Замок тамплиеров

Глава 2

Главным достоинством своей крохотной кухни Ульяна считала то, что, сидя за ноутбуком у подоконника, она могла дотянуться до любого шкафчика и даже до дверцы холодильника, стоявшего в дальнем углу. Еще одним преимуществом был вид из окна. Окно кухни выходило во двор, в котором росли несколько чахлых кустов и два-три хилых, почти карликовых деревца. Но все же это была природа, а не опостылевший городской пейзаж с бесконечными унылыми потоками автомобилей и людей.

Полюбовавшись на деревья и кусты, которые в это утро старательно обходил выгуливающий хозяина длинноухий спаниель, обнюхивая их и часто поднимая заднюю лапу, чтобы пометить, Ульяна перевела взгляд на призывно мерцающий экран ноутбука.

Новости в это утро были на удивление однообразны. Экономический кризис, который, казалось, не утихал с тех самых пор, как Карл Маркс написал свой «Капитал», скачки курса национальных валют, покорных вассалов доллара, локальные военные конфликты, подобные синице из детского стишка, грозившей поджечь море… Ульяна невольно зевнула, тем самым выразив свое отношение к работе мировых информационных агентств.

– И чем прикажете девушке зарабатывать себе на жизнь? – недовольно пробормотала она. – Сменить профессию на первую древнейшую? Но прежде хотелось бы знать, что я выгадаю, уйдя на панель!

Она разговаривала сама с собой, а ее взгляд в это время машинально пробегал по торопливо бегущим по экрану ноутбука строчкам, анонсирующим новостные заголовки. Но ни на чем не задерживался. Ульяна уже почти ни на что не надеялась, когда один из заголовков привлек ее внимание. Он гласил: «Перенаселение – главная причина изменения климата планеты».

– Кто бы мог подумать! – наигранно поразилась Ульяна. – А ведь это еще я не внесла свою лепту в дело разрушения окружающей среды. А что? Вот возьму и рожу себе ребеночка. Всем борцам с перенаселением планеты назло.

Но других аргументов в пользу нежданного младенца не находилось, и Ульяна не стала развивать эту мысль, по своему обыкновению постепенно доводя ее до абсурда. Вместо этого она продолжила чтение статьи, которая с каждой строкой заинтересовывала ее все больше.

Автор статьи, некий советник по науке президента одной из крупнейших стран мира, увлеченно рассуждал о повсеместном внедрении программы по стерилизации женщин после рождения ими второго или третьего ребёнка. По его мнению, это было намного проще, чем пытаться стерилизовать мужчин.

– Типично мужской взгляд на проблему, – с презрением произнесла Ульяна. – Очередное подтверждение истины, что все мужчины…

Но она не докончила фразу, так как именно в этот момент дошла до того места в статье, где ученый муж многословно рассуждал о том, что разработка «капсулы продолжительной стерилизации», которую можно было бы вшить под кожу женщины и удалить, когда беременность желательна, «открывает дополнительные возможности для принудительного регулирования рождаемости».

– Ну и мерзкий же тип! – возмущенно воскликнула Ульяна. – Надеюсь, что его жена каждый день наставляет ему рога с разносчиком пиццы. Лично я с удовольствием вышла бы за него замуж именно с этой целью!

Но ее терпение иссякло окончательно, когда советник президента предложил вшивать подобную капсулу женщине уже в самом начале периода половой зрелости и изымать ее только по официальному разрешению властей.

– Ну, уж нет, – едва сдерживая клокотавший в ней гнев, решительно заявила Ульяна, открывая файл в папке, куда она имела обыкновение складывать статьи, которые она писала для своей газеты. – Только через мой труп. Но прежде я спляшу фанданго на трупе моего врага!

Само собой подразумевалось, что с этой минуты не известный ей ранее советник президента, допустивший столь опрометчивые необдуманные высказывания, становился личным врагом Ульяны Русковой. И он должен был об этом пожалеть уже в самое ближайшее время.

