А бывали ли конфликтные ситуации в состоянии подпития? У Сёмушкина не помните, а – с вами самим? Какие-то странные люди провоцировали недавно в общественном месте драку? А не показалось ли?..
Сначала Владислав Игоревич, очарованно уставившись в яркий знойно-алый, возбуждающий самые грешные мужские инстинкты шевелящийся-говорящий белозубый рот номинальной грозы «ненормальных» всей области с льющимся из него как волшебный ручеёк дивным нежным голоском, и слабо вникая в смысл произносимого, тупо-машинально отвечал на задаваемые вопросы. Но в какой-то момент, словно почувствовав резкий тычок в болевую точку, вдруг очнулся и настороженно спросил:
– Простите, уважаемая Эльвира Ильинична, но мне не очень понятна постановка нашей с вами беседы. Её смысл, содержательная часть… Я предполагал иное…
– Смысл, дорогой Владислав Игоревич, заключается… – видно было, что «главпсихиатр» смущена, хотя и старается, крайне, впрочем, неуспешно, этого не показать. Чередующиеся покраснение и бледность лица так и имели место быть до самого окончания беседы. – Э-э… поскольку пациент Сёмушкин категорически заявляет, что без вашего «добро» никуда отсюда не пойдёт, мы и решили через подобную беседу с вами выяснить, насколько хорошо вы понимаете его состояние, сумеете ли морально и психологически помочь ему в адаптации среди здоровых людей после выписки…
– Туманно, но, в общем, удовлетворительно… – всё ещё глуповато-
стеснительно не решался он потребовать у красавицы для прочтения так неосмотрительно подписанную им, и только потом так спешно заполненную ею бумагу, способную оказаться каким угодно, возможно убийственным для кого-то документом. – Когда я могу приступить к беседе с Анатолием Никифоровичем Сёмушкиным?
– Да хоть прямо сейчас. Его по моему распоряжению, сделанному, как вы, наверное, заметили, в вашем присутствии, должны были пригласить сразу же. Санитары, проводите товарища следователя… обратно, к Зинаиде Абдуловне.
– Эльвира Ильинична, я и сам, без провожатых способен найти дорогу к кабинету вашего зама, откуда пришел меньше получаса назад. Хоть и запутанные у вас тут коридоры, но не настолько же…
– Нет, нет, Владислав Игоревич! Самому нельзя, не положено, – то, как встрепенулась главврач, как плетью хлестнуло Наконечного: эта молодая, но на редкость способная далеко пойти и уже многого достигшая особа явно выполняет, и, несомненно, вынужденно, под давлением какие-то, с непонятной пока целью, несвойственные и, сдаётся, не совсем приятные ей самой функции. – У нас без сопровождения по территории ходить не рекомендуется. Небезосновательно, как сами понимаете – режимное, всё-таки, учреждение.
Наконечный молча вышел в коридор, и тут же лицом к лицу столкнулся со «Штирлицем» Степчуком.
– Я сейчас, Владислав Игоревич, – коротко бросил на тот ходу, и бегом нырнул в ту же дверь, откуда только что вышел Наконечный.
Владислав, пожав плечами, продолжил свой путь, и уже на подходе к кабинету замглавврача Исхаковой словно споткнулся, ощутив мороз по всей поверхности своей кожи. У входа, ожидая разрешения войти, скромно переминался с ноги на ногу одетый в застиранную больничную пижаму, чем-то знакомый Владиславу невзрачный человек мало привлекательной внешности и трудно определимого возраста. Был он сер лицом, сутул, неровно стрижен почти наголо, «под расчёску», всем телом и конечностями худ до костлявости. В лишённых какого-либо сияния глазах – покорность судьбе и безучастность ко всему окружающему. И… – какая-то угодливая готовность выполнить любое приказание, униженная просительность. Жалкая бессмысленная улыбка…
Сердце сжалось, в голове зашумело. Потемнело в глазах. Не помня себя, Владислав бросился вперёд, но был мгновенно и крепко схвачен за плечи бдительными санитарами: мало ли чего…
– Да отпустите, дебилы, дайте с человеком поздороваться!
