Книга абсурдов и любви

– Бесплатно бабушка петь не будет. Нужны солидные бабки.

– С зарплаты, – вахтёр застучал в грудь, – клянусь, всю зарплату отдам.

– Ладно, – добродушно согласилась Вика. – Навеем печаль и на ректора, и на секретаршу. Только о зарплате не забудь.

Покинув вахтёра, который остался в тревожном ожидании и с глазами, похожими на блуждающую звезду, они направились по дорожке к входу.

– Чисто сработала, молодец, – похвалила Вика хозяйку, – только замашки бандитские брось. Ты же ногой чуть не притопила беднягу.

– Это не бандитские замашки, – отбила Капа. – Это из спектакля «Укрощение строптивого»

Реверансы, ручки и комментарии взбудоражили институт. Уборщицы смотрели на провинциалку и Капу, как на звёздных пришельцев. У старших преподавателей с вулканическим треском стартовали сигареты и, запустив дымные хвосты, носились, как кометы, от которых прятались младшие преподаватели, опасаясь лобовых столкновений.

Возле двери в коже, от которой ещё исходило тепло живого существа, Вика и хозяйка почувствовали холодок.

В приёмной за столом, состоящим из одних ящичков, как банк матери, сидела хранительница ключей и печатей ректора в белой рубашке со стоячим воротником с загнутыми уголками и маниакальным взглядом.

– Ректор в министерстве, – прожурчала секретарша. – Сильно занят.

Приёмная оказалась мёртвой точкой, из которой Вика попыталась выйти на домашние координаты ректора. Домашние координаты хранились за семью печатями. Взломать печати не удалось.

– Ректор что, засекреченный? – возмутилась Вика.

Засекреченным ректор не был. Его знал вошедший почтальон: громадного роста мужчина с совиными глазами. Он положил пакет на стол секретарше и вздохнул над ним, как над умершим.

– Трудно, – сказал он и добавил: – Трудно носить почту.

– Ноги болят, дяденька, – посочувствовала Вика.

–Да, – ответил дяденька. – Всё ношу и ношу, а ректор всё читает и читает, – рассвирепел он. – И когда же он кончит читать?

– У вас очень благородна работа, – святая провинциальная простота, – если не будет почтальонов, кто же письма и пакеты станет разносить. Что ж Вы так сердитесь. Лучше назвали бы мне домашний адрес.

– Чей? – вздрогнул мужчина.

– Ректора.

– А, ректора, – счастливо вздохнул он. – Не знаю.

Квартирантка и хозяйка вновь оказались в мёртвой точке.

– А ну дай звук, – шепнула Вика и ковырнула рукой Капу.

– Какая прекрасная ария, – растрогалась секретарша, выслушав дребезжащий голос хозяйки. – Только малость скрипит.

– Слышала, – возмущённо зашептала Вика. – Врежь на всю катушку, Дави её до пупка.

– Не могу, – отшептала Капа. – Я весь голос на вахтёра истратила. Сама пробуй.

– Да, – сказала секретарша. – Спойте вдвоём. Чудо ария. Жаль,

что нет Отелло. Он в министерстве.

– Кто такой, – бросила Ляптя.

– Ректор Отелло Отеллович.

– А ты Дездемона.

– Да. А Вас это не устраивает.

– Ещё, как устраивает. Вынь орла, – приказала она хозяйке.

Была надежда. Двуглавый оправдал надежду. При виде секретарши он тотчас попытался распластаться на ней.

– Уберите сексуального маньяка, – прожурчала секретарша.

Маньяк тотчас просигнализировал точные координаты ректора: сто метров от двери в кабинете за пакетом почтальона.

– Пошли домой, Капа – бросила Вика. – Пересдача будет блестящей. Пират на всю жизнь запомнит.

Двенадцатая

Легендарный человек и дог

Пересдача действительно оказалась блестящей. Вика взяла орла. Двуглавый дружески реагировал только на августейшее отношение к своей особе, флибустьер – преподаватель особой считал себя. Двуглавого – стервятником.

– Кем? – прошептал орёл.

День был как новая копейка. За пазухой от битвы с пиратом отдыхал двуглавый. Он так посапывал, что кофта Вики билась, как паруса во время шторма. Мужчины пытались остановить шторм. Вика будила орла.

