Николай Грозный. Блеск и величие дворянской России

ГЛАВА 8.
МЕЖДУЦАРСТВИЕ

Здание Сената и Синода в Санкт-Петербурге

Александр I создал две тайны – наследования престола и собственного ухода из прежней жизни. О той и другой знал лишь узкий круг лиц. Но эти круги были разные! Знали ли родные государя, кроме жены, что его смерть мнимая? Ни в коем случае. Иначе Николай на вполне законных основаниях просто не принял бы трон. Даже извещения о болезни царь задержал до последнего.

25 ноября великий князь Николай Павлович беззаботно играл со своими детьми в Аничковом дворце, и вдруг к нему явился генерал-губернатор Милорадович, доложил: «получена ужасная новость». Дескать, император опасно болен, хотя надежды еще есть.

Николай был ошеломлен. Из братьев в столице оказался он один. Константин жил у себя в Варшаве и Михаил, находился с ним. А официальный государственный статус Николая был отнюдь не самым высоким. Генерал-инспектор инженерных войск, недавно получил повышение – стал командиром 1–й гвардейской дивизии.

Даже в царствующей семье его голос оставался второстепенным – доминировала мать, Мария Федоровна. К ней и засобирался Николай. Но она сама послала за сыном, получив аналогичное известие. От такой новости ей стало дурно, и Николай остался с ней. Утешал, как мог, надеждами на лучшее. Утром примчался фельдъегерь с письмами, что царю стало лучше, но «он очень слаб». Приказали служить молебны о его выздоровлении.

27 ноября в дворцовой церкви опять служили Литургию и молебен. Николай велел камердинеру – если появится гонец из Таганрога, подать ему знак. И его позвали. В библиотеке ждал Милорадович, сообщив: «Все кончено, ваше высочество…» Первым делом Николай позвал лейб-медика Марии Федоровны, чтобы был рядом. Вошел бледный в церковь, упал на колени перед матерью, и все без слов поняли, что случилось. Мать почти лишилась чувств, рыдала. Ее кое-как увели.

А Николай, оставшись без нее, засуетился с присягой новому императору. Впрочем, он на это уже настраивался несколько дней. Повторял приближенным – если вдруг Господь пошлет испытание, и Россия лишится государя, надо, не теряя ни минуты, присягать Константину. Теперь, еще в состоянии шока, взялся выполнять. Почему? Александр сказал ему о наследовании престола устно, в частном разговоре. Николай Павлович слышал и о тайном Манифесте. Но опять слышал неофициально. Документ ему никто не показывал, от него держали в секрете.

Этим он и решил воспользоваться, чтобы не принимать царствования. Срочно, пока Манифест еще не всплыл, принести присягу Константину. Поставить его перед фактом. Сам-то Константин не был лишен права на престол. А его авторитет в стране и в войсках был не в пример выше, чем у Николая. Реформатор армии, герой войн с Наполеоном, фактический правитель Польши! Пусть он и царствует. Николай Павлович отправился к караулам Преображенского, Кавалергардского, Конногвардейского полка, велел дежурному генералу Потапову принять от них присягу Константину.

Такой же приказ послал в свое Инженерное ведомство, а сам с Милорадовичем, генерал-адъютантами Трубецким и Голенищевым-Кутузовым вернулся во дворцовую церковь, первым присягнул брату и подписал присяжный лист. За ним последовали военные и чиновники, находившиеся во дворце. Только после этого Николай пошел к матери, приходившей в себя, и сообщил, что «исполнил долг». Мария Федоровна ужаснулась. «Николай, что ты сделал!». Поясняла, что наследник – он сам, существует официальный акт. Сын пожал плечами: акт не обнародовался, до него не доводился. Все знают, что наследник – Константин, «пусть будет что будет».