Санитары чуть ослабили хватку, но не отпускали до тех пор, пока человек в пижаме не вошёл в кабинет Зинаиды Абдуловны. Как только отпустили и Наконечный смог идти, по коридору в том же направлении торопливым шагом проследовал с довольным лицом «Штирлиц» Борис Борисович Степчук, просматривающий что-то напоминающую плотно исписанную бумагу. Неужели это тот самый, собственноручно подписанный им, горе-следователем Владиславом Наконечным, и только после этого заполненный докторшей неизвестный ему медицинский документ?
Сделав молниеносный рывок из-под опёки прозевавших этот момент санитаров, Наконечный в пару прыжков догнал Степчука, уже запихивающего заветный, судя по очень уж редко навещающей его бесстрастное лицо кривой улыбке, документ в недра своей знаменитой папки, и схватил за извечно холодную потную руку.
– Ты что, Влад? Взбесился? – попытался тот остановить не обещающего, судя по выражению лица, ничего хорошего следователя. – Неудобно как-то, люди кругом…
– Покажите-ка документик, почтеннейший!
– Успокойся, Владислав, не дури, мало ли какие бумаги попадают в мою безропотную папку-работягу. Всё собираюсь почистить от лишнего…
Наконечному подумалось вдруг совершенно определённо: ну, вот, милейший Владислав Игоревич, дни преданной и бескомпромиссной вашей службы закону в рядах Прокуратуры Союза ССР сочтены.
– И всё же, Борис Борисович, не откажите в любезности. Никогда ведь ни о чём я вас не просил, и не думаю, что просить стану в будущем. Один-
единственный разочек уважьте, пожалуйста.
– Перестань, Влад, что о нас подумают… как пацаны малые сцепились из-за какой-то бумажки. Психи же здешние нас за психов и примут…
– По-человечески прошу, Борис Борисович, документ! – Наконечному, вдруг как-то сразу, в один момент смирившемуся с отчётливо, как никогда, замаячившей вероятностью перехода в ближайшем будущем в статус «БС» – бывших сотрудников, собственная участь была, по большому счёту, не так уж и страшна: домоклов меч изгнания из органов висел над ним с самого начала следственной карьеры. Но, чем теперь закончится дело Десяткина, кто и как доведёт его до справедливого законного результата, то есть раз и навсегда прекратит за отсутствием состава преступления – вот шарада… Переквалифицироваться, и оформиться в адвокаты, чтобы в качестве официально нанятого защитника попробовать помочь наиболее реальным и эффективным путём – так быстро, до суда, нет, никак не получится. Но, что же там, в этой бумаге, что? Неужели…
Нет-нет, не может быть! – отчаянно боролись в мозгу Владислава прямо противоположные начала – здравый смысл человека «умного», зря не лезущего на рожон, когда дело не пахнет ничем хорошим не только для него самого, но и для тех, кого он взялся защитить, и – здравый смысл человека честного, не способного позволить себе компромисса с совестью и обязанного сделать всё, чтобы пресечь эту гнусную фальсификацию с медицинским заключением, направленную на его устранение из процесса расследования как единственного на сегодня в области человека, способного спасти почти безнадёжное дело, не дать свершиться неправосудному приговору в отношении невиновного.
