Над островом чёрный закат

«Все-таки вспомнил. Это конец, – подумал Харт, цепенея, и обреченно обернулся. – Он не видит моего лица, – лихорадочно думал он, продолжая стоять, понурившись, свесив тяжелую голову. – Стоит взглянуть на меня, он сразу же заподозрит неладное. У него изощренный нюх… он свободно читает по лицам, в этом нет ему равных. Я было подумал, что не вспомнит… Хорошо, что не пришлось лгать. Значит, ему известно, что последняя разработка полностью удовлетворяет всем пунктам технического задания. Прибор готов к передаче заказчику. Мое детище попадет в эти руки, а всех нас ожидает большая беда… Никто не выкрутится, никому просто не придет в голову, что с нами всеми произойдет нечто кардинальное, что навсегда похоронит робкую мечту жить как люди… Но что означает – жить как люди? Точно не знаю, но, наверное, жить как люди – это когда существуешь не как робот с заданной наперед программой поведения, а как слабое беззащитное существо, обладающее единственной непреложной ценностью – собственной свободной волей, а не внедренным в твое ускользающее сознание комплексом чувств и мыслей, от которых тебя тошнит, но которыми ты только и располагаешь и из которых тебе никогда не вырваться…»

– Вы знаете, господин Владетель, а ведь я, переболев этой работой, претерпел неожиданное превращение – впервые в жизни ощутил себя по-настоящему свободным человеком. Не бесполым существом, обреченным на прозябание в устроенном вами унылом мире, содержащем только два естественных момента, ограничивающих каждую индивидуальную жизнь: рождение, состоящее из вызревания в искусственных условиях человеческого существа, заранее лишенного естественного продолжения, на которое оно рассчитывает, приступая к жизни, и смерть, которая начинается в момент рождения и когда-то завершится кратким и безболезненным превращение в кучку перегоревшей плоти. Я не знаю, как я буду жить дальше. Но я твердо уверен в том, что аннигилятор вы не получите, даже если силой заставите меня передать аппарат в ваше распоряжение. Вы недостойны обладать этим слишком совершенным средством уничтожения, когда для выполнения процесса, кстати, в соответствии с одним из ваших требований, нет нужды выходить из офиса. Вспомните, именно так вы напутствовали меня передавая техническое задание, состоящее из десяти кратких пунктов, читая которые я думал не о сложности их осуществления, а о том дне, когда я буду стоять перед вами, как стою теперь, и докладывать, что работа выполнена и вы можете приступать… Все ваши бесчеловечные требования внедрены в небывалый прибор с неподлежащей сомнению скрупулезностью ученого. Вы обронили тогда вскользь, что наконец-то сможете управлять расправой, не напрягаясь и не видя мук того существа, которое вы решили изъять из жизни. Достаточно нескольких простейших манипуляций, чтобы удаленный от вас человек захлебнулся, не довершив последнего вдоха или выдоха – это уж как совпадет – и исчез из перечня живых, не оставив по себе никаких проблем.

– Что вы несете, профессор? – вскинулся Владетель и грозно уставился на несчастного. – Вы забываете, где находитесь и перед кем.

– Ничего я не забываю, – сказал Харт в отчаянии, соглашаясь, что это конец. И сразу же стало легче. – Обычно ваши поручения мы выполняем с особенным прилежанием, точно в оговоренные сроки… Но… возникли проблемы, – проговорил он дрожащим голосом, пробуя увернуться, потянуть время.

– В чем же они состоят, уважаемый, если не секрет?

– Разве могут быть от вас секреты?..

«Нет, еще не все потеряно». Он расслабился и решил было вернуться к стулу, который только что покинул, – ноги не держали, но передумал и остался стоять у двери, вцепившись в ручку, чтобы устоять.