В Александро-Невскую лавру весть о смерти Александра пришла во время службы. На ней присутствовал Голицын, соавтор тайного Манифеста о наследовании. Он поспешил в Зимний дворец и вдруг узнал – здесь уже принесли присягу Константину. Голицын явился к Николаю, объясняя то же, что и мать – великий князь поспешил. Но тот отвечал о законном порядке наследования, о том, что Россия не должна ни дня оставаться без императора. Наконец, разводил руками, что сделанное уже необратимо.

Днем собрался Государственный совет, и Голицын снова поднял вопрос о секретном пакете. Министр юстиции Лобанов-Ростовский уже принес присягу Константину и высказался – вскрывать пакет вообще не надо. Адмирал Шишков говорил более осторожно, что присягать надо Константину, а принять престол или нет – как он захочет. Большинство настояло вскрыть конверт. Манифест зачитали. Но Милорадович был другом Константина, еще в 1799 г. служил с ним у Суворова. Он интерпретировал по-своему. Дескать, Николай своим актом присяги уже отрекся от престола. Значит, и Манифест больше не имеет силы.

Такая крайность смутила членов Государственного совета. Ведь теперь получалось, что в России два отрекшихся великих князя! Кому же принадлежит власть? Пошли к Николаю. Он ознакомился с бумагами из секретного пакета – с копиями писем Константина и царя, Манифестом. Но обсуждение закончилось тем, что члены Государственного совета прошли в дворцовую церковь и принесли присягу Константину. Копию протокола отправили к нему в Варшаву с письмом Николая, выражавшего готовность служить старшему брату. Принесла присягу и Москва. Митрополит Филарет вспомнил о пакете в алтаре Успенского собора. Но с удивлением обнаружил – городские власти совершенно не в курсе его существования. Выполнили то, что указано из Санкт-Петербурга.

Между тем, Константин Павлович узнал о случившемся даже раньше, чем столица. Доверенные лица Александра I в Таганроге – Дибич, Волконский, Чернышев, не знали о тайне наследования. Преемником царя считали Константина, слали ему донесения в первую очередь. И дорога до Варшавы была поближе. Получив известие о кончине Александра, великий князь созвал свое окружение, и попытки называть его «вашим величеством» сразу пресек. Сообщил – существует Манифест о наследовании, зачитал свои письма об отречении и указал: «Теперь законный наш государь и император – Николай Павлович!». 26 ноября Константин отправил к нему с письмами брата Михаила, обращался к Николаю как «вернейший подданный» [27].

Главная дорога из Варшавы в Петербург в то время вела через Прибалтику. Она раскисла от ноябрьской грязи, ехали медленно. О смерти Александра здесь еще не знали, Михаил по пути стал первым вестником. А когда добрались до Риги, он узнал странные новости, о присяге в столице. 3 декабря Михаил прибыл в Петербург, поехал к матери. Они позвали Николая, и Мария Федоровна сказала: «Преклонись перед твоим братом Константином, он вполне достоин почтения и высок в неизменном желании передать тебе престол». Сын вздохнул: «Это еще вопрос, которую из двух жертв должно считать выше, со стороны отказывающего или со стороны принимающего».

Да, вот такой узел закрутился! В разные эпохи и в разных странах родственники грызлись и резались за власть. А в России один брат хитростью избавился от короны, два других отталкивали ее от себя! Но сейчас приходилось думать, как же выпутаться из сложившейся ситуации! Как воспримет народ, если после одной присяги будет другая? Николай еще цеплялся за надежду – Константин отказался от власти, когда не знал о присяге. А после нее вдруг передумает? Написали ему: Николай по необходимости покоряется его воле, если старший брат ее снова подтвердит. Настоятельно просили, чтобы он подписал официальный акт об отречении и сам приехал в столицу. С этими письмами сразу же отправили в Варшаву фельдъегеря Белоусова.