Внутренняя эта сверхнапряжённая борьба оказалась чересчур тяжёлой для нервной системы простого смертного. У него вдруг потемнело в глазах…
Неожиданно для самого себя потеряв самообладание и не думая уже ни о каких последствиях, Владислав выхватил у Степчука папку и начал торопливо вытряхивать её содержимое на ближайший подоконник. И пока опешивший Степчук, взвизгнув, оглядывался в надежде призвать на помощь кого-нибудь из здоровяков-санитаров, Наконечный с обалделым от такого наглядного подтверждения страшной догадки лицом, хотя внутренне будучи не очень-то теперь и удивлённым, взял с подоконника и оцепенело держал в руках медицинское заключение о себе самом, мастерски составленное на его глазах красоткой-профессором Князевой на бланке, заранее заверенном соответствующей врачебной комиссией и так неосторожно подписанном им в нескольких местах против слов-указателей «ознакомлен…»
Не попытался, даже если и успел бы, оказавшись более прытким, чем будто из-под земли выросшие санитары, по сути уже бывший следователь прокуратуры Наконечный ни порвать, ни скомкать вердикт не заседавшей медкомиссии, ловко сработанный единолично одним человеком, а значит в принципе незаконный, но по форме юридически полноценный, потому как при всех подписях и печатях… а – выронив его в спешно подставленные дрожащие растопыренные ладони «Штирлица», тихо прошёл в сопровождении двухметрового роста угрюмых детин в белых халатах в кабинет, где его ждали.
Окончательно признав, наконец, в жалком, действительно больше теперь похожем на сумасшедшего, чем на полноценного человека пациенте в пижаме когда-то жизнерадостного и юморного, охочего до многих жизненных удовольствий, крепкого телом и духом, высокопрочного идейно и на редкость честного, неподкупного ревизора Анатолия Никифоровича Сёмушкина, Наконечный, как ни старался держаться, самообладание всё же опять потерял, бросившись обнимать надёжнейшего из своих бывших помощников по трудному и опасному во все времена ремеслу добывания правды-матки:
– Что же с тобой сделали эти нелюди, садисты, фашисты…
– Осторожней на поворотах, сынок! – прошипела опёршаяся задом о подоконник, со скрещёнными на здоровенной груди сильными, как не у всякого даже связанного с физическим трудом мужчины, чёрно-волосистыми руками Зинаида Абдуловна и, поочерёдно встретившись взглядом с одним и другим тут же напружинившимися атлетами-санитарами, чуть повела бровью. – Одно ещё оскорбительное слово, и вмиг займёшь освобождающееся место своего
приятеля!
– Да тебе, громила, в самой страшной средневековой тюрьме извергом-надзирателем служить, а не порядочных людей тут лечить! – Наконечный, увы, к тому всё шло, перестал владеть собой…
Его судорожная попытка схватить Зинаиду Абдуловну за шкирку и размазать её по ближайшей стене, естественно, не удалась. Да и не могла удасться… – санитары и прочий персонал психиатрических лечебных заведений своё дело знают.
XXII
Александр Всеволодович как всегда не без внутреннего трепета снял трубку требовательно звонившего прямого московского телефона:
– Стюднев слушает…
– Привет, Шура! Ну, как там живы-здоровы, как подготовка к празднеству? Времечка-то на раскачку уже не осталось.
– Вашими молитвами, Евгений Савватеевич, – Стюднев так ни разу за всю свою прокурорскую жизнь и не смог преодолеть снобистского барьера, и по сей день позволял себе называть только на «вы», и по имени-отчеству, даже самых близких друзей-однокашников по институту, если они хоть на ступеньку стояли выше по служебной табели о рангах. – Всё, тьфу-тьфу, на мази.
– Что ж, молодцы! Кто бы сомневался. Да, Шур, тут генеральным приказ подписан. Сергей Мартемьяныч, достигший, наконец, необходимого возраста, с завтрашнего дня – персональный пенсионер союзного значения. По возвращении его из санатория проводы на заслуженный отдых должны быть организованы, как положено, на высшем уровне.
– Сделаем, Евгений Савватеевич, какие вопросы. Такого человека, многолетнего нашего наставника и учителя, да не уважить…
– Мы тут, со своей стороны, от имени Генпрокуратуры обеспечим, конечно, что требуется, но и вы уж там у себя, глядите, не подкачайте.
– Хорошо бы, уважаемый Евгений Савватеевич, совместить эти
торжественные проводы Сергея Мартемьяновича с празднованием, к которому мы с вами готовимся, то есть с чествованием стахановцев44 нашего дела, – Стюднев говорил размеренно, стараясь по возможности растянуть разговор с тем, чтобы успеть уловить истинное настроение собеседника, угадать настоящую подоплёку звонка, а сориентировавшись, попытаться вызнать, предстоит ли, наконец, долгожданное его полноценное, без этого обрыдшего «исполняющий обязанности» вступление в должность прокурора области, или же пришлют на неё кого-то другого, «варяга» со стороны. О чём и объявят сейчас мимоходом, как бы вскользь, между делом.
