* * *
В один прекрасный день в нашей с Ромкой жизни появилась гувернантка. Она явилась к нам солнечным утром во время завтрака, совершенно опровергнув наши о ней представления. Это была француженка лет двадцати пяти, чрезвычайно высокого роста; она влетела в нашу квартиру совершенно внезапно с гордо поднятой головой в причудливой шляпе, элегантно съехавшей набок. Забавно задранный кверху курносый нос был весь усеян веснушками, рыже-каштановые кудри блестели на солнце и выбивались из-под шляпы, потому что у этой особы была привычка в минуты негодования встряхивать головой. Звали ее мадмуазель Марианна Этуаль.
Она ворвалась в нашу жизнь и перевернула ее вверх дном. Все вокруг переменилось. Мадмуазель Этуаль закружилась вокруг нашего семейства, как ураган. Она оказалась чрезвычайно стремительной и непоседливой особой. Кухарка была вынуждена сделать предположение, что “в мамзель бес вселился”. Мадмуазель к ней вовсе не клеилась, в Бога она не верила, повсюду высказывала свое мнение, встревала во все споры, какие ей только попадались, курила длинные сигары, пуская дым кольцами, пила черный кофе, вино и виски из маленькой железной бутылочки. Эта взбалмошная особа так же твердо стояла на своих убеждениях, как и на земле, она все всегда знала лучше всех и повсюду вклинивалась, как лишний гвоздь, крепко-накрепко, так, что ничем не вышибить. Вездесущая, всезнающая, все умеющая дама с острым языком, за словом в карман она никогда не лезла. Замужем не была и даже не собиралась, вместо этого Этуаль, по ее словам, “разворачивала бурную деятельность”. Стучала на печатной машинке, читала газеты и писала острые рецензии на статьи. Затем вскакивала на велосипед и, гордо задрав голову, колесила по улицам в редакцию, обязательно прихватив с собой зонтик. Забавно выглядела наша гувернантка: сигарета в зубах, карандаш за ухом, шляпа набекрень и зонтик подмышкой. С зонтиком она никогда не расставалась, хотя пользовалась им весьма оригинально и странно – колотила им политиков. Вообще-то под ее зонтик попадали все без разбора: издатели, редакторы, чиновники, юристы, репортеры, журналисты, писатели, философы, квартальные, был даже один ученый-изобретатель, но больше всего доставалось политикам. Бывало, увидит наша Этуаль где-нибудь политика, так тут же на него и набросится. А стоило ей затесаться в толпу политиков, начинался настоящий бой, только зонтик сверкал. Политики ее боялись как огня, если увидят, под шляпу спрячутся и бегут, не оглядываясь. Один американский сенатор еле ноги унес. Особенную ненависть Этуаль питала к немецким политикам. “От них все беды!” – говорила она.
Только переступив порог нашей квартиры, Этуаль из обыкновенной гувернантки сразу превратилась в полноправного члена семьи. Уже меньше чем через неделю она знала нас так, если бы всю жизнь жила с нами, включая кухарку, Чирикнутого и соседей. В считанные минуты Этуаль умудрилась высчитать наш семейный бюджет на пару лет вперед, исколесила весь город за два дня, ураганом пронеслась по редакциям, судам, магазинам, университетам, выведала, что где можно достать, что где есть и что где происходит. Не оставила без внимания ни одного политика. У нее была врожденная мания внедряться в общественную деятельность и принимать участие во всех ее отраслях. Этакий вечный двигатель. Ни одно событие не обходилось без Этуаль, она в какой-то степени вершила историю или изо всех сил пыталась это делать.
Именно Этуаль устроила наше всеобщее переселение в Париж. Как все, связанное с Этуаль, это событие произошло совершенно неожиданно. Конечно, папа или мама не раз подумывали о том, что хорошо бы было побывать… или неплохо было бы посетить… хотелось бы поехать… Но чтобы так сразу, внезапно и очень быстро!.. Нет, конечно, исключено. Но тем и отличалась Этуаль, что она никогда не раздумывала, все у нее выходило как-то сразу, быстро, даже чересчур стремительно.
И вот пока мы размышляли, она, обладая удивительными организаторскими способностями на случай того, если надо устроить что-нибудь грандиозное, в считанные дни подготовила нам поездку в Париж, да еще к тому же с билетом в один конец. А пока мы осмысляли это невероятное предложение, Этуаль собирала все необходимое, главным образом всякие полагающиеся по такому случаю документы. У нас на это ушло бы несколько лет, но Этуаль со своим зонтиком удивительно ловко умела обходить все тонкости бюрократического аппарата, как крохотная лодочка искусно лавирует среди рифов и скалистых берегов в густом тумане.
Итак, однажды за завтраком Этуаль наповал сразила нас новостью, что мы сию же минуту можем ехать. Таким образом, вся наша семья, Паулина Ричардовна, француз Луи, пара-тройка чиновников со своими семьями и дальними родственниками, парочка каких-то подозрительных типов, десяток евреев, Воротилкин с супругой и другие самые разнообразные личности вдруг партиями отправились на вокзал.
Почти всю мебель пришлось продать, и маму это очень волновало. Половина дома внезапно опустела, лифт по случаю отъезда не работал, поэтому по лестнице вверх и вниз без передышки сновали жильцы, они перетаскивали вещи с места на место, ругались, путались друг у друга под ногами, большинство же бегало совершенно без всякой причины, как мы с Ромкой.
Наша пустая квартира выглядела жутко, мы тогда еще не осознавали, что видим ее и наш дом последний раз. И когда ехали в экипаже на вокзал, то, глядя на наш родной город, на привычные улицы, еще не знали, что больше мы ничего этого не увидим, потому что через несколько лет все здесь совершенно изменится. В моей памяти все осталось именно таким, каким было в детстве.
