Небо внизу

А поэтому единственно возможная линия поведения была очевидна. Нужно было изо всех сил изображать нормальность. Если повезет, травмированный мозг Теодоры придет в норму, и тогда одна из реальностей исчезнет. А если нет… Тогда Теодора приспособится. Она умеет приспосабливаться. Безумие, конечно, ужасно – но не хуже работы в CFG. Теодора справится.

Глава 4

В зеркале была девушка. Невысокая, тощая до прозрачности, она переступала по холодному полу тоненькими, как спички, ногами. Тео наблюдала за этой девушкой с неестественным отстраненным любопытством: вот она поднимает руку, вот поворачивает голову.

– Вот так, госпожа, вот так. А теперь шагайте в подъюбник, – Мэри опустилась на колени, раскрывая широкий купол сливочно-белой ткани. Тео послушно ступила в распахнутую, словно голодный рот, юбку. Движение получилось удивительно точным и почему-то привычным. Как будто она тысячи раз одевалась таким вот причудливым способом.

А может, именно так она и одевалась?

Когда Мэри подняла нечто широкое и длинное, жесткое даже на вид, Тео, не дожидаясь подсказок, выпрямилась и вскинула руки. Служанка сноровисто затянула корсет, заботливо потыкала пальцами под ребра:

– Не туговато будет? Как вам, госпожа Тео? Дышите свободно? Доктор велел, чтобы дышали!

– Да, все хорошо, – отстраненно кивнула Тео, и девушка в зеркале повторила ее движение. Растрепанная каштановая коса качнулась в такт, словно маятник. Тео ненавидела такой цвет – слишком темный, слишком невыразительный. Как хвост у дохлой белки. Собственные грязно-русые волосы она высветлила в яркий блонд, неспешно мигрируя между платиновым и клубничным.

– Сейчас оденемся, причешемся, – безостановочно ворковала служанка, наматывая на Тео бесконечные слои ткани: бархата, ситца, кружев. Нижняя юбка, верхняя, блуза, расшитый бисером лиф… Широкие складки бархата вздыбливались вокруг узких бедер, создавая тяжеловесный, непоколебимый объем, немыслимых объемов буфы на рукавах колыхались, как сдувающиеся воздушные шары. Ткань шелестела, скреблась и шуршала, рождая сложный многоголосный звук – одновременно чужой и до боли знакомый.

– А теперь присядьте, я вам волосы уложу. Будете вы сегодня красавица!

Тео послушно опустилась в кресло и прикрыла глаза. Сегодня она должна была ужинать не у себя, в кровати, а где-то внизу, в столовой, с кузеном и бабушкой. Мэри решила, что такое грандиозное событие нужно соответствующим образом оформить, а Тео… Тео не спорила. Она просто плыла по течению, позволяя окружающим направлять ее, как направляет водителя круиз-контроль. Через двести метров будет поворот направо… Осторожно, ограничение скорости до сорока миль в час. Все, вы приехали – перед вами столовая!

Мэри ловко скручивала и переплетала каштановые локоны, сооружая из них неубедительное подобие вавилонской башни. Одна часть Тео боялась пошевелить головой, но другая точно знала: прическа удержится. Медленно, осторожно Теодора повернулась влево, вправо, кивнула – сперва робко, потом энергичнее. Закрученные папильотками кудряшки у висков подпрыгнули, как медные пружинки.

Прическа удержалась.

Может, это первые искры пробуждающейся памяти? Еще немного, неделя-две, и мир вокруг перестанет быть таким безумным?

Тяжело опираясь о кресло, Тео поднялась. Ее немного вело, в затылке пульсировала тягучая, как желе, боль, но в целом все было нормально. Тео была одета и причесана. Она стояла. Она даже могла идти.

Бледная девушка в зеркале одобрительно ей кивнула. Тео слабо улыбнулась в ответ.

– Мэри, ты не проводишь меня… – Тео понятия не имела, где находится столовая, поэтому решила сослаться на головокружение и слабость. Но объяснять ничего не пришлось.

