На отшибе всегда полумрак

Глава 4

На отшибе

К семи годам сестра научила меня не только говорить, но и писать, читать и считать. Все лето мы были неразлучны, как два бутона на одном стебле. Наши родители окончательно от нас отстранились и все глубже и глубже тонули в болотной трясине алкогольного дурмана. Мать забросила огород и все домашние дела, а отец полностью перестал зарабатывать даже крохи на продаже рыбы. Не потому, что рыба не продавалась. Он просто перестал утруждать себя ее ловлей, да и иными занятиями тоже. Ну кроме самогоноварения. В этом он преуспел.

Каждый день, если отец был дома, мы убегали. Если же не успевали убежать, то прятались в подвале, в нашей комнате, в надежде, что про нас просто не вспомнят, а если вспомнят, то не смогут открыть дверь. Мы никогда не знали, что принесет нам новый день. Иногда между родителями царил мир, и они идиллически кормили друг друга с ложечки, не задумываясь о наших потребностях, но мы не огорчались, ведь это были тихие и мирные дни. Мы с сестрой уже давно научились добывать себе пищу сами и довольствоваться тем, что имеем. А вот дни, когда родители воевали, были мучительными и страшными.

Таким днем стало жаркое и сухое второе июля. В то лето солнце было огромным, беспощадным и яростным. Огненный шар, сжигающий все под собой. Дождя не было уже больше трех недель. Растения на нашем огороде, за которыми мы с сестрой ухаживали несколько месяцев кряду, тратя время и силы, засохли окончательно и восстановлению не подлежали. А ведь для нас овощи и зелень были очень важны, это была единственная возможность наполнить желудки. Тебе, наверное, этого не понять. И хорошо, никому не пожелаю такой жизни.

Все живое сгорело под палящими лучами солнца. Река обмелела, ближайший ручей из бурлящего потока жизни превратился в тонкую жалкую струйку теплой воды. Поскольку отец уже месяц как не просыхал, помощи в ремонте сооруженной им когда-то водокачки мы не ждали. Теперь, когда вода в реке далеко отошла от берега, длины шланга не хватало метров на пятнадцать, а может, и больше. Другого у нас не было, и мы не знали, как дотянуть его до усыхающей реки. Таскать воду ведрами оказалось непосильным трудом, нас хватило всего на пару заходов, и то с горем пополам. Куда уж было нам, тощим скелетам, тягать тяжелые ведра с водой. Пробовали носить воду бутылками, но это оказалось утомительным и бестолковым занятием. В то утро мы пораньше выбрались из дома и поспешили в лес на поиски еды. В доме уже дня два ничего не было – ни крупы, ни остатков овощей, ни муки, никаких банок или залежавшихся продуктов. В желудках громко урчало.

– Давай поищем грибы или какие-то ягоды? Или, может, остались фрукты в заброшенном саду?

– Будем искать, – со вздохом ответила сестра.

– Сейчас бы яблок или персиков, ну или слив, – вырвалось у меня жалобное бормотание. Сестра не любила нытья, и мне не хотелось ее расстраивать. Но все немногочисленные деревья, которые росли поблизости, мы уже обчистили, съели даже зеленые кислые яблоки. Как-то попытались пожарить на костре зеленые сливы, было весело, но не очень вкусно, скорее даже несъедобно. Грибы на костре – куда вкуснее. Но постоянное неумолимое солнце этого лета и весенние проливные дожди лишили нас обычного урожая, на который мы рассчитывали и в этом году.

Добрались до сада и заново обошли деревья, но нашли всего пару мелких яблок на земле, уже принадлежащих насекомым. Нас это не смущало, и мы покусали еще целые места. Но, скажу честно, от голода это не спасло, только раздразнило желудки. Я и сейчас помню то навязчивое, болезненное ощущение голода, когда тошнота и слабость накатывают волнами, когда можно на все пойти ради еды. Буквально на все.

– Что будем делать?

Она с грустью пожала плечами и присела на корягу, положив лицо на свои тонкие кулачки. Потом подняла голову, и ее ясные глаза смотрели в меня, в мою душу, пытаясь найти ответ. В то время она была такая… растерянная, но при этом сильная.

– Как думаешь, малыш, – сказала она вдруг, – если мы отправимся в путешествие, ты сможешь долго-долго идти? Нам придется пройти километра три-четыре, а может, и все пять только в одну сторону, а потом еще обратно.

