называли германской, а официально – Великой войной. А поскольку опасность нависла над самим Отечеством, и война началась при общей народной поддержке, то привилось другое наименование – Вторая Отечественная. Или Великая Отечественная [116, 157].

Современники отмечали – эту войну русские люди сразу же восприняли как справедливую. Скрупулезно рассчитанные Генштабом сроки мобилизации повсеместно опережались! Крестьяне осеняли себя крестным знамением и шагали на призывные пункты, не дожидаясь, когда им принесут повестки. Было много добровольцев. Записывались в армию рабочие, даже те, кто имел бронь. Вставали в строй студенты, интеллигенция. Убегали из дома мальчишки, стараясь хитростью подсесть в воинские эшелоны и попасть на фронт. Повсюду гремели марши. Многочисленные, разнообразные марши.

В русской императорской армии были чрезвычайно развиты боевые традиции. Каждый офицер и солдат знал историю своего полка настолько же досконально, будто речь шла о его собственных предках. Знали обо всех кампаниях и сражениях, через которые прошла их часть, все подвиги былых героев. Гордились своими песнями. Среди них были такие, которые знала вся армия – например, «Солдатушки, бравы ребятушки». В ней даже слова подсказывают, что родилась она в незапамятные времена, когда пушки еще заряжали ядрами, и солдаты носили ранцы. Может, при Петре Великом? А может, в грозовом и славном 1812 году? Но она жила, звучала, подхватывалась солдатами из поколения в поколение.

У каждого полка были и персональные песни, особенные, неповторимые. Полковой марш был такой же неотъемлемой частью символики, как знамя, как коллективные знаки отличия за славные дела прошлого – это могли быть наградные знамена, серебряные трубы, особые значки на шапки, особые изменения формы одежды (скажем, Апшеронскому полку полагались красные отвороты на сапогах в память о том, что в битве при Кунерсдорфе полк выстоял «по колено в крови») [70, 160].

Но Сибирские стрелковые бригады были относительно «молодыми» соединениями, «собственных» строевых песен у них пока не имелось. На фронте они проявляли себя одними из лучших, воевали упорно, самоотверженно. В 1915 году по просьбе отважных воинов очень известный в ту пору поэт Владимир Алексеевич Гиляровский написал «Марш Сибирских стрелков».

 
Из тайги, тайги дремучей,
От Амура, от реки,
Молчаливо, грозной тучей
Шли на бой сибиряки.
Их сурово воспитала
Молчаливая тайга,
Бури грозные Байкала
И сибирские снега.
Ни усталости, ни страха;
Бьются ночь и бьются день,
Только серая папаха
Лихо сбита набекрень.
Эх, Сибирь, страна родная,
За тебя мы постоим,
Водам Рейна и Дуная
Твой привет передадим!
 

Песня понравилась. Шагалось под нее бодро, слова были простыми, но емкими и одновременно душевными. А Сибирь выставила на войну не только стрелков, но и пехотные, кавалерийские части, на фронтах сражались три Сибирских корпуса. 21 полк мобилизовали казачьи войска – Сибирское, Забайкальское, Амурское, Уссурийское. Песня стрелков оказывалась близкой и для них тоже. Ее переписывали друг у друга, заучивали. Подпевали солдаты и казаки из других районов России. Почему же не подпеть, если песня хорошая? Они тоже сбивали набекрень свои серые папахи, а дойти до Рейна и Дуная им хотелось ничуть не меньше, чем сибирякам.

Впрочем, к профессиональным авторам обращались далеко не всегда. Талантов и в народе хватало. Донские и кубанские казаки принесли на фронт свои песни. И некоторые из них тоже подхватывались, разносились и по пехотным, и по кавалерийским, и по артиллерийским частям. Особенно полюбилась воинам одна из них:

 
Слыхали, деды, —
Война началася!
Бросай свое дело,
В поход снаряжайся.
 
 
Припев:
 
 
Смело мы в бой пойдем
За Русь Святую!
И за нее прольем
Кровь молодую.
 

Песня была в общем-то бесхитростной, без пафоса, она просто описывала, что пережили и видели казаки – обычные станичные сборы, прибытие на фронт, начавшиеся сражения:

 
Деды вздохнули,
Руками всплеснули —
Божья, знать, воля,
Отчизну спасай!
С тихого Дона,
С далекой Кубани —
Все собирались
Россию спасать.
Вдали показались
Германские цепи…
С ними мы будем
Биться до смерти!
Вот и окопы
Трещат пулеметы,
Но их не боятся
Русские роты.
Кровь молодая
Льется рекою,
Льется рекою
За русскую честь!
Вечная память
Павшим героям,
Вечная слава
Героям живым!
 

Откуда взялась песня? Никто этим вопросом не задавался. Услышали от кого-то и сами запели. У всех было в памяти примерно одно и то же, и у казаков, и не у казаков. Ошеломляющее известие о войне, прощание, общее настроение спасать Россию, первые впечатления от увиденных цепей, окопов, пулемётов, потерь… Песня была слишком длинной. Но в те времена и это ценилось! Может, даже специально дописывали, досочиняли, чтобы стала еще длиннее. Ведь фронтовые пути-дороги преодолевались не на машинах, а на своих двоих. Или на четырех – лошадиных. А дороги были долгими. Пока от железнодорожной станции до передовой доберешься! Потом прикажет начальство менять место дислокации – и снова пешим маршем или верхом.