– А с птичкой не хотите? – спрашивала она.

Возле входа в метро сидел человек из легенды с просторным лбом, обсыпанным свежими шрамами. Левый бок его был продырявлен английским штыком родного брата, носившего французский френч и заатлантические ботинки на толстой подошве. Под рёбрами сидели сто грамм прусской стали, доставшие его в эпоху двуглавого. Правую ногу армейский хирург отхватил после знаменитой встречи на Эльбе. Способ существования легендарного человека был прост.

Он поднимал протез, словно шлагбаум, и опускал «шлагбаум», когда в картуз падали бабки.

– Протез настоящий? – спросила Вика.

Администратор медвытрезвителя мог подтвердить собственным горбом, что протез настоящий.

– А рангом повыше? Могут подтвердить?

– Могут, только по моему горбу.

– Сколько бабок зарабатываешь?

Бабок хватало, чтобы чинить протез.

– Так, – констатировала Вика. – Я тебе помогу.

– Чем?

В городе мыслили только образами бабок.

– Бабки, бабки, – бросила Вика. – Главное идея.

От плевка легендарного человека над городом вспыхнула радуга.

– Круто, – сказала Вика.

И предложила идею. Город нуждался в таком плевке, после которого на его месте осталась бы воронка, как после атомного взрыва.

– Уже хлебнула? – спросил человек из легенды. – Не мешай бизнесу, а то места лишат.

Протез заработал, словно маятник. Ляптя нацелилась на мужчину, от которого несло таким сильным запахом, словно в него закачали цистерну французских духов. Впереди мужчины шёл знакомый пятнистый дог. Он разгребал лапами толпу, оставляя за собой вакуумное пространство.

– Начинается, – вздохнул человек из легенды.

Дог остановился возле картуза, запустил в него лапу и тускло посмотрел на хозяина.

– Дай ему лапку, – сказал тот.

Дог поднял заднюю лапу.

– Ты что ему это разрешаешь? – возмутилась Вика.

– Туалеты у нас сейчас платные, – объяснил хозяин дога. – Бабок у него нет. А пис – пис хочется.

– Так, – констатировала Вика. – Я и ему, и тебе дам бабок на пис-пис, если отгадаешь, что у меня за пазухой.

Толпа, отхлынувшая от дога, прибилась к Вике. Она вновь стояла в центре. Только без вспышек, щёлканья блестящих затворов и была тёлкой, у которой за пазухой находились сиськи.

– Получай долю, – отстегнула Вика.

– Почему только он должен отгадывать? – рявкнула толпа.

– А ну, тявкни, – сказал хозяин дога.

Дог тявкнул. На вокзале погасли величественные неоновые буквы. Вика вытащила орла.

– А это кто? Отгадаешь – ещё получишь.

– Что ты, зараза, только ему загадки загадываешь, – заголосили с обидой.

На вокзале вспыхнули неоновые буквы.

– У него мочевой пузырь больше, – бросила Вика. – Кто?

– Эта, ну, как её? – Дог тоже поскрёб лапой в затылке. – Да что ж ты, тварь, не знаешь?

От удара под брюхо дог заработал лапами в воздухе, как на батуте.

– Во. Вспомнил. Копилка.

– Кто? – прошептал орёл.

Тринадцатая

Дорога

До сих пор автор шёл с Викой одной дорогой, а сейчас разойдутся дороги, а потом сомкнуться. Не суди читатель строго. Автору отдохнуть хочется. Не легко с провинциалкой, хотя он и сам провинциал, в одну ногу шагать. Она кажется вымыслом, а на деле реальность в душе его.

Дорога, дорога! Ты единственное спасение и надежда для меня, когда в душу накатывается грусть, перемешанная с тоской, когда я чувствую, что задыхаюсь среди людей, и мне хочется вырваться на машине в неизвестность.

Колёса наматывают вёрсты с бешеной скоростью. По сторонам мелькают посадки, подлески, бескрайняя степь с полыхающим над ней солнцем, проскакивают мимо деревни, кладбища, городишки, церквушки с позолоченными колоколами, одинокие могилки с деревянными крестами, почти такие же, как и были на Руси, переходящие из века в век. А дорога всё вьётся и вьётся, и уводит в бесконечную даль.

О чём мечтал, то не сбылось.

О чём не думал, то случилось.