Но изощряться Александру Всеволодовичу в провидческих и вызнавательских потугах, к счастью, не пришлось, столичный собеседник без всяких пауз и предварительных намёков благодушно, ни на полтона не меняя тембра голоса, подвёл разговор к главному, с таким приятным сердцебиением ожидаемому:
– Было бы действительно неплохо, Шура, объединить два таких мероприятия в одно, поскольку с нашими мыслями это полностью совпадает. Хотя, тьфу ты, прости, дорогой мой, какой же ты теперь Шура? Даже неудобно уже, пусть и чисто по-дружески, по-школярски называть тебя так. Только – Александр Всеволодович! Ну, на худой конец – товарищ Стюднев. Ты ведь у нас с завтрашнего дня, одновременно с решением вопроса по Сергею Мартемьяновичу, не какой-то там временный «и.о.» с непонятным расплывчатым статусом, а – самый настоящий, «взаправдашний», как выражается моя маленькая внучка, прокурор области. Копию приказа получишь на днях по фельдъегерской почте, а на подлиннике распишешься в ближайшей командировке в Москву.
– Спасибо, Евгений Савватеевич!
– Да и соответствующий должности классный чин – государственный советник юстиции третьего класса – обмоешь одновременно с должностью. Как,
не утомил я тебя таким бурным потоком информации?
– Евгений Савватеевич! Уж, и не знаю, как благодарить. Я… я… вы же знаете, что отслужу, отработаю так!..
– Ну-ну-ну, успокойся, дорогой. Понимаю – столько времени в подвешенном состоянии, да ещё суметь в этом состоянии не просто прочно удержать в руках бразды правления в важнейшем областном органе надзора за законностью, но и поднять показатели работы до такого высокого уровня. Одни из лучших в стране по итогам года – это, брат, не каждому по силам.
– У нас, Евгений Савватеевич, есть районы, где раскрываемость по тяжким вообще стопроцентная.
– Именно поэтому и закономерно, что одного из трёх занаряженных на вашу область орденов Трудового Красного Знамени удостоен прокурор такого района. Бычков, кажется…
– Коровкин, Фёдор Лукич Коровкин. Очень хороший прокурор и замечательный человек, порядочный семьянин. Но, простите, Евгений Савватеевич, мы хотели бы просить вашего разрешения немного переиграть нам тут распределение наград. Именно в отношении этого хорошего человека. Понимаю, списки там у вас уже, наверное, утверждены. И, всё же…
– Что случилось? Человек по всем параметрам, по твоим же оценкам, подходящий, а с орденом – переиграть… Хм-м… Надеюсь, уж в отношении хотя бы себя-то лично вы с Мордарём ничего переигрывать не собираетесь? И дело касается только этого Бык… тьфу!.. Коровина?
– Коровкина. Нет-нет, ничего такого особенного не произошло. С Григорием Михайловичем Мордарём у нас полнейшее взаимопонимание по всем вопросам. Он идёт первым номером по списку, я – вторым. А что касается Фёдора Лукича Коровкина… Он, кстати, тоже наш с вами институт заканчивал, только на пару курсов позднее. Вряд ли вы его помните – тихий такой, малоприметный, застенчивый в общении. Такие обычно слабо запоминаются даже ближайшими однокашниками вузовскими, хотя со временем из них нередко получаются толковые и продуктивные работники, а то и низовые руководители, потолок которых, как правило – должность местечкового прокурора, или, допустим, председателя райнарсуда. Безупречно отработают своё, и тихо уходят на заслуженную пенсию, иногда, если повезёт – персональную республиканского, и даже союзного значения. Так же тихо доживая потом жизнь в этом же райцентре. Так вот, почему-то, скорее всего из ложно понимаемой скромности, или такой же идефикс-сверхчестности, считает себя Фёдор Лукич недостойным столь высокой награды.