5 декабря вслед за ним выехал Михаил, уговаривать старшего брата приехать. Но учли – в дороге он может разминуться с важными известиями. Мария Федоровна выдала ему доверенность, вскрывать письма, адресованные ей. Михаил действительно встретил офицера Лазарева с таким письмом. Прочитал и понял, что Константин приезжать категорически не желает, поэтому и ему в Варшаве делать нечего. Михаил остановился в местечке Неннале. Известил мать и Николая, что будет ждать их решения. Пока он отъехал всего на 260 верст от Петербурга, если понадобится в столице, может быстро вернуться. Если же сочтут нужным, он продолжит путь в Варшаву.

А Лазарев 6 декабря привез в столицу письма не только для Марии Федоровны, но и Николаю. Это был ответ на первое его письмо Константину. Тот извещал – его намерение не принимать престол неизменно и утверждено покойным царем. Приехать в Петербург он отказался и угрожал даже «удалиться еще дальше, если все не устроится в согласность воле покойного нашего государя». То есть сбежит за границу, а царствовать не будет. Но и такое заявление еще не поставило точку. Ждали ответа на второе письмо, от 3 декабря, отправленное после приезда Михаила. С известием о присяге, с предложением или принять корону, или подтвердить отречение официальным актом.

Однако в это же время, пока два великих князя силились так или иначе уступить друг другу власть, оживилась сила, решившая эту власть перехватить. Заговорщики. И ситуация сложилась, в общем-то, парадоксальная. Ключевая информация государственной важности скрывалась, запутывалась искусственными секретами. Даже высшие сановники в большинстве не представляли реальное положение дел. Но у тайных обществ разведка работала очень хорошо.

Еще с 1820 г. генерал-губернатор Милорадович получил повеление собирать сведения о конспиративных организациях. Но сам этим почти не занимался, перепоручил правителю своей канцелярии полковнику Федору Глинке. Он был доверенным лицом Милорадовича, имел на него очень большое влияние. Хотя Глинка был и доверенным лицом… Рылеева. Стоит ли удивляться, что расследования глохли? А самые сокровенные тайны, в которые посвящали Милорадовича, становились известны революционерам.

В караулы в Зимнем дворце назначались гвардейские офицеры, в том числе и заговорщики. В приемной каждый день околачивался адъютант начальника гвардейской пехоты генерала Бистрома – князь Евгений Оболенский. Они ловили слухи, обрывки разговоров, отмечали совещания, настроения. Вся собранная информация стекалась в общий центр. А уж сопоставить и сделать выводы было не слишком трудно. В «Северном обществе» пронюхали и о тайном Манифесте с назначением наследником Николая, и об отказе от престола Константина Павловича. Это значило, что предстоит «переприсяга».

Рылеев, Оболенский, Бестужевы, Якубович, убеждали соратников – для переворота ситуация сложилась уникальная, другой такой не будет. Планы, согласованные с «Южным обществом» и с поляками, намечали общее восстание на март 1826 г. Но они же привязывались к юбилейным торжествам Александра I! Этот юбилей сам собой отпал. Если престол займет Николай, многое переменится. Предстояло заново выбирать подходящий случай, готовиться, согласовывать. А сейчас случай – вот он! Близкий, реальный.

Рылеев и другие активисты избрали диктатором, руководителем восстания, князя Трубецкого. Солдат договорились просто обмануть. Объявить, что Константин от престола не отрекался. Что Николай – узурпатор, арестовал своего популярного брата. Также придумали ложь о завещании Александра I, сократить солдатам срок службы до 15 лет. Отказом от присяги предстояло взбунтовать Лейб-гвардию, вести к Сенату и сорвать его присягу. Революционеры были уверены, что даже те полки, которые не присоединятся к мятежу, против «своих» драться не будут, и обойдется без боев. Были надежды, что и сам Николай не захочет кровопролития. Увидев массовую вооруженную демонстрацию, предпочтет уступить власть. Но в любом случае царскую семью должны были арестовать (или убить – уж как получится). А от Сената восставшие потребуют опубликовать Манифест, который провозгласит «конец бывшего правления» и утвердит конституцию. Власть передавалась временному революционному правительству.