– Оказалось… – Он, потупившись, приступил к объяснению. – Словом… чипы плебеев не вполне пригодны для выполнения поставленных задач. Дело в том, что в большинство… образцов, присланных для натурных испытаний, они вживлялись давно, еще из опытных партий. Они, к сожалению, устарели. Причем безнадежно. Диаграмма направленности их приемных антенн слишком размытая, что не позволяет определять азимут искомого человека с необходимой точностью. А ведь именно азимут главная координата при решении задачи. Только вам, господин Владетель, могла прийти в голову такая удивительная постановка технических требований. Мы предприняли коррекцию параметров антенны извне, такая возможность была предусмотрена, но толку от нее немного. Разбираясь в проблеме, я поднял старую документацию и убедился, что при разработке чипов никаких специальных требований к антенне не предъявлялось. Теперь, чтобы подвести итог, позволю себе несколько слов о наших достижениях. В настоящее время по первому пункту мы уверенно и точно распознаем отдельного человека, воздействуем на него всей мощью специального излучения и добиваемся полного подавления подвижности. По второму пункту мы уверенно определяем координаты группы. Однако безошибочно выделить нужного человека из группы нам удается только в половине попыток. Причем я доказал теоретически, что в принятой идеологии путей для исправления этого недостатка не существует. Впереди предстоят основательные испытания аннигилятора на исступленных с чипами последних массовых серий. Может быть, анализ этих испытаний позволит найти новое решение. Предлагаю одновременно заняться радикальной модернизацией плебеев… Не сразу, хотя бы поэтапно… Я уже прикинул программу… Как вы на это смотрите?

«Неужели Харт опустился до лжи? – думал Владетель, всматриваясь в ускользающие глаза ученого. – Что должно было произойти, чтобы человек, с которым мы всегда ладили, преданность которого не вызывала сомнений, вдруг обернулся чужим? Выходит, что Фарн прав, верить нельзя никому. Слаб человек, ничтожен…»

– Вы предлагаете заменить чипы? – не удержавшись, вскричал он. – Надеюсь, это шутка?

– Мне не до шуток, господин Владетель, – едва слышно выговорил Харт и, помедлив, продолжал: – Совсем не до шуток. Но… перед нами объективная реальность – самое упрямое препятствие, которое можно себе представить. И ничего-то с этим не поделаешь. – Он замолчал, понимая, что долго молчать не получится. Остается отвлечь внимание – пожаловаться. – Эта работа вымотала меня настолько, что временами жить не хочется…

– Вы, Харт, обещали решить проблему. Так? – спросил Владетель совершенно спокойно – это был дурной знак. – За язык вас никто не тянул, – продолжал он, разделяя слова паузами, отчего они приобрели зловещий смысл. – Я думал, мы договорились. Оказалось, я ошибся. Я в вас ошибся, Харт. Мне очень жаль… Ступайте, профессор.

Харт с достоинством поклонился и, виновато ссутулившись, неуверенно и неспешно развернулся. И еще не успела запахнуться дверь за его спиной, как Владетель резким нетерпеливым движением выдернул из-под столешницы клавиатуру с рядом крупных оцифрованных клавиш и пятиразрядным дисплеем, вспыхнувшим красным светом.

Торопясь, он по памяти набрал четырехразрядную цифру – код подлинности Харта. Помедлил, собираясь, и решился – резко ударил перстом по клавише УДАЛИТЬ, подведя итог жизни приговоренного человека.

В то же мгновение беспомощная улыбка, стынущая на губах Харта, стерлась, его добродушное потное лицо опало, превратившись в тусклую серую маску, его сознание отключилось.

Чиновники, толпящиеся в приемной, немедленно сообразили, что на их глазах случилось непоправимое: Харта не стало с ними.

