И все небо для нас

– М-м-м, – сестра мычит, вцепившись пальцами в стул. – Ты… сделал так, чтобы она… делала то, что тебе нужно?

– Да, именно. – Дядя смеется и поглаживает ее по голове. – Ты такая умница!

Лицо Милы разглаживается и сияет. Меня накрывает волной белой зависти. Ее кожа такая чистая, нежная, не то что моя – жирная с периодически выскакивающими прыщами. Во всем виноваты гормоны и стресс.

– Через десять минут пойдем дальше, – предупреждает Тихон.

Натягиваю кепку на голову и опускаю козырек.

– Посплю немного… – Съезжаю на стуле. – Разбудить не забудьте.

Конечно, спать я не собираюсь, как и оставлять Милу одну с Тихоном. Что бы он ни говорил, какие бы слова ни подбирал, не успокоюсь, пока он не убедит меня, что я ошибаюсь. А ошибаюсь я редко. Из-под козырька наблюдаю за ногами и руками Милы. Она часто стучит локтями по столу, притопывает по полу.

– А где мы будем спать вечелом?

– Мы снимем номер в отеле.

– Ого! А что это?

– Это временное пристанище для путешественников и деловых людей.

– Здолово! А мы сможем остаться там навсегда?

– Нет, потому что за каждый проведенный там день нужно платить. Лучше уж мы дойдем до моего дома, где можно жить бесплатно.

Мила шуршит фантиком. Обжорка. И чем не хоббит? Они тоже постоянно едят.

– Мила, можешь рассказать о Вере?

– А чего о ней лассказывать? Она же не интелесная.

С трудом сдерживаю усмешку.

– Как же так? Я уверен, если спросить у нее, то она расскажет о тебе много хорошего.

– Нет.

– Почему ты так думаешь?

– Она меня не любит, – голос сестры дрожит. – Она обо мне заботилась только из-за мамы. А тепель мамы н-нет. И она блосит меня и убежит. – Сестра громко шмыгает носом и выдыхает. – Она уже убегала и оставляла меня одну.

В горле першит. Только бы не закряхтеть.

– Надя об этом не рассказывала.

– Ну… когда мне было четыле годика, Вела оставила меня во дволе на качелях и ушла. А я ее ждала до самого вечела. Потом плишла мама и увела меня домой, а Велу мы искали целый день вместе с… людьми. Котолые… помогают искать.

– С волонтерами, – подсказывает дядя.

– Да! И какой-то человек нашел ее на вокзале. Она там ночевала и хотела уехать в длугой голод. Мама плакала и обнимала ее, а потом дома так кличала… Мне было очень стлашно.

Дыхание сестры учащается.

– Посмотри на меня, малышка. – Дядя вдыхает, поднимая руки, и выдыхает, опуская их. – Повторяй за мной.

Мила жестикулирует и дышит, шмыгая носом. Понемногу она приходит в себя, а я размышляю, что всего два года назад поступила как неразумный ребенок и вскоре после этого мама заболела…

Не хватает воздуха. Беру со стола пакетик сока и выхожу на улицу. Вставляю трубочку, гневно втягиваю напиток. Яблочный вкус скользит по языку и исчезает в пищеводе. Слишком быстро выпила, даже удовольствия не получила.

Я думала, что сестра этого не помнит. Я тогда хотела просто избавиться от прицепа, с которым изо дня в день возилась четыре года подряд, будто сама была молодой матерью. У детских нервов тоже есть свои пределы.

Сминаю пачку сока, выкидываю в урну и возвращаюсь. В кошельке осталась мелочь, на карточке давно ноль.

– Вела! – кричит сестра на всю заправку.

Оборачиваюсь. Она радостно машет, а на голове у нее розовая шляпка.

– Смотли, что мне дядя Тиша купил!

Как же хорошо быть ребенком. Никаких проблем, только счастье и подарки.

– Хочешь, куплю и тебе что-нибудь?

– Нет уж, спасибо. У меня кепка есть. – С вызовом поправляю козырек и иду к столику. Подхватываю рюкзак, наскоро смахиваю туда оставшиеся пакетики с чипсами и орешками. Надолго не хватит, но будет чем перекусить, если Хоббит проголодается.

– Не хочешь поговорить о побеге? – тихо спрашивает дядя.

– Нет.

* * *

Волосы прилипают к шее и щекам. Кепка влажная от пота. Зря выкинула те шорты в начале лета, сейчас бы легче перенесла липкую жару.

