– В тебе было какое-то спокойствие. Оно меня и поддерживало. Как будто в любую минуту можем слезть с этой полки и пойти в баню погреться. Очень я тебя за это уважал тогда. Без тебя пропал бы.

– Я чуть свои ноги не потерял.

– И я о том же. Хорошие были времена.

По дороге домой после пивного бара, разбрасывая в стороны листву под ногами, Дмитрий вдыхал воздух родного города. Через пару недель опять потянет отсюда. Обрываются старые нити, новых не прибавляется. Павла уже не перетащить на свою сторону. Разошлись. Почему я не решился? Чуть не погубил обоих. Пещера была рядом. Почему не сказал? Сейчас были бы вместе. Кто знает? Ты и сам не знаешь. Знаю. Саше нужно передать. Нельзя всем открывать. Загубят. Павлу можно было. Не сказал. Теперь уже поздно. Не поднимется. Сашу нужно готовить. Захочет ли? Неразговорчивый. А там и не надо. Там не нужно много слов. Только необходимые. Никто не обматерит так, как Павел. Сердито и беззлобно. От души. Не дойдёт, не захочет. А что, если сказать?

Заканчивался воскресный день. В некоторых окнах зажгли свет. С востока надвигались тёмные тучи, загудел далёкий поезд. Одно одиночество порождает другое. Ехал домой Павел, обращённый мыслями туда, куда его друг ещё не заглядывал. Подходил к своему дому Дмитрий с мыслями там, куда Павлу уже никогда не ступить. Виновата ли в этом пещера?

Выйдя из дверей клиники, Павел остановился и посмотрел на серое небо. Какое-то время его глаза смотрели вдаль не видя. Затем сознание вернулось из глубин. Холодный северо-западный ветер. Несёт в город первый снег? Первый уже был. Ранний снег. Пойти на работу? Там удивятся. Дома удивятся не меньше. Дома никого нет, удивляться будет некому. Может, поэтому идти туда не хочется. Одиннадцать часов. К обеду успею. Он пошёл в сторону остановки. Тридцать процентов. Серьёзные слова. Сердце стучало гулко и испуганно, в голове медленно оседало спокойствие пустоты. Неожиданно для себя он сел на скамейку и почувствовал её холод сквозь брюки. Недовольство кожи, мышц. Недовольство беспокоящегося за себя тела. Где же ты раньше было?

«К сожалению, растёт практически без симптомов».

На улице почти не было людей. Неприятный день, предвестник зимы.

Он осмотрел окружающий мир. Голые деревья, холодный ветер, закрытое тучами солнце, грязный тротуар, свежий воздух. И представил этот мир без него. Так же проедет мимо трамвай, сильно дымящий грузовик. Пройдёт мимо школьник с сумкой. Хватит ли у меня сил? Единственный способ побороть смерть – это не бояться её. Твои слова. Не бояться смерти.

«Статистика не очень обнадёживающая, но я рекомендую немедленную операцию. У нас накопился большой опыт. Люди живут по несколько лет».

Много раз повторяемые слова, сочувствие. Ещё несколько месяцев. Лет? Есть шанс. Всегда есть шанс. Как сказать Марии? Испугается. За обоих. Цепляющийся за жизнь. Обман, самообман. Зачем? Всегда есть шанс. Нужно верить. Не могу я верить, не знаю как. Подскажите как. Мне придётся не принять и победить. Проиграв. Без страха. А если есть шанс? Нет никакого шанса. Ослабит, надломит, превратит в совсем другого человека. Получеловека, и потом всё равно убьёт. Чем ты лучше других, сильней или слабей? Страх. Для того чтобы принять, нужно больше мужества. Дойти до самого конца, до природного конца, перетерпеть, раствориться и сгинуть. Чтобы знать, что не упустил свой шанс. Нет во мне такой веры. Такой силы. Сломаюсь, исчезну раньше своего тела. Природа поможет, задурманит, обманет.

Слова говорят обнадёживающие. В глазах сочувствие, но мало надежды. Не было в них надежды. Каково им приносить людям такие новости? Привыкают.

Он вдруг задрожал. Холодно. Он сдвинул коленки вместе, поправил куртку, но не поднялся. Холодный ветер обдувал его деревенеющее тело. Над пустынной улицей сгустились серые сердитые тучи, сильный ветер раздувал осеннюю пыль. Никого. Есть ли ещё кто-нибудь в этом мире? Проехал трамвай. Никого не видно сквозь запыленные окна. Кажется, мой. Он встал и направился к остановке. Домой, к чашке горячего чая.