– А высочайшие в области показатели его района по раскрываемости?
– Стопроцентная раскрываемость преступлений в его представлении – прямая трудовая обязанность всех сотрудников правоохранительных органов, работающих исключительно по зову сердца, из идейной, а не какой-то иной убеждённости. Вот так…
– Странно… хотя и заслуживает уважения такая позиция. Представляешь, если бы все у нас такой «ложной скромностью» вдруг заразились? Какой скачок произошёл бы в самосознании кадров! Горы бы своротили на пути к идеальному обществу! Но, тем не менее, с зависающим по такой непредвиденной причине орденом надо что-то делать… Сами себя можем высечь: государство высоко оценило труд немалого коллектива вашей облпрокуратуры в целом, выделило хороший лимит на правительственные награды, а конкретно вручить их и некому, что ли… Дескать, работаем всем гуртом хорошо, а каждый по отдельности ребята наши плохонькие, и наград недостойны. Особенно рядовые трудяги. Один орден – обкому, второй – прокурору области, а третий забирайте назад. Так? Ну, что скажешь, Александр, комар тебя бодай, Всеволодович?
– Есть, кажется, выход…
– Правильно, светлая твоя голова! Кто фактически раскрывает преступления и улучшает показатели самого боевого участка переднего края борьбы с преступностью – района? Конечно, следователь! В тесной связке с милицейскими оперативными службами, о которых мы тоже позаботились – их ожидает своя порция наград: пусть не орденов, но медалей самых престижных для этой категории сотрудников. А какой район вышел в передовые, какой у нас в первой строке праздничной отчётности? Ещё раз правильно – Междуреченский. Так, давайте и переоформим на следователя-«стопроцентника» этого района отказной орден его «шефа» Фёдора Лукича Коровушкина.
– Коровкина…
– Да какая теперь разница – Коровина, Быкова, Овечкина!.. Словом, времени хоть и крохи остаются, но пока ещё оно позволяет что-то исправить, поправить. Срочно присылайте одобренные обкомом характеризующие героя документы, мы позвоним Грише Мордарю, попросим не затягивать с визированием, и – вперёд!
– Я извиняюсь, Евгений Савватеевич, но… как раз именно с этим следователем не всё увязывается под такую награду. Специалист, конечно, классный, каких поискать – этого у него не отнять, и я ему, как сыну, всё бы отдал, даже свой орден уступил бы. Но… маловато он ещё работает в этом районе, да и женат, в свои тридцать с небольшим, аж третьим, обратите внимание, браком.
– Что, пьёт? И по этой причине рушит семью за семьёй? Так ведь, у вас в глубинке, трезвенников-то днём с фонарём не сыскать, а – гляди ж ты, рождаемость куда выше городской, что и поддерживает какой-никакой баланс, не даёт государству нашему окочуриться из-за естественной убыли населения. То есть, хоть днём и пьют, а ночное своё дело всё ж разумеют. И семьи сельские худо-бедно существуют, разводов почти не бывает, в отличие опять же от городских реалий. Или, по другой какой причине меняет жён как перчатки ваш классный следователь? Половой гигант, наверное, красавец-гуляка?
– Да я бы не стал обвинять его ни в каком сегодняшнем разврате. Чего зря наговаривать на остепенившегося после некоторых ошибок ранней молодости человека. Хотя, парень он действительно видный, женщины на него заглядываются, не без этого. Просто… не складывались у него как-то с самого начала что личная жизнь, что служебная биография. Очень уж неуживчив по характеру… такое впечатление, что без конфликтов он, не только дома, но и на службе, как без пряников. А для общественно-политической характеристики работника советской правоохранительной системы это – не лучший штрих.
– Согласен, минус немалый, когда у сотрудника наших органов нет нормальной, крепкой, раз и навсегда сколоченной семьи – ячейки социалистического общества.
