Евангелие от Кирилла

Подойдя к сыну, она села на доски и обняла склоненные плечи.

– Пойдем, я сварила твою любимую чечевицу. Похлебка остынет и станет не вкусной.

Мальчик не шевелился.

– Тебя обидели? Ну, ответь мне.

Мальчик как застыл, только напрягал спину, сопротивляясь маминым рукам.

– Что с тобой, сынок?

Мальчик не шевелился по-прежнему.

Мать обнимала его все крепче, прижимая к себе его плечи и голову, и шепча сотни ласковых слов. Мальчик едва терпел. Но он был мал, а обида была большая. Наконец его прорвало. Сначала слабо, потом сильнее начал он вырываться, отталкивая от себя ее руки. В его душе кипела борьба. Он винил мать во всех своих бедах. И обида наконец вплеснулась наружу, а так как мальчик от природы был добр и мягок, эта вспышка ограничилась громким плачем и словами:

– Пусти меня, пусти.

– Да Господь Всемогущий, что же с тобой?

– Мне плохо, неужели не видишь!

– Кто тебя обидел? Ответь мне. Скажи, и я сама оторву ему уши.

– Всем не оторвешь. Они говорят мне такое…

– Что говорят?

– Не могу повторить, мне стыдно.

– Да скажи. Если не мне, сейчас позову Иосифа.

– Не надо, не зови его. Они говорили про тебя. О, мама, как мне больно!

Мать Иисуса замерла, теперь уже сама прижимаясь к сыну. И заплакала, тихонько вздрагивая при каждом вздохе.

Это отрезвило мальчика. Стараясь заглянуть ей в лицо, он тихонько отстранялся от нее, но она теснее прижималась к его плечу, словно прячась от глаз сына.

– Мама, я побью их за тебя. Они больше не посмеют…

– Не надо, сынок, – голос матери не дрожал от плача, но звучал очень тихо, почти шепотом. – Они невинны. Им просто не понять нас. Тебя ли не любит отец твой, Иосиф, не ставит ли он тебя вровень с собой перед лицом Бога и людей. Не тебе ли он передает работу свою и жизнь свою.

– Да, мама. Папа хороший со мной.

– Любит ли он тебя прежде других детей по первородству? Не он ли платит хаззану Иеремею за то, чтобы тот учил тебя Закону.

– И это правда.

Иисус понемногу успокоился. Но все-таки нечто еще терзало мальчика.

– Мама, скажи, кто он?

– Кто? – можно было скорее угадать, чем услышать голос бедной женщины.

– Тот, от кого ты зачала меня.

Женщина обмерла и едва слышно прошептала, как будто бы давно подготовила ответ:

– Он – Всемогущий.

– Мой отец? Мама…

– Это Господь Бог наш Саваоф, сынок, и ты любимое его дитя. Только не говори об этом никому, люди не поймут этого.

Иисус словно знал это всю свою жизнь. Он облегченно вздохнул и обнял мать за шею.

– Они говорили, мама, что римский солдат насильно сделал это с тобой.

– Нет, сыночек, нет.

– А Пантера, это они врут. Это по-гречески: партенос – дева. Так сказал в Гиппосе продавец леса. Дядюшка Овид услышал это и переврал, потому что не знает греческий. Мама, это папа всем рассказал, да?

– Нет. Твой папа – святой человек. А людям просто этого не понять. Давай простим их, пожалуйста.

– Простим. А мой отец, он смотрит на меня?

– Да, сынок. Каждый день, каждую минуту. Он ходит среди нас, и ты его очень радуешь, милый.

– Я знал это всегда, мама. Я знал, что не такой, как другие. Я ведь был избранный, правда?

– Да, сынок, да.

– Дай разок, дай.

Кирилл вздрогнул. Дурацкий будильник и дурацкая, сверх дурацкая музыка.

Он с отвращением отключил телефон. И продолжал лежать, не двигаясь. Ему приснилась готовая сцена. Он все видел, он там был. И он был мальчиком Иисусом настолько, что даже проснувшись, не мог целиком прийти в себя. Он еще жил в пыльном городишке беспокойной Галилеи. Он вдыхал нагретый солнцем воздух, и пыль словно скрипела на его зубах.