Но месть пришлось отложить. Не успела Ульяна напечатать первую букву своего будущего памфлета, как в дверь ее квартиры позвонили. Звонок звенел долго и настойчиво, мешая сосредоточиться и войти в состояние, необходимое для написания статьи. Затем раздался громкий частый стук. Незваный гость самозабвенно колотил по двери, сочтя, что звонка недостаточно. Если исключить разгневанных соседей снизу, которых Ульяна иногда заливала водой из неожиданно начинающего течь крана, то решиться на такое мог только один человек в мире. Звали его Мила, и она была единственным живым существом на планете, ради которого Ульяна могла пренебречь своей работой. Статус лучшей подруги давал Миле право врываться в тихое жилище Ульяны в любое время дня и ночи.

Ульяна открыла дверь и сразу поняла, что Мила была сильно навеселе, и это в девять часов утра. По всей видимости, Мила даже не ложилась спать в эту ночь. В руке она держала пузатую бутылку со светло-желтой жидкостью, которую увенчивала золотая пробка.

– Текила, – важно произнесла Мила, глядя на подругу ласковыми голубыми глазами, которые почти скрывали ее густые темно-каштановые волосы, мягкими волнами падавшие на лицо. – Напиток богов.

Роста Мила была небольшого, поэтому бутылка из толстого граненого стекла в ее крошечной ручке выглядела огромной. Оставалось только удивляться, как вообще Миле удалось донести ее. Но Ульяна ничего не сказала, лишь молча кивнула, приглашая подругу зайти.

– У тебя есть лимоны? – спросила Мила, проходя в комнату и почти падая на диван, в мягкой бездне которого она сразу же утонула, виднелась только голова с растрепанной прической. – Потому что пить лимоны… То есть, я хотела сказать, пить текилу без лимона – это… Это преступление против человечества!

– Ты сама дошла до этой мысли? – скептически отозвалась Ульяна. – Или кто-то подсказал? Сдается мне, что верно последнее.

– Ну, и что с того? Да, его звали Хуан… Или Хулио… Впрочем, уже не помню, – вздохнула Мила. – А жаль! Такой был мужчина… Настоящий мексиканский мачо… И такой галантный! Вызвал мне утром такси, представляешь? И отправил домой, взяв с меня обещание… А вот какое, я уже и не помню. Как ты думаешь, Уля, что я могла ему наобещать спьяну?

– Все, что угодно, – мрачно произнесла Ульяна.

Она всегда осуждала неразборчивые любовные похождения подруги, и не скрывала этого. Героев своих скоротечных романов Мила находила, как правило, в дорогих ресторанах или модных ночных клубах, которые могла позволить себе посещать, поскольку была единственной дочерью чрезвычайно богатого человека, имеющего отношение к нефтяной отрасли. Большую часть своей жизни отец Милы проводил за границей, даже не догадываясь о том, что его дочь тем временем пускается во все тяжкие в Москве. Далеко не всегда новые знакомые Милы оказывались рыцарями без страха и упрека, поэтому ее похождения порой заканчивались слезами и горьким раскаянием. Но жизнь ничему не учила Милу, и она снова и снова наступала на те же самые грабли. Такого понятия как жизненный опыт для нее не существовало.

– На мой взгляд, на этот раз ты превзошла себя и выпила значительно больше своей обычной нормы.

– А все почему? – спросила Мила и, не дожидаясь, пока подруга назовет ее легкомысленной особой, сама же ответила: – Потому что я доверчивая. Поддалась на заверения, что текила – это не крепкий алкогольный напиток, а целебный настой. Можно сказать, лекарство, полученное путём дистилляции ферментированного сока голубой агавы.

Как ей удалось запомнить и произнести такие мудреные слова, как «дистилляция» и «ферментированного», для Ульяны осталось загадкой. Возможно, Мила повторяла их всю минувшую ночь, чтобы поразить подругу. Она была на такое способна.

– А ты знаешь, что агава для Мексики все равно, что береза для России? –глядя на Ульяну невинными глазами, спросила Мила. – Но наша российская березка дает только березовый сок, а вот агава…

– Сочится текилой? – ехидно спросила Ульяна. – Которую мексиканцы сразу разливают по бутылкам?