– Ну, справедливости ради, стоит отметить, что с последней живёт, вроде,
неплохо, даже, можно сказать, хорошо. Хорошо настолько, что в отпуск рвётся, на пару с ней, неудержимо. И, заметьте, Евгений Савватеевич, как раз – на время наших предстоящих торжеств с награждением. Ни о каком переносе отпуска даже слышать не хочет. Плевать парню на все подобные мероприятия. Кому, в таком случае, прикажете навешивать назначенную ему, как герою, награду? Извиниться перед участниками и гостями торжественного собрания, посвящённого этому знаменательному событию, и объявить, что, мол, один из трёх орденов Красного Знамени, которые область заслужила, можно сказать, коллективным добросовестным трудом, вручить сегодня не можем, поскольку его конкретный, выбранный из вас кавалер начхать на вас всех хотел, и в отпуск с супружницей вчера-позавчера укатил. И не до государственных наград, и не до вас ему в жарких объятиях красотки…
– А что, трудно цикнуть на такого весельчака, да кулаком по столу, по-партийному?
– В том-то и беда, Евгений Савватеевич, что беспартийный он.
– Ну-у, тогда вообще о чём разговор. С этого и надо было начинать, и не тратить время попусту.
– Я, Евгений Савватеевич, просто хотел, чтобы вы были в курсе…
– Ну, и что же дальше?
– Вот, в связи со всем этим и возвращаюсь к мысли, которую начал было высказывать, да сбился. Посовещались, значит, мы с Григорием Михайловичем, и, за неимением другого достойного, безупречного во всех смыслах и подходящего по всем анкетным данным кандидата с переднего края, так сказать, битвы за соцзаконность…
– Да что там, у вас!.. Отчётные показатели – на зависть большинству областей и краёв страны, а на награду правительственную нормального претендента найти не можете: тот стесняется, как девица красная, этот – непроходной по личностным характеристикам. Не знаю уж… Поневоле напрашивается вопрос, а всё ли у вас там, в вашей, уважаемые Александр Всеволодович и твой куратор Григорий Михайлович, вотчине, на самом-то деле, в порядке? Или ты, родимый, в волнениях за даримые тебе должность, звание и орден в придачу, чего-то недоуказал в своих отчётах, да и сейчас недоговариваешь? И поторопились мы с регалиями твоими?..
Стюднев похолодел: неуж ли докатилась-таки какая-то нежелательная информация до центра? Вроде бы всё на настоящий момент без сучка, без задоринки даже в самых слабых звеньях общей цепи событий… А – всё ли? Ох, не нажить бы беды.
– Всё, спрашиваю, в порядке у вас, Александр Всеволодович? Шура-а! Что-то не слышу твоего бодрого, уверенного голоса.
А Александр Всеволодович был растерян настолько, что никак не мог собраться и выдавить из себя хоть слово. Так славно зачинался разговор, такие приятные вести прозвучали из уст вышестоящего товарища. Наконец, он всё-таки сумел перебороть треволнение, так неожиданно парализовавшее его волю.
– М-мы, Евгений Савватеевич, т-тут посоветовались с товарищем Мордарём, Григорием Михайловичем, недавно назначенным, то есть избранным…
– Да кстати, как Григорий чувствует себя в новой должности, всё хочу спросить? Забот, поди, навалило-ось! И не до нас теперь, грешных… Нас как однокашников имею в виду. Законность в области он и в должности обкомовского секретаря так или иначе курирует, в совокупности, конечно, со всей остальной идеологической работой.
– Прекрасно, прекрасно он себя чувствует, Евгений Савватеевич. А живую связь мы никак не теряем, продолжаем контактировать без малейшего спада интенсивности. Пока, во всяком случае. Ведь именно под его толковым, высоко профессиональным и всесторонне полезным кураторством достигли мы того, что достигли, то есть сегодняшних, без ложной скромности, приличных результатов. И, первый по списку из отпущенных нам орденов Трудового Красного… – абсолютно и бесспорно справедливая в отношении него награда.
– Хорошо, Всеволодыч, но ты не договорил, о чём же, всё-таки, вы с ним насоветовались по поводу третьего ордена? Второй-то, ясно дело – твой, без нюансов и оговорок. Проходит чисто.