Мальчик и его мама. Кирилл, не умея выйти из обаяния сна, стал его примеривать на себя.

Он рос без отца. Когда ему исполнилось 6 лет, и нужно было идти в школу, мать написала в анкете, что отца у него нет. У многих ребят сейчас нет официальных отцов. И они пристают к матерям с расспросами. Приставал и он. Его, конечно же, никто не дразнил, но вопросов об отце он задавал не меньше. И однажды, когда ему исполнилось десять, мама достала из старой сумки, где хранились документы, фотографию, старую, черно-белую, на которой изображена была она, молодая и красивая и очень известный артист, любимец женщин и секс-символ того времени. Они стояли на пороге той гостиницы, в которой она работала администратором.

Кирилл уже тогда любил этого артиста и знал фильмы с его участием. И он с замиранием сердца разглядывал эту фотографию.

– Ты его знаешь, мама? А почему ты раньше мне не показывала этот снимок?

Ответ матери ошеломил его и изменил всю его дальнейшую жизнь.

– Он твой отец.

Кирилл поверил в это сразу и надолго. Сердце его забилось от восторга, он принялся обнимать и целовать свою мать.

Но потом появились новые вопросы. Где папа, любит ли он его. И почему не приезжает к нему. Мать выкручивалась, как могла. А он верил ей. Знакомые матери подтверждали это случайными репликами, вопросами, остротами. «Твой Андрей», – говорили они, обсуждая очередной фильм с его участием.

Кирилл же твердо решил стать артистом. И это с десяти лет и навсегда. Он мечтал не о сцене и кинофильмах со своим участием, он мечтал о встрече с отцом. С любовью или с упреками, это смотря по возрасту и настроению. И вот однажды он приехал в Москву. Там жила сестра матери со своим мужем. Он остановился у них и попытался поступить во ВГИК, в театральное училище, опять во ВГИК, пока ему не посоветовали поступить во ВГИК на кинооператора. Там конкурс был меньше. И Кириллу с третьей попытке это удалось. Учась на кинооператора, Кирилл понял, что путь в кинобизнесе устлан не розами и никого здесь не интересовало, есть у тебя талант или нет. И то, что он сын знаменитости, о котором сама знаменитость не знала, делало его обособленным и избранным. К счастью, перед встречей со своим предполагаемым отцом, Кирилл навел справки и узнал, что тот физически не мог им быть, так как находился в то время на кинофестивале в Германии. Стопроцентное алиби. Ну, что тут поделаешь. Не бросать же из-за этого ВГИК.

Кирилл легко перенес разочарование, мать не упрекал и других отцов больше не искал.

Вот и все сравнение с детством Иисуса. Только у него была точная метрическая запись о месте и дне рождения.

Вспоминая свое детство, он постепенно вернулся к реальности, но все равно словно часть его оставалась там, в пыльном Назарете, и это отдавалось в его душе чем-то ноющим.

Глава 3.

Бар Пантера или чего не знал Иосиф Флавий.

Под правлением четвертовластника Галилеи и Переи Ирода Антипы, сына Ирода Великого и Мальфисы, север Палестины нищал все больше. Это была прекрасная страна, богатая и счастливая, только не для всех. Поборы, кормившие Иерусалимский Храм и ненасытный Рим увеличивались, чтобы уплатить их, крестьяне и мелкие ремесленники влезали в долги к ростовщикам, долги росли, и тогда люди лишались имущества, собственности и свободы.

Земля эта, покрытая ковром из трав и цветов, виноградниками и садами олив, еще не высохла от крови Иуды Галилиянина из города Гамалы. Политые этой кровью семена дали прекрасные всходы – партию зелотов, основанную Галилиянином. Все обобранные и обиженные, обнищавшие и не имеющие пристанища, шли к ним в надежде найти свою долю.

«Они отличались неукротимой любовью к свободе, – писал про них Иосиф Флавий в своем труде «Иудейские войны», – и поэтому настаивали, что только бог может быть их Владыкой и царем… Они готовы были понести величайшие пытки и даже подвергнуть им всех друзей и родных, но не согласятся признать какого-нибудь человека своим господином…боюсь…что у меня не хватит слов, чтобы описать, с каким презрением к смерти и терпением они выносили величайшие муки. Это безумие, точно эпидемия, охватило весь народ» …

Семья Иосифа-плотника из Назарета переживала тяжелые времена, и виной всему был ростовщик Симон-кривой, старый друг семьи. Постепенно, одалживая монету за монетой, он довел товарища детских игр почти что до полной нищеты.