– И вовсе нет, – обиделась Мила. – В Мексике существует даже легенда о том, как однажды молния, попав в агаву, расколола ее пополам. Сердцевина растения запеклась, а через какое-то время из-под корки стал вытекать забродивший сок. Его благоуханный аромат вскоре ощутили местные жители. Отведав этот сок, они посчитали его даром богов. И в дальнейшем начали добывать из агавы самостоятельно, уже не впутывая в это дело высшие силы.

– Очень разумно, – одобрила Ульяна. – Как говорят у нас в России, на бога надейся, а сам не плошай.

– Так мы будем пить эту проклятую текилу или нет? – окончательно разобиделась Мила.

– Нет, – коротко отрезала Ульяна.

– Почему? – с нескрываемым удивлением воззрилась на нее Мила.

– Лимонов нет, – невольно улыбнулась Ульяна. В настоящую минуту любые другие разумные доводы для ее подруги были бы подобны гласу вопиющего в пустыне.

– Это верно, – важно кивнула Мила. – Вот и Хулио мне говорил… Или все-таки его звали Хуан? Ты не помнишь случайно, как я его назвала, когда пришла?

– Педро, – хмыкнула Ульяна.

– Разве? – с сомнением спросила Мила. Вероятно, она уже начала трезветь.

– Всех истинных мексиканцев зовут Педро, – заверила ее Ульяна. – Ведь он же настоящий уроженец Мексики?

– Кажется, – неуверенно ответила Мила. – Во всяком случае, так он утверждал.

– И это объясняет, почему твой новый друг так много знает о текиле. Кстати, он не говорил, что является прямым потомком капитана испанского судна Христофора де Окате? Того самого, который в шестнадцатом веке основал в Мексике город Текила.

Мила сумела расслышать в тоне подруги иронию, и с неожиданной грустью произнесла:

– Не осуждай меня, Ульяна. Я сама понимаю, что так девицы из благородных семей себя не ведут. Все, что было этой ночью, всего лишь очередная ошибка молодости. Надеюсь, мой будущий избранник поймет меня и простит. Если только я не забеременею… Ой!

Глаза Милы округлились до невероятных размеров. В них появился ужас.

– Не могла же я забыть принять противозачаточную таблетку? – жалостливо спросила она. – Особенно после того, как он сказал, что доверяет мне, а я должна доверять ему.

– А ты не помнишь?

– Не могу вспомнить, как ни пытаюсь, – вздохнула Мила.

Она была немного старше Ульяны, но одна только мысль о рождении ребенка все еще приводила ее в паническое состояние. Возможно, именно поэтому она и не выходила замуж, несмотря на то, что претендентов на ее руку и сердце было великое множество. Эта крошечная, похожая на миниатюрную статуэтку, женщина умела внушать мужчинам неукротимое желание опекать ее днем и ночью.

Неожиданно Мила всхлипнула. Ульяна недоуменно посмотрела на нее.

– А вдруг я забеременею? – трагическим голосом произнесла Мила, запинаясь от страха. – Ты же знаешь, как я к этому отношусь… Мне придется избавиться… Но ведь это грех… Все равно что убить… Уля, я боюсь!

Ульяна знала, что ее подруга носила золотой крестик и часто ходила в церковь, как она сама говорила, замаливать свои грехи. После чего, облегчив душу, подобно тому, как днище корабля очищают от налипших ракушек, она самозабвенно грешила снова. Но, видимо, был предел и в христианском всепрощении грешников, и даже Мила это понимала. Ульяна не знала, что сказать подруге, чем ее утешить.

Внезапно со стороны дивана послышалось мирное, почти детское, посапывание. Не дождавшись ответа, Мила заснула, прижимая к груди бутылку с текилой. Только что пережитая тревога окончательно подкосила ее. Глядя на свою беспутную подругу, Ульяна неожиданно почувствовала, как в ее голове зашевелился червь сомнения.