– Докладываю. Рассмотрев все приемлемые варианты, решили мы с Григорием Михайловичем, что наиболее подходящей кандидатурой будет некий Борис Борисович Степчук, моя правая…
– Знаю! Сам его и отбирал тщательнейшим образом среди многих других кандидатур, чтобы направить к вам за наработкой специфического опыта. Сам – учти это, когда дозреет сей фрукт – и отзывать обратно в Москву буду. Но, уже не из твоего аппарата, а немножко из другого места. Да и не сегодня, а, как я уже сказал, когда дозреет. А дозреет он, думаю… эдак, через годик-полтора. Здесь должность одна как раз по его редкостному характеру и определённым способностям к этому времени освобождается… в связи с предопределённым уходом на пенсию одного уважаемого, заслуженного человека. А чтобы эта открывающаяся вакансия заполнена была предельно корректно и солидно, служебная анкета преемника должна быть соответствующей. Безупречной, и подходящей по всем пунктам. Поэтому, пусть Боря пофункционирует это необходимое время не у тебя, где ничего нового уже не почерпнёт и дополнительных плюсов к анкете не прибавит, а – на партийной работе, заняв пока ещё вакантную, ранее занимаемую Григорием Михайловичем Мордарём должность завотделом. И пусть себе спокойно курирует хорошо знакомые ему правоохранительные органы области вплоть сигнала, которым Родина призовёт его на ещё более высокий и ответственный пост. С партруководством центральным и областным по этому поводу мы уже принципиально договорились, теперь дело за вами: приступайте к конкретике – готовьте аттестацию и оформляйте перевод. А попутно – всю необходимую документацию на досрочное присвоение ему очередного классного чина – старшего советника. Ну и, само собой разумеется, что политически будет правильнее, если к непосредственной работе в обкоме Степчук приступит уже после получения ордена за выдающиеся успехи на прокурорском поприще. А то, целых два обкомовца на одной процедуре награждения за удачную ловлю преступников не ими, а рядовыми следователями – это будет уже явный перебор.
– А-а… Евгений Савватеевич… сумеем ли мы сделать это быстро, инкогнито, как я понимаю – сюрпризом для Бориса Борисовича? Ведь, в соответствии со своими служебными обязанностями, все кадровые документы, в том числе и на себя самого, он же и обязан оформлять, хотя… лично я не думаю, что это правильно, – в дрогнувшем голосе Стюднева явственно звучали ноты смятения, ревности к такому сомнительной, на его взгляд, заслуженности, но прямо-таки взрывному успеху молодого карьериста.
– Ну-у, Шура… Ты верен себе, как никто. За столько лет нашей дружбы так и не исправился. Когда же ты, наконец, избавишься от тотальной твоей зависти ко всем и вся?
– Нет, ну я же… можно было бы и на самом деле сюрпризом… поручить кому-то, например.
– И затянуть этим самым дело? Да ведь, так быстро и качественно, как он, никто в твоей конторе кадровую документацию не подготовит. Ты же сам это знаешь.
– Но, как вариант, я сам мог бы за это дело взяться… поверьте, Евгений Савватеевич, исключительно ради сюрприза.
– Ладно, Шура. Понимаю, что тебя гложет. По возрасту Степчук на два десятка с гаком моложе тебя. И если он уйдёт сейчас в обком, а ты уже будешь полноценным прокурором области, то можно ещё поспорить, кто из вас более важная птица. Здесь, кто как себя поставить сумеет. Но у тебя с твоим опытом шансов поболе, чем у него. А вот, если он получит прямо сейчас, сегодня политически равную облпрокурору должность, а ты по какой-нибудь досадной случайности не успеешь к этому времени прикрепить к петлицам свою генеральскую звезду и выскочить из ипостаси всего лишь исполняющего обязанности, то по самолюбию твоему, да и весу в правоохранительных кругах области это ударит больно… И, собственноручно подготавливая личное дело Степчука, где гарантия, что не вставишь ты там какую-нибудь настолько хитроумную шпильку, что на каком-то этапе своего служебного восхождения он может сильно споткнуться… и дальше идти уже прихрамывая, а то и вовсе остановиться. В худшем же случае – совсем лишиться работы в органах власти. Не надо, Шура, не надо… Пусть всё идёт своим чередом, как задумано не мной и тобой, а кое-кем гора-а-здо выше. А посему, друг мой, слушай!