Они расступились, поспешно освободив пространство в направлении услужливо распахнувшейся выходной двери. Харт, точнее, существо, еще недавно бывшее Хартом, весельчак и даже, с завистью поговаривали иные, большой любитель и почитатель прекрасного пола, сосредоточенно и тупо уставившись под ноги, бесшумной тенью преодолел приемную, неверной походкой выбрался в коридор, проследовал к узкой лестнице, ведущей вниз. Наощупь, ступая боком по крутым ступеням, примеряясь, как это делают слепые, спустился на первый этаж. Там его уже поджидали. Два совершенно одинаковых рослых робота стыли навытяжку по обе стороны от невзрачной двустворчатой двери, притопленной в темной нише стены. Лица роботов были каменными, глаза – ледяными.

С протяжным скрежетом расползлись створки двери, ожила вялая музычка – несколько неуверенных, словно бы на пробу тактов струнных инструментов. Музыку завершили всхлипы тусклого женского голоса и, печально погаснув, оборвались. Харт послушно вступил в просвет двери и утонул в темноте. Створки, скрипя, сблизились и сомкнулись накрепко. Роботы удовлетворенно вытянулись, выпятив мощные груди, и согласно щелкнули каблуками.

На Земле одним человеком стало меньше.

Ближе к обеду явился смотритель лесов по имени Тори. На Острове дельных лесов давно не осталось – последние истребили двести весен назад.

При его появлении Владетель вспомнил, что время от времени в Сенате всплывают здравые предложения о восполнении убыли – разведении новых лесов, но именно этот сладкоречивый господин, которому подобные заботы полагаются по чину, упрямо выступает против, сопровождая свои возражения надменным смешком специалиста. Предлагаемая затея, многословно и однообразно объясняет он всякий раз, разорительна по расходам и совершенно нереальна. Для ее воплощения никакого бюджета не хватит, уж не говоря об ограниченных людских ресурсах, которыми располагает отрасль.

– Ну, так что, господин Тори, будем заниматься лесами? – обратился Владетель к лесоводу. – Или предпочтем саботировать?

– Я-то что? Я всегда готов, – произнес Тори с обидой. – Но не понимаю, господин Владетель, при чем здесь саботаж? Нашу скромную деятельность никогда так низко не опускали. Просто удивительно… Дайте нам команду и, конечно же, достойные ассигнования…

Накануне сотрудники службы Фарна, изучая список приглашенных, остановились на Тори и его многочисленном ведомстве. На основе предварительного расследования они сделали вывод, что ведомство занято главным образом планомерным изучением лесоводства по старинному фолианту, из которого для своих изысканий они добывают только картинки. Выполнить перевод текста не получилось, поскольку никто из них языком, на котором фолиант написан, не владеет, а возможность автоматического перевода с этого языка в компьютерной базе объединенной сети не предусмотрена.

Никогда прежде Владетель не видел этого человека так близко. «Заурядная личность, ничтожество, ни на что не годное. Почему он здесь, передо мной? Он никому не нужен».

– Ассигнования? – возвысил он голос, подогревая себя. – Интересно знать, а на какие шиши до сих пор безбедно живете вы, бездельники? Разве не на ассигнования? Доколе это будет продолжаться? Не рассчитываете ли вы, что карман государства не имеет дна, что из него можно черпать и черпать, что мое терпение безгранично?

– Наше учреждение, господин Владетель, как вам известно, сугубо научное, – принялся объяснять Тори. – То есть мы призваны, в первую очередь, заниматься теорией вопроса – по положению. А это, доложу я вам, ой как непросто… Приходится тратить последние силы, чтобы…

– Я хочу знать, – решительно перебил Владетель, – когда вы наконец бросите болтовню о теории и займетесь практикой вопроса – лесами?

– Лесами? – Тори удивленно вскинул белесые бровки и, уставившись в потолок, озадачился. Но, очнувшись, зачастил уверенно: – До практического осуществления наших планов еще так далеко. Сначала нужно как следует разобраться с накопленной информацией…

«Немедленно прервать эту деятельность, – думал Владетель, глядя на посетителя. – Решительно и бесповоротно. Приговор исполнить без сожаления».

– Понятно, – выговорил он и, сорвавшись, закричал: – Я уже разобрался. Вон!