– А, может быть, этот ученый муж не так уж и не прав? – задумчиво произнесла она вслух. – Для некоторых женщин эти так называемые капсулы продолжительной стерилизации могут быть даже благом. Взять, к примеру, Милу…

Но додумывать эту мысль, которая еще полчаса назад показалась бы ей кощунственной, она не стала. Иногда Ульяна предпочитала о чем-то не думать, чтобы ненароком не дать предмету своих размышлений имени и тем самым не даровать ему жизнь. Подобное нередко случалось в восточных сказках, которые она любила читать ребенком. Детство давно прошло, а страх вызвать из небытия и оживить случайным словом какое-нибудь ужасное чудовище остался.

Она накрыла спящую подругу большим цветастым платком, при этом взяв у нее из рук бутылку текилы, которую отнесла на кухню и постаралась спрятать так, чтобы Мила ее ненароком не нашла. Та должна была проспать несколько часов и проснуться с дикой головной болью, неизменно терзающей ее после ночных похождений. Поэтому Ульяна оставила для нее на прикроватной тумбочке пачку таблеток и стакан с минеральной водой без газа.

Все, что произошло этим утром, было уже не в первый раз. Ульяна знала, что когда Мила проснется, она покорно примет таблетки, дождется, пока головная боль стихнет, и уйдет, не забыв закрыть за собой дверь ключом, который однажды вручила ей хозяйка квартиры и который она до сих пор умудрилась не потерять. И то, что она не потеряла ключ, говорило очень о многом. Мила, как и сама Ульяна, дорожила их дружбой. Они были слишком разные, очень непохожие, и, тем не менее, не могли обходиться друг без друга, испытывая удивительное чувство привязанности, близости и любви, словно встретившие свою вторую половину мифологические андрогины, которых некогда описал Платон…

Дойдя в своих размышлениях до древнегреческого философа, Ульяна поняла, что она слишком увлеклась, и ей уже пора возвращаться из мира фантазий в реальную жизнь. Причем поспешить с этим, поскольку после бессвязных слов Милы о грехе, связанном с избавлением от ребенка, у нее появилась идея, имеющая отношение к ее будущей статье. Это был новый, чрезвычайно интересный поворот темы, но чтобы быть уверенной, что она не собьется с пути, пойдя по нему, ей следовало уже через полчаса оказаться в Новодевичьем монастыре. Если, конечно, она собиралась сегодня добраться до редакции своей газеты раньше, чем наступит время обеда, от которого совсем недалеко до официального окончания рабочего дня, когда можно будет уже никуда и не торопиться.

Новодевичий монастырь в данном случае имел то преимущество, что ближе всех остальных находился к дому, в котором Ульяна жила.

Глава 3

Поскольку ей предстояло посетить монастырь, то оделась Ульяна с подобающей скромностью. Вместо открывающего плечи, грудь и ноги сарафана, который был наиболее удобен в летнюю жару, она выбрала костюм из хлопка. Блузу полуприлегающего силуэта и удлинённую юбку украшал черно-белый орнамент. Это произведение отечественного портновского искусства Ульяна купила недавно на распродаже только потому, что было недорого, и она давно не радовала себя подарками. Но сейчас оно пришлось весьма кстати.

– Просто, незатейливо и почти со вкусом, – грустно констатировала Ульяна, рассматривая себя в зеркале, висевшем в прихожей.

Она едва не забыла платок на голову, который был обязателен в том случае, если бы ей пришлось зайти в храм. Но уже не стала примерять, а взяла первый, который попался под руку, с крупными темными цветками по красному полю, и положила его в сумочку. Вихрем спустилась по лестнице вниз и быстрым шагом направилась в сторону станции метро.