Многие факты говорят о том, что Рылеевым и его сообщниками заговор не ограничивался. За ними стояли куда более могущественные фигуры, остававшиеся в тени. В список временного правительства были включены лица, вроде бы не имевшие отношения ни к «Северному», ни к «Южному» обществам. Члены Государственного совета Мордвинов, Сперанский, сенатор Сумароков и другие сановники. Революционеры твердо рассчитывали на серьезную поддержку в Сенате. Ничуть не сомневались, что он выполнит требования [22, 23]. Ну а после победы предполагалось созвать Всенародный собор (Учредительное собрание) и решить вопрос об устройстве России – республика или конституционная монархия.

«Северяне» отправили гонцов к Пестелю, договориться с ним. А в «Южном обществе» тоже осознали, что планы восстания на 25-летие царствования Александра потеряли смысл. Пестель уже составлял новые. Хотя он о «переприсяге» еще не знал, руководствовался собственными соображениями. Назначил выступление на 1 января. В новогоднюю ночь его Вятский полк должен был заступить в караулы в штабе 2–й армии в Тульчине. Намечалось арестовать весь командный состав, призвать войска к походу на Петербург – и это будет сигналом к общему восстанию.

Но Господь уберег нашу державу. Николай Павлович все еще ждал ответ от Константина. Однако рано утром 12 декабря к нему из Таганрога прибыл полковник Фредерикс. Привез от Дибича конверт с надписью: «Его Императорскому Величеству в собственные руки». О содержимом Фредерикс не знал. Пояснил лишь – в Таганроге не имеют сведений, где находится царь, поэтому такой же пакет отправлен в Варшаву. Но речь идет о делах чрезвычайной важности, поэтому Дибич приказал ему – если в Петербурге императора нет, вручить пакет Николаю Павловичу. Вот тут великий князь очутился перед выбором. Он еще лелеял какие-то остатки надежд, официально числил государем Константина. Он же и присягу принес! Мог ли он вскрыть конверт, предназначенный только царю, «в собственные руки»? Но информация была какой-то чрезвычайной, срочной. Опять же, облегчала выбор оговорка – требовавшая в отсутствие императора передать пакет Николаю. Он решился. Вскрыл конверт.

А содержимое могло привести в ужас кого угодно! Перед Николаем открылось то, о чем давно уже знали Александр I, Дибич, Милорадович, Аракчеев, а он даже не подозревал! В пакете было донесение о военном заговоре, раскинувшем по России обширную паутину. Правда, Дибич ошибочно указывал только один центр, на юге. Но сообщал, что у него есть ответвления в Петербурге и Москве. Докладывал, что уже отданы распоряжения об аресте Пестеля и еще нескольких руководителей. Называл ряд заговорщиков в столице. Каково было Николаю Павловичу неожиданно узнать, что и сам он, и все его близкие находятся на пороховой бочке? И все государство! Надо было действовать. Немедленно. Спасать страну, Самодержавие, собственную семью. Но для этого требовалось принять на себе обязанности, от которых он так долго уклонялся. Стать царем.

ГЛАВА 9.
ПЕРЕД СХВАТКОЙ

Николай I и его жена Александра Федоровна

Узнав о заговоре, Николай Павлович сразу вызвал Милорадовича и Голицына – как он считал – самых доверенных и информированных. Довел до них доклад Дибича, и решили арестовать названных в нем революционеров. Но выяснилось, почти никого из них в Петербурге нет. Они числились в отпусках. Это вроде бы подтверждало версию Дибича, что столичные злоумышленники съезжаются на совещания с «южанами» для совместных действий. Но было ясно, в Петербурге у них есть и другие сообщники. Милорадович торжественно пообещал поднять на ноги полицию и найти их.