Следом – клавиатура, код подлинности Тори и – УДАЛИТЬ.

«День начался удачно, – почувствовав облегчение, обратился Владетель к самому себе. – Двумя бездельниками стало меньше».

Дальше по мере продвижения очереди пошли разборки попроще. К обеду поток посетителей иссяк в полном соответствии с регламентом. Больше никого не пришлось наказывать.

Владетель подумал, что с некоторых пор сделался излишне мягким, но это открытие не огорчило, напротив, он испытывал приятную легкость в теле и даже назойливо угнетавшие боли отпустили.

Он пообедал с аппетитом, спокойно проспал обычные полтора часа после обеда. Перемену в его настроении с удивлением отметили роботы-слуги.

Очнувшись после дневного сна, освежившего его и унявшего тоску, Владетель почувствовал будоражащий, давно забытый прилив сил. Он легко поднялся с ложа, вытянулся во весь свой немалый рост, напряг усохшие мышцы, неохотно удерживающие костяк единым целым, и вполне достоверно ощутил себя юношей в боевом строю перед последним решающим штурмом. Как же он мечтал тогда умереть за свою страну и как не хотел умирать.

Он уцелел. С жизнью расстались другие, множество далеких и бывших рядом. Он остался жить. Тогда он в запальчивости от везения поклялся самому себе, что, если случится невероятное и он обретет высшую власть, больше никто умирать не будет.

Власть он получил, но не сдержал клятвы – умирать продолжали. Смерть косила его народ, подстерегая на каждом шагу, не разбираясь, не вдаваясь в причины, вырывая из жизни то одного, то другого, и этот ход событий, ставший привычным, давно не казался ему несправедливым.

Жалкие люди, которыми он управлял с жестокостью, в конце концов притерпелись. Им пришлось усвоить главную истину: жизнь одного, даже очень хорошего, нужного человека ничто, тогда как жизнь народа, который ничего, кроме презрения, не заслуживает, – все.

3

Координатор Платон, преодолев толпу, сникшую после ужасного исхода злополучного Харта, вырвался из приемной. Одним духом, в панике, опасаясь, что могут окликнуть и вернуть, он одолел протяженный гулкий коридор, где теперь не было ни души, и укрылся в своем ненадежном временном убежище. Сдерживая дыхание, осторожно – до щелчка – притворил за собою дверь и тщательно заперся изнутри. Замер в изнеможении, приникнув повлажневшей спиной к ледяному полотну двери.

Тело колотила мелкая дрожь, подгибались ставшие чужими ватные ноги, сердце отчаянно и тупо било в грудную клетку, душили спазмы, похожие на рыдания.

Медленно унималось дыхание. Возвращались связные мысли. Он осторожно попробовал убедить себя, что опасность миновала и ничего страшного уже не произойдет.

Проковылял к рабочему столу у окна, упал в чужое кресло, к которому так и не смог привыкнуть, усилием воли приказал себе расслабиться, стараясь обрести равновесие. Вроде немного полегчало.

Этот скромный небольшой кабинет ему предоставили для работы на время обострившейся болезни Владетеля, по странной прихоти пожелавшего держать под рукой, как он объяснил, на всякий пожарный случай, своего первого заместителя – свою тень. Еще недавно этот кабинет занимал один из немногочисленных помощников господина, сгинувший в начале весны.

Нелепая гибель Харта потрясла Координатора, оглушила. На его глазах по мановению руки владыки был исторгнут из жизни близкий, добрый человек, без которого он давно не мыслил собственного существования, сгинул просто и буднично. Невозможно поверить, что причиной жестокого наказания послужила размолвка, возникшая в ходе аудиенции. Оставаясь в приемной, он слышал обрывки разговора на повышенных тонах.