С точки зрения Ульяны, метрополитен был самым быстрым и одновременно самым утомительным видом общественного транспорта. Не говоря уже о том, что метро пугало ее. Она всегда с некоторым душевным содроганием спускалась под землю, а выходила на поверхность с таким чувством, как будто только что избежала опасности быть заживо погребенной в громадном мраморном склепе вместе с тысячами других людей. Утверждение, что на миру и смерть красна, не утешало ее. Она по-другому представляла себе место своего последнего упокоения. Ее должны были похоронить не на станции московского метро, и даже не на унылом городском кладбище, а, например, на территории древнего Святогорского монастыря, у стен Успенского собора, рядом с могилой Александра Сергеевича Пушкина. А, главное, это должно было произойти спустя много долгих лет прекрасно прожитой жизни, а не в самом расцвете жизненных сил. С метро же у нее такой уверенности не было.

Поэтому, войдя в вагон, в ожидании необходимой ей станции метро Спортивная, Ульяна, присев на скамью и закрыв глаза, стала вспоминать, когда она в последний раз посещала Новодевичий монастырь и чем эта экскурсия ей запомнилась. Занятие было не очень увлекательное, но за неимением лучшего годилось и оно.

Этот православный женский монастырь, служивший на протяжении первых двух столетий своего существования местом заточения царственных особ женского пола, располагался в излучине Москвы-реки на Девичьем поле, в самом конце исторической Пречистенки, которая в настоящее время называлась Большой Пироговской улицей. Ульяна, имевшая почти феноменальную, по утверждению ее подруги Милы, память на даты и исторические факты, помнила, что монастырь был основан великим князем Василием III в 1524 году в честь Смоленской иконы Божией Матери «Одигитрия», чьем имя в переводе с греческого означало «путеводительница», «наставница». Поскольку сама Ульяна ни в чьем наставничестве не нуждалась, по меньше мере, последние лет десять, то обычно она не испытывала желания ехать через пол-Москвы, чтобы побродить по аллеям Новодевичьего монастыря, а тем более бить поклоны перед его древними иконами, вымаливая наставления, как ей жить.

Было еще одно обстоятельство, вызывавшее гнев Ульяны. Основание Новодевичьего монастыря Василием III странным образом совпадало с его бракоразводным процессом, а это давало основание утверждать, что монастырь предназначался для его жены великой княгини Соломонии Сабуровой. Провинилась же та перед царственным мужем только тем, что после двадцати лет брака так и не родила ему наследника. Поэтому в 1523 году Василий III добился разрешения на второй брак, а спустя два года Соломонию Сабурову постригли в Рождественском монастыре в монахини, дав ей имя София. Выступавшие против расторжения брака Вассиан Патрикеев, митрополит Варлаам и преподобный Максим Грек были сосланы из Москвы туда, «куда Макар телят не гонял», причём митрополит впервые в русской истории был лишён сана. И уже в начале следующего, 1526 года, Василий III женился на юной дочери литовского князя девице Елене Глинской, которая и родила ему наследника, известного ныне всему миру как Иван Грозный.

Правда, поселиться в Новодевичьем монастыре великой княгине-инокине Софии, позже причисленной Русской Православной церковью к лику святых, так и не пришлось, она умерла в Покровском монастыре Суздаля. Но это обстоятельство не умаляло праведного гнева Ульяны. По ее мнению, поступок Василия III по отношению к своей жене был подлым. А с точки зрения истории – крайне неосмотрительным и даже предосудительным. Ульяна считала, что Иван Грозный принес Руси неисчислимые беды, так же как много позднее – Петр I и Иосиф Сталин. Это были безумные тираны, залившие страну кровью, чтобы утолить свою ненасытную жажду смерти. Не то чтобы Ульяна предпочитала эпоху правления Екатерины II, считая эту императрицу слишком распущенной и легкомысленной (одна только переписка с безбожником Вольтером чего стоит!), но если бы ей дали право выбирать, то большинство русских царей она заменила бы на женщин. Тем более, что в действительности те и правили, оставаясь в тени своих мужей. Например, Александра Фёдоровна, бывшая женой последнего российского императора Николая II…

– Станция метро Спортивная! – сердито прокаркал металлический голос в динамике, и вагон замедлил ход, а затем остановился.