Так началось наше долгое, удивительно-невероятное, потрясающее путешествие, которое нам устроила Этуаль. Она была нашей путеводной звездой, мы следовали за ней, и еще неизвестно, куда бы без нее забрели. Сначала на поезде мы доехали до Москвы, затем в Киев, а из Киева плавно перебрались в Европу, которую Этуаль знала, как свой родной дом.
Варшава, Прага, Будапешт, Вена, Милан, Венеция закружились вокруг нас, как фейерверк, как венский вальс, как большой праздник. У Этуаль везде были друзья, она все знала, везде пробивала нам дорогу, вела нас за собой действительно как звезда. Она была просто незаменима, умудрялась со всеми находить общий язык, с тщательностью налогового инспектора всюду разыскивала ненавистных политиков и мечтала только об одном, как бы ей добраться до американского президента или до немецкого правительства.
Не помню точно, сколько времени мы ехали в Париж, но за это время умудрились объехать всю Европу. В конце концов Этуаль привезла нас в Швейцарию, затем во Францию и в Париж. Долгожданный город встретил нас ночными огоньками. Экипаж ехал по главным улицам, мимо проносились сияющие разноцветные витрины. Мы с Ромкой уже клевали носом, засыпая под цокот копыт, французскую болтовню и звуки вальсов, раздающиеся на каждом углу.
Все это время, пока мы мотались по Европе, было для нас каким-то невероятным, разноцветным, бесконечным праздником. И первые дни в Париже тоже были чем-то странно-невероятным. Все наше семейство без конца металось из одного конца в другой. Этуаль ни за что не пожелала успокоиться, пока не показала нам весь Париж. Все вокруг так и вертелось, как будто жизнь превратилась в один французский вальс.
Мы поселились в маленькой гостинице на самом берегу Сены. Помню, наше первое с Ромкой парижское приключение было связано с Эйфелевой башней. На следующее утро после приезда мы с Ромкой проснулись очень рано, в полупустых комнатах были свалены горы вещей, среди которых спали крепким сном взрослые. А за окном возвышалось нечто громадное. Это оказалась та самая, такая заманчивая Эйфелева башня. Не долго думая, мы с Ромкой отправились на нее посмотреть.
Прошло некоторое время, прежде чем наша жизнь на новом месте как-то более или менее вошла в нормальное, устойчивое состояние. Сперва казалось это странным: не надо было бежать на обед к консулу или на чашку чая к какой-нибудь важной особе. Не надо сломя голову таскаться по магазинам, затем ловить экипаж и нестись на очередной бал, на ходу запрыгивать на подножку последнего трамвая и ехать в театр. Не надо спешить на поезд, часами изучать все европейские вокзалы. Наконец-то и мы нашли свое местечко.
Папа снова стал чиновником и каждое утро ходил в контору. Мама учила русскому языку одну весьма чудаковатую французскую старушонку, которой некуда было девать свои деньги. Катьку отдали в пансион, чтобы сделать из нее благородную девицу. Этуаль была нашей с Ромкой гувернанткой. Она учила нас французскому языку и немножко другим наукам.
Этуаль жила на бульваре Монмартр. Вся наша компания эмигрантов собиралась у нее по воскресеньям за обедом. Француз Луи женился, отыскал своих дальних родственников и уехал в Ниццу. Паулина Ричардовна нанялась в экономки к одному древнему французскому генералу, который ходил вечно всклокоченный, будто только что со сна. В будни он дремал в кресле на балконе, а по воскресеньям напяливал свой старый мундир, смешную треуголку невероятных размеров, нацеплял все свои ордена, а их у него было такое множество, что они занимали грудь и весь толстый живот до самого пояса. И вот в таком причудливом и весьма забавном виде он отправлялся гулять в Булонский лес.
Через некоторое время генерал женился на своей экономке, затем благополучно отправился на небеса, оставив супруге воспоминания о себе любимом, дом на краю Булонского леса, целую коллекцию своих орденов и бесконечные, так и не законченные мемуары с невероятными историями в духе барона Мюнхгаузена, которые он так любил рассказывать еще при жизни.
Воротилкин работал вместе с папой в конторе. Жена его так растолстела, что он просто не знал, куда ее девать, поэтому завел очень долгий бракоразводный процесс. Тем не менее Воротилкин так и не оставил своей мечты выбиться в правительство и все там переворотить.
Через некоторое время Счастливчикин тоже приехал в Париж вместе с супругой и детьми. Здесь он тоже хотел открыть свою контору с золотой дощечкой на двери и колокольчиком, но это не вышло, потому что в Париже уже и без него хватало психологов. Спасла его положение госпожа Блестяшкина, та самая блистательная актриса, которая вынуждена была оставить сцену и приехала, чтобы залечивать свою “растерзанные нервы”. Оказалось, что ее дочь Камилла сбежала с одним американским журналистом вслед за братом в Нью-Йорк. Счастливчикин тут оказался как раз кстати и принялся залечивать “растерзанные нервы” актрисы в основном с помощью балов, званых вечеров, поездок на природу и всяких других развлечений.
Через полгода папа получил повышение, и мы поселились в квартире на Монмартре. Жизнь наша совершенно переменилась. В гостях все чаще стали бывать художники и писатели. Мама поэтому тоже переменилась до неузнаваемости, она стала настоящей светской дамой, ну, или, вернее сказать, почти светской дамой, ей, конечно, надо было еще учиться и учиться. Она тщательно следила за модой, говорила только по-французски, ездила на женские собрания, бывала в обществе и нас тоже туда вытаскивала; читала книги, преимущественно романы, которым раньше не придавала особенного значения, и пыталась убедить папу, что ей нужна горничная.