Вот и движется колонна: пылища или грязища, жара или дождь. Кухни где-то отстали, в животах бурчит, одолевает усталость. Командир решает подтянуть личный состав, вызывает запевалу. Тот начинает звонким голосом, а припев грянут все вместе:

 
Смело мы в бой пойдем
За Русь Святую…
 

Пока до конца допели, глядишь, версту отшагали. И бойцы приободрились, смотрят веселее, идут ровнее… Словом, прижилась казачья песня в качестве походного марша.

Но наступили другие времена. События закрутились, как в калейдоскопе. Все, что представлялось простым и понятным, вдруг перестало быть таковым. А на место старого, простого и понятного, неведомо откуда полезло новое. Могло показаться, тоже слишком простое и слишком понятное, но совсем другое. Засмердела гниль, заплескались со всех сторон сомнения. Действительно ли Русь Святая? А если нет, имеет ли смысл проливать за нее кровь молодую? Не лучше ли переделать ее, эту Русь?

Внушали эти сомнения личности, которые никогда своей крови не проливали, разве что чужую. Но об этом никто не задумывался. Тем более, что внушать они умели доходчиво и логично. Загремели иные песни. В казармах и солдатских лагерях марши сменились похабными частушками. Военные оркестры восторженно задудели «Марсельезу», и радостные студенты, гимназисты, чиновники, учителя, журналисты, поздравляли друг друга с революцией. Им вторили воодушевленные молодые офицеры, цепляли на фуражки и шинели красные банты – большинство офицеров военного времени призывались из запаса, были теми же студентами, учителями, служащими. Да и кадровые офицеры не меньше их поднабрались вольнодумства, гордились, что они «прогрессивные».

Но «прогресс» на скользком склоне не остановился, катился дальше. Из окраинных трущоб, из рабочих кварталов, из распропагандированных казарм выплескивались вооруженные толпы с «Варшавянкой», и люди с удивлением узнавали, что «темные силы» – это они сами: офицеры, интеллигенты, чиновники. Отряды красногвардейцев маршировали под «Смело, товарищи, в ногу», причем первыми в «царство свободы дорогу» прокладывали уголовники и погромщики. А потом над сборищами большевиков и их пособников по захвату власти торжествующе загремел «Интернационал»…

Не все сломались, не все подчинились узурпаторам. Самые боевые, самые энергичные пробирались на Дон, к Корнилову, на Урал, к Дутову, в Забайкалье, к Семенову. Верили – еще можно все переменить! Большевиков-то немного, они дерзнули и взяли верх. Надо самим дерзнуть! Загромыхали первые выстрелы Гражданской…

Но бойцам требовались не только винтовки и патроны. Им нужны были песни. Дороги в Гражданскую войну были не менее длинными, чем в Мировую. А под марш и шагается бодрее, и душа песней подкрепляется. Хотя вставал вопрос: какие петь песни? Старые вроде бы уже не годились. В них упоминался государь, они были пронизаны духом славы и величия империи. Однако у большинства белогвардейцев головы тоже были изрядно взбаламучены революцией. Они все еще верили, будто свержение монархии – благо, и демократия принесет Отечеству огромную пользу. Считали, что в бедствиях виноваты лишь большевики, насильники и германские ставленники. Корниловцы, ничтоже сумняшеся, перехватили революционную песню, перелицевав ее на собственный манер:

 
Дружно, корниловцы, в ногу!
В бой нас Корнилов ведет,
Спасет он, поверьте, отчизну,
Не выдаст он русский народ.
Корнилова носим мы имя,
Послужим же честно ему,
Доблестью нашей поможем
Спасти от позора страну!..
 

Слова не совсем гладкие, явно вставляли первые попавшиеся. Главное – чтобы от души и соответствовало обстановке. Но корниловские офицеры и юнкера были людьми образованными, многие увлекались поэзией, музыкой, поэтому простенькими переделками не довольствовались. Сочинили собственный марш. Слова написал прапорщик Кривошеев, мелодию подобрал капитан Игнатьев на мотив песни сербских добровольцев «Кто свою отчизну любит».

 
Пусть вокруг одно глумленье,
Клевета и гнет,
Нас, корниловцев, презренье
Черни не убьет!
Вперед на бой, вперед на бой,
На бой, открытый бой!
Мы былого не жалеем,
Царь нам – не кумир,
Мы одну мечту лелеем —
Дать России мир…
 

Первый из этих маршей, «В бой нас Корнилов ведет», звучал недолго. Трагический и героический Ледяной поход завершился неудачным штурмом Екатеринодара. Белогвардейцы понесли большие потери, а 31 марта 1918 года снаряд попал в домик, где располагался штаб Добровольческой армии, оборвав жизнь ее командующего генерал-лейтенанта Лавра Георгиевича Корнилова. Остатки поредевшего войска принял Антон Иванович Деникин, повел их по станицам, спасая от окружения и полного уничтожения.

Но большевистский переворот, позорный Брестский мир с немцами, развернувшиеся под эгидой новой власти грабежи и расстрелы будоражили народ. Все больше русских людей втягивалось в борьбу [53]. Поднялся Дон, взялись за шашки терские, уральские, оренбургские казаки, полыхнули восстания в Поволжье, Сибири, на Севере.