Задумавшись, Ульяна едва не пропустила свою остановку. Она поспешила к выходу, с трудом пробиваясь сквозь хлынувшую с перрона толпу. Но все-таки успела выйти в самый последний момент. Двери грозно клацнули за ее спиной, едва не ухватив за подол юбки, и вагон укатил во тьму тоннеля, злобно сверкая красными глазищами фонарей.

Ульяна представила, что было бы, если бы двери вагона сорвали с нее юбку, и вздрогнула. Не то, чтобы она стеснялась своих ног или трусиков, но становиться объектом пристального внимания толпы, кишащей вокруг, а тем более попасть в выпуски вечерних новостей всех московских средств массовой информации ей не хотелось. Придя к выводу, что ее предубеждение против метро имеет под собой веские основания, а не высосано из пальца, она поспешила к эскалатору.

От станции метро Спортивная до Новодевичьего монастыря Ульяна шла минут пятнадцать, глубоко дыша, чтобы освободить свои легкие от затхлого подземного воздуха, а голову – от навязчивых мыслей о русских царях и царицах. Сейчас ее волновало не престолонаследие, а где и как найти в монастыре эксперта по вопросу, который и привел ее в древнюю женскую обитель. Она сама признавала, что вопрос этот был крайне щекотливым, а с определенной точки зрения даже фривольным. Но сколько ни думала, так ни до чего и не додумалась.

– Ничего, все у меня получится, – утешала она себя, подходя к чеканной решетке ворот монастыря. – Видит Бог, не для себя стараюсь!

И в надежде на извечный русский «авось» Ульяна ступила на территорию Новодевичьего монастыря, поразившую ее своей пустынностью, которую она объяснила ранним утром и будним днем.

Но все-таки она была не одна, кто хотел с утра пораньше приобщиться к таинствам мира религии. Об этом свидетельствовал автомобиль с украшавшей его капот статуэткой Spirit of Ecstasy, замерший у ворот монастыря. Могло показаться, что он стоит здесь уже целую вечность, покрывшись за это время на толщину пальца пылью. На вид автомобиль был такой древний, словно его доставили сюда из какого-нибудь провинциального музея автомотостарины. Несомненно, это был ролс ройс, шикарный и чопорный, как истинный англичанин времен Елизаветы II.

В любое другое время Ульяна, несомненно, заинтересовалась бы этой диковинкой, кажущейся анахронизмом на улицах Москвы двадцать первого века, но сейчас ей было не до этого. Она подумала только, что, возможно, встретит его владельца на территории Новодевичьего монастыря и, если останется время, задаст ему пару вопросов, главный из которых будет звучать так: как ему, занесенному в наше время из глубины веков, живется в современном мире интернета и психоанализа?

Ульяна свернула на одну из аллей, разбегавшихся в разные стороны от монастырских ворот. Время шло, но никого из людей, а тем более в монашеском одеянии или черной рясе, которые носят священнослужители, она не встречала. Ульяна шла, все ускоряя шаг, по территории монастыря, а ее глаза зорко рыскали по окрестностям, пытаясь отыскать следы присутствия человека. Казалось, монастырь в одночасье вымер, а все его обитатели вознеслись на небо, зачем-то прихватив с собой свои бренные тела. Многометровая ограда монастыря с зубцами, бойницами, галереями и множеством башен нависала над Ульяной мрачной каменной громадой, скрадывая лучи солнца и словно угрожая навеки заточить ее здесь, как некогда многих других, таких же юных и красивых, княгинь и боярынь, Годуновых, Лопухиных, Романовых…

Ульяна никогда не была пугливой, но внезапно она испытала страх. То ей чудились какие-то тени, мелькавшие в сумраке узких бойниц, то она явственно слышала хруст веток под ногами невидимых существ, а порой ощущала жаркое дыхание, опалявшее ее затылок. После того, как она почувствовала чье-то легкое, почти эфемерное, как крылышко бабочки, прикосновение к своему плечу, а, обернувшись, никого не увидела, ее затрясло, словно в ознобе. И, не сдержавшись, она закричала:

– Эй, люди! Отзовитесь!