Теперь уже Иосиф не мог прокормить семью своим ремеслом. Он часто уходил из дома, нанимаясь на большие стройки в римские и греческие поселения.

Он брал с собой не Иисуса, а второго своего сына, Иакова, с рождения посвященного богу. Мальчик, под влиянием отца, очень богобоязненного человека, с ранних лет впитывал в себя традиции назорейства.

А Иисус же с 12 лет нанимался пасти скот. Овцы и несколько ослов и ослиц составляли его стадо. Он, как и Давид когда-то, играл им на свирели, любовался природой и думал, много думал. Особенно много он вспоминал, как ходил с родителями в Иерусалимский Храм на праздник.

Иосиф купил тогда птенцов голубя для жертвы, и торговец, продающий жертвенных животных, сказал, что Богу можно принести дар и побогаче. Иисус не стерпел, и, отстав от отца, ответил, что Отец Небесный так велик и могуч, что для него и птенец голубя, и жертвенный вол значат только одно – любовь и почитание, а богата или нет жертва, ему безразлично, главное, что в мыслях у человека.

Торговец, желая уничтожить наглого мальчишку, велел ему не отпускать подола его отца, чтобы не потеряться, а Иисус ответил ему, что отец у него только один, Небесный, самый великий и могучий из всех. Это звучало кощунственно, но торговец попался добродушный, и он только съязвил подоспевшему Иосифу, что ему нужна помощь, чтобы удержать возле себя своих отпрысков. Увидев же, насколько непохожи друг на друга отец и сын, он еще добавил, что в заделывании их ему тоже кто-то помог.

Иосиф тогда страшно разозлился. Всю дорогу он пенял жене и сыну, ворчал и ворчал, а Иисус, отстав от них, был сильно подавлен и все сильнее и сильнее уходил в себя.

Он отдалялся все больше от родителей и от Иосифа-плотника, и от Марии, совершенно измученной нищетой и деторождением. Эти маленькие, кричащие, требующие еды и ласки, умиравшие и рождавшиеся существа поглощали ее, выматывали и делали не способной на чувства и мысли.

А Иисус думал. Часто в мыслях своих он обращался к Отцу Небесному, считая, что только он понимает его и направляет в жизненном пути.

С возрастом он все больше отличался от братьев и сестер, и от всех жителей маленькой общины. Рослый и более светлокожий, чем остальные, он имел голубые глаза на правильном удлиненном лице. Нос его, хоть и был орлиной формы, только слегка горбился, подбородок выпирал, указывая на волю и целеустремленность

Бар Пантера – это стало его постоянным прозвищем

Бар Пантера – бросали ему, словно камни, и он с трудом сдерживался.

Он был силен и не раз доказывал это, разгоняя простым посохом стаи бродячих собак, угрожавших его стаду.

«В селениях людей узнают еще до рождения». За Иисуса дали бедную жертву, птенцов голубя, и это ставили ему в вину любители собирать сплетни.

Иисуса поддерживали только мысли о небесном отце. Именно они формировали его понимание мира и ощущение себя в нем. Людей он все чаще сравнивал с овцами, доверенными ему. Они малы и неразумны, – думал он.

Незаметно для родителей и односельчан он мужал разумом и телом. Он любил одиночество, и он был пастухом.

Иисус все больше отдалялся от семьи, и семья все больше отдалялась от него. Очень редко ему попадались свитки с выдержками из священного писания, и он, благословляя свое умение читать, буквально выучивал их наизусть, запечатлевая каждую букву в своем сердце. Попадались ему и языческие свитки – к ним он даже не прикасался, чтобы не оскверниться. Слышал он и сказания о Дионисе, сыне Зевса и земной женщины и о других полубогах-полулюдях и думал, что его отец, сам Саваоф, а он его любимый сын.

Палестина ждала тогда Мессию, потомка Давида, который однажды выйдет из Египта, как вышел когда-то Моисей. Речи пророков, записанные в Танахе, или передаваемые устной Торой, каждый толковал в меру своего понимания.