В трамвае было почти так же холодно. Окна ещё не закрыли. Вчера какой был хороший день. Он сжался в комок на жестком сиденье, не желая отдавать ни крупицы своего тепла. Свершилось. Голова ударялась лбом о стекло в унисон с раскачивающимся трамваем. Он ухватился руками за ручку сиденья во время резкого поворота. Вырулили на большую улицу. Есть ещё люди. Он согрелся и почувствовал расслабление. Со вчерашнего дня в напряжении. Со звонка доктора. Просто так доктора не звонят. А как им ещё это делать? Рутина, рабочий день. Нет, это тоже для них событие. Другой значимости. Моя остановка. Домой.

Он в нерешительности держал руку на выключателе. Серый свет не радовал, но он не был уверен, что хочет дешёвого оптимизма искусственного света. Прямых бы лучей солнца. Куда там. Он закрыл все окна. Стало тихо. Он не спеша переоделся и пошёл на кухню, поставил на плитку чайник с водой и некоторое время держал руки на его быстро нагревающихся боках. Тепло.

Вчерашнего его больше нет, и это хорошо. Сегодня он не просто старше на один день. Спасибо, природа. Мысль о смерти показала себя и стала располагаться поудобнее. Всегда была здесь, только вышла из тёмного уголка и разместилась на виду. Вместе с другими мыслями. Я ничем не хуже. Я ведь только мысль, безвредное течение сигналов, скажите мне – и я уйду. Но что от этого изменится? Я, право, ничуть не хуже других, таких же глупых. Просто не обращайте на меня внимания.

Он чувствовал усталость. Нужно будет уйти из дома, перед тем как Мария придёт. Может, просто придумать что-нибудь? Куда я пойду. К Диме? Нет, не сегодня. Он взял в руки свой любимый кухонный нож. Опасная штука. Тебе, конечно же, скучно на кухне. В умелые руки. Защищать, устрашать. Ты можешь жить вечно. До тех пор пока земля не расплавится или не разлетится на атомы. Почему я не острый добротный нож?

Нужно убедиться наверняка. Показаться другому врачу. В таком деле не должно быть ошибки. Если воткну в дверь, то выдержу всё. Давно хотел. Павел взял нож за лезвие. Ручка тяжеловата. Он развернулся лицом к кухонной двери, поднял руку с ножом, сделал несколько пробных движений и бросил. Нож вошёл в дерево. Немного косо, но глубоко и надёжно.

Поглядывая на нож, он стал пить чай. Горячая жидкость проходила внутрь. Что сказать жене? Вот она – слабая точка. Переживёт. Скажу, что голова разболелась. Пришла жалость. Глаза увлажнились. Только не это, только не беспомощность. И никак не слёзы. Жалость одолевала его. Он поддавался ей без серьёзного сопротивления, поглядывая на стрелки часов. На кухне становилось темней и темнее. На улице утих ветер. Город находился в ожидании. Будет снег или не будет?

Врать не пришлось. Мария пришла поздно, после того как он поужинал. Они сели пить чай. Павел не удивился, что она не заметила в нём ничего необычного. Он прислушивался к её неторопливой речи, не зная, что чувствовать кроме усталости. Ночью к нему пришло много снов. Он не смог запомнить ни одного из них, только лишь принесённое ими настроение тяжёлой грусти.

Дмитрий всё собирался со словами, но Павлу это нисколько не мешало. Ему было легко. Ни жалости, ни вины. Выбирай себе друзей из тех, с кем не трудно промолчать до скончания века. Они с Дмитрием всегда умели это делать хорошо.

– Ну, что теперь будешь делать?

Вопрос не требовал ответа.

– Второй врач подтвердил?

– Завтра пойду на анализы. Не очень хочется опять через это проходить. Да что они скажут? Не ошиблись. “Можете обратиться к другому врачу. Только не откладывайте. Если операция пройдёт хорошо, есть шансы прожить ещё несколько лет”.

– Хочешь, я с тобой пойду?

– Что я, маленький мальчик? Справлюсь.

Дмитрий осмотрел своего друга.

– Выглядишь нормально. Нужно убедиться, что нет ошибки. Как всё началось?

– Заболело.

– Где?

– Ты что, врач? Там же.

– Супруга знает?

– Нет ещё.

– Нужно сказать.