– Ну конечно! Давайте-ка вот так, под ручку. Опирайтесь на меня, госпожа, не бойтесь, – тут же подхватила ее Мэри.

Предосторожность оказалась излишней. За дверью Тео сразу же повернула направо, не дожидаясь подсказки от Мэри. Вдоль длинного узкого коридора горели странные лампочки – и не электрические, и не газовые. Тео тщетно вглядывалась в матово-золотистые колбы, пытаясь разглядеть источник трепещущего света. Ковер под ногами производил впечатление натурального и, наверное, стоил немалых денег – лет эдак сто назад. Сейчас яркая шерсть потускнела, свалявшись рыхлыми колтунами, а через переплетения орнамента проглядывали белые нити основы. Вспугнутая шагами, из недр ковра вылетела моль и заметалась по коридору, словно крохотная серебряная искра. Выпустив на секунду Тео, Мэри сноровисто хлопнула ладонями и отерла руку о юбку.

– Ужас сколько этой дряни поразвелось. Уж чем только не травили, даже амулеты вешали – все равно не помогает.

Тео сочувственно кивнула. Мэри была чудовищно суеверна, и какое бы несчастье ни случилось: болезнь, измена, нашествие моли – Мэри немедленно призывала на помощь магию. Поначалу это удивляло Тео, потом – забавляло, теперь начало раздражать.

Все-таки некоторые люди физически не способны разумно распоряжаться деньгами. Если не спонтанные покупки, то магия, если не магия, то инвестиции в какие-то идиотические предприятия… Тысяча и один способ пустить по ветру все сбережения. Тео могла бы написать об этом книгу – но кто ее будет покупать? У целевой аудитории все равно денег нет – ушли на амулеты.

Спустившись по лестнице, Тео уверенно повернула налево и прошла мимо огромного, в два человеческих роста, окна. За стеклом наливался зеленью очнувшийся после зимы сад. Сквозь опавшие листья тянулись к небу клинки молодой травы, над тонкими ветвями деревьев парили невесомые облака молодой листвы. Кое-где в кронах Тео видела белоснежные вспышки цветов…

Когда она в последний раз гуляла в парке? Так, чтобы без смартфона и ноутбука, а просто сидеть на лавочке, лениво и бездумно глядя в прозрачное небо?

– Госпожа Тео! Вам плохо, госпожа?

– Что? Ах да. Нет. Мне не плохо. Просто… я подумала, что давно не гуляла.

– Это точно, совершенно вы правы, госпожа, – тут же энергично закивала Мэри. – Очень, очень давно. Куда ж такой болезной по снегу-то бродить? Но ничего: сейчас вы поправились, а на дворе солнышко пригрело. Как раз и погуляете! Подышите свежим воздухом, на цветочки посмотрите. У нас как раз снежноцвет распускается – красотой полюбуетесь.

Опровергая слова горничной, мимо окна прошлепал какой-то немытый доходяга, толкая перед собой груженую диким камнем тачку. Вывернув содержимое на землю, он начал тяжело ворочать булыжники, выставляя их по периметру клумбы.

– Ох. Опять этот бестолковый, – раздраженно поджала губы Мэри. – Ну до чего же неудачный человек, всегда у него все криво и боком.

– А зачем его тогда наняли? – задала совершенно логичный вопрос Тео. Ответом ей стал долгий и очень удивленный взгляд. Видимо, вопрос был неправильный. То ли Тео должна была знать на него ответ, то ли ей вообще не полагалось интересоваться такими вещами. Но Мэри, помолчав, все-таки ответила.

– Ну как же, госпожа. Он же контрактный. Джим староват был, да и охромел на правую ногу… Ах да, вы же не знаете! Болели вы, не видели. Джим, значит, на гвоздь стал и насквозь ногу пробил, три дня встать не мог. А когда потихоньку ходить начал, воспаление пошло, нарыв у него здоровенный случился. Ну, кузен ваш, господин Герберт, пошел в банк и поменял работника. Вот этого вот взял, помоложе.