О чем думал Харт накануне, во время их последнего нескладного разговора? Зачем теперь, когда Владетель как никогда близок к естественному концу, он напросился на совершенно необязательную встречу? И почему на вопрос о причинах странного решения ничего не стал объяснять? Только расплылся в беспомощной улыбке, в которой удивительно сочетались обреченность и твердый умысел не уворачиваться от ударов судьбы. Почему, наконец, его отношения с Владетелем, обычно ровные и уважительные, ни с того ни с сего обострились настолько, что единственным выходом оставалась бессмысленная, жестокая развязка? Неужели Харт знал, что поспешная аудиенция закончится для него крахом, и пошел на нее сознательно?

Удивительным было также то обстоятельство, что на этот раз страшная кара постигла не простого смертного, а старейшего сенатора, одного из заметных и уважаемых сановников, ученого, на чьих хилых плечах держалась обширная отрасль производств, остро необходимых государству.

Владетель, и всегда склонный к решениям, выходящим за пределы разумного поведения, никогда прежде не покушался негласно и единолично на жизнь свободного человека, уж не говоря о представителе высшей власти.

Обычно кардинальным решениям предшествовала подготовка, когда охотник и жертва выходили на последнюю прямую отношений. Приближающееся возмездие проявлялось неспешно, как правило, обретая разумное обоснование. Но так было всегда, к этому привыкли, а будет ли отныне?

Едва ли поступок Владетеля достаточно мотивирован, что в соответствии с требованиями Закона считается обязательным для вынесения и немедленного исполнения даже не столь сурового приговора. Поражал устрашающий произвол, безысходность наказания.

«Он и со мной теперь говорит отрешенно, вскользь, – думал Координатор. – Неловко шутит, подначивает загадками… Неужели и я обречен на заклание?..»

Следом явилась крамольная мысль, зарождение которой с некоторых пор он ощущал в себе, но которой не позволял прорасти: избавление придет – очень скоро. Владетель плох, на этот раз ему не выкрутиться, он, пожалуй, и месяца не протянет. Теперь же, когда с вызывающим упрямством отвергнуты лучшие опытные врачи, а лечение поручено юному Герду, безродному выскочке, только что вышедшему из университета, шансы на выздоровление и вовсе ничтожны.

Эти горькие мысли постепенно распрямлялись в нем, становясь определяющими. От его прежних укоров самому себе, что не следует спешить, нужно подождать, все разъяснится, вернется порядок, ничего не осталось, кроме убеждения, что он больше не сможет держаться с Владетелем на равных, не осмелится, как прежде, задать любой, даже не вполне приятный вопрос, не услышит ясный ответ. «Впредь не следует ожидать мира, – постановил он для самого себя. – Отныне мира меж нами не будет. Теперь все будет по-другому – неопределенно и безобразно».

Ничего изменить нельзя, остается ждать – своего часа. Он дождется, чего бы это ему ни стоило. Будет терпеть, соглашаться, главное, будет беречься сам. И копить силы – исподволь. Он основателен и неспешен. Недаром Владетель всегда отмечал и высоко ценил эти его качества.

«Пока серьезных причин для паники нет, – подвел он итог. – У меня в запасе неоценимое преимущество – время, которого у Владетеля не осталось. А Харт… Ничего не поделаешь, все мы под богом ходим, все канем в вечность – рано или поздно. Уйдем, не оставив следа».

И как только он понял, что важное, долго не дававшееся решение принято, напряжение отпустило. Он вернулся в ту норму, которую постоянно ощущал и поддерживал в себе и которая давала ему энергию жить и отстаивать интересы государства исступленных.

Он поднялся, расслабленно прошелся по кабинету от окна к двери и обратно, посмотрел в окно. Обычно в это время дня площадь перед дворцом была безлюдна. Теперь же поодаль, у подъезда его собственной резиденции, которую он по капризу владыки оставил вынужденно, группа людей, человек пятнадцать, не больше, внимала высокому разбросанно жестикулирующему человеку. Тот даже поднялся на несколько ступенек парадной лестницы, торжественно возвысившись над слушателями. Поразили тощие голые руки оратора. В четком ритме чудными птицами взлетали они над лохматой его головой – вырывались на волю из широких рукавов хитона, опадавших тяжелыми складками.