Как хороша ты, прекрасна и пьянящая в яркий солнечный день. Блестишь, словно отполированное зеркало. Не раз ты уводила меня в густые, рослые, тенистые леса, где я, останавливаясь, находил тропинки, протоптанные охотниками за грибами. Я выходил из машины и шёл по этим тропинкам: прямым и петляющим с чувством ожидания и мечты увидеть что – то необыкновенное, неземное, но напрасны были мои мечты, они обрушивались из – за захлестнувшей меня обыденной жизни. Чаще всего я не выбирал тропинки, а шёл напрямик, продираясь сквозь мелкорослые кусты, колючие заросли, ощущая себя иногда одиноким и забытым, иногда свободным, и тогда в порыве свободы и восторга я, заложив два пальца в рот, издавал пронзительный, мальчишеский свист, который срывал с деревьев птиц. Порой я скатывался в крутой овраг, родниковую балку или натыкался на небольшие лесные озерца, речушки, но не манили они меня, и я недолго бродил в незнакомом месте и снова возвращался назад. И ты опять расстилалась передо мной сверкающим, отливающим солнечным светом, полотном.

Ты становилась жестокой и опасной, и не щадила меня, когда попадала в темень, когда покрывалась густым туманом, когда начинал хлестать ливневый дождь, когда леденела, и мне думалось, что ты заберёшь меня к себе и страх наваливался на меня, но проходило время, и ты, вырвавшись из непогоды, снова открывалась передо мной своей свежестью, чистотой. Нет у тебя ни начала, ни конца. Как много у тебя таинственного, непознанного и скрытого. Ты, словно время, бежишь без устали по земле.

Попадались попутчики молодые, постаревшие, и в их глазах, как казалось мне, я видел туже страсть и любовь к дороге. Мчаться мимо суетной жизни, наполненной и радостями, и горестями, не останавливаться, и пусть Судьба решит, где сделать последнюю остановку.

Вторая часть

Четырнадцатая

В поисках бизнеса

Гром грянул в день стипендии. Вика оказалась обладательницей колоссального состояния.

Возле окошка "Касса", похожей на скворечник, в котором сидела полнощёкая тётка с мышиными, юрко бегающими серыми глазками, похожая на привокзальную буфетчицу, приземлившую провинциалку раздирающим карканьем: жратву зарабатывают гигантским трудом, она оказалась первой, протаранив толпу студентов с голодающими взглядами. Однокурсники не протестовали, так как среди них не было ни одного, который не испытал бы бойцовских качеств провинциалки. Вика первая запустила руку в окошко. Последней сняла точный счёт с бабок.

– Может, за пять лет вперёд? – бросила она в окошко. – Сразу все?

– Все дают, когда в гроб кладут, – грянули из окошка, словно из окопа.

– А за день до гроба нельзя?

– Можно вот с этим.

Фигура в окошке сильно не понравилась Вике Она была трёхпалой с бритвенными чёрными ногтями. Провинциалка хотела дать достойный отпор такой же фигурой, но в «скворечнике» сидела телепатка. Окошко быстро захлопнулось.

– В следующий раз поквитаемся, – бодро бросила Вика. – Я тебе мышку подарю под цвет твоих глаз.

На улице стремительно разворачивалась новая эпоха. Вика почувствовала её, когда колоссальное состояние осело в десяти сосисках.

– Да это на раз клюнуть, – возмутилась Вика.

Она понадеялась на добавку, но услышала, что быть сейчас прожорливой не модно, что голодание сильно укрепляет пошатнувшееся здоровье, украшает женщину, делает её мисс Вселенной, что знаменитый индейский йог Сальмадули всю жизнь питается одним светом и проповедует катарсис, как самое эффективное средство для очищения души от брюха.

– Это, как?

– Очистить брюхо до пустоты, чтоб оно не мешало работать душе.

– С пустым брюхом подохнуть можно.

– Зато с чистой душой.

Лекция была такой длиной и аппетитной, что Вика зажевала её сырой сосиской и словами.

– Плевать я хотела на катарсис.

– Тогда занимайся бизнесом, – бросила продавщица с крысиными глазами.

Она показала Вике свои лакированные, остроносые на игольчатых каблуках туфли, которые были зашнурованы мелкими охотничьими сосисками.