– А люди – это так важно? – вдруг услышала она за своей спиной лишенный каких-либо интонаций тихий голос. Как будто внезапный порыв ветра прошелестел в кронах деревьев, росших на территории монастыря.

Она почти взвизгнула от неожиданности. Резко обернулась и увидела мужчину, который смотрел на нее завораживающими, черными как смоль, глазами. Он расположился на скамейке, которую наполовину скрывал густой развесистый куст, поэтому, наверное, она и прошла рядом, не заметив его. Мужчина был в дорогом элегантном костюме из тонкой шерсти и широкополой шляпе, бросающей тень на его лицо. Из-за этой ли тени, или из-за глаз, от которых было трудно отвести взгляд, нельзя было понять, сколько ему точно лет, молод ли он, как Ульяна, или в более зрелом возрасте. Можно было рассмотреть только его породистый нос с горбинкой, чем-то напоминавший клюв хищной птицы. В руках он держал газету, которую, по всей видимости, до этого читал.

Ульяна почувствовала смущение. Говоря по совести, ее возглас вполне можно было принять за крик о помощи. Сейчас она и сама не понимала, что могло так напугать ее. Стояло чудесное солнечное утро, в траве радостно стрекотали кузнечики, из-за каменной стены монастыря доносились звуки автомобилей, раздавались голоса людей. То, что Ульяна их не слышала за минуту до этого, было, конечно, странно, но вполне объяснимо, если вдуматься.

В таких случаях Мила всегда говорила «нервишки шалят». Она умела рассказать о самом сложном явлении простыми словами, не считая нужным забивать свою очаровательную головку утомительными мыслями.

Вот и с ней случилось то же самое. Вероятнее всего, это был нервный срыв, вызванный… А вот чем он был вызван, Ульяна даже предположить не могла. Поэтому она не стала углубляться в свое подсознание, на что требовалось время, а покаянно произнесла:

– Простите меня!

Но мужчина ничего не ответил, продолжая смотреть на нее непонимающим взглядом. Могло показаться, что он не понимает русского языка.

– Сама не пойму, что со мной случилось, – вдруг начала откровенничать Ульяна. Незнакомец по непонятной причине вызывал у нее доверие. Его черные, как ночь, глаза буквально завораживали, она не могла оторвать от них своего взгляда. – Мне вдруг показалось, что я совершенно одна в этом монастыре и никогда не смогу выбраться отсюда. Забавно, правда?

Ульяна вымученно рассмеялась. Но мужчина даже не улыбнулся, на что она рассчитывала, а вместо этого произнес на языке, в котором Ульяна с удивлением признала испанский, короткую фразу:

– Nunca te rindas aunque todo el mundo este en tu contra.

В переводе на русский это значило: «Никогда не сдавайся, даже если весь мир против тебя».

Ошеломленная Ульяна машинально ответила:

– Sabemos quiénes somos, pero no sabemos quiénes podemos ser.

«Мы знаем, кто мы есть, но не знаем, кем мы можем быть». Это высказывание она когда-то вычитала в одной из трагедий Шекспира, и, казалось, забыла, а сейчас вдруг вспомнила, да еще и произнесла на испанском языке. Но Ульяна даже не поразилась этому. Ей показалось, что в глазах ее собеседника появилась и тут же исчезла тень удивления. Но, вероятнее всего, это промелькнул солнечный блик.

Мужчина ничего не сказал в ответ, только молча кивнул, как будто давая понять, что согласен с ней. Он встал со скамейки, прощаясь, приподнял рукой шляпу, обнажив при этом красивые черные, с серебряной искрой, волосы, и неторопливой походкой уверенного в себе человека, который никогда не торопится, пошел по направлению к воротам.

Ульяна почувствовала внезапное желание пойти за ним. Что-то неодолимо влекло ее к незнакомцу, и она хотела понять, что именно, чтобы потом не жалеть об упущенной возможности. Но в эту самую минуту она увидела человека в рясе. Он спешил, еще немного – и скрылся бы в одной из монастырских башен.