– Конечно, – вырвалось у меня. – Я же не ребенок! – Мои бледные впалые щеки раздулись от гордости.

Хотя мне нравилось, когда она звала меня малышом, своим малышом.

Она взяла меня за руку, и мы пошли сначала к дороге, а потом по пролеску вдоль нее. Шли долго, ноги болели и саднили, мы были босиком. Мне дважды в ногу впивались толстые занозы, и приходилось останавливаться. Сестра проводила операции по их извлечению, после чего мы продолжали наш путь. Перешли по мосту через реку и опять свернули в пролесок. Шли, сворачивали, отдыхали недолго и вновь шли. Через какое-то время настроение у меня испортилось, эта затея уже не казалась прекрасным и волшебным путешествием. В животе постоянно бурчало, во рту скопилась кислая слюна, тошнота от голода и невыносимой жары накатывала все чаще, а силы и желание идти испарились.

– Куда мы идем, Си? Я больше не могу.

– Да, малыш, я тоже. Но уже скоро. Мы идем на свалку.

– Свалку?

– Да, – грустно ответила она. – Это место, куда привозят вещи, которые уже никому не нужны. Люди в городе выкидывают всякую всячину, и еду тоже. Может, мы там что-то и найдем.

– Выкидывают? Они что, дураки, выкидывать еду? – вырвалось у меня. Она только пожала плечами:

– У них ее много, не то что у нас.

Мы пошли дальше, но вопросы так и сыпались из меня.

– А почему у них много еды?

– Они покупают еду в магазинах, у них ее слишком много, больше, чем они успевают съесть. И через какое-то время еду выкидывают и вновь идут в магазин. Так принято в городе.

– Ох, как жаль, что мы не живем в этом городе.

Уже года три или четыре родители не брали нас с собой, когда шли в магазин за самым необходимым. А о прошлых походах по магазинам мне изредка рассказывала сестра, из моей памяти эти воспоминания испарились бесследно. Иногда, лежа в кровати темным вечером, когда желудки наши урчали от голода, а ноги и руки мерзли под тонким одеялом, она рассказывала, как раньше мы с родителями ездили в большой гипермаркет и закупали продукты на целый месяц. Мы с ней сидели в тележке, полной продуктов, а мама катила нас по магазину и разрешала выбрать что-то сладкое. Тонкий голосок сестры казался пропитанным волшебством, ее воспоминания напоминали чудесные сказки, под которые сон приходил быстро и уносил в удивительный мир изобилия.

– А зачем они покупают много еды?

– Я не знаю, малыш.

– А почему мы не покупаем еду в магазине?

– Зачем ты задаешь эти глупые вопросы? – рассердилась она.

– Почему они глупые? Мои вопросы не глупые.

Мне было слишком мало лет, чтобы понять ее.

– Потому что ты прекрасно знаешь, что у нас нет денег на магазины, – резко сказала сестра и остановилась.

В ее глазах стояли слезы, поблескивая на солнце, как папина блесна. Сестра обняла меня, и мне расхотелось задавать глупые вопросы, хотелось выхватить из воздуха уже вылетевшие слова, и спрятать их поглубже в карман. Мне повезло в жизни, в отличие от многих. У меня была она – моя сестра, целый мир, принадлежащий мне.

– К черту магазины. Кому они нужны, когда есть лес, огород и рыбалка. А?

Она улыбнулась, и, пройдя еще немного, мы увидели за деревьями горы чего-то разноцветного, почувствовали жаркий смрадный запах, такой горько-приторный, что запершило в горле.

Мы стояли у огромной, необъятной горы мусора и не верили своим глазам.

«И это все выкинули, а могли бы съесть или поделиться с нами».

Над всем этим богатством кружили птицы, тоже, наверное, удивляясь человеческой беспечности и глупости.

Мы аккуратно спустились с холма, прямо в развалы вонючего мусора. Звучит не очень, но в тот день впервые за несколько недель мой желудок был полон. Конечно, потом мне стало плохо, но это было привычно. Всего лишь побочные эффекты неправильного питания, вот и все.

Мы взяли немного еды про запас, столько, сколько смогли положить в снятую с меня футболку и в косынку сестры, и побрели домой. Добычу спрятали неподалеку от нашего дома, в лесу, под большой корягой. Даже сейчас помню, что это было: банка зеленого горошка, сухари, банка консервированных персиков, увядшие яблоки, почерневшие бананы и проросшая картошка. Вот был наш клад, который мы тащили всю дорогу обратно.