– Знаю. Хочу решить сначала для себя.

– Что решить?

Павел посмотрел Дмитрию в глаза. Понимающие, спокойные глаза. Какие ему нужны были больше всего.

– Сам знаешь что.

Дмитрий вздохнул и сказал то, чему не верил: ведь могут и вылечить.

– Не знаю. Про то, чтобы совсем вылечить, никто не говорит. Один, полтора года жизни обещают. Да и то неуверенно. Поздно, говорят.

– Полтора тоже немало. Ну, что ты задумал?

– Отправиться на гору и не вернуться.

Между ними случались такого сорта разговоры. О том, чтобы умереть достойно, как человек, а не как жалкая тень, раздавленная и обречённая. Обречённость – против неё восставал их дух. Когда он ещё был молодой и гордый. Когда он верил в свою силу.

– С этим можно не спешить. Зачем спешка? Сходи к другому врачу.

– Оперироваться нужно срочно. Сделаюсь инвалидом, навсегда. Потом не выберусь из кровати. Никогда уже.

– Ну что, завтра соберёшь вещи и на гору? Так просто?

Дмитрий только обратил внимание на пустоту во взгляде друга, сгорбленные плечи и сжатые губы. Жалость стала наполнять его. Не в силах вытолкнуть её из сердца, он старался не выдавать себя словами и жестами. Он подвинулся поближе к другу и похлопал его по плечу.

– Как ты хочешь, чтобы я тебе помог? Ты знаешь – я всё сделаю.

– Куда пойти? Я уже отошёл от этих дел.

– За этим дело не станет. Мест, где можно загнуться без больших стараний, предостаточно. Найду тебе подходящую гору. Ты что, серьёзно? Хочешь, чтобы я с тобой пошёл?

– Не знаю я, что хочу. Нужно идти домой и говорить с женой. Не хочется ей говорить. Как будто предал.

– Переживёт, бабы народ стойкий.

– Переживёт. А где твои?

– Тома у родителей, а пацан гуляет где-то. Ты голодный? Есть жаркое.

– Домой пора.

– Успеешь. Я ещё тоже не ел. Давай по пиву, пока разогреется.

На кухне вкусно запахло. Ударил лёгкий хмель. Как будто ничего не произошло. Всё в порядке и будет в порядке до тех пор, пока есть на свете жареное мясо с картошкой, прохладное пиво, тёплая кухня и хорошая компания. Они сели есть. За окном стало темно.

– Пацану пора домой.

– Придёт. Они теперь любят в темноте собираться.

– Не знаю, что делать.

– Сделай, как сказал. Иди домой и расскажи жене. Утро вечера мудренее. Когда тебе сообщили?

– Три дня назад. Сегодня был у второго врача.

– То же самое сказал?

– Сказал, что нужно дождаться результатов анализов. Не очень весело.

– Нужно к третьему пойти, может, к четвёртому. Ошибки случаются. Я порасспрошу.

– Схожу. Думаешь, бредовые мысли?

– Нет, не думаю. Давай не будем спешить. Я тебе помогу во всём.

– Вдвоём нам нельзя. Потом тебе не оправдаться. Мне нужно будет идти самому.

– Придёт время – решим. Хочешь ещё пива?

– Нет, хватит. Домой пора. На серьёзный разговор. Не знаю, как скажу ей. Как будто предал.

– Да ладно тебе, заладил. Надо было сразу сказать. Три дня держал. Зачем? Скажешь – и легче станет. Ни с ней беда, а с тобой. Про идею свою расскажешь?

– Нет. Пока не решил сам, не скажу.

– Правильно.

– Ну ладно, я пошёл. Спасибо за ужин.

– Не за что.

Они разошлись. Павел спустился вниз и вышел из подъезда, Дмитрий вернулся к грязному столу кухни. Оба один на один с миром. Оба с одним и тем же тихим желанием – опять сидеть напротив друг друга. Как всего несколько минут назад. Когда они не были один на один со всем остальным миром. Когда их было много, их было двое. И ничего им не было страшно. И ничего им такого не угрожало, с чем бы они не могли справиться. Да и не нужно ни с чем справляться. Нужно только сидеть рядом, пить пиво и говорить что думаешь. Ну, почти всё, что думаешь. И знать, что их ожидают приключения, весёлые ребята, симпатичные девочки, красивые горы, смешные истории. В этом мире, который окружает их, когда они сидят друг против друга.