– Слушаю, Евгений Савватеевич, – от того, что собеседник, находясь за несколько тысяч километров, угадал его потаённые мысли, настроения у Александра Всеволодовича не прибавилось.
– В общем, не тушуйся. Пощадим твоё уязвлённое самолюбие. Значит, перевод в обком готовь Борьке, так уж и быть, собственноручно и срочно. Как ты говоришь – сюрпризом. Документацию на правительственную награду – тоже. А вот, присвоение ему очередного классного чина, для собственного успокоения, можешь оставить на чуть позже. Вернее, подготовь, тоже сейчас – пусть лежит и дожидается, пока ты, опередив своего заклятого друга-соратника, не получишь генеральскую звезду. А, как только это произойдёт, спокойненько отправляй и степчуковский «полковничий» пакет. И всё будет «о-кей». Договорились?
– Принимается… – голос несколько успокоенного этими словами Стюднева звучал уже не так минорно, как только что.
– Вот, в такой, значит, комбинации и не обгонит тебя твой младший коллега. Хороший компромисс я тебе дарю? Цени! Ну и… с орденом третьим, это вы, Шура с Григорием, выход нашли, согласен, не худший из возможных в данном положении. Так что, как и порешили, готовь скорее бумаги, и закрываем тему.
– Слава те, Господи, закрываем, Евгений Савватеевич!
– И напоследок. Значит, список награжденцев первого краснознамённого
ряда с горем пополам сформирован – Мордарь, Стюднев и Степчук… Что ж, оспаривать его не будем, хотя компашка сюда вошла и не слишком разнородная, даже более того – своеобразная святая троица. Так и запишем… И, говоришь, в области вашей в преддверии торжеств по данному случаю всё отлично, без эксцессов пока?
– Б-без эксцессов, ув-веряю вас, Ев-вгений Савватеевич! – опять похолодело в животе Александра Всеволодовича.
– Ну, вот и ладушки! Привет коллегам…
ХХIII
Положив телефонную трубку, Стюднев ещё какое-то время приходил в себя, прежде чем его дыхание выровнялось, и он смог относительно спокойно осмыслить происходящее. Ура! Гип-гип!! Всё сложилось!!! Только, вот, концовочка этой эпохальной беседы нервишки немного щекотнула, да иезуитские вопросы в её середине. Но в целом удачно… очень-очень удачно!
Вообще-то, после такого насыщенного эмоциями разговора с Москвой неплохо бы и расслабиться под рюмочку-другую родимой, да… половина рабочего дня ещё впереди.
Конечно, в полученной только что на официально-дружеском уровне информации ничего сверхординарного, такого уж неожиданного не содержалось. Всего лишь словесное подтверждение давно витающего в воздухе. Но как, всё равно, волнительно! Наконец-то! Окончательное утверждение в ревностно блюдимой им должности, присвоение ожидавшегося так долго и с таким нетерпением «генеральского» чина Государственного советника, плюс орден уже фактически подтверждённый… и всё это сразу, в один присест. Хорошо!
А по отношению к подлецу Борьке Степчуку чувство двоякое. С одной стороны… аллергического свойства соседство-сотрудничество со сколь вызывающим, как гад ползучий, чувство омерзения в смеси с леденящим кровь подспудным страхом, со столь же и, увы, необходимым в решении некоторых, в большинстве своём негласных вопросов (а такая зависимость особенно отвратительна и тягостна) вот-вот закончится. С другой – не тебя, многоопытного и непоколебимо, до мозга костей преданного партии и закону специалиста-правоведа с учёной степенью и множеством прочих достоинств приглашает на ответственную руководящую работу областной комитет партии,