– А Джиму что же, врача не вызвали? – изумилась Тео.

– Кому? Контрактному? Да кто ж контрактным врачей-то вызывает?! – всплеснула пухлыми руками Мэри. – Этих прощелыг лечить – себе в убыток. И так работают криво-косо, вреда от них больше, чем пользы, и жрут еще в три горла. А вы говорите: врачей ему. Если уж так нужно лечение, так пусть банк сам докторов вызывает. Их работники – им и платить.

Тео кивнула с таким видом, словно все-все поняла. На самом деле эмоциональная сентенция Мэри озадачила ее до крайности. Кто такие контрактные? Почему все они работают плохо? Если они действительно плохо работают, то зачем кузен нанимает их одного за другим? И при чем тут банк?

Хотя по последнему вопросу у Тео были некоторые предположения. Вполне возможно, банки выполняют здесь функции биржи труда. Это странно – но почему бы и нет? В таком случае естественно, что Герберт отправил несчастного Джима именно в банк как в организацию, являющуюся прямым работодателем. Больничный официанту оплачивает ресторан, а не клиент, который зашел туда поужинать.

– Ну вот и пришли, – оборвала мысленные рассуждения Теодоры служанка. Еще раз критически оглядев Тео, Мэри поправила ленты на лифе, одернула ей юбку и решительно распахнула высоченные двустворчатые двери.

Огромная комната была роскошной. Лет тридцать назад. Сейчас золотая лепнина под потолком облупилась, а шелковые обои выцвели, распушившись обтрепанными пестрыми  нитками. В центре столовой стоял огромный стол, вокруг которого выстроилось два десятка стульев. Но занято было только два из них. Во главе стола сидела Альбертина Дюваль, прямая и твердая, как черенок лопаты. В отдалении, с интервалом в четыре стула, раздраженно постукивал пальцами по краю тарелки кузен Герберт.

– Добрый день, – вежливо поздоровалась Тео. И сделала книксен. Она даже не поняла, как это произошло. Просто левая нога сама собой пошла назад, колени подогнулись, а руки подхватили стекающие на пол складки юбки. Тело отработало заученную программу, а Тео наблюдала за ним, как пассажир – за маневрами водителя на переполненной трассе.

– Ну наконец-то, дорогая! – громогласно воскликнула бабушка Альбертина и поднялась со стула, раскрывая костлявые объятия. Теодора послушно подошла – и утонула в запахе лаванды и старческого плохо вымытого тела.

– Герберт?

Под пристальным взглядом старухи кузен все-таки поднялся и растянул губы в карамельно-сладкой улыбке.

– Теодора, сестра! Я счастлив, что ты настолько поправилась. Выглядишь неотразимо.

– О, благодарю, – польщенно потупилась Тео, пряча за смущением растерянность. Она понятия не имела, что делать дальше. Но старуха тыкнула узловатым пальцем на стул рядом с собой. Там уже стояла архитектурно выверенная стопка разновеликих тарелок, со всех сторон обложенная ножами, вилками и ложками. Тео покорно опустилась на свое место.

Кажется, некоторые вопросы получали некоторые ответы. Натужная любезность Герберта наверняка была связана с тем, что Тео сидела одесную старухи, а он – ближе к середине стола. Если бы он сам выбирал место – наверняка занял бы симметричный стул слева. Значит, это какие-то старые семейные иерархические игрища, и счет в этих игрищах явно не в пользу Герберта.

– Как ты себя чувствуешь? – рокочущим басом осведомилась Альбертина, пока служанка наполняла тарелку Тео тягучим сливочным супом.

– Спасибо, бабушка, намного лучше, – вежливо поблагодарила Тео, а ее рука между тем уверенно выбрала самую большую ложку справа. Все так же самостоятельно, без сознательного участия Теодоры, рука поднялась, зачерпнула суп и отправила его в рот, не пролив ни капли. Тео даже губы не испачкала.