В спартанской комнате, Вика застала бывшую актрису спящей под ковром с ромашками. Двуглавый открыл клювы. Вместо бабок в клювы влетели сосиски.

– Ты что? – прошептал орёл.

– А то, – отрезала Ляптя. – Одна дрыхнет под ромашками. Другому бабки гони. Бизнесом надо заниматься.

– И каким бизнесом мы будем заниматься? – просипела Капа.

И скрылась под ковром, как черепаха под панцирем.

– С тобой понятно, – сказала Вика и посмотрела на двуглавого. – А с тобой?

Сосиска врезалась квартирантке в лоб.

– Крутые, – ответила Вика. – Посмотрю на вас через месяц.

Через месяц орёл чуть не оказался жертвой истощения.

– Что? – спросила Вика. – Сейчас и сосиска пригодилась бы.

Бывшая артистка молчала. Она укрывалась не ковром с ромашками, а ста томами монументальной энциклопедии историка "Как зарабатывать бабки". Она споткнулась на последнем томе. Историк – флибустьер утверждал, что продолжение следует искать в первом.

– Так, каким бизнесом будем заниматься, – отощавшим голосом проскрипела Капа. – Реверансами и ручками?

– Я решу, – ответила Вика.

Вначале она погрузилась в монументальную энциклопедию историка, споткнулась, как и бывшая артистка, на последнем томе и окунулась в уличный мир бизнеса. Она постигала его основы с упорством хищника, преследующего свою жертву,

Месяц Вика обследовала город.

На месте человека из легенды остались щепки от протеза. Щепками торговала разбитная цыганская особа с обворожительным голосом и зазывными словами. Она выдавала щепки за русские зубочистки.

Возле метро Вика встретила пятнистого. Дог заложил в ломбард хозяина и при виде провинциалки сказал: "Здрасьте".

– Научился говорить? – удивилась Вика.

Дог поскрёб лапой в затылке.

– Надо ещё научиться думать, – ответил он.

Дальнейшие смотрины показали: человек, живший в особняке на балконе, исчез в недрах небытия, прихватив раскладушку сторожа.

– Паскуда, – пожаловался бывший хозяин раскладушки. – На два бакса нагрел. Я даже к Фемиде обращался.

Фемида оказалась ещё большей паскудой. Она содрала даже армейские галифе.

Провинциалка побывала в студенческом общежитии возле озера. В его водах отражались одни железные кровати. Бывший комендант был без дымчатых очков.

– А где полотенца и одеяла? – спросила Вика.

Администратор занимался бизнесом с молью, которая и сожрала вафельные полотенца и байковые одеяла.

Провинциалка заглянула и в гостиницу, похожую на планету средней космической величины, от которой исходило голубое сияние. Иностранцы, увидев её, взяли в кольцо и крепко навешали.

– Но за что? – вскипела Вика.

Иностранцы объяснили. Главный мафиози администратор и его подручный швейцар обобрали их до нитки и исчезли, а молодой следователь даже не ударил палец об палец.

– Так я же не следователь, – надрывалась Вика. – Я артистка.

Из гостиницы провинциалка выметнулась на сверхскоростных парах и крепко побитая, что случилось первый раз в жизни, и с отчаянной злобой найти администратора и швейцара, чтобы продолжить съёмки фильма «Удар торнадо».

От осмотра бывших достопримечательностей Ляптя отказалась на вокзале. Человек с гор покупал на задворках магазина, администратором которого был грузчик с разорванной ноздрей, затычки от пивных бочек и продавал их, выдавая за зенитные снаряды, человеку, который только спускался с гор.

Поиски бывшей лифтёрши с долей в полторы тысячи баксов оказались безрезультативными. Она нашла только корзинку с загнивающими морскими водорослями. Охранник всё также висел на воротах.

– Сними меня, – заорал он. – Я боюсь высоты.

– Я тебе уже говорила. Не бойся высоты, – отрезала Вика. – Бойся удара об землю.

Пятнадцатая

Страдания

На почте: серое одноэтажное здание с окнами, забранными в поржавевшие решётки и стенами, обклеенными домашней – уличной рекламой, студентка отбила телеграмму о помощи в родные пенаты. Родные отогнали слезливого бумажного гонца "в матушку".