Тихое желание быстро сошло на нет. Поглотила его овладевающая ночным городом темнота, заглушил звон грязной посуды на кухне. Они храбро обратились лицом к окружающему их миру. Не так храбро, как им хотелось.

Павел ощущал нетвёрдость своей походки. Винить бутылку пива в этом было нельзя. Даже пол-литровую. Нетвёрдость не была, наверно, заметна прохожим на улице, но Павлу было от этого не легче. Он внушал себе, что его беспокоит предстоящий разговор с женой, но на самом деле его пугало безразличие. Разбитого асфальта, прохожих, молчаливых деревьев, шумных машин, тёмного неба, неярких звёзд. Всё ни к чему, всё бессмысленно. И мы, и звёзды. Он шагал очень быстро, почти бежал, желая поскорей оказаться дома, но не решался запрыгнуть в трамвай и подставить себя под взгляды равнодушных пассажиров.

Дмитрий загрузил посуду в раковину и после некоторого колебания принялся её мыть и ставить в сушилку. Шум воды из крана заглушал шум улицы, заглушал шум его мыслей. Они вдруг расшумелись, сразу после того как ушёл Павел. Дмитрий думал о растерянности на лице Павла, о пещере, о том, что Саше пора уже быть дома. Он закончил с посудой, выключил воду и подошёл к окну. Большой город. Павел уже, наверно, дома. Нужно будет сказать, теперь невозможно не сказать. Когда уже поздно. Не дойдёт, куда ему. И если дойдёт, что будет? Излечится? Схватится сразу за идею. Поверит. Я доказательство. Почему раньше не сказал? Опять за своё. Не сказал. Но как можно сейчас не сказать? Поверит, загорится. Затащу, а там будь что будет. Не хуже, чем сгинуть в больнице. За неделю дойдём. Нужно торопиться. До ветров. Ааа, всё равно. Не сдует. Верёвки должны быть свежие. Знакомая дорога. Где Саша? Пора уже ложиться спать. Много полуночников живёт в этом городе. Родном городе, всё ещё родном. Бедный дружище. Не взойдёт, придётся тащить. Взять ещё кого-нибудь? Кого? Вдвоём пойдём. Залезем, дорога знакомая. Может, не захочет? Захочет. Не был уверен. Отговорит его баба, помрёт как все. Нельзя так думать. Ещё живой. Тогда и говорить не нужно. Утро вечера мудренее. Где же Саша?

– Как дела?

– Нормально.

– Что сказал второй доктор?

– Анализы ещё не готовы. Завтра.

– Ну, как жена?

– Не знает ещё.

– Серьёзно? Ты что?

– Не смог собраться, было поздно. Подожду, что скажут.

– Хернёй ты занимаешься.

– Сегодня скажу.

– У меня тоже есть к тебе разговор. Заходи после работы.

– Хорошо.

– Зачем ты на работу потащился?

– Никто ещё не знает.

– Заходи сразу. Жду тебя в половине шестого. Не опаздывай.

– Хорошо.

Дмитрий положил трубку с чувством вины на сердце. Зачем я на него давлю? На кого злюсь? Чувствует себя кругом виноватым. Жена, я. Дмитрий взялся опять за трубку. Ладно. Придёт вечером. На работе, может, легче. Предал, кого он предал? Самого себя. Забот прибавил. Поездка накрылась. И так накрывалась. Как теперь ей объяснить? Может, и не нужно будет. Взяла и уехала.

Обычно Тамара навещала родителей, когда Дмитрий был в отъезде. Обычно летом, вместе с Сашей. Официально у тещи ухудшилось здоровье, а Сашу теперь не с кем оставлять. Матери действительно уже не по силам. Но раньше такого не случилось бы. Нашла бы возможность уехать в другое время. Андрей помог бы, подружки. Охотно смылась. Не нужны ей дополнительные заботы, ничего не нужно от него. Дмитрий почти ревновал. Он убеждал себя, что не успел насытиться её телом. Что ему нужно было ещё немного – и можно было бы отпустить её. Не хотел признаваться, что его испугала лёгкость, с которой она собралась и уехала. С мамой плохо. А когда с мамой было хорошо? Он не хотел таких перемен в жизни, не был к ним готов. Павел непременно скажет: я тебя предупреждал. Ясновидец. Ладно, переживём. Захочет свободы – получит свободы. Павла нужно поддержать. Расскажу сегодня всё.