Промзона заканчивается, и теперь мы идем у дороги. Скоро окажемся на трассе и двинемся по обочине, стараясь не скатиться в кювет или не споткнуться под колеса проезжающих мимо машин.

Налетает долгожданный ветерок. Прикрываю глаза, наслаждаясь моментом. Кроны деревьев шуршат, приветствуя горе-путешественников в своих краях. Ненадолго становится легче дышать. Чем ближе к трассе, тем больше машин поднимает пыль, а грозно гудящие фуры обдают выхлопами. От них слезятся глаза и скребет в горле.

– А почему мы не едем на автобусе? – спрашивает Мила.

Мысленно поддерживаю ее. Разве есть смысл тащить детей по пеклу? Неужели дядя настолько бедный?

– Долгая прогулка укрепляет дух, – бодро отвечает Тихон.

Мила разочарованно стонет, а я ворчу:

– Зачем укреплять дух в такую жару?

– Чтобы отпустить печаль.

Ускоряюсь, гневно отшвыривая кроссовками песок. Камешки отскакивают то на дорогу, то в кювет.

«Отпустить печаль» – так теперь говорят о смерти близкого человека?!

Останавливаюсь и стучу мыском кроссовки по обочине. Нужно что-то ему высказать. Просто не могу молчать, когда взрослые несут чушь.

– Мне это не нравится, – поворачиваюсь к дяде.

– Что?

– Ты, твое поведение и твои слова. Ты какой-то… пустой.

Тихон не отвечает и уводит Милу вперед, проигнорировав меня, и тогда я выкрикиваю:

– Как сосуд! Ты пустой сосуд!

Он снова не реагирует.

Обгоняю их с сестрой, задев дядю плечом, и преграждаю путь. Солнце за его спиной садится, окрашивая желто-розовым небо, деревья, дорогу и машины.

– Скажи правду: почему ты нас забрал? Тебя никогда не было рядом, ты не интересовался ни маминой, ни нашей жизнью. Так какого хр… черта ты о себе возомнил?

Мила легонько дергает Тихона за руку. Он переводит взгляд с меня на нее.

– Почему тебя не было с нами? – внезапно сестра поддерживает меня.

В груди все распирает от гордости. Вот что значат кровные узы.

– Ваша мама не хотела, чтобы мы вмешивались в ее жизнь.

– «Мы»? – уточняю я.

– Долгая история.

– Что ж, торопиться некуда. – Обвожу ладонью дорогу, уходящую вдаль, и с вызовом смотрю дяде в глаза. – Раз мама молчала, ты должен взять на себя ответственность и просветить нас.

– Да! – поддакивает сестра.

– Хорошо. Но останавливаться не будем.

Перехватываю руку сестры, пока она замешкалась, и встаю ближе к дороге. Если уж кто-то из водителей решит вылететь с дороги, то сначала ему попадусь я и только потом Мила.

Дядя идет позади и рассказывает историю, словно чтец.

– Наша мама не разрешала Наде выйти замуж…

Как-то не верится. Мама была особенной, даже когда болела. Даже в последние дни, когда едва шевелилась и еле произносила слова, ее окутывало ангельское мерцание.

Сейчас я жалею, что иногда ненавидела ее и говорила гадости. Маме не повезло. Отца я никогда не видела и сильно удивилась, когда мама сообщила, что ждет ребенка. Я тогда спросила:

«Зачем ты посадила в живот кого-то еще?» Хоть мне и было девять лет, я мало общалась со сверстниками и не знала, откуда и как берутся дети. А через год узнала о детях столько, что решила: в ближайшие лет тридцать о своих точно не задумаюсь.

– Тогда Надя сбежала в первый раз. Мы с отцом нашли ее и вернули домой. Отец запер ее в комнате и не разрешал выходить без сопровождения. Из-за этого Наде пришлось перейти на заочное обучение.

– Неужели папа был каким-то плохим? – спрашиваю я.

Дядя пожимает плечами:

– Я его не видел.

– Как и я, – фыркаю. – Похоже, ему хорошо удается скрываться. Может, его и не существует вовсе?

– Кто знает. – Дядя, взглянув на Милу, ласково говорит: – Можешь закрыть ушки, солнышко?

Мила, кивнув, прикладывает руки к ушам.

– Потом оказалось, что Надя беременна. Отец запретил ей рожать. Сказал, что отвезет на аборт и не выпустит из дома, пока она не забудет о женихе и ребенке.