– Так и у меня, – вздохнула телеграфистка с заплаканными глазами, от которых не отлипал синенький платочек и со шмыгающим, опухшим красным носом. – От жизни спасаюсь только сериалами.

– Чем? – спросила Вика.

– Да ты что? – Удивление телеграфистки разбежалось до ушей. – Не русская? – Она промокнула глаза, порылась в куче наваленных мешков, посылок и вытащила двадцать томов сериала.

Обложки были в красно-кровавых красках. Вика отколупнула краску на первом томе и наткнулась на картинку женщины со смуглым лицом, за спиной которой стоял огромный мужик с тонкими чёрными усиками и выколотыми глазами, держа в руке поднятый хлыст.

– Подлец, – проскрежетала телеграфистка, – я ещё доберусь до тебя. – Она погладила лицо женщины. – Ох и страдает она, – хранительница почты шумно вздохнула и плачевно покачала головой. – Мучается.

– По её роже не видно, – перебила Вика.

Она перелистала сериал. Женщина действительно мучилась. Только под рукой автора.

– Ох и страдает, – повторила телеграфистка, брызнув слезами.

Она зацепила такую длинную фразу о страдании и тащила её до тех пор, пока не запахло потом. Сюжет был так закручен, что закрутил и её до отчаянного шага.

– Шлёпнуть мучителя? – спросила Вика.

Телеграфистка была готова шлёпнуть скотину- автора.

– За то, что женщину замучил?

Скотина- автор замучил любительницу сериала. Он отказался писать двадцать первый том.

– Наверное, мало бабок платят, – сказала Вика.

– Да я за двадцать первый том телеграфную станцию продам, – отрезала телеграфистка. – И хрен кто меня остановит.

– Так, – констатировала Вика. – Есть идея. Я напишу двадцать первый.

– Ты – писательница?

– Да, – небрежно бросила Вика. – Написала сто томов «Как зарабатывать бабки».

– Плевать мне на сто томов и бабки. Пиши двадцать первый. Только страданий, страданий побольше, – сказала телеграфистка, прорвавшись оглушительным рыданием.

– Что ты рыдаешь? Страдания ещё не написаны.

– Да ты что? – вскипела телеграфистка и повторила, – не русская, что ли. Я без страданий жить не могу. – Она ухватила Вику за кофту и затрясла. – Понимаешь. Не могу. Станцию продам.

– Так тебя же за продажу в тюрьму посадят. Там страданий по самую макушку.

– В тюрьму не хочу, – твёрдо отчеканила телеграфистка. – Там страдания не те.

Вика попыталась отцепиться, да куда там. Телеграфистка билась головой об её грудь и трясла, словно бубен.

Из почты Вика вышла выпотрошенная и пропитанная потом и слезами с головы до пят.

– Ну и ну, – облегчено выдохнула она. – Такая и закопать может и не только станцию продать

Дорогой она зашла в аптеку и купила снотворного.

Хозяйка и орёл при её появлении тревожно проимпульсировали, что через неделю могут быть похороны.

– Спать, – приказала Вика.

Она затарила в чайник пригоршню седуксена. Хозяйка и орёл свалились после первого глотка.

Шестнадцатая

Двадцать первый

Вика оказалась отличным компилятором. Она лопатила сериал, подбирала нужные места, вырезала, клеила, добавляла своё, перепечатывала на машинке.

– Шедевр, – говорила она. – А что для него нужно? Всего лишь ножницы, клей и машинка.

Месяц бывшая актриса и орёл спали в обнимку. Вика погружалась в двадцать первый.

В полдень следующего месяца провинциалка разбудила хозяйку и двуглавого. Они тревожно уставились на неё. Студентка была похожа на чернильную кляксу.

– Капец, – прошептал орёл.

– Сбрей бороду, – сказала Вика, – а то не узнают.

Она загрузила рюкзак с рукописью двадцать первого на спину. Хозяйка почувствовала себя совсем худо.

– Милостыню пойдём просить? Я нищенку играть не стану, – взвилась Капа.

– А её и играть не надо. Ты и так нищенка, – бросила Вика и смягчила, – как и я. Бери орла и показывай ему эпоху бизнеса.

От эпохи бизнеса орёл совсем пал духом.

– Какая же дубина до этого довела? – шептал он.

Вика эту дубину ещё не знала. Она тащила рюкзак, похожий на горб.