«Неслыханное вольнодумство, – определил Координатор строго. – Никому не позволено проповедовать в общественном месте. Следует немедленно пресечь вопиющее нарушение».

Он надавил на кнопку вызова охраны. В коридоре рассыпалась, приближаясь, дробная побежка дежурного. В дверь поскреблись. Он открыл замок – дверь распахнулась, на пороге стоял знакомый робот Р2, привратник из охраны дворца.

– Ты вот что, любезный, выйди-ка на площадь, там кучкуются какие-то странные люди. На противоположной стороне, справа. Послушай, о чем они говорят, запомни. Вернешься, доложишь.

– Слушаюсь, господин, – выкрикнул робот и исчез.

Координатор вернулся к окну и продолжал наблюдать. Он видел, как Р2, выбрав нужное направление, по кратчайшему пути пересек площадь, приблизился к толпе. Некоторое время стоял неподвижно, слушая оратора, затем склонился к одному из слушателей – о чем-то спросил. Ему ответили, он удовлетворенно кивнул головой, поблагодарив, послушал еще немного и пустился в обратный путь.

– Этот человек проповедник, господин, – сказал Р2, войдя в кабинет. – Зовут его Тарс. Он простой врач. Довольно странное слово, но он повторяет его постоянно. Если быть точным, именно этим словом он начинает каждую фразу. Он рассказывает, как поступает голубь с голубкой, когда к ним приходит нечто непонятное, что он называет любовью. Голубь зачем-то карабкается на голубку, что-то такое делает, потом они вместе взлетают и носятся кругами, оглушительно хлопая крыльями… Не очень понятно, господин, во всяком случае, наблюдая голубей, я ничего подобного не замечал… Я подумал, что рассуждения простого врача вам будут интересны, и записал кое-какие отрывки из его речи. – Он протянул Координатору серебристый диск.

– Свободен. Ступай.

Робот вышел, притворив дверь за собой.

Координатор утопил диск в приемную щель плеера, аппарат ожил, зашипел. Комнату наполнил срывающийся от волнения звонкий голос:

– …не крамола, нет, не крамола, поверьте мне. Я не хочу обидеть вас, когда говорю откровенно, что живете вы все неправильно. Я простой человек, простой врач, разделяющий с вами эту жизнь. Я от души желаю вам счастья. Настоящего человеческого счастья, о котором вы успешно забыли. Вас заставили забыть… Я призываю вас к любви. А это означает, что вы должны жить вместе – мужчины и женщины, и первым делом научиться спариваться точно так же, как это делают собаки или кошки. Наконец, как это у вас на глазах делают голуби. Вы на это имеете полное право, потому что вы не роботы – вы люди. Не стесняйтесь своих чувств, не душите их в своих недрах…

Гул одобрения прервал проповедника. Он замолчал ненадолго, но собрался и продолжал:

– …вы видите, как целуются голуби на виду у всех. Как потом мальчик довольно неуклюже, помогая себе крыльями, карабкается на девочку и все завершается самым естественным образом. Причем восторг от содеянного настолько переполняет тупых бесполезных птиц, что пережить его удается, только сорвавшись в небо в оглушительном парном полете. Сделав один или два причудливых, витиеватых круга над землей, птицы опускаются куда попало и вновь целуются, и вновь карабкаются, и выстреливают в небо короткими суматошными кругами…

– …поймите, вы люди, вам нет нужды уподобляться животным. Нет надобности любить друг друга прилюдно, там, где застигло желание… У вас есть жилища, вы можете в них укрыться… Главное, нужно верить, что никто на всем белом свете не вправе мешать вам быть счастливыми…