И поза. Тео сидела прямо, едва прикасаясь предплечьями к краю стола… На мгновение она представила, как выглядит со стороны – и подумала, что похожа на графиню Грэнтэм из «Аббатства Даунтон».

Интересно, можно нагаллюцинировать целый сериал?

Ошеломленная этой мыслью, Тео поперхнулась и закашлялась, чем заработала сочувствующий взгляд Мэри и раздраженный – Герберта. Старуха даже головы не повернула, полностью сосредоточившись на содержимом собственной тарелки. Она методично вычерпывала ложкой суп, заливая его в рот с механическим равнодушием автомата.

Трапеза продолжалась в тишине, тяжелой и душной, как пыльные бархатные шторы. Все ели молча, неотрывно уставившись в тарелки. Через пять минут Тео почувствовала неловкость, через десять начала нервничать, а через пятнадцать приглушенно звяканье железа о фарфор превратилось в тревожный набат.

Наконец Альбертина Дюваль отложила вилку и нож. В то же мгновение прекратил есть и Герберт, чуть отодвинув от себя тарелку с остатками ростбифа. Поколебавшись, Тео последовала его примеру.

– Теодора, милая… – старуха потянулась к ней через стол, положила на руку искореженные артритом пальцы, жесткие и холодные, как корни дерева. – Возможно, мои слова прозвучат эгоистично, но я должна это сказать. Ты единственная нить, которая соединяет меня с Роджером. И я счастлива, что эта нить не оборвалась. Когда ты очнулась… это было… словно мой Роджер вернулся. Будь здорова, девочка моя. Живи – и за себя, и за него.

Еще раз стиснув Тео ладонь, Альбертина поднялась и, медленно шаркая, вышла из комнаты. Герберт проводил ее нечитаемым стеклянным взглядом.

Глава 5

Тео надеялась, что воспоминания постепенно проснутся. Или не постепенно. Она увидит фотографию, услышит знакомую песню – и ах, что со мной? Где я? О боже, я… я… я снова помню!

Именно так всегда и происходило в бесконечных сериалах, перед которыми мать застывала вечерами, словно кролик перед удавом.

Перед бесконечным удавом.

Но в реальной жизни память не торопилась возвращаться. Тео бродила по дому, как привидение, всматривалась в потемневшие от времени портреты, трогала статуэтки и высушенные цветы, покрывающиеся пылью в высоких вазах… Ничего. Совершенно никакого результата. Ноль.

В памяти Тео по-прежнему была только Огаста.

Вариант номер один: Тео рехнулась. Окончательно и бесповоротно. Правда, где-то было написано, что психи не осознают собственной болезни – но кто сказал, что это универсальное правило? Может быть, она, Тео, – медицинский феномен.

Вариант номер два: Огаста совершенно реальна. И та, другая Тео – рано постаревшая, издерганная женщина – тоже реальна. Была. В Огасте она влетела под гребаный грузовик, но попала не в реанимацию и не в морг, а сюда. В совершенно чужой мир, непонятный и незнакомый, да еще и в новое тело.

Может, именно так и выглядит посмертие? Ты просто закрываешь глаза в одном мире – и открываешь в другом. Нет ни ада, ни рая, только незнакомые лица вокруг. Вот потому-то дети и орут. От ужаса и осознания.

Тео тоже очень хотелось заорать – громко, во всю глотку, со слезами и всхлипами, по-детски отчаянно и яростно. Кричать и требовать, чтобы далекий неведомый некто немедленно все отменил и исправил, чтобы сделал нормально, привычно, как было, а потом положил на плечи огромную теплую ладонь. Все хорошо, Тео. Теперь все будет отлично.

Вот только отлично не будет. Неважно, какой вариант правильный, первый или второй. В любом случае Тео должна молчать – если не хочет закончить дни в местной дурке. А может, и что-нибудь похуже. Кузен Герберт улыбался старательно-сочувствующей улыбкой и задавал вопросы. Ты помнишь, как мы играли в саду у тети Эвы? А тот поклонник, с дурацкими бакенбардами… Как там его звали? Бабушка подарила тебе на праздник зимнего огня такой замечательный подарок… А кстати, там были только перчатки, или еще и гребень?