По дороге к телеграфной станции Вика завернула в институт.

Историк – флибустьер при появлении Вики закрыл лоб, который был пропахан клювом. Отметину орла он выдавал за трещину от титанического труда над монументальной энциклопедией "Как заработать бабки?". Историк был живой историей и в исторической одежде. Эпоха бизнеса, вынырнув из – за бугорного горизонта, содрала с профессора всё, что можно было содрать, оставив прикрытой только мужскую силу, торчавшую, как кухонная скалка.

– Как чувствует себя особа? – спросил он. – Не скучает?

– Скучает, – ответила Вика.

Орёл хотел развеять скуку с историком и ректором. Историк попытался улизнуть, сославшись на свой вид, в котором было неудобно появляться перед особой.

– Вид, как вид, – сказала Вика. – Для будущих археологов находка.

Кавалькада во главе с Викой двинулась по лестнице. По её бокам стояли статуи в мундирах с крестами на груди, лентами… Они вернулись из прошлого. Историк тайком орудовал «скалкой» у подножия статуй. Они сырели, мёрзли, но возвращаться в прошлое не хотели.

Эпоха бизнеса обрушила свою лапу и на высшую сферу образования. В мраморном гиганте зияли дыры. Дорогой камень исчезал в неизвестном направлении. Лапа бизнеса прошлась и по обладателям будущих дипломов. Студенты были похожи на привидения. Достала младших и старших преподавателей, превратив их в пыль привидений. Не смягчила свой удар даже на вахтере. Он продал свой войлочный стул.

– Это кто же, мать твою? – шептал орёл, тревожно импульсируя по обитателям института. – Дети той же дубины?

– Завяжи ему глаза, – сказала Вика хозяйке, – а то в истерику ударится.

В институте все ещё была видна работа орла после битвы с историком. Её волна докатилась и в приёмную. Хранительницы ключей и печатей ректора не было. Её место оккупировала ярко накрашенная грудастая девица в рыжем косматом парике.

– Вы к кому, – взвизгнула она.

Вика не ответила и взяла дверь на себя. Орёл тревожно проимпульсировал – за дверью чужой. Провинциалка вошла ураганом и наткнулась на раскладушку. На ней спал незнакомый человек.

Над раскладушкой висела карта. На ней шла битва. В сердца городов впивались флажки. Они падали, когда спавший выдавал храп. Флажков под раскладушкой становилось все больше, а городов на карте все меньше.

– Так, – констатировала Вика. – Новый ректор.

–Новый, – девица презрительно разъехалась в улыбке, посмотрев на кавалькаду. – Пришли – спит. Пытались разбудить – не получается. А прежний ушёл на пенсию. Улетел, – она замахала руками, как крыльями.

Орёл снова проимпульсировал: девица врёт. Администратора подставили почтальоны. Они перестали носить почту.

– А зачем мы сюда ходили, – спросила хозяйка, когда они вышли за опустевшую будочку, возле которой валялся сломанный полосатый шлагбаум.

– Из – за почтальонов, – ответила Вика. – Почтальоны перестали носить почту.

Они прошло по скверику возле липового проспекта, по которому с вулканическим рёвом, разгоняя легковушки, промчался лимузинный кортеж.

– А дальше куда? – спросила хозяйка.

Провинциалка поискала глазами почту. Лапа бизнеса достала и её. Почту слизало, словно ураганом. На её месте высилась груда камней.

Недалеко стоял чёрный отлакированный «Джип». Рядом, опираясь на открытую дверку, высокий бритоголовый мужик в малиновом пиджаке с заплывшими свиными глазками. Он с наслаждением покуривал «Мальборо», выпуская сизые дымные кольца, в перерывах между затяжками глотал коньяк «Наполеон» и приказным тоном покрикивал на рабочих, разбиравших завалы.

– Что случилось, – подойдя, спросила Вика. – Где почта?

– Ничего личного. Бизнес.

– А где телеграфистка?

–Да кто ж её знает, – он тускло посмотрел на провинциалку. – Может тут, – он выплюнул сигарету на камни, – а может там…

Солнце уходило в закат, бросая прощальные лучи на громадный каменный город.

– Купи сериал, – сказала Вика и развязала рюкзак.

– На хрена он мне нужен. У меня своих сериалов хватает. Вчера детский сад, сегодня почту, а завтра. – Он махнул рукой.