И в этот же день, 12 декабря, из Варшавы вернулся фельдъегерь Белоусов. Привез подтверждение Константина об отказе от власти, его «благословение» Николаю на царствование. Но приехать в Петербург он отказывался и насчет официального акта отговаривался, что он не царь, ошибочно принесенной ему присяги не принял, поэтому и отрекаться от престола ему неправомочно. Ссылался, что официальный акт уже есть – Манифест Александра I, вот его и надо обнародовать.

Николай снова обсудил положение с матерью. Причем выяснилось, что о заговоре Мария Федоровна уже узнала, даже раньше сына. Накануне в столицу приехал из своих имений Аракчеев. Появиться перед Николаем, который не являлся императором и сам еще не признавал себя таковым, возгордившийся вельможа не счел нужным. Навестил только императрицу-мать, сообщив известные ему сведения о тайных обществах. Для великого князя решение теперь оставалось единственное. Официально принимать царскую власть. Хотя упрямство Константина добавило сложностей. Белоусов ехал из Варшавы другой дорогой, не через Прибалтику, а через Брест. Поэтому младший брат, Михаил, не знал об ответе Константина, так и сидел в Неннале. Ему послали повеление срочно возвращаться в Петербург – хотя бы засвидетельствовать отказ Константина.

А Николай опять вызвал Милорадовича с Голицыным, приказал готовить Манифест о своем восшествии на престол. Основные тезисы он продиктовал сам, объясняя случившуюся путаницу с наследованием. Редактирование хотел поручить литератору Карамзину. Но Голицын и Милорадович настояли передать работу Сперанскому – лучшему специалисту по составлению государственных актов. Собрать Государственный совет Николай велел на следующий день, 13 декабря в восемь вечера. Рассчитал, что к этому времени приедет брат Михаил. А обнародование Манифеста и присягу назначили на 14 декабря. Об этом известили только председателя Госсовета, митрополита Серафима и командующего Гвардейским корпусом Войнова. Для остальных перемену в верховной власти пока требовалось держать в тайне.

Но тайны-то просачивались! В этот же вечер, 12 декабря, Николаю Павловичу передали письмо «в собственные руки» от поручика Егерского полка Ростовцева. Он сообщил о высказываниях своего сослуживца, что нельзя допустить присяги Николаю. А сегодня поручик застал у этого сослуживца два десятка офицеров из разных полков, они говорили шепотом и при его появлении замолчали. Ростовцев предупреждал Николая – уже распространился слух об отказе Константина от престола, «противу Вас должно таиться возмущение, оно вспыхнет при второй присяге» и может обрушить в катастрофу всю Россию. Офицер завершал неожиданной просьбой: «Для Вашей собственной славы погодите царствовать».

Николай вызвал к себе самого Ростовцева. Тот действовал сугубо из благородных побуждений так, как понимал их. Не желал быть доносчиком и не назвал ни одной фамилии. Но подтвердил – готовится мятеж. Умолял, ради блага России, чтобы Николай ехал в Варшаву и упросил брата принять престол. Или пускай Константин приедет в Петербург и принародно признает брата государем. Николай объяснил: то и другое невозможно. «Брат мой отрекается, я единственный законный наследник. Россия без царя не может быть… Нет, мой друг, ежели нужно умереть, умрем вместе». Он обнял Ростовцева, оба прослезились, и великий князь заверил: «Наградой тебе – моя дружба».

После этой встречи Николай Павлович написал и отправил два письма в Таганрог. Одно Дибичу: «… Послезавтра поутру я – или государь, или без дыхания… Но что будет в России? Что будет в армии?..» [4]. Второе, близкое по содержанию, было адресовано князю Волконскому: «Воля Божия и приговор братний надо мною свершаются. 14-го числа я буду или государь, – или мертв» [28]. Теперь он был предупрежден. Знал об опасности. Не знал только об одном. Что заговорщики тоже были предупреждены!