– …я давно подозревал, а теперь знаю точно, именно так древние продолжали свой род. В те счастливые времена, которые давно завершились, как нам настойчиво объясняют, в центре мироздания была женщина-мать. Она зачинала ребенка в любви, носила его в своем чреве, рожала в муках, кормила своим собственным молоком, готовила к жизни среди других людей… Ведомо ли вам, что наши предки совсем не нуждались в пробирках и кюветах, в которых когда-то плавали мы с вами – беспомощные зародыши, у которых, по существу, не было родителей, а были только анонимные половые субстанции неких мужчин и женщин…

Координатор выключил плеер. «В этих разговорах, – подумал он, волнуясь, – чувствуется нечто ложное. Пожалуй, запретное, но, несомненно, содержащее непонятную истину…

Он продолжал следить за любителем голубей. «Нужно присмотреться к этому человеку, – продолжал он думать. – Хотя нет, лучше позвать его сейчас же и расспросить. Причем немедленно. Выяснить подробности. Он может затеряться, ищи потом».

Он вновь вызвал охрану. Р2 возник на пороге.

– Отправляйся на площадь и этого… Тарса… приведи ко мне. Понял?

Вид молодого человека позабавил Координатора. Хитон стар и потрепан, по подолу подрублен неровно и косо. Впалые щеки покрыты недельной рыжей щетиной. Пожалуй, он голоден – время от времени судорожно сглатывает слюну. Наблюдая Тарса, Координатор подумал, что этот человек едва ли имеет постоянную работу и доход…

– Мне доложили, что тебя зовут Тарс.

– Это имя, господин, мне дали при рождении, – сдержанно объяснил проповедник. – Выбрали, как положено, по Главному каталогу разрешенных имен. Я заменил какого-то Тарса – предшественника. Незадолго до моего рождения он покинул наш прекрасный мир – не по своей воле. Его имя освободилось. Мне по душе эта традиция и мне нравится мое имя.

– Имя дают при рождении, – согласился Координатор вяло – перенесенный стресс не отпускал. Он подумал, что, пожалуй, не следует продолжать общение с этим человеком, но что-то необычное в облике и повадках Тарса уже зацепило. Что-то естественное, простое, чего давно не приходилось наблюдать. – Как я понял, ты врач, но зачем же подчеркивать, что простой врач. Разве ты не знаешь, что мы никогда не пользуемся этим определением по отношению к человеку. Что мы давно отказались от деления людей на простых и сложных? Ты нарушаешь запрет, то есть выступаешь против общества. Не боишься последствий?

– Не боюсь, – спокойно ответил Тарс и пояснил: – С недавних пор. Но почему вы решили, будто я выступаю против общества?

– Я имею основания так думать, – сказал Координатор.

– А вот я так не думаю, – упрямо возразил Тарс. – И тоже имею основания.

– Ты смелый юноша. И, видно, довольно умный. Из всех моих укоров ты выбрал самый опасный – выступление против общества. Ты знаешь, что бывает за подобное прегрешение? О Хроме слышал?

– Приходилось, – вздохнул Тарс. – У меня есть небольшой опыт общения с этим… выродком. Незабываемый опыт.

– Почему ты с такой злостью клеймишь достойного человека? Он только тем и занят, что защищает нас от крамолы…

– Другого имени этот негодяй не заслуживает. Недавно по его вине я потерял близкого друга….

– Он тоже проповедовал, твой друг?

– Нет. Он был профессором биологии. Однажды в разговоре с коллегой он неосторожно предположил, что в основании нашего государства лежит пренебрежение человеческим достоинством и в качестве практического приложения к этому понятию бессмысленная, потрясающая жестокость.

– Как подобные мысли приходят в голову молодым людям? – возмутился Координатор. – Получили отличное образование, достигли положения в обществе, вся жизнь впереди… Твой друг удивительно смелый человек, но, к сожалению, глупый и опрометчивый. Так чем же дело закончилось?

– Разве не ясно? На него немедленно донес тот, с кем он говорил. Хром прислал своих костоломов, его увели и велели закрыть дверь за собой.