Лицо горит, глаза слезятся. Щиплю себя за бедро, злюсь, и слезы высыхают. Тихон поворачивается к Миле и жестами показывает, что можно больше не зажимать уши.

– Сбежав во второй раз, Надя переехала в другой город и оборвала связи с семьей. Вот и вся история. Семейная ссора.

Снимаю кепку и даю ветерку поиграть с распущенными волосами. Жара понемногу спадает, вечерняя тень холодит разгоряченную кожу. Убираю кепку в рюкзак, собираю волосы в тугой хвост.

Раньше мама заплетала мне косу. Когда она только училась это делать, некоторые волоски выдергивались, некоторые рвались, но потом мама приноровилась, а мои волосы стали густыми и непослушными. Сколько бы раз я ни причесывалась, они все равно походили на распушившуюся от времени веревку. И тогда мы выбрали единственный сносный вариант: день через два она заплетала мне волосы, и я гуляла, спала и даже купалась с тугой темно-русой косой.

Миле достались тоненькие, золотые волосики. Интересно посмотреть на нее, когда она вырастет и решит, что длинные ломкие волосы – плохо и что их нужно немедленно укоротить.

– Я думала, что хочу увидеть бабушку и деда, но теперь у меня возникли сомнения, – говорю я. – Они ведь не живут с тобой?

– Нет.

– Вела, я хочу в туалет!

Мы аккуратно спускаемся к ближайшим кустам. Мила приподнимает юбку платья и с важным видом говорит мне:

– Только не вздумай подглядывать. – И присаживается на корточки.

Отворачиваюсь, обвожу взглядом лесной пейзаж. Лениво машу рукой, отгоняя назойливую мошкару. Прохладный вечер кажется приятным подарком природы после дневного зноя. Наконец-то больше не липну к одежде и себе. На зубах поскрипывает песок, поднимаемый автомобилями.

Дядя стоит наверху спиной к нам и рассматривает что-то вдалеке. Мила, пошуршав юбками, берет меня за руку.

– Далеко до гостиницы? – кричу дяде.

– Чуть больше часа.

Потерплю. Мы с сестрой поднимаемся. Мила дергает меня за руку и просит еды. Вручая ей пакетики с заправки, думаю о горячем душе в гостинице.

* * *

Гостиница оказывается не так плоха. Разве что тесный санузел, где унитаз стоит чуть ли не вплотную к душевому поддону, повергает меня в ужас. Трачу бесценные мгновения на борьбу с отвращением и желанием поскорее уйти.

– Я хочу спать, – сонно канючит сестра, потирая глаза кулаками.

– Вот зубы почистишь и пойдешь – Протягиваю ей зубную щетку. Купила ее на заправке, выбрала самый яркий розовый оттенок.

– Она обычная! – Мила кривит губы.

Мама избаловала нас, приучив использовать электрическую щетку со сменными насадками. В дороге такая может в любой момент разрядиться.

– А мультик посмотреть хочешь? – невзначай спрашиваю.

Сестра хмурится и начинает чистить зубы.

– То-то же.

Умываюсь вместе с ней, поглядывая на протекающий душ и слив. Тело, взмылившееся на жаре как у лошади, просит прохлады и свежести. Но я не оставлю сестру наедине с дядей. Черт его знает, что может взбрести в голову едва знакомому мужику. Ни у кого на лице ведь не написано, что они маньяки. Случаи из криминальной хроники прошлых и современных лет, статистика пропавших детей и прочие данные нервировали меня с момента, как сестра научилась ходить.

– Включи мне «Лусалочку»! – требует сестра, когда мы возвращаемся в номер.

Вообще-то она сама прекрасно умеет запускать мультики, но так же любит, когда кто-то действует по ее указке. А учитывая, что нам пришлось пережить, не хочу лишать ее одной из немногих оставшихся неизменными привычек.

Подключаю зарядку к ее планшету и выбираю мультфильм. В ночь перед уходом из дома мне не спалось, поэтому я заливала файлы с фильмами и мультиками в память планшета и смартфона Милы. Когда она чем-то увлечена, у меня появляется свободные час-полтора и можно перевести дух.

– Я в душ. – Дядя накидывает на руку полотенце и выходит.

Поворачиваю замок на двери и достаю из рюкзака салфетки. Лучше оботрусь ими, а душ приму где-нибудь в другом месте.

Хоть дядя и собирается спать на диване, а мы на раскладушках, плотно приставленных друг к другу, у меня все еще нет чувства безопасности.