–Понятно, – сказала Вика, – дорогу для бизнеса расчищаешь.

Семнадцатая

Скандалы

Вечером в спартанской комнате разгорелся скандал.

К дому, где жила Капа, с раздирающим воем подскочила скорая. Взвизгнув тормозами, от визга листва на деревьях залихорадилась, она так стопорнулась, что из – под колёс рванули облака дыма. Из неё с громогласным, угрожающим матом вывалился дюжий санитар с моржовыми усами, в белом халате с закаченными по локоть рукавами. За ним выскочила женщина – врач с бесстрастным, словно умершим лицом и с фонендоскопом на дряблой шее. Последней выметнулась медсестра с выпученными замшелыми глазами и паутинными бровями. В левой руке она держала скатанную смирительную рубашку, в правой – чёрный чемоданчик.

– Рыба, – заскочив в квартиру, заорал санитар и зарыскал полыхающим взглядом по комнате. – Тьфу, зараза. – Он с такой силой сплюнул, что разлетевшиеся брызги попали на ромашки, которые даже закачались, словно от налетевшего ветра. – Я в домино играл, – продолжал орать он, – а меня от дела оторвали. Кто с ума сходит? Где буйная? – В глазах заметался охотничий блеск. – Мы её сейчас быстро в смирительную затолкаем. Раз, два. И вся арифметика.

Его взгляд напоролся на струхнувшую хозяйку, которая метнулась, как молния под ковёр, а потом воткнулся в Вику.

– Ты что ли свихнулась?

–А ещё санитар, – язвительно отшвартовала Вика. – Разве буйный скажет, что он свихнулся. Вали к своей рыбе.

– Так какого хрена звонили, – взвыл он. – Я же на бабки играл. На кону бутыль была.

Действительно, какого хрена?

А случилось следующие.

Капа, когда Вика варила своё колоссальное состояние, уменьшившееся на одну сосиску, вытащила из рюкзака двадцать первый и быстренько прочитала.

Потрясение бывшей артистки было сверхъестественным. Она была в бешенстве. Ещё бы. Квартирантка такого наваляла в рукописи, что у хозяйки чуть не начались галлюцинации. В страдающей героине Капа узнала себя. Они трижды в скоростном темпе перечитала двадцать первый и даже несколько раз подходила к зеркалу. Ошибки не было. Точно она, но в каком образе? Уточнять, кто приложил к этому безобразию руку, Капа не стала. Конечно, пронырливая квартирантка.

– Ты зачем меня воткнула, – впаяла Капа, когда Вика вошла с дымящимися сосисками. – Ты сделала меня страдающей нищенкой. Других не нашлось. Через одного.

Автор полностью согласен с Капой и также возмущён, как и она. Распоясавшаяся провинциалка, возомнившая себя чёрт знает кем. Писательницей сериалов. А, может быть, автор и Капа поспешили с такой характеристикой. Посмотрим, что Вика скажет в ответ.

– Я тебя великой сделала, возвысила над Клеопатрой, она тебе в подмётки не годится – с напором отбрила Вика. – Книга будет напечатана миллионными тиражами. Это же гениальная реклама. Журналисты, фоторепортёры, телевидение. Все попрут к тебе. – высаживала Вика, всё выше и выше поднимая планку, а заодно и Капу выливая такие бурные потоки слов, что у хозяйки не только закружилась голова. Как показалось Капе, она стала даже больше в размере.

– Так героиня заграничная, не нашенская, а я русская, – вздрючилась Капа. – Ты вклеила меня в какую – то страну Барбария, Барбария, чудесная Барбария, волшебная Барбария, – завелась хозяйка, – а я там ни разу не была, не знаю, где находится.

– Где, где. Географию нужно читать. Недалеко от джунглей. А джунгли все знают. Там темно и ни хрена не видно. Так что тебе только и отвечать: ах, какие прекрасные в Барбарии джунгли. Ах, какие… Утихомирься.

– Да как же утихомириться. Меня начнут расспрашивать, а что мне отвечать? Твой ответ мне не нравится.

– Ну, если мой не нравится, то отвечай так, как отвечал Саша Калягин в фильма «Здравствуйте, я ваша тётя!». Просмотри ещё раз этот фильмы и выучи его на зубок. Впрочем, и отвечать не нужно будет. Ты онемела от нищеты, – застолбила Вика. – Может добавить ещё и оглохла?