Павел постарел со вчерашнего дня. Он сидел на кухонном стуле, прислонившись спиной к стене, с видом очень усталого человека. Он отказался от пива и не хотел есть. Он забыл, что Дмитрий позвал его на разговор. Просто отдыхал в одном из немногих мест, где мог позволить себе расслабиться. Последние сомнения Дмитрия исчезли.

– Помнишь, когда мой связочник погиб?

Павел вопросительно нахмурил лоб.

– В Чёрной Дыре. Я с ним ходил вместо тебя. Когда ты руку сломал.

– Ааа. Помню. Ты застрял на горе тогда. Его так и не нашли?

– Не нашли. Помнишь, что я всем сказал, что пересидел в палатке?

– Ну?

– Я не в палатке пересидел.

Павел смотрел с удивлением на очень серьёзное и взволнованное лицо Дмитрия. С совершенно для него необычным выражением.

– Я пересидел тогда в пещере.

– В какой пещере?

– Есть там пещера.

Дмитрий в первый раз рассказал Павлу о том, что действительно случилось после того, как его напарник сорвался на льду.

– Тёплая?

Дмитрий кивнул головой:

– Почти комнатной температуры.

– Откуда?

– Не знаю. Тёплая, снег тает.

– Какой-нибудь источник тепла. Может, это вулкан бывший? Откуда-то идёт тепло. А почему ты раньше об этом не рассказывал?

– Не знаю. Не знаю, почему никогда не рассказывал. Соврал сначала, а потом уже было поздно переигрывать. Я чувствовал себя в ней как дома. Снаружи чёрт-те что творилось, а мне внутри хорошо. Пролежал три дня, ни о чём не беспокоясь, мог бы дольше. Сколько угодно. Ничего не беспокоило, есть не хотелось, только пить. Когда непогода закончилась, не хотелось уходить. Спустился к палатке и решил никому не говорить. Не знаю почему.

– Интересно. Она там ещё есть? Ты там бывал ещё?

– Есть. Бывал, не один раз. Она в трёх верёвках выше той полки, на которой мы с тобой сидели. Что улыбаешься? Хочешь спросить, почему я не сказал о ней тогда?

Павел удивился тому, что на его лице появилась улыбка, но продолжал молчать.

– Не знаю почему. Не сказал.

– Какое это имеет значение? Всё равно мы туда бы не добрались.

– Могли бы попробовать.

– Да брось ты. У нас уже снаряги почти никакой не было. А там отвес.

– Щель была.

– Не помню никакой щели. Какая разница? Зачем ты сейчас мне об этом говоришь? Я ещё не умираю. Будет время.

Настал черёд Дмитрия удивляться тому, что на его лице появилась улыбка.

– Это не простая пещера. В ней что-то происходит. С людьми происходит. Это из-за неё я такой. Я туда ходил ещё четыре раза, в одиночку. Проводил в ней по несколько дней. Никто об этом не знает. Она что-то делает со мной. Замедляет старение. Лечит. И тебя, может, вылечит.

За окном слышался птичий гвалт. Что они там делят? Улетать им уже давно пора. Друзья молчали, каждый любопытствуя о том, что происходит в другой голове, но не опасаясь, что в ней появляются неприятные, недружеские мысли. Почему я не сказал ему раньше? Какая пещера? Не верит.

– Не сомневайся. Это так. Посмотри на меня. У меня зажила рука, которую я сломал в детстве. Совсем зажила, нет перелома, я проверял. Вот попадёшь туда – и у тебя не будет никаких сомнений.

Павел начал соображать. На его лице появилось выражение, которое Дмитрий не очень понимал. Как будто вот-вот скривится от головной боли.

– Значит, в пещеру идём?

Дмитрий рассмеялся и почувствовал облегчение во всём теле.

– Ты что?

– Что-то плохо соображаю. Голова болит. А ты уверен, что вылечит?

– Уверен.

– Туда дойти нужно.

– Дойдём. Я тебя на плечах затащу, если надо.

– Что-то голова совсем разболелась. На сегодня хватит. Пойду домой, надо ещё с женой поговорить. Не знаю теперь, что и говорить.

Павел поднялся со стула, распрямил спину и направился к выходу. У дверей кухни он обернулся и сказал так же устало:

– И ты всё это время держал в себе? Я чувствовал, что между нами что-то есть. Пещера, оказывается. Секрет молодости.

Заметив быстрое движение глаз на напряжённом лице Дмитрия, он вернулся, подошёл к другу и похлопал его по плечу.