Иисус с детства еще решил для себя, что Спасителем должен стать он, не из рода Давида, а сын куда более великого отца.

– А ты знаешь, у Булгакова Иисуса звали Иешуа-ноцри, – сказал, допивая из банки пиво, Никита Гуренков.

Толстеющий, он любил уют и покой. Глубокое кресло лучше всего подходило ему.

Кирилл сидел на пуфике позади него и не отрывался от экрана ноутбука, считывая оттуда свои наброски.

– Да. Иешуа. Ноцри – назаретянин по-арамейски.

– Ты, похоже, подковался в части теологии, – баритон Никиты вживую звучал еще сочнее, интонации были более выражены. – От этого умника заразился?

– Пошарахался в инете.

– Попал под влияние Карвовского что ли, с его вечными поисками Бога?

– Я пытался найти зерно истины. Знаешь, у Руслана Хазарзара довольно складная картина.

– Он согласится сотрудничать? Если привлечь?

– Не знаю. Еще не пробовал. Знаешь, Никита, что если попробовать подойти к этому вопросу без веры.

– То есть как? К Богу и без веры? – Гуренков от удивления даже поставил недопитую банку на стол и поглядел на Кирилла, развернувшись к нему всем корпусом, хотя в прошлую встречу сам же давал ему такой совет.

– Сам Иисус никогда не называл себя богом. И, знаешь, слово «господь» в Евангелиях, это староеврейское «а-док» или арамейское «ма-ра» – имеющий власть, просто вежливое обращение к учителю.

– А ты, брат, подкован. Я впечатлен. Это Карвовский тебя поднатаскал?

– Нет. Я его не видел с прошлого четверга.

– В запое?

– Боюсь, да. Слушай, Никита, ты же сам сказал, что нужна изюминка. Так вот, я в поиске. Знаешь, у Хазарзара много интересных идей.

– Углубишь тему?

– Знаешь, Никита, давай снимем фильм не о Боге, а о человеке, который стал богом для последующих поколений.

– Слушай, ты случайно не атеист? – голос Гуренкова звучал обличающее.

– Ни то, ни се, – Кирилл почувствовал себя неуютно. – Случая не было задуматься. Просто, когда читаешь Евангелие, там столько нестыковок, – он уже почти что оправдывался.

– Это как? На вечную книгу критику наводишь?

– Да нет. Просто снимать это невозможно.

– Ну, знаешь ли. Наши предки читали Библию, и все было тип-топ, а пришел вот Кирилл Батькович и все, остальные вроде как – дураки? Да сколько вон фильмов сняли по Библии. Знаешь что, дай мне сценарий, я и без тебя найду, кто снимет мне этот фильм.

– Да я, Никита, это так, чтобы лучше получилось.

– Получится у тебя. У меня мама в церковь ходила, не позволю обосрать ее память. В общем, хочешь работать со мной, готовь команду.

– Хорошо.

– То-то. Знаешь, все твои нестыковки – это история, древняя история и наверняка специалисты находят им объяснение. А ты в это не лезь. Так-то. А среднее арифметическое тут не выведешь.

Шли годы. Иисус взрослел. Он оставался добрым, кротким юношей, но сросшиеся темные брови говорили о резком порывистом нраве, таившимся глубоко в его сознании. Брат его, Иаков-назорей, посвященный с рождения Богу, напротив, становился все жестче и нетерпимее. От его младенческой любви и почитании старшего брата не осталось и следа. Поддерживаемый отцом, он и часа не мог провести со старшим братом и не поругаться. Мать его молчала, и каждый в семье истолковывал ее молчание в свою пользу.

Жили они все хуже. Мать уже давно не готовила мясо, а отец объяснял детям, что посвященным есть мясо нельзя. Но соседи, замечавшие все, смеялись, что даже если бы срок назорейства закончился, мясо бы в семье все равно не появилось, потому что купить его плотник мог бы, только продав пояс обета своего сына, а за него много не выручишь.

Иаков делал вид, что и сам верит в то, что он счастлив. Но в груди Иисуса билось сердце мятежника. Он рано научился отличать лицемерие от искренности. Он любил сердечные разговоры, любил мясо и любил вкус вина, но случаи, когда он это пробовал, он мог перечислить на пальцах одной руки.