Ульяна в растерянности оглянулась – незнакомец уже исчез за поворотом. И она выбрала синицу в руках, тем более что именно та и была целью ее визита в Новодевичий монастырь.

– Батюшка! – закричала, привлекая к себе внимание священнослужителя, Ульяна. – Постойте! Пожалуйста, подождите, я вас должна спросить о чем-то очень важном!

Священник или монах, Ульяна плохо разбиралась в мужчинах, носивших одежду, похожую на женское платье, услышав ее, остановился. Застигнутый на полпути, он с явным неудовольствием взирал на почти бегущую к нему женщину. Но, разглядев, что она молода и красива, сменил гнев на милость и неожиданно густым рокочущим басом произнес:

– Не спеши, дочь моя! Я не испарюсь, яко дух.

Священник был маленького роста, и его бас, а особенно то, что он пытался шутить, весьма изумили Ульяну. Но за это утро она уже устала удивляться, поэтому, подойдя, без долгих предисловий заявила:

– Buscando la verdad, Santo padre!

Священник с удивлением воззрился на нее, явно ничего не поняв. Он растерянно пробормотал:

– Отец Евлампий я…

Ульяна прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Все ее мысли были о незнакомце, с которым она только что рассталась. Поэтому и к батюшке она обратилась по-испански. «Ищу истину, святой отец!» Еще хорошо, что тот ее не понял, а то счел бы за сумасшедшую. И был бы, вероятно, недалек от истины.

Ульяна, не теряя времени на объяснения, уже на чистом русском языке спросила:

– Батюшка, если кто-то лишает другого человека возможности зачать ребенка, он тем самым совершает грех?

Но в лучшую сторону ситуация не изменилась. Лицо отца Евлампия выразило столь сильное недоумение, что Ульяне вдруг захотелось махнуть на все и вся рукой, повернуться и бежать со всех ног без оглядки из монастыря. Но понимая, что это выглядело бы еще более странным, чем все то, что происходило до сих пор, она сдержала свой душевный порыв и не сдвинулась с места. Изменилась лишь ее улыбка, став печальной.

Возможно, только неожиданно погрустневшее лицо Ульяны и сподвигло ошеломленного отца Евлампия на ответ. Запинаясь, он пробормотал:

– Дочь моя, грех аборта страшнее убийства. Ибо он не только лишает жизни ребенка, но и лишает его возможности принять Таинство Святого Крещения…

– Да я не об этом,– нетерпеливо отмахнулась Ульяна, не дослушав. – Аборт – это тяжкий грех, об этом каждая школьница знает, батюшка. А вот если женщине не дают даже зачать ребенка? Это грех или нет?

– А яко же, – перешел от смущения на старославянский батюшка. – Это великий грех перед Богом – препятствовать зачатию.

– Любыми средствами? – уточнила Ульяна.

– Любыми, – укрепившись духом, подтвердил отец Евлампий.

Ульяна торжествующе улыбнулась и заявила:

– Я так и знала! – После чего проникновенно добавила: – Спасибо вам, батюшка! Вы мне очень помогли.

Они помолчали. Отец Евлампий, растерянно поморгав глазами, все-таки не смог преодолеть искушения и полюбопытствовал:

– Дочь моя, не мое, это, конечно, дело, но исповедуйся, как на духу. Кто-то не дает тебе зачать ребеночка?

– Мне? – глядя на него невинными глазами, спросила Ульяна. Но говорила уже не она, а Дэнди.

Плох тот танцор фламенко, на которого никогда не сходил дух этого древнего испанского танца, называемый дуэнде. Одержимый им танцор творит на сцене чудеса, вызывая у зрителей восторг своим искусством. Но, однажды посетив Ульяну, дуэнде по каким-то причинам так и не покинул ее. Привыкнув к его существованию внутри себя, Ульяна даже дала ему имя, назвав, не мудрствуя лукаво, Дэнди. И теперь живший в ней бесенок требовал вознаграждения за долгое смирение. Решив не быть слишком строгой, Ульяна уступила ему.