Тео беспомощно улыбалась и качала головой: ах, дорогой кузен, я так слаба, мысли путаются… Пока что это срабатывало, и Герберт послушно отступал, но вскоре снова заводил разговоры о чудесном, замечательном прошлом. Но Тео отлично понимала: еще неделя-другая и ссылаться на слабость будет совершенно неуместно. Придется отвечать – и тогда станет понятно, что ничего из перечисленного она не помнит.

Ранняя, еще до конца не проснувшаяся пчела озадаченно зависла перед скамейкой. Тео, вынырнув на секунду из раздумий, раздраженно отмахнулась. Пчела еще немного покружила, медленно, неуклюже развернулась и взяла курс на распускающиеся первоцветы. Мэри специально посадила Тео именно здесь, перед клумбой с гиацинтами и крокусами. Яркие, словно взрыв красок на картине абстракциониста, они рвались вверх из холодной сырой земли. Тео виделось в этом какое-то… напутствие, что ли. Знак свыше. Если уж нежные, хрупкие цветы могут пробиться и выжить – ты тоже сможешь. Ты справишься, Тео. Обязательно справишься.

Замызганный контрактный неспешно подкатил к клумбе тачку, наклонил ее и вывалил на землю здоровенную груду навоза. Мгновение – и Тео вскочила, зажимая руками нос.

Ну что же за человек-то такой… неудачный!

– Ты что творишь, идиот! – рявкнул, нависая над полудурком, неизвестно откуда вывернувшийся кузен. На фоне рослого холеного Герберта контрактный казался совершенным заморышем. Тощий, грязный,, в обвисшей мешком одежде, он выглядел как выбракованный полуфабрикат человека.

– Спятил? Совсем не соображаешь? – продолжал разоряться Герберт. Контрактный, ссутулившись, тупо смотрел в землю и молчал.

– Ты зачем притащил сюда эту дрянь? Чтобы весь сад провонять?!

– Вы сказали, что… ну… клумбы удобрить нужно… – разродился наконец-то объяснением контрактный.

– И что?! Я же не говорил делать это сию же минуту, остолоп. Неужели такие очевидные вещи нужно объяснять?! Видишь – госпожа Теодора на прогулку вышла, воздухом подышать. Ну так подожди немного, за пару часов цветы не завянут. А вечером займешься удобрением. Ну что за тупица! – коротко размахнувшись, Герберт отвесил контрактному хлесткую затрещину.

И ушел.

Просто развернулся и ушел.

А контрактный остался стоять, все так же равнодушно-бессмысленно глядя в землю. Оторопелая Тео открыла рот. Закрыла. Снова открыла.

Это было… Это было… Да как это вообще возможно?! Ударить наемного работника, вот так просто, как будто это нормально! А контрактный! Он же вообще ничего не сделал. Просто стоял, как мебель, и моргал.

Может, он действительно идиот? В смысле, умственно неполноценный.

Словно подтверждая ее слова, контрактный медленно опустился на колени и начала загребать навоз обратно в тачку, переваливая его через бортик руками. Все еще ошеломленная Тео подошла к нему, остановившись у края дорожки.

– Не надо. Не спеши. Я все равно уже ухожу.

Контрактный застыл, как сломанная механическая игрушка.

– Я… я не подумал. Простите, госпожа.

Говорил он медленно, словно во сне, и все так же смотрел куда-то вниз – то ли на землю, то ли на свои руки. Тео тоже на них посмотрела – грязные, жесткие даже на вид, с неровно обломанными ногтями.

– Ничего страшного. Я сижу тут уже больше часа и действительно собиралась возвращаться.

Тео переступила с ноги на ногу, мучительно соображая, чего бы еще сказать. Конечно, можно было просто уйти – и так было бы, наверное, правильно. Но Тео ощущала вину и тяжкую, мучительную неловкость. Такое же чувство она испытала, случайно отворив незапертую кабинку туалета – и нос к носу столкнувшись с девушкой, которая меняла тампон.