Галилею называли языческой. Галилею называли разбойной. Она последней приняла культ единого бога, ее еще недавно заселяли язычники: греки и сирийцы. И эта страна дала Палестине течение зелотов, людей, готовых умереть за единого своего Бога.

Мессию в Галилеи ждали больше всего. Люди с надеждой слушали бродячих пророков и предсказателей. Свитки с пророчествами Ездры читали в молитвенных домах.

Иисус же знал твердо, что Спаситель – это он и ждал своего часа.

Однажды он исчез из дома, ушел, не взяв ничего, кроме той одежды, которая была на его плечах.

«Кармен» начала звучать, как всегда, не вовремя. Верно говорят: если хочешь, чтобы любимая мелодия стала ненавистной, поставь ее на звонок телефона.

Кирилл, мучаясь от боли в голове и воспоминаний о вчерашней вечеринке, взглянул на часы: было без четверти девять. Он потянулся за телефоном и, взяв его в руку, посмотрел на экран. Там высветился номер вызывающего – номер Никиты Гуренкова.

Звонок был долгожданный, неожиданный и… лучше бы его не было.

Но Никита не любил подобное обращения. Кирилл включил громкую связь и положил телефон на стол.

– Да, Никита, я слушаю.

– Ты что потерялся? Я устал ждать, сижу, как балбес, с наушником в ухе. Слушай, я тут пошлялся по Либрусеку и кое-что нарыл. Но не буду тебя мучить. Скажи, фамилия Никонов тебе ни о чем не говорит? «Опиум для народа», а? Так я и думал. Что бы ты без меня делал? То-то. «Если бы не я, не я, не было б тебя». Ну, ладно. Статья называется: «Религия – опиум для народа», автор – Александр Петрович Никонов. Его данные уже у тебя. Читаешь, разговариваешь. Это такая фишка, скажу я тебе. На переделку – две недели. Хочешь, делай все сам, хочешь, подключай кого, мне без разницы.

И в телефоне все смолкло, словно прекратился за окном ливень. Только телефон жил и медленно затухал в руке.

Все. Опять рутина. А он вчера обмывал с друзьями начало работы над новым фильмом. Вот уж, действительно: человек предполагает…

Разыскать бы Карвовского. Но как Кирилл не истязал телефон, с Савелием соединиться он не смог. Надо бы подключиться к интернету, хоть ознакомиться.

Кирилл с неохотой встал, сел к столу и открыл ноутбук. Есть вариант подключить к написанию сценария самого А.П.Никонова. Это будет само по себе уже фишкой. Ученый, соавтор, такое всегда котируется в кинобизнесе.

Войдя в интернет, Кирилл первым делом открыл свой почтовый ящик. Одно непрочитанное письмо, письмо Гуренкова, ждало его. Вначале оно было по-деловому лаконичное: данные Никонова, его адрес, адрес его электронной почты в Mail.ru, немного о нем. А дальше пространные ценные указания типа: обрати внимание на главу: «Евангелие от Кирилла», Кирилл Коликов, писатель, ученый, экономист, друг Никонова. Учти, они оба атеисты – сейчас это в России не модно. Попробуй писать сценарий с верой, как у Дэна Брауна…Кирилл – это фишка, он твой тезка, чувствуешь пиар?.. – и много еще пустой информации.

На всякий случай, ничего не стирая, Кирилл упростил свою жизнь, пробив данные автора и статью в Яндексе, открыл страницу и начал было искать нужную главу, потом махнул рукой, оставил открытым окно и вернул выделенный почтовый адрес Никонова. Неизвестно еще, когда тот прочитает его послание. В письме Кирилл, назвал себя, написал свое предложение о сотрудничестве и попросил позвонить ему по мобильнику, или связаться через интернет.

Потом вернулся к статье и открыл 3 главу, пропустив, по обыкновению, начало:

Выбирай на свой вкус, – он отметил лишь фразу:

Относиться к «Евангелию от Кирилла» нужно…

Он углубился в чтение «Иудейских шахмат». И увлекся так, что не сразу даже взял зазвеневший телефон, вяло ответил и переключил на громкую связь, чтобы не отвлекаться от экрана.

–…Вы знаете, вам повезло. Я уже собрался уходить, когда заглянул в почтовый ящик.