– А как же общаться?

– Через племянницу.

– А она кто?

– Я. Видишь, сколько беру на себя. Орла будем выдавать за мутированного попугая. Это же классный ход.

– А где мы моего мучителя Хуано найдём?

– А зачем его искать. Ты же убила его из – за благородных побуждений. Восстановила справедливость. Отомстила за то, что он подлюга издевался на тобой.

– Совсем чокнулась. Справедливость. Сейчас за справедливость и сажают.

– Добавишь к своим ролям ещё роль арестантки. Многоликая Капа. Сама говорила, – поддела Вика. – Невинная жертва. Сочувствия, соболезнования, бабки. Фильм снимут, – неслась Вика. – Я уже и режиссёра наметила.

– Кто?

– Я.

– А где бабки возьмёшь?

– Совсем мозги обесточила. Гонорары от тома получу.

– И сколько мне бабок?

– Вот это деловой разговор. Ну, – начала медленно Вика, – если исходить из того, что я креативный руководитель, то тебе…

– Ты креативный руководитель, потому что живёшь в моей квартире. На улице ты была бы креативной бомжихой.

– Правильно, но я плачу тебе за угол. Сними с меня налоговую нагрузку и тебе будет десять процентов, – рубанула Вика. – Снимешь?

– Нет.

– Почему?

– А потому.

– Что значит потому.

– А то и значит.

– Разве так торгуются? Ты доводы давай. Наседай так, чтоб с меня пар шёл.

– Я артистка, а не торговка.

–Да артисты похлеще торговцев. Ты чем за роли расплачивалась?

– Не твоё собачье дело, – отчеканила Капа.

– Мне стыдно, что я живу с такой артисткой, как ты, которая чуть ли не матом ругается.

– Тогда выметайся.

– Вижу я, что благородные роли ты не играла. Ладно. Пятнадцать.

– Ишь куда хватила.

– А что больше? По-моему, никак нельзя. У тебя доход от продажи ромашек солиднее, чем моя стипендия.

– Роли играю я, а не ты. Сто процентов.

– Ты что свихнулась? – взъерошилась Вика. – Сто процентов. Я же том написала, а ты дрыхнула с орлом, за племянницу выдавать себя стану, но я человек покладистый. Учитывая твою старость, пятьдесят на пятьдесят.

– А кто чай мой пьёт? Тебе тридцать.

– Что ты за чай ухватилась. Я кормлю вас, пою, порядок навожу.

– Поишь, кормишь, порядок наводишь. Ничего бы ты этого не делала, если бы водопровода, плитки и квартиры не было. В сыромятку бы жили и обезвоживались бы. Ты думаешь арию «нет повести печальнее…» легко петь.

– Да что её петь.

– А ты попробуй. Вмиг заметут в психиатричку.

– Не имеют права. Свобода.

– За свободу сейчас за решётку и прячут. А реверансы.

– Да что реверансы.

–А ничего. Пинка получишь.

– Это ещё смотреть нужно. Кто, кого.

–А ручки. Подставь кому – нибудь вмиг под локоть отхватит.

– Я другую артистку найду.

– Где ты её найдёшь. Они за бугор умотали.

Торг продолжался до тех пор, пока хозяйка не свалилась в обморок из – за пошатнувшихся нервов. Вика вызвала скорую. После её отъезда сошлись на равных.

– Когда будешь продавать свой том, – спросила хозяйка.

– Завтра.

– Кто покупатель?

– Имеется один.

Вечер прошёл за чаем и с оттопыренными мизинцами. В деловой обстановке. Обсуждался будущий фильм с детальной проработкой сцен. Капа даже предложила потренироваться: на убийстве Хуана, которого должна была сыграть Вика.

– Ты играла убийцу? – спросила квартирантка.

– А как же. Хроноса, пожирателя своих детей. Жалко мне её.

– Что значит её, – насторожилась Вика. – У него было же много детей.

– Ну, что ты придираешься. Оговорилась.

– А попроще можно.

– Конечно.

–Тогда играем. Только смотри. Мы же репетируем. Не запутайся. Это же понарошку. Я на всякий случай уберу посуду со стола.