Милорадович наобещал найти заговорщиков в столице. У него в донесениях и в даже в записной книжке уже имелся ряд фамилий, в том числе и Рылеева, «двигателя» предстоящего мятежа. Арестовать их – и все… Но генерал-губернатор снова поручил расследование Федору Глинке. А тот повидался с Рылеевым. Тайное общество узнало, что его раскрыли. О причинах такого поведения Милорадовича исследователи гадают до сих пор. Крайнее легкомыслие военачальника, избалованного общей популярностью? Надежда «по-тихому», без репрессий, предотвратить бунт? Или сказывались его личные симпатии к Константину, к либеральным идеям – до тех пор, пока Милорадович не увидел сам мятеж, и не сделал иной выбор?

А благородный поручик Ростовцев совершил еще один шаг. 13 декабря он сделал копию своего письма к Николаю Павловичу и записал вчерашнюю беседу с ним. Пошел к сослуживцу, у которого накануне застал подозрительное сборище офицеров. У него на квартире опять было несколько человек, в том числе Рылеев. Ростовцев вручил оба документа сослуживцу в их присутствии. Руководствовался собственными принципами чести. Снимал с себя возможные обвинения в доносительстве, а заговорщиков предупреждал – Николай о них знает. Надеялся, что они одумаются, откажутся от своих замыслов. Но ядро революционеров, наоборот, получило стимул подтолкнуть колеблющихся. Замыслы раскрыты, вот-вот последуют аресты. Остается только одно – ударить немедленно.

Между тем, аресты уже начались. Как раз 13 декабря в Тульчине взяли Пестеля. «Южное общество» оказалось обезглавленным. Но известиям об этом предстояло добираться до столицы несколько дней. А тем временем в Петербурге за ночь доработали Манифест о восшествии на престол. Николай подписал его вчерашним числом, когда он принял решение. Милорадович доложил – в городе все абсолютно спокойно. В восемь вечера собрался Государственный совет. Председатель, князь Лопухин объявил, что должны прибыть «великие князья» Николай и Михаил Павловичи. Но… их не было. Потому что Николай сидел с женой и матерью, с минуты на минуту ждали приезда Михаила – но проходили часы, а он не появлялся. Сказались плохие дороги, снежные заносы. Нервное напряжение нарастало. А по городу уже полетели слухи, что Государственный совет собрался на какое-то «чрезвычайное» заседание. В воскресенье, да еще и вечером! И продолжается оно почему-то слишком долго.

В половине одиннадцатого ночи Николай Павлович понял – дальше тянуть нельзя. Снова вынужден был действовать сам. Но на заседание он вошел уверенно. С ходу занял председательское место и объявил: «Я выполняю волю брата Константина Павловича». Сам начал читать Манифест, и вот тут-то собравшиеся ощутили его внутреннюю силу, поистине царскую волю. Все встали – и слушали в полной тишине. Она зависла на некоторое время, когда текст кончился. А потом члены Госсовета молча глубоко поклонились новому государю. Причем Николай Павлович отметил, что особенно отличился Мордвинов. И вскочил первый, и поклон засуетился отвесить ниже всех. Николай велел также зачитать письмо Константина председателю Государственного совета – брат строго выговаривал ему, почему не исполнили волю Александра I, не дали ход Манифесту о наследовании престола, приносили присягу, на которую не имели права.