Тут только до Кирилла дошло, это говорил Никонов, сам Никонов, Александр Петрович, человек, чью работу он читает, разговаривает сейчас с ним. Вот это скорость!

– Вы меня слышите?

– Да, конечно, – Кирилл заговорил излишне живо и радушно. – Вы знаете, прямо невероятно, я прямо сейчас читаю ваш «Опиум».

– Да? Вам нравится?

– Необычно. Непривычно. Это настоящая фишка.

– Рад. А «фишка», это что, похвала?

– Да. Своеобразная.

– Остановимся на частице «да». Но почему такой интерес? «Опиум» – это уже пройденный этап. У меня есть и более свежее.

– Про Иисуса?

– Нет. Но…

– Видите ли, я же написал вам, что я режиссер и хочу снять фильм про Иисуса Христа. Вы не согласились бы быть консультантом и оказать помощь в написании сценария?

– В написании? Или самому написать?

– А вы бы могли?

– С «Божьей» помощью, – Никонов почти смеялся. Может быть обрадовался заработку?

– А Кирилла…Кирилла Коликова вы бы не могли привлечь?

– Вы читали «Опиум»? Точно?

– Ну да. Сейчас дошел до «Христос воскрес». Уже дочитываю.

– Вы пропустили то место. Вернитесь к началу 3 главы. Я там написал: «покойного». Мой друг, московский экономист, Кирилл Коликов, умер.

– Давно? Извините. Ладно. Жаль. Но вы согласны сотрудничать? Я перешлю вам сценарий, и вы доработаете его по своей схеме? Наш продюсер, Гуренков, Никита Львович, сегодня же состыкуется с вами. Вы согласны?

– Хорошо. Но, видите ли, я полный, стопроцентный атеист. Махровый, так сказать. Это сейчас не модно.

– Никита сказал то же самое. Потом мы все сгладим.

– А не боитесь? Не так давно против Юрия Самодурова снова возбудили уголовное дело. Вы знакомы с Юрием Самодуровым? Он директор Сахаровского центра. И ловля покемонов нынче не одобряется.

– Да…то есть, нет. У нас есть юристы, разберутся.

– Смотрите. Союз Православных Хоругвеносцев не дремлет.

– Ничего, юристы разберутся.

– Побьют ведь. Так сказать, устроят вам аутодафе.

– Бордигаров наймем. Вы, главное, сделайте свое дело. Знаете, как я это представляю себе: история человека, который стал потом богом. Почему именно он? Вы сами как думаете? Были же тогда другие. Иуда Галилиянин, например. Он и секту зелотов создал. Или аль-Кохба, сын звезды. Федра, Египтянин.

– Да вы подкованы на все четыре копыта. Честно, вы читали Руслана Хазарзара?

– Да, признаюсь.

– Так я и понял.

– Вы с ним знакомы?

– Пересекались пару раз. Он жил в Волгограде. Но, к сожалению, уже умер. В 2013 году. В апреле, если мне не изменяет память. Мне приступать к работе?

– Да. Я сейчас же звоню Никите. Он свяжется с вами.

– Буду ждать. До свидания?

– Да. До свидания. Кстати, нам надо будет как-нибудь встретиться.

– Весь к вашим услугам.

Кирилл нажал на красную кнопку и положил телефон на стол.

Почему именно Иисус? Действительно, почему именно он?

Тогда да сказал Исая: слушайте же, дом Давидов! Разве мало для вас затруднять людей, что вы хотите затруднить и Бога моего?

Итак, сам Господь даст вам знамение: се, молодуха во чреве примет и родит сына, и нарекут имя ему: Еммануил.

Он будет питаться молоком и медом, доколе не будет разуметь, отвергать худое и избирать доброе.

Глава 4.

Иисус Варавва.

– Египтянин…

– Имя мое – Еммануил.

– Прости, Господи.

– Говори.

Человек, выделяющийся среди других своим ростом, смуглой кожей и длинной, иссиня-черной гривой, какой уступала, наверное, грива знаменитого судьи Самсона, стоял посреди толпы своих сторонников, вооруженных палками, длинными ножами и римскими кавалерийскими мечами.

Одет он был в одежду назорея, состоявшую из грубого, тканного из верблюжьей шерсти, хитона, подпоясанного кожаным поясом, и даже эта грубая одежда у него была потрепана и разодрана в нескольких местах.