* * *

Когда дядя возвращается, подключаю к планшету сестры наушники и привычным движением вкладываю ей в уши. Мила сидит, держа голову ладошками, и смотрит на отважную русалку, осмелившуюся обменять голос на ноги.

– А ты не пойдешь? – спрашивает дядя. Качаю головой. – Не нравится здесь?

– Жуткое место. Я видела таракана.

– Потерпи одну ночь. Дальше будет лучше.

Дядя вытирает короткие волосы полотенцем, складывает грязную одежду в рюкзак.

– Знаешь, что самое важное в автостопе? – Тихон поворачивается и садится на диван.

Снова качаю головой. Неужели он думает, что мне интересно?

– Если хочешь, чтобы тебя подобрали и подвезли, нужно выглядеть свежим и бодрым.

– То есть не бомжом?

– Вроде того.

Игнорирую его дружеский тон. Болтать с ним не входит в мои обязанности. И потом, если мы с Милой крупно поссоримся в будущем, я все равно найду способ помириться, а не пропаду на долгие шестнадцать лет.

– Вер, ты сердишься на меня?

– Вроде того.

Ожидаю, что он, как и все знакомые взрослые, начнет сыпать оправданиями и скатится в уныние или ничего не значащие извинения. Тихон ставит рюкзак на колени и достает из него блокнот с черным маркером. Протягивает их мне.

– Возьми.

– Зачем? – Смеряю его подозрительным взглядом.

– Ты оставила дома все альбомы и карандаши. Лучшего источника вдохновения, чем путешествие, не сыскать.

Тихон вкладывает внезапный подарок мне в руки. Что это? Наблюдательность или расчетливость?

– Ну… спасибо, конечно, но я этого не просила.

Отчего-то мне стыдно. Чувствую себя привокзальной попрошайкой, не оценившей щедрый жест прохожего.

– Тебе и не нужно было, – улыбается дядя. Он достает из рюкзака ридер и добавляет: – Его носить легче, чем бумажные книги. – Подмигнув, дядя уводит взгляд на экран читалки и скользит им по строкам.

Кошусь на блокнот с маркером. Пальцы зудят: идеи просятся на бумагу, а я не даю им выхода. Я самый безответственный художник в мире.

Вспоминаю про оставленную в рюкзаке последнюю шоколадку сестры и убираю ее в холодильник. Всё лучше, чем сладкое месиво, запачкавшее рюкзак.

* * *

Сон не идет, как бы я ни ворочалась, как бы ни считала овец. Его просто нет. Мила заснула рядом с планшетом сразу же, как пошли титры мультфильма. Я перенесла сестру на раскладушку у стены, чтобы она не упала во сне, и укрыла одеялом.

И как теперь быть? Кому верить? К чему стремиться? Если раньше у меня были какие-то мечты, то теперь они рассыпались пеплом.

Я не достойна мечтать. Рисую плохо, да и не каждый художник становится известным. Не все картины стоят миллионы, а уж за мои никто даже рубля не даст. Мне следует забыть об этих глупостях, взглянуть в лицо реальности и принять свалившуюся на плечи ответственность. Все, что от меня требуется, – вырастить сестру. Не больше, не меньше. Когда она сможет сама себя обеспечить, тогда и вернусь к клочкам надежд.

Кидаю взгляд на спящего дядю. В окно пробивается свет уличного фонаря. Интересно, почему Тихон сделал татуировки? Во сколько лет набил первую?

Закрываю глаза и вспоминаю, как дядя вел себя весь день. Ничего подозрительного он не делал. Говорит хорошо, дикция и вовсе отдельная тема. Так звучат дикторы новостей с подключенными микрофонами. А Тихону он даже не понадобился.

Может, есть еще причины ссоры мамы с семьей? Неужели только из-за меня она от всего отказалась? Мне обидно за то, как с ней поступил дед, но одновременно я горжусь ею. Мама умела постоять за себя.

Когда начинаю проваливаться в сон, слышу под боком тихие всхлипы. Продираю глаза, прислушиваюсь и приподнимаюсь на локтях. Сестра плачет, вытирая слезы.

– Плости, я тебя лазбудила, – мямлит она. Поколебавшись, тянет ко мне руки, и я обнимаю ее, как любимую плюшевую игрушку.

– Что стряслось? – шепчу ей в макушку.