Манифест Николая Павловича постановили немедленно напечатать и распространять в народе. Члены Госсовета прошли в дворцовую церковь и первыми принесли присягу новому царю. Прислуга, узнав о случившемся, поздравляла Николая с началом царствования. А супруга ждала его в своем кабинете. Волновалась, даже поплакала. Муж поцеловал ее, начал молиться перед сном – и жена присоединилась к его молитвам. Николай сказал ей: «Мы не знаем, что нас ждет. Обещай быть мужественной и умереть с честью, если придется умирать». Она ответила: «Дорогой друг, что за мрачные мысли? Но я обещаю тебе». Был уже час ночи, наступило 14 декабря…

Поэтому отдохнуть им довелось совсем недолго. Николай Павлович встал очень рано, по-военному – как он привык. А сегодня и вел себя по-военному. Был собран, спокоен, решителен. Волнение выдавали только некоторые его поступки. Едва встав с постели, он наскоро написал сестре Марии: «Молись Богу за меня, дорогая и добрая Мария; пожалей о несчастном брате, жертве Промысла Божия и воли двух своих братьев. Я удалял от себя эту горькую чашу, пока мог…». А генерал-адъютанту Бенкендорфу, присутствовавшему при его утреннем туалете, государь сказал: «Сегодня вечером, может быть, нас обоих не будет более на свете; но, по крайней мере, мы умрем, исполнив свой долг».

И на самом-то деле опасность была более чем реальной. Ночью, когда Николай и Александра легли спать, один из заговорщиков, князь Одоевский, дежурил во дворце во внутреннем карауле. Хотя он ограничивался разведкой. Из «любопытства» обращался с вопросами к придворным, слугам. Но в «Северном обществе» состоял и смоленский дворянин Петр Каховский (его родственник возглавлял заговор и замышлял цареубийство еще при Павле I). Он проигрался в пух и прах, жил в Петербурге на содержании сообщников и целиком зависел от них. Накануне на совещании Рылеев предложил ему утром проникнуть во дворец и убить Николая – тут-то должен был помочь «свой человек» в карауле. Каховский согласился. Но в последний момент что-то в нем «не сработало». Или наоборот, сработал какой-то внутренний, духовный стопор. Он отказался. Задание взялся выполнить Якубович – жестокий и циничный офицер, приехавший по ранению в отпуск с Кавказа.

Но Николай не только сам вставал рано. Он с раннего утра поднял все правительство, придворных, командный состав. К 7 часам уже собрались для присяги Сенат и Синод. А в Зимний дворец прибыли командиры гвардейских дивизий, бригад, полков. Николай объясним им, почему случилась ошибка с присягой. Зачитал Манифест и спросил, нет ли у кого-либо сомнений. Все признали его законным государем. Тогда он величественно объявил: «После этого вы мне отвечаете головой за спокойствие столицы; а что до меня, если я буду императором хоть на один час, то покажу, что был того достоин».

Николай приказал: гвардейским командирам принести присягу в Главном штабе, потом принимать присягу в своих частях и сразу доносить об исполнении. Появился и Милорадович. Опять заверил – в городе спокойно и приняты все меры предосторожности. Кстати, можно предположить, что его поведение объяснялось все-таки элементарной беспечностью и легкомыслием. Потому что из дворца Милорадович спокойно отправился к очередной возлюбленной. Мужчина видный и не женатый, он был известен тем, что менял «дам сердца» среди столичных актрис.

На 11 часов был назначен торжественный молебен в Зимнем дворце. На него вызвали всех, кто был допущен ко двору. Правда, возникли опасения, что войска не успеют принести присягу, молебен перенесли на 14 часов. Но вторая повестка, о переносе, многих уже не застала дома. Сановники стали заранее съезжаться во дворец. Были и другие накладки. Не успели распечатать Манифест в достаточном количестве. Кто-то из горожан прочитал его, другие ловили противоречивые слухи. Начали поступать и доклады из гвардии. Первым к царю явился генерал Орлов, сообщил – присягу принес Конногвардейский полк. Там Константин был особенно популярен, числился шефом полка. Но солдаты, узнав о мотивах Константина и Николая, кричали: «Оба они молодцы!». Следом доложили о присяге в Кавалергардском, Преображенском, Семеновском, Павловском, Финляндском полках, в гвардейском Саперном батальоне.