– Господи, по твоему слову мы все приготовили. Ты въедешь, словно царь в твой город Иерусалим и враги твои падут на лицо свое перед тобой.

– Я иду в удел свой по праву отца моего, Давида.

– Осанна!

Египтянин под ликующие возгласы быстрым шагом пошел вперед, рассекая толпу приверженцев. Они радостно кричали и славили своего предводителя, и было за что. Римский гарнизон с боем изгнан из Иерусалима, Израиль свободен, свершилось пророчество древних.

– Осанна! С нами Бог!

Египтянин сначала старался идти с важностью, как подобает потомку Давида, но потом не сдержался и побежал. И это словно сняло плотину.

Сначала близкие Египтянина, его ближайшие помощники и военачальники, потом простые воины, все кто пришел за ним из Галилеи и Иудеи сражаться с общим врагом, вчерашние землепашцы, гончары и плотники, с ликующими воплями бросились за ним, единым потоком стекая с Елеонской горы.

– Господи, не это, не это рек пророк, – на бегу пытался выговорить Египтянину старик в одежде священника, бывшей еще недавно новой и богатой, но теперь порванной и испачканной грязью и кровью, как и у всех других. Но в отличии от других, одетых с чужого плеча, наряд старика, судя по всему, принадлежал ему самому.

Он задыхался и, не в силах дальше бежать, остановился, хватаясь за сердце. Медленно и с трудом поплелся он в толпе бегущих. Его толкали, задевали оружием. Длинные римские ножны били его по ногам.

«Никакого почтения», – горько думал он про себя. – «А я бросил все ради них».

Он был знатен, принадлежал не просто к роду Левитов, а к роду Аарона, из которого даже при римлянах избирался первосвященник. Но он лишился всего из-за пагубной страсти к вину и игре в кости, пристал к Египтянину, и теперь уже считал сам и старался внушить другим, что потерял все ради святого дела.

Он последним дошел до окраины Иерусалима.

Толпа впереди, двигающаяся и колыхающаяся, скрывала от него происходящее, а из общего гула он не мог расслышать ни слова.

– Раббони, – с арамейским акцентом окликнул его юноша.

– Иисус? Как все прошло? Расскажи, – старик тер грудь уже по привычке. Дыхание его выровнялось.

– Все получилось по слову твоему, раббони.

– Он положил сначала одежды свои на осла? – это интересовало старика больше всего, потому что это было одним из знамений пришествия царя-спасителя.

– Да, раббони.

– Был ли осел молод?

– Только что объезжен, раббони. Я разбираюсь в этом.

– Был он сын подъяремной? Это очень важно, – старик по привычки поднял кверху палец.

– Да, раббони. Я купил его у водоноса, и рядом, в узде, стояла его мать.

– Ты очень неглуп, хоть ты и из Галилеи. Уф. Все свершилось ко славе Господа. Теперь можно и не спешить. Пойдем медленнее и повторим псалом Давида, данный нам в преддверии сына его посланного. Начинай же, Иисус.

– О, Господи, спаси же, о Господи, споспешествуй же. Благословен грядущий во имя Господне!

– Да. Ты хорошо пропел, и, главное, вовремя. И голова твоя светлая и ум острый. Господь Бог вдохновляет тебя на слова правильные и мысли нужные. Пойдем же дальше, что-то там скопление народа, и все невозделанные. Что ж, труда не будет.

Иисус прошел вперед быстрым шагом и, дойдя до толпы, стал проталкиваться между ними, пробивая путь своему учителю. Он то и дело оглядывался назад, убеждаясь, что тот не отстает.

– Не бойся, дщерь Сионова, Царь твой грядет на молодом осле, – громким, хорошо поставленным голосом заговорил старик, как делают это книжники в молитвенных домах. – О, Господи, спаси же, о, Господи, поспешествуй же. Благословен Грядущий во имя твое.

На этот голос люди оборачивались, смотрели на них и почтительно расступались.

– Равви, – из толпы протиснулся к ним один из сподвижников старика, молодой, худой и низкорослый человек из книжников-недоучек. – Все свершилось по Писанию: Еги…Господь наш исцелил слепого и хромого. Слышишь, как его славят?