– Мне плиснилась мама, – шмыгая носом, начинает Мила. – И она сказала, что больше никогда не плидет, а… а потом, что мы ей не нужны. Я ей не нужна!

– Тише-тише, – поглаживаю сестру по спине. – Это всего лишь дурной сон.

– Вела, она плавда уйдет?

– Нет, не уйдет. Просто… сохрани ее образ в голове.

– А к-как это сделать?

– Вспомни все хорошее, что связано с мамой, и мысленно собери это в сундучок. Тогда… воспоминания сохранятся в твоем сердце на всю жизнь.

Мила берет меня за руку, сжимает тонкими пальчиками и шепчет:

– Ты не влешь?

– Не вру.

– А ты сама так делала?

Киваю. Не буду же я объяснять ребенку, что никогда не смогу забыть последние семь лет и что у меня гораздо меньше счастливых воспоминаний, чем у нее.

– Холошо. – Мила устраивается под одеялом. Зажмурившись, она громким шепотом просит: – Не мешай, я буду собилать воспоминания.

Опускаю голову на подушку. За окном брезжит рассвет. Что ж, чем ближе день, тем ближе мы к дому дяди.

3

В пять утра меня будит дядя. Подскакиваю довольно бодро, но чувство, будто моргнула, а не поспала. Бессонные ночи оставляют тяжелый след не только в душе, но и на теле. Усталость и непринятый на ночь душ злорадно смеются надо мной.

– Позавтракаем и поймаем грузовик, – говорит Тихон.

– А почему нельзя было сделать это еще вчера? Для чего вся эта бессмысленная ходьба под палящим солнцем? – возмущаюсь, намазывая масло на хлеб для Милы.

Многие бытовые вещи настолько укоренились в моем сознании, что я их не замечаю. Просто делаю так же привычно, как дышу.

– Как я уже говорил, прогулка разгружает сознание.

– Ты что-то другое говорил…

Дядя улыбается и откусывает свой тост. Понятия не имею, где он достал тосты в такую рань, но спрашивать не собираюсь.

– Доверься мне.

Он кидает на меня взгляд полный надежды, а я лишь кривлю лицо и посматриваю на непривычно молчаливую сестру. Она сонно и редко моргает, потягивается, но не капризничает и завтракает. Значит, не заболела, а просто не в настроении.

Мы переодеваемся, дядя сдает ключи на ресепшене, и мы выходим в утреннюю прохладу.

* * *

Думаю о кошмаре, приснившемся Миле, и беру сестру за руку. Как только она почувствует себя защищенной, ей станет легче. Вспоминаю о лакомстве.

– Милка, хочешь «Милку»?

Она поднимает на меня печальные глаза и оживляется:

– Хочу.

Протягиваю Миле шоколадку. Она еще холодная, правда, наверняка не похожа на привычную плитку после вчерашнего путешествия в рюкзаке.

– Только если она будет на вкус плохая, не ешь.

Сестра кивает и понемногу откусывает шоколад.

– Вы неплохо ладите, – замечает дядя.

– Ну да, вроде того.

– А мы с Надей постоянно дрались.

Хмыкаю.

– Что? – щурится Тихон.

– Неудивительно. Ты такой занудный.

Он смеется, а мы с Милой переглядываемся.

– Ей со мной было несладко. Меня часто оставляли под ее присмотром.

– Как я тебя понимаю, – встревает сестра. Ее рот весь в шоколаде, даже кончик носа.

– Молчи, хрюшка. – Достаю салфетку и начинаю вытирать ей лицо.

Мила вырывается, выхватывает салфетку и с жаром заявляет, от переизбытка чувств оплевав меня шоколадными слюнями:

– Я сама могу!

Тоже вытираюсь салфеткой и качаю головой.

– Стала самостоятельной?

– Да!

– Ну, хорошо. Тогда следующую шоколадку покупай на свои деньги. – Разворачиваюсь и иду дальше.

Плохо, очень плохо манипулировать ребенком. Да еще и такими словами, как «шоколадка» и «деньги».

– Какая же ты плотивная, Вела! – пищит позади сестра. – Злючка!

Не оборачиваюсь. Я часто говорю что-нибудь не то и сразу же хочу извиниться, но гордость наступает на горло и запрещает. Приходится быть жесткой «злючкой».

– Не обижайся на сестру, – говорит дядя. – У нее сейчас трудный период.

– Ты пло месячные? – как можно громче спрашивает сестра.

Краснею. Нельзя же вот так спокойно говорить о таких вещах!.. Или можно?