– Всё в порядке. Не переживай. Теперь это не имеет никакого значения.

Дмитрий проводил Павла до двери, они попрощались.

На улице Павел вздохнул глубоко и посмотрел на закатное небо, с которого быстро исчезала голубизна. Кое-где зажглись фонари. Он засунул руки в карманы куртки и направился к остановке.

Дома они сразу сели за ужин, который остывал на столе в ожидании хозяина, получившего лёгкий, сразу забытый упрёк. Хозяин молча набросился на еду, радуясь своему голоду. Тишина была редко в тягость между ними. Но не в этот вечер. Павел упускал одну за другой возможности заговорить, надеясь на помощь жены. Несмотря на приятные ощущения в полном желудке, он с трудом поддерживал себя под тяжестью сильной усталости, не сомневаясь в том, какую печать она оставляет на его лице. Он ждал, чтобы его спросили. Он улыбнулся про себя. Научил, хорошо научил. Способная ученица, сама кого хочешь научит.

– Ты чему улыбаешься?

– Улыбаюсь? Нет, ничему не улыбаюсь. Был у врача. Помнишь, у меня болело в животе?

– Ты же говорил, что прошло.

– Нет, не прошло. Нашли опухоль. Говорят, нужно оперировать.

– Где болит?

– Вот здесь.

Её рука залезла к нему под рубашку и ощупала это место.

– Так не нащупаешь. Снимок делали, говорят, что большая.

Только не это. Он не хотел от неё такой реакции. Он не знал, какой реакции он от неё хотел. Сердце сжалось, стало невыносимо сидеть на стуле, захотелось уйти в спальню и лечь в постель.

– Ты уже решил про операцию?

Нет, не испугалась.

– Ничего я ещё не решил. Только узнал. Вчера был у другого врача, завтра будут результаты. А что к чаю?

Она быстро поставила на стол его любимые печенья. Павел сильно обрадовался, запустил первое в рот и с приятным чувством стал дуть на горячий чай. Он не знал, раздражаться или радоваться скудности вопросов. Наверно, правильно делает, знает меня. В глубине души он хотел, чтобы кто-нибудь взял его за руки и стал распоряжаться. Не произойдёт, с чего бы? Молодец, что молчит. И так всё понятно.

– Не волнуйся, солнышко, всё будет в порядке.

– Сейчас тоже болит?

– Не сильно.

Мария выглядела спокойной. Если не считать её глаз. Она всегда быстро успокаивается. Завидное умение. Ничего нельзя разобрать в её глазах, в них вдруг появилась знакомая бесцветность. Но он знал, что там есть всё что надо. И сострадание, и страх, и жалость, и любовь. Он надеялся. Не прожить бы им столько лет рядом, если бы всего этого не было. Есть, всё есть, только объявляет себя на другом языке, по-прежнему мало понятном мне языке. Не в этом дело. Рядом с ней мне не так одиноко. Хорошие печенья.

– Хорошие печенья. Когда ты успела?

– Сегодня.

В самом деле, ещё тёплые.

– Спать пора. Спасибо за ужин, солнышко.

Во сне он катался на велосипеде, своём первом двухколёсном велосипеде. Прокладывая путь на пыльной земле заброшенного сада. Близко к стволам низкорослых деревьев, почти касаясь их. Только что собранный руками отца велосипед.

– Не знаю. Дурацкая это затея. Погибнем вдвоём ни за что. Пускай оперируют, нужно надеяться. Как я Марии скажу, что пойду умирать на горе? А дочке?

– Не умирать пойдём, а спасаться.

– Ты в это сам веришь?

– Верю. Посмотри на меня.

– Что, войдём в пещеру, посидим и вылечимся?

Дмитрий вздохнул, мысленно ругая себя за нетвёрдость. Ему нужно быть твёрдым, но с Павлом он не привык играть в такие игры.

– Это необычная пещера. Поверь. Сам увидишь, как только в неё попадёшь. Меня она лечит. Почему не тебя? Давай. Ты меня знаешь. Риск небольшой, зайдём. Что ты теряешь? Под нож успеешь.

– Говорю тебе: нужно немедленно оперироваться. Вчера.

Дмитрий чувствовал, что проигрывает. Не верит. С этим чувством пришло некоторое облегчение, но не того сорта, которого он желал. Он желал действия, победы. Для этого ему нужно быть решительным, нужно принять всё на себя, настоять, убедить. Не верит, он мне не верит. Как убедить? Пойдёт, если будет верить, если будет надеяться. Как прежде. Неужели не осилить?