Старик недовольно посмотрел на говорившего и пошел, обходя толпу, в сторону города.

Благодаря этому, он вскоре оказался между Иерусалимом и огромной толпой, состоявшей из восставших и горожан, приветствующих победителей.

– Осанна! – закричал старик. – Благословен царь израильский из семени Давида! Благословен Грядущий во имя Господне.

– Осанна в вышних! – подхватили из толпы.

Вся толпы заколыхалась, стала двигаться, вытягиваться, освобождая проход, и по нему на молодом осле, то и дело сбивающимуся с шага, поехал Египтянин, все мысли, чувства и стремления которого летели вперед стрелой. Но он старался держаться важно, дышать ровно и смотреть вперед царственным взором.

– Благословенно грядущее во имя Господа, царство отца нашего Давида.

Толпа кричала, радуясь, повстанцы бряцали оружием на римский манер, стуча мечами по щитам.

– Раббони, осторожнее, – Иисус сдерживал напирающих людей, чтобы они не сбили и не затоптали старика.

– Осанна!

Старик, словно вдохновенно, сорвал со своих плеч верхнюю одежду и бросил под ноги ослику. Животное в который раз сбилось с шага, а люди вокруг, словно по команде, тоже стали стаскивать с плеч одежды и стелить на землю.

Скоро весь путь до города устлали разноцветные ткани! Красный римский плащ, зеленый иудейский халат; серое, полосатое; платки, накидки.

Ослик, напуганный всем этим, впал в то состояние, когда его не сдвинуть даже слону.

Напрасно Египтянин дергал повод, напрасно колотил пятками в бока. Ослик, вздрагивая всем телом, крепко уперся в землю всеми четырьмя ногами и жалобно заревел, прижимая длинные уши.

– Ты же царь, прикажи животному идти, – насмешливо закричал из толпы чей-то голос.

– Над ослами не царствую, – громко закричал в ответ Египтянин, проворно слез с осла и быстро пошел вперед, небрежно попирая ногами устланные одежды.

Толпа заревела восторженно. Пальмовые и миртовые ветви полетели под ноги народного вождя. Старик только покрякивал и кашлял, когда Египтянин проходил мимо него.

Но в целом он был доволен. Египтянин, конечно же, глуп и горяч для царствования. Но со времен Самуила, божьи пророки не раз творили властелина из людей земли. За Египтянином стоит народ, его признали вождем сыновья Иуды Гавланита, среди его сподвижников есть книжники, за ним пошли не воинственные, презирающие мир, ессеи. Он истинный вождь страны.

Он умеет вести за собой, он одаренный полководец. Он победитель! Он изгнал из Иерусалима римский гарнизон. Он будет царем!

В город старик вошел последним, сопровождаемый только Иисусом. Лишь женщины и старики шли вместе с ним, переговариваясь о нынешних переменах.

Старик не слушал никого. Он спешил. Дом, в котором остановился Египтянин, снимал римский легат, начальник гарнизона, погибший вчера. Старик же выбрал себе дом рядом, принадлежавший начальнику сборщиков пошлин, главному мытарю Иудеи. Сам главный мытарь бежал, скрылся вначале восстания, потеряв в уличной бойне сыновей и зятя.

Ближайшее окружение старика заполонило некогда богатый дом, и пока он сам удалился для отдыха в спальню, все они: нищие и недоучки, разбрелись по комнатам, в поисках ценного. Только Иисус, думая о всех, отправился на поиски съестного. Спустившись в подвал, он нашел там муку, вино, крупы и вяленое и соленое мясо. Там же он увидел в углу корзины для субботней трапезы, и так, как приближался Шаббат, решил взять, тем более, что солома, необходимая для них, лежала тут же, под ногами.

Сгребая солому в кучу, чтобы было удобнее собрать ее, Иисус заметил кусок ткани в зеленую и белую полоску, выглядывавший из-за корзин. Сдвинув их в сторону, Иисус потянул за ткань. Гора сложенных друг на друга ящиков закачалась, мешки с мукой накренились, и все рухнуло, обрушилось и разломалось. Мешковина лопнула, белая пыль взвилась в воздух, и когда все осело, среди рухнувшей бесформенной кучи, поднялся человек, испуганно озираясь. Был он белый от муки и страха.