– Нет. На плечах Веры лежит большая ответственность. Она отвечает не только за себя, но и за тебя.

– Так она это и ланьше делала…

– Раньше все было по-другому.

Глаза щиплет, ветер сдувает редкие слезинки, размазывая влагу по щекам. Да, раньше с нами была мама. Неважно, что она не могла о нас позаботиться; мы все равно оставались ее детьми. А теперь над нами всюду только бескрайнее пустое небо, и неизвестно, как сложится наша дальнейшая судьба.

Запрокидываю голову – пусть солнечные лучи высушат непрошеные слезы. Я не позволяю себе плакать при сестре. Даже сейчас, когда душа истерзана и вывернута наизнанку, слез не много. Есть что-то такое в моей голове, что не дает расклеиться. Внутренний держатель баланса.

* * *

Спустя несколько часов непрерывной ходьбы мы наконец делаем перерыв и прячемся под навесом остановки. За последние тридцать минут здесь не проехал ни один автобус, зато пролетали легковые автомобили и кроссоверы. В белом роскошном автомобиле замечаю семью, и мне становится завидно. Наверняка они сидят в своей коробке на колесиках, обдуваемые кондиционером, и не обливаются потом, как мы.

– Девочки, сейчас самое время сходить по делам, – говорит дядя.

– По каким делам? – невинно интересуется Мила.

Хватаю ее за руку и отвожу в сторону. Она не сопротивляется, но несколько раз повторяет вопрос. Когда спускаемся, показываю ей на кусты.

– А-а-а, так вот что за дела.

Мы возвращаемся под навес. Дядя стоит у дороги с вытянутым пальцем.

– А что он делает? – спрашивает Мила.

– Голосует.

– Но он же молчит? – изумляется она.

Смеюсь.

– Что смешного? – в шутку обижается сестра.

– Ну, это так называется.

– А можно мне тоже так сделать?

Задумчиво кошусь на дорогу. Машин поблизости нет, людей тоже. Мы одни на обочине трассы… жуть.

– Ладно. Только не отпускай мою руку, поняла?

– Холошо.

За что люблю сестру, так это за ее отходчивость. Она никогда долго не сердится. Пожалуй, если бы среди детей проводили конкурс «красоты души», она бы там победила. Не зря мама звала ее ангелочком. Видимо, что-то знала…

– Вон глузовик! – Мила тычет рукой вдаль.

Вывожу сестру к дороге. Она с энтузиазмом вытягивает палец и подпрыгивает от волнения. Крепко держу ее за руку. Не хватало еще, чтобы она выбежала на дорогу.

Гудение грузовика все ближе. Клубы пыли взмывают в воздух. Сейчас нам всем не помешали бы маски с фильтрами. Ненавижу вдыхать всякую гадость.

– Девочки, осторожнее! – кричит дядя.

Грузовик тормозит. Шины трутся о дорогу. Мне кажется, что прицеп заносит, и я оттягиваю сестру назад, но это оказывается лишь игрой моего воображения.

Фура останавливается, и дверца кабины открывается напротив Милы, гордо выставившей палец. Дальнобойщик, улыбаясь, опускает солнечные очки на кончик носа и спрашивает:

– Эй, малышка, зачем ты меня остановила?

В нем нет ничего особенного, обычный дяденька, но волнение противным клубком сжимается внутри. Пячусь, нога соскальзывает в кювет. Тихон ловит меня за предплечье и рывком ставит обратно.

– Ты в порядке?

Я почему-то цепенею. Язык не шевелится, только и могу, что кивнуть.

– Хорошо.

Дядя подходит к грузовику:

– Нам бы немного сократить путь до города.

– Увы, я до него поверну, но до ближайшего поста ДПС могу подбросить, – отвечает дальнобойщик.

– Сколько возьмешь?

– Дочки? – кивает в нашу сторону.

– Племянницы.

– Бесплатно подвезу. Только места в кабине маловато, придется малой сидеть у кого-то на коленках. Залезайте. – Водитель пригибает сиденье.

Забираюсь первой, дядя поднимает Милу и помогает ей сесть ко мне. Дальнобойщик выпрямляет кресло, и Тихон садится на него. Мы трогаемся. Окна открыты, ветерок освежает разгоряченную кожу.

Водитель протягивает дяде руку:

– Валерий.

– Тихон.

– А вас то как зовут, принцессы?

Держу рот на замке, а Мила выдает наши имена восторженным голосом.