– Мы можем выехать через несколько дней. Ещё два дня – и будем под горой. Неделя акклиматизации – и наверх. За четыре-пять дней управимся. Я узнал у ребят, верёвки до самого верха. Новые, этого года.

– Ты действительно веришь в это.

– Верю. И ты поверишь. Очнись. Только позавчера хотел умереть на горе. А это – спасение. Это гораздо лучше, чем тридцать процентов.

– Как я Марии скажу?

– Заладил. Марии, Марии. Что с тобой? Хочешь, я скажу. Не она больная, а ты. Что, ты думаешь, она без тебя пропадёт? Выживет. Бабы народ живучий.

– Нужно будет ей сказать про пещеру.

– Давай без этого.

– Я ей должен буду сказать. Как иначе?

– Зачем? Никто, кроме нас, о пещере не знает. Представляешь, что случится, если узнают? Пропадёт. Про пещеру никому нельзя говорить.

– А что я ей тогда скажу? Зачем мы идём туда? Умирать?

Дмитрий чувствовал, как энергия и возбуждение испаряются из его тела. Нехороший знак. Рано мне ещё на гору. На эту гору.

– Хорошо. Марии скажем как есть. Она женщина умная. Скажем как есть. Предупредишь, чтобы никому не говорила. Ну, теперь у тебя уже нет никаких отговорок.

Мне повезло. У меня есть такой друг. Он сможет, с ним безопасно. Взобраться на верхушку, увидеть всё вокруг, потрогать руками холодные скалы, проделать дырки в пористом льду. А там будь что будет. И тишина. Древняя тишина. Неподчинённой природы. Только тихое капание воды. Да уж. Будет холодно, будет свистать ветер, слёзы будут замерзать на щеках, вокруг всё будет в облаках, и очень будет хотеться вниз. Забыл? Нет, не забыл. Буду болтаться на верёвке, как сушёная рыба, и искать ртом воздух. Встать ногой на хорошую полку и перевести дух.

– Ну что ты, заснул, губами шевелишь, как рыба без воды?

Павел улыбнулся.

– Вот, это мне больше нравится. В субботу выезжаем. Есть три дня на сборы. Я всё организую. Сегодня вечером сделай получасовую пробежку, лёгкую. Завтра тоже. Пойдём, подберёшь ботинки и одежду.

Дмитрий вытащил из большой кладовки несколько пар ботинок, куртки и штаны. Они быстро выбрали всё необходимое, и Павел с удовольствием облачился в одежду восходителя. Давно он не чувствовал себя так хорошо в жёстких ботинках, непродуваемом костюме и с ледорубом в руках.

– Отлично.

– Ботинки не жмут?

– Отлично. Откуда у тебя всё это? Размер не твой.

– Запасы. Для тебя хранил, на всякий случай. Сложи всё сюда – твой, – он вытащил из кладовки рюкзак и бросил к ногам Павла.

– Послезавтра приходи с утра, поможешь паковаться.

– У меня работа.

– Какая работа? Про работу забудь. Скажи, что по крайней мере месяц тебя не будут.

– Завтра?

– А что тянуть? У нас не так много времени.

Дмитрий старался не выдавать свои сомнения. Выглядит как чайник. Куда всё девалось? Вспомнит. Недели акклиматизации, наверно, не хватит. Потяжелел. Килограммов семьдесят пять.

– Нормально? Померяй очки.

Павел послушно надел очки, и Дмитрий уже не мог удержаться от смеха.

– Теперь тебя можно в космос запускать. Не вспотел?

– Нет. Хорошо. Что я на работе скажу?

– Соври что-нибудь. Какая разница?

– Так просто? Собрались и поехали?

– Да. Очень просто. Забыл? Что ты хочешь – духовой оркестр, цветы? Погрузимся в машину и поедем в горы. Что может быть лучше?

– А туда разве можно добраться сейчас на машине.

– Нет, перевал закрыт уже. Придётся брать вертолёт, около двух штук, по штуке на брата. У тебя есть такие деньги?

Павел кивнул головой.

– Ну ладно, снимай барахло, а то мне смотреть на тебя жарко.

Павел послушно снял снаряжение и запихал его в рюкзак. Дмитрий вздохнул.