– Ты хорошо справляешься, – зачем-то похвалила контрактного Тео. – Так много заданий – а ты все успеваешь.

Она не знала, угадала ли правду или ошиблась, но парень действительно все время суетился во дворе: копал, чинил, таскал какие-то бесконечные мешки и ящики. Тео ни разу не видела, чтобы он слонялся без дела. А поэтому решила, что не будет такой уж нелепостью похвалить работника за усердие – пусть даже не самое интеллектуальное.

Контрактный медленно поднял голову. Лицо у него было густо припудрено пылью, и частые дорожки пота прочертили в ней карту ручьев и рек. На этой грязной просоленной коже нелепым контрастом светились глаза – серые, с ярко-голубым, словно прорисованным кисточкой, ободком.

– Я… ну… стараюсь, – контрактный дернул ртом то ли в гримасе, то ли в улыбке. – Вы бы шли отсюда, госпожа. Навоз все-таки. Воняет.

– Да. Конечно. Уже иду, – все еще растерянная, Тео отступила на шаг и снова остановилась. Чувство неловкости никак не унималось, и нужно было сделать что-нибудь посущественнее… Например, дать чаевые или что-то вроде того… Привычным движением она сунула руку в карман, но нащупала там только конфетку и пару фантиков.

– Госпожа Тео! Доктор приехал! Возвращайтесь в дом, госпожа! – закричала с крыльца торопливо спускающаяся по ступеням Мэри.

– Уже иду! – с облегчением оборвала разговор Тео, сделала рукой неопределенный жест – то ли попрощавшись с контрактным, то ли отмахнувшись от него, как от пчелы, и заспешила к дому.

Доктор Робен ждать не любил. К своим бессмысленным процедурам он относился максимально серьезно и, кажется, действительно верил, что вся эта чепуха имеет смысл.

Опустившись на колени и выпятив тощий зад, Робен рисовал на полу иероглифы и пентаграммы, расставлял, отмеряя расстояние рулеткой, разноцветные свечи и окроплял комнату какой-то вонючей дрянью. Тео пыталась понять, что это такое, но в сложном аромате мешались горькие запахи трав, аммиак, сера и легкие нотки тухлятины. Тео никогда не сталкивалась с пукающими коровами, но, вероятно, ощущения были бы сходными.

Почему-то все обитатели дома не просто терпели эти абсурдные выходки, но относились к ним максимально серьезно. Когда доктор Робер приступал к делу, особняк словно вымирал. И черт с ней, с бестолковой и суеверной Мэри. Но даже Герберт, даже неколебимая, как скала, госпожа Альбертина уходили в комнаты и сидели там тихо, как мыши, пока доктор не объявлял, что процедуры закончены.

Тео пыталась относиться с уважением к этим нелепым причудам. Ну хотят люди в магию поиграть – так что же такого? Забава, конечно, не дешевая, но совершенно безвредная. А может, даже полезная – как полезно любое плацебо, которое успокаивает излишне мнительного пациента.

Теодора пыталась. Но не могла. Когда преклонного возраста джентльмен в пенсне запрокидывал голову, прицелившись острой бородкой в потолок, и начинал выкрикивать что-то невнятное на латыни, это выглядело… Это выглядело… Господи, это ведь даже не фарс. Это идиотизм. Клинический.

– Вдохните этот дым, – доктор Робер сунул Тео под нос вяло тлеющий веник из травы. – Теперь закройте глаза.

В лицо ударили мелкие колючие крупинки.

– Ин исто сале сит сапиенциа! – тонко выкрикнул доктор Робер дребезжащим тенором. – Эт аб омни коррапцион сикут ментес эт корпора…

По щекам снова хлестнуло сыпучее и жесткое. Тео украдкой облизала губы, собирая кристаллики соли.

– Ин исто сале сит сапиенциа! – повторил доктор. – Ин исто сале сит сапиенциа! Кониуро те!