– Рад познакомиться! – Валерий подмигивает нам в зеркало заднего вида.

Никакой он не маньяк. Просто водитель, неравнодушный к опаленным солнцем путникам. Мила елозит у меня на коленках, подается вперед и хватается за спинки сидений. Держу ее, плотно сцепив руки в замок на ее животе.

Все трое бурно разговаривают, смеются. Тихон рассказывает про последнюю волю мамы и удочерение. Как бы ни было больно, жизнь продолжается.

* * *

Мне удается вздремнуть в кабине, прислонившись лбом к спине сестры. Либо мне повезло, либо она сжалилась и решила посидеть смирно, чтобы я отдохнула.

– Тут в паре часов езды заправка, – сообщает Валерий, когда я наконец продираю глаза. – Нужно подзаправиться. – Он похлопывает себя по животу и смеется.

Дядя и Мила подхватывают его смех. Удивительно, как легко некоторые люди умеют разряжать обстановку. У меня такой суперспособности нет.

– Нам всем не помешает, – соглашается Тихон.

На заправке сестра первым делом бежит в туалет. Спешу за ней. Спотыкаюсь, подвернув подошву кроссовки, едва не падаю на землю. Кто-то подхватывает меня под локоть.

– Аккуратней, куда несешься. – Валерий качает головой, глядя на меня с добродушным прищуром. Кепка прикрывает серые глаза.

– Тяжело, наверное? – выдаю я.

– Чего?

– Водить машину целыми днями.

– Да, тяжеловато. Никогда не становись дальнобойщи-цей, нарастишь бока и это, – он тычет себе в двойной подбородок.

Отвожу взгляд и иду за сестрой. Она выбегает мне навстречу и требовательно протягивает руку:

– Дай салфетку!

– Чего это ты раскомандовалась? – Усмехаюсь, но выполняю ее просьбу.

– Там ужасно глязно, лучше бы я сходила за кустики! – возмущается Мила. – Фу. – Высунув язык и морщась, она выкидывает салфетку в мусорное ведро.

Пока Валерий наполняет бак бензином и отгоняет грузовик, мы покупаем еду и занимаем столик на четыре места. Почему-то здесь уютнее, чем в гостинице.

Дядя жестом привлекает мое внимание: складывает пальцы и постукивает слегка отросшими ногтями по пластиковому столику. Выпячиваю подбородок, немо интересуясь, что ему нужно. И тогда Тихон трогает свое лицо. Поначалу кажется, что он ведет себя глупо, но потом я включаю на смартфоне фронтальную камеру. Синяки под глазами от недосыпа.

– Плохо спишь? – интересуется дядя.

Пожимаю плечами, кивком показываю на сестру. Тихон понимает мой намек и больше не заводит этот странный, до жути неловкий разговор.

* * *

Пока дядя и Мила рассматривают сувениры, выхожу наружу. Кажется, это впервые за много лет, когда я оставляю сестру с кем-то, кроме мамы.

– Печальная у вас история, – замечает Валерий, стоящий в тени своей фуры. – Хорошо, что вас Тихон подобрал. В современном обществе лучше держаться за родных.

– Но они ведь не всегда бывают хорошими.

– Верно. Однако иногда плохой родственник лучше мертвого.

Горло пересыхает. Достаю бутылку с водой и отпиваю.

– Почему вы стали дальнобойщиком? – закручиваю крышку и меняю тему.

– От жены сбежал. Всю плешь проела, – посмеивается Валерий.

– Это настоящая причина?

– Да нет, просто люблю водить. Люблю дорогу, скрип колес. Нравится бывать в новых местах и смотреть на другие города. Должна же быть от работы еще какая-то польза, кроме денег?

Вскоре дядя с сестрой выходят к нам. Мы забираемся в кабину и едем. Вглядываюсь в мелькающие за окнами пейзажи и проникаюсь странным умиротворением. Если бы не Тихон, увидела бы я когда-нибудь что-то подобное?

* * *

Дальнобойщик высаживает нас неподалеку от поста ДПС. Он больше не кажется подозрительным или чужим. Чувство, будто прощаемся со старым знакомым.

– Спасибо, что подвез. – Тихон пожимает Валерию руку.

– Спасибо, дядя Валела, – улыбается Мила.

Добавляю пару слов от себя, чтобы не выглядеть на их фоне неблагодарной ледышкой. Дальнобойщик уезжает, махнув на прощание. Провожаем его взглядами, пока фура не скрывается за поворотом.