Но начальник гвардейской артиллерии генерал Сухозанет примчался встревоженный. Рассказал – когда приводили к присяге конную артиллерию, несколько офицеров стали кричать, что присягать нельзя. Дескать, законный царь Константин, а его брата Михаила специально убрали из Петербурга. Порядок кое-как навели, и смутьяны разбежались. Сухозанет распорядился арестовать их, когда вернутся. Однако Николай не желал омрачать начало царствования. Приказ об аресте он вообще отменил. И наконец-то в столицу прикатил долгожданный Михаил Павлович. Его немедленно послали в конную артиллерию. Едва он появился, солдаты поняли, что их обманывали. Дружно принесли присягу Николаю.

Но после этого прискакал начальник штаба Гвардейского корпуса Нейгардт, совершенно растерянный. Доложил – в Московском полку Щепин-Ростовский и Николай Бестужев с группой офицеров объявили солдатам: Константин от престола не отказывался. Его схватили и держат «в оковах», как и Михаила – а он был шефом Московского полка. Александра Бестужева представили, как посланца Константина, бросили призыв: «Царь Константин любит ваш полк и прибавит вам жалование, кто не останется ему верен, того колите!».

Командир полка Фредерикс и командир бригады Шеншин пытались утихомирить мятежников. Но Щепин-Ростовский кинулся на них с саблей, обоих тяжело ранил. Ранения получили и полковник Хвощинский, рядовой и унтер-офицер, принявшие сторону командиров. Около 800 человек, захватив знамя полка, вырвались на улицы. С криками: «Ура, Константин!» – двинулись к Сенатской площади. Увлекали за собой встречных военных, разношерстное простонародье, за нестройной воинской колонной разрасталась буйная толпа.

Николай для молебна уже оделся в парадный мундир Измайловского полка – но внутренне оказался готов к подобным неожиданностям. Действовать он начал без промедления. Всех приближенных, кто оказался под рукой, он сразу разослал в верные полки. Приказал выводить их против мятежников. Строго одернул командира Гвардейского корпуса генерала Войнова, ошалело метавшегося на лестнице. Указал – его место там, где его подчиненные вышли из повиновения. Своего адъютанта Кавелина Николай отправил привезти детей: наследника Александра, маленьких дочек Марию, Ольгу, полугодовалую Сашу – ведь они в Зимний еще даже не переехали. Жили в прежнем доме родителей, Аничковом дворце! Могли попасть в руки злоумышленников.

Но жену государь не хотел тревожить раньше времени. Сказал ей, что должен отлучиться, потому что «артиллерия колеблется». Правду она узнала от свекрови. Мария Федоровна зашла к ней, одевающейся для молебна, и сообщила: «Не рядись, дитя мое. В городе беспорядок, бунт». А муж ушел туда, в неведомое. Разослав всех, кто был при нем, он оказался один. Направился в караульное помещение. Туда как раз пришла смена, рота Финляндского полка, часть солдат разводили на посты. Николай построил тех, кто был в наличии. Спросил, принесли ли воины присягу ему? Ответили положительно, и он объявил: «Ребята, теперь надо показать верность на самом деле. Московские шалят. Не перенимать у них и делать свое дело молодцами. Готовы ли вы умереть за меня?» Дружно откликнулись – «Готовы!».

Государь приказал зарядить ружья и сам повел роту к дворцовым воротам, перекрыл их. Вся площадь была заполнена съехавшимися ко дворцу экипажами и любопытным народом. И здесь же появился окровавленный полковник Хвощинский. Царь велел ему где-нибудь укрыться, чтобы не нагнетать панику. Решил, что надо выиграть время, пока подойдут войска, и вышел к народу. Один. Люди увидели его – красивого, статного. Хлынули к нему. А Николай Павлович зычным голосом спросил: «Читали ли вы мой Манифест?». Большинство не читало. Император взял листок у кого-то из толпы и сам начал зачитывать. Громко, не торопясь, с пояснениями.