В последний раз швырнув в Тео солью, он сбрызнул ее какой-то теплой и вязкой жидкостью. На мгновение Теодора подумала, что это кровь, и приоткрыла глаза.

Нет, всего лишь масло. Судя по запаху, полынное.

– Дикси, – провозгласил доктор Робер, опуская на Тео черное шелковое покрывало. – Конюро эт конфирмо!

Сдернув тонкую черную ткань, он взмахнул перед Тео руками, и между ладонями у Робера потекли языки пламени. Тео не просто видела – она их ощущала. Плотный, тугой жар, колышущееся движение воздуха и тихое напряженное гудение, словно работает далекий трансформатор. Доктор медленно вел руками вдоль тела Теодоры, и она чувствовала, как пламя согревает ей сначала лицо, потом грудь, живот, бедра и, наконец, стопы. Тео закрыла глаза и сильно, с подвывертом ущипнула себя за бок. Боль не разрушила иллюзию – жар по-прежнему был здесь, он лизал теплыми языками ее тело.

А потом Робер встряхнул руками, и огонь, рассыпавшись рыжими искрами, пропал.

– Ну, вот и все! – бодро и совершенно буднично провозгласил доктор. – Первые результаты от ритуала благодатного огня вы заметите дня через два, не раньше. Мысли будут меньше путаться, начнет возвращаться память.

Доктор Робер двинулся по комнате, методично собирая в саквояж разложенный реквизит.

– Осмелюсь заметить, что вам очень повезло с кузеном. Герберт так заботится о вас, госпожа Дюваль. Старики любят упрекать молодежь в равнодушии, но ваш кузен – образец для юношей. Правда, он просил меня сохранить это в секрете… Но, думаю, благим устремлениям не нужен покров тайны. Герберт искренне беспокоится о вашем состоянии. Он расспрашивал меня обо всех проявлениях недуга. Даже предположил, что в тело вернулась не ваша душа, а чья-то еще! Вообразите только – чтобы я, доктор магической медицины, допустил такую нелепую ошибку! Но я не в обиде. О нет! Я понимаю, насколько Герберт напуган вашей болезнью, поэтому дважды объяснил ему, что это совершенно невозможно… – Робер, с усилием сведя створки, защелкнул ремень саквояжа. – В ритуале произносится полное имя больного. Вероятность того, что в астральной пустоте будут находиться две одноименные души, исчезающе мала. Это так же невероятно, как, случайно упав в стог сена, наткнуться там на иголку.

Коротко хохотнув, доктор поправил пенсне.

– Когда ваши ментальные аберрации стихнут, госпожа Дюваль, поговорите с братом. Успокойте его сомнения.

– А… э-э-э-э… Да… – прорвалась через хаотически скачущие обрывки мыслей Тео. – Огонь. Это же был огонь?

– Что? Да, конечно. Благодатный очищающий огонь. Вы делали такой же на четвертом или на пятом курсе. Подождите немного, госпожа Дюваль, вы скоро все вспомните, – отвесив на прощание легкий поклон, Робер прихватил с комода шляпу-котелок и вышел за дверь. А Тео осталась лежать, бессмысленно глядя в потолок.

Огонь. Он зажигает руками огонь. Возможно, это галлюцинация, или гипноз, или еще какая-то хитрая хрень, но… Но… Тео медленно подняла руки, развела их и медленно свела, болезненно изгибая пальцы: большой в сторону, средний вниз, мизинец и безымянный вверх.

Конечно же, ничего не произошло. Чуда не случилось, благодатный очищающий огонь не вспыхнул. Но новое тело Тео было уверено, что это правильный жест. Совершенно нелогичное чувство – но такое весомое, что его, кажется, можно потрогать руками.

Тео повторила движение и ощутила внутри слабый, едва слышный толчок – словно плеснула в берег далекая волна. Это не была эмоция. Это не было физическое ощущение. Ни одно из пяти чувств не объясняло этой волны – и все-таки она существовала.

Тео снова свела руки. И между пальцами проскочили крохотные, словно пыль, искры пламени.