Долгожданный закат наступает через несколько часов.

– Где будем ночевать в этот раз? – интересуюсь я.

– Есть еще одна гостиница, только чтобы до нее добраться, нужно спуститься здесь, – Тихон указывает на перекошенную лестницу, уходящую куда-то в овраг, – и пройти пешком несколько километров. Она довольно… специфическая.

В голове вспыхивает сигнал тревоги, и я уточняю:

– То есть?

– Не волнуйся, – успокаивает дядя. – Это не совсем гостиница. Я забронировал для нас небольшой коттедж на ночь.

– Ты заранее все это спланировал?

– Да.

– А если бы… если бы что-то пошло не так?

– Деньги всегда можно вернуть.

– Что такое коттедж? – спрашивает Мила.

– Скоро придем, и ты сама все увидишь, – обещает ей дядя. – А пока нам предстоит пройти через кукурузное поле.

– А початок сорвать можно? Никогда не пробовала такую. – При мысли о еде текут слюнки.

И вроде бы я не сильно голодна, но целое поле кукурузы…

– Это все же чья-то собственность, – дипломатично замечает Тихон. – Если найдем владельца и заплатим, тогда можно.

– Вряд ли они продают початки поштучно.

– Вот и выясним.

– А что такое початок? – спрашивает Мила.

– Пупырчатая штука такая, лень объяснять. Сама увидишь, – повторяю за дядей.

– Вечно ты мне ничего не объясняешь, – ворчит сестра.

* * *

От непрерывной ходьбы горят пятки. Сестра просится к дяде на руки. Вопреки моим ожиданиям он поднимает ее и идет так, будто она совсем не тяжелая. Как же я ей завидую! Сейчас бы поменяться с ней местами и не думать каждую секунду о боли в ногах.

– Устроим привал, – заявляет Тихон посреди кукурузного поля. – Подкрепимся и наберемся сил, тогда успеем дойти до коттеджа сразу после заката.

Мы с сестрой одновременно устало стонем.

– Сколько можно… Почему бы нам просто не поймать еще пару фур и не доехать автостопом? – ворчу я.

– Обещаю, когда мы доберемся до дома, больше походов не будет.

Разложив хворост так, чтобы огонь не перекинулся на кукурузу, дядя разводит костер. Вскоре у нас в руках оказывается картошка в фольге. Тихон остужает для нас с Милой картошку, перекидывая ее из рук в руки. Убедившись, что она достаточно остыла, передает нам.

– Мама ненавидела походы. – Откусываю картошку.

– Еще как, – отзывается Тихон.

– А почему? – интересуется Мила.

– Ей в них не везло. Постоянно случалось что-нибудь забавное для окружающих, но неловкое для нее.

– Расскажи, – просим одновременно с сестрой.

Дядя потирает подбородок с пробивающейся щетиной.

– Однажды она вместе с классом поплыла на пароме в лес. Они занимались тем же, чем и мы сейчас: веселились, готовили еду на костре, пели. И у Нади была миссия – признаться мальчику, который ей нравился. Она написала письмо, спрятала в конверт и дожидалась удобного момента. Поскольку все оделись в спортивные костюмы, она сунула письмо в задний карман штанов и прикрыла футболкой. Тот мальчик сидел у костра, и она присела рядом, надеясь подложить ему любовное послание… Но не заметила, как искра подожгла конверт. Огонь быстро потушили, но на штанах осталась дырка, и весь класс увидел часть ее ягодицы.

– О-о-о, так вот откуда у нее то пятно… – Прикрываю рот, чтобы не засмеяться.

Мила гаденько хихикает.

* * *

Пока дядя убирает кострище, а Мила сидит на корточках и внимательно наблюдает за процессом, расхаживаю вдоль кукурузных рядов. Стебли намного выше меня, и кажется, что среди них можно легко потеряться.

Тело наливается вдохновением. Кончики пальцев зудят, беспокойные зубы елозят по губам. Возвращаюсь к рюкзаку и достаю блокнот с маркером. Надеюсь, на такой жаре маркер не высохнет слишком быстро.

Отхожу подальше, но так, чтобы ни я, ни Тихон с сестрой не потеряли друг друга из виду, и сажусь на землю. Дядя подводит Милу к кукурузе. Наклоняет один стебель, показывает ей и объясняет строение. Как же я ненавидела биологию, когда мы проходили растения. Столько терминов надо запомнить, во всех системах разобраться…