– Ну что ты, навалилось? Не переживай, пробьёмся. Ты меня знаешь, я в авантюры не влезаю. Только обязательно сделай сегодня пробежку. Каждый день теперь делай небольшую пробежку, приедем туда – заберёмся на пару горок для акклиматизации. Всё будет в порядке.

– Неожиданно всё, быстро. Сегодня с женой говорить, завтра на работе.

– Ну что ты заладил про свою работу. То хорошего слова не находил, а теперь вдруг расстаться не можешь.

– Всё равно – там друзья, ответственность, люди.

Павел присел на стул и подвинул рюкзак к ногам.

– Страшно. Честно говоря, страшно. Не знаю чего, но боюсь.

– Не ссы, Паша, положись на меня. Если что, загнёмся вместе.

– Тебе нельзя, у тебя сын.

– Значит, не загнёмся, раз нельзя. Ну, давай домой, говори с супругой. Не забудь предупредить про пещеру.

– Хорошо, я пойду. А ты уверен про пещеру?

– Уверен. Рюкзак с собой не берёшь?

– Пусть у тебя пока полежит.

Этого он не ожидал. Даже не подозревал, что она может так плакать. Несдержанно, по-бабьи. Громко, взахлёб, неуместно. Он не знал, как себя вести, наконец подошёл к жене и обнял. Она положила ему на плечо своё мокрое лицо. Им обоим стало легче.

– Ну что ты? Я ещё не умер. Дима обещает вылечить.

– Это серьёзно, про пещеру? – они разъединились и сели на диван.

– Да, серьёзно. В субботу надо ехать. Дима очень уверен.

– А ты?

– Говорит, что в этом секрет его нестарения. А это факт. Мы с тобой не раз об этом говорил. Он не стал бы сочинять. Наверно, так и есть.

– Как же пойдёшь? Тебе не двадцать пять. А спина, нога?

– Потихоньку. Дима поможет. У него энергия бьёт ключом. Выбора особенно нет. Лучше, чем загнуться в больнице. Сама знаешь.

Мария опять заплакала. В этот раз тише. В этот раз уместным плачем. Мучительным, женским. Таким, который проткнёт любое сердце, выпустит из него всю волю, всю решительность и заполнит безнадёжностью и обречённостью такой силы, которую может выдержать только женское сердце. Павел старался вытолкнуть это из себя, защёлкнуть дверцу и чувствовал, что не справляется. Ему становилось легче.

– Хочешь, чтобы пошёл на операцию? Кому это нужно? Сам буду мучиться и тебя мучить. Забыла?

Мария не забыла. Она продолжала плакать.

– Я буду за тобой ухаживать. Сколько будет нужно. Люди вылечиваются. Нужно верить.

Павел вдруг почувствовал, что не хочет идти ни на какую гору, ни в какую пещеру. Что не верит ни в какую пещеру. Каждая клетка его тела желала комфорта дивана, исходящего от тела жены тепла. Не важно, что ждёт впереди. Сегодняшний день совсем неплохой, завтра обещает быть таким же, и, бог даст, послезавтра не будет совсем плохим. День за днём. Он будет не один. Он всегда один. Здесь, там – всегда один. Какая разница? Для чего переступать через этот плач, эти слёзы? Она была мне хорошей женой. На меня истратила свою гладкую кожу, тонкую талию, упругость груди. Зачем гордые слова, гордые мысли? Другого человека. Это не я. Я уже не ступаю так по земле.

– Хочешь ещё раз пройти через это? Мало тебе было мамы? Не легче ли вернуться здоровым или совсем не вернуться?

Мария не соглашалась. Безнадёжность не страшна, если принимать её малыми дозами, день за днём. Страшнее вдруг остаться одной. Вдруг одной. Это не казалось ей справедливым. Не казалось правильным.

– Ты веришь в пещеру?

– Не знаю. Что-то, наверно, есть. Он тому доказательство. Говорит, что приду в пещеру и вылечусь.

– Зачем же тогда идти, если не веришь?

– А что остаётся – отдаться врачам? Они мне ничего не обещают. А Дима уверен.

Они замолчали, продолжая беззвучную беседу друг с другом. Если хочешь – иди. Если тебе так легче. Я не знаю, как мне легче. Не хочу умереть своей тенью, раздавленным. Не хочу никого мучить. Кому это нужно? Ты хорошо знаешь, что это никому не нужно. Всем плохо будет. А так, думаешь, легче? Уедешь в субботу – и всё. И может, никогда не вернёшься. Так будет лучше. И тебе и мне.