– И он, конечно же, послушно выполнил повеление.

– А разве был выбор? Он просил сохранить жизнь невесте…

– Значит, на пороге смерти этот человек заботился не о себе? Удивительно. У него, что же, была невеста? И она разделяла его взгляды?

– Они просто любили друг друга и мечтали родить собственного ребенка. Им запретили, как только узнали об этом желании во время врачебного осмотра. Позже ей сделали операцию – против ее воли…

– Ты сообщаешь много необычного. Говоришь, что они очень любили друг друга. Поясни, как это следует понимать?

– Они были единым целым и не могли жить друг без друга…

– Выходит, они жили вместе? Странно. Впервые слышу, что можно… Ты меня удивляешь, Тарс. И что же, его невесту оставили в покое?

– Оставили. Только она отказалась жить без него. Я отговаривал… она ничего не хотела слышать. Тогда я пошел к Хрому. Он сказал, что, если она решила уйти, он не станет препятствовать. А меня предупредил, что давно наслышан о моих проделках, что, когда немного освободится, непременно займется мной. Что моя песенка спета. Он сказал именно так.

– Ты утверждаешь, что невесту твоего друга… – не завершил фразу Координатор, зная ответ.

– Ее убили, – тихо произнес Тарс.

– Печально, – сказал Координатор и замолчал. Но ожил. – Скажи мне, почему мысли о пренебрежении человеческим достоинством и жестокости, на которых якобы построено наше государство, пришли в голову твоему другу?

– А вы что, думаете иначе? – Тарс жалеюще смотрел на собеседника.

– Ты смелый юноша, – сказал Координатор, испытывая досаду. – Но ты не ответил на мой вопрос.

– Он не мог жить так, как живут исступленные. Не хотел быть исступленным.

– Он хотел стать плебеем? Мне доподлинно известно, что плебеи культивируют так называемую любовь. Но они недостаточно цивилизованы. Что с них возьмешь? И у славов вся жизнь строится на пресловутой любви.

– Это так, – сказал Тарс. Подумал и, решившись, задал вопрос, который постоянно носил в себе: – Не по этой ли причине дети славов совершенно здоровы?

– Здесь, Тарс, ты, пожалуй, прав, – согласился Координатор. – Но мы не можем принять такую модель поведения. Мы не славы и не плебеи, мы вынуждены думать о будущем. Тебе известно, что наш народ готовится к переселению на Терцию?

– В самых общих чертах.

– Ты готов лететь вместе со всеми?

– Едва ли меня спросят…

– Обязательно спросят и дождутся ответа.

– И следом, если откажусь, велят закрыть за собой дверь?

– Строгость наших законов сильно преувеличена. Не нужно их нарушать и все будет в порядке. – Координатор подумал и спросил, вспомнив: – Ты что-то там говорил о голубях. Что они такое вытворяют, чему следует научиться людям? Ведь, рассуждая о голубях, ты преследовал именно эту цель?

– Голуби живут так, как велит природа, – заученно проговорил Тарс. – Они никого не спрашивают, как следует поступить. Ответы на все вопросы находятся в них самих. А человек только и делает, что опровергает природу, а потом объясняет свои поступки нелепыми доводами.

– Поясни свою мысль, сделай одолжение.

– Я призываю всего-навсего вернуться к естественной жизни, к той жизни, которой жили наши далекие предки.

– Но, подумай, такое поведение неприемлемо по целому ряду причин. Начнем с того, что мы не можем позволить людям беспорядочно размножаться. Однажды это уже было, и ты знаешь, чем закончилось. Мы также не можем позволить, чтобы люди принимали участие в воспитании собственных детей. Ничего хорошего из этого не получится. Потому таких детей просто не должно быть, и их нет.

– Эти доводы мне не нравятся. В них трусость и нежелание отвечать за себя и свою жизнь.

– Скажи-ка мне, Тарс, ты вникаешь в смысл слов, которые произносишь с такой безрассудной отвагой??