Наконец сокровища были спрятаны, и мы в сумерках, опустившихся на лес, весело направились по тропинке к дому. Внезапно послышался душераздирающий крик, истерический вопль загнанного зверя – нашей матери, а следом – ругательства, вылетающие из пасти отца. Мы рванули к дому, хотя понимали, что лучше бы нам рвануть в обратную сторону. Но какой ребенок не кинется на крики матери, даже самой плохой?

Влетев в дом, увидели разъяренного отца, который бил лежащую на полу маму по уже окровавленному лицу. Что он говорил ей заплетающимся, гнусным языком, мы не понимали. Сестра кинулась к отцу, попыталась расцепить его кулак, в котором были зажаты спутанные темные пряди – он придерживал мотающуюся голову мамы за волосы. Но он был силен и вдребезги пьян и только отшвырнул Си в сторону. Она поднялась на тонкие ножки и снова бросилась к нему, умоляя остановиться. Мне кажется, в тот вечер в него вселился сам дьявол. А как еще объяснить, когда родной отец хватает свою девятилетнюю дочь и выбрасывает в окно?

Закрываю глаза и слышу лязг, скрежет, звон разбитого стекла и быстрый кроткий вскрик Си. Меня больше не волновало, что творилось внутри дома. Мне кажется, в тот вечер отец выключил мое детство, и какая-то дверь навсегда захлопнулась прямо перед моими глазами.

Мыслей не было, только механические движения. Сестра лежала на твердой вытоптанной земле, ее посеревшая от времени футболка покрылась темно-красными разводами. Она не плакала, не кричала, только тихо скулила и пыталась встать, прижимая ладонь к окровавленному лицу. Меня шатало и мотало из стороны в сторону. В ноги впивались осколки стекла, но боли не было, в тот миг ее просто не существовало. Физической боли для меня вообще больше не существует. Она осталась там, на отшибе, когда мне шел седьмой год.

Сестра остановила мои метания, схватив за руку липкой влажной ладонью. Нужно было что-то делать. У меня получилось поднять ее с земли, она обхватила мою шею одной рукой, и мы медленно пошли к реке. Си хромала и вздрагивала. Через каждые несколько шагов мы замирали, чтобы она могла немного отдышаться, а я прийти в себя. До сих пор помню липкость крови и запах ее страха. Тот запах, который хотелось поскорее смыть раз и навсегда. В ту ночь ребенок, который живет в душе каждого из нас, вылетел в окно вместе с сестрой, разбив вдребезги детские мечты и сказочное голубое небо. Именно тогда во мне впервые зародились гнев и жестокость. Такая вот смесь в одном флаконе. А еще проснулась лютая голодная ненависть…

Глава 5

Прибыв в приют святой Марии, Ален и Агнес поднялись на третий этаж в кабинет заведующей. Из-за стола им навстречу поднялась крупная высокая женщина в строгом платье ниже колен, с темными, почти черными волосами, уложенными в каре.

– Проходите, детективы, я ждала вас. Меня зовут Самира Мом, и я заведую данным учреждением.

– Здравствуйте, я – детектив Агнес Крус, а это – детектив Ален Расмус, – Агнес показала на Расмуса.

Тот кивнул и сразу начал бесцеремонно рассматривать многочисленные фотографии девочек рядом с женщинами в строгих платьях, которыми была увешана вся стена.

– Спасибо, что сразу приняли нас. Мы расследуем смерть Линды Смит и хотели бы побеседовать с вами и ее дочерью Милли, – продолжила Агнес.

Заведующая глубоко вздохнула, кивнула и, вернувшись в свое кресло, жестом указала на стулья для посетителей. Агнес тут же села, а Расмус остался стоять у стены.

– Мы оповещены о печальной кончине матери Милли, – проговорила заведующая. – Девочке уже сообщили.

– Спасибо, – сказала Агнес.

– Чем я могу вам помочь?

– Расскажите, как девочка попала к вам в учреждение? – спросил без церемоний Расмус.

– Ох, у нас в приюте сто пятьдесят детей, и каждый ребенок с тяжелой историей. Кого-то родители бросили в больнице, кого-то – на ступенях приюта или оставили на улице.

– Нас интересует Милли Смит, – перебил Расмус и был награжден неодобрительным взглядом Агнес.

– Да, да, конечно. У Милли тоже было непростое детство. Она попала к нам из городской больницы, после того как ее подлечили. Но девочка оказалась истощена не только физически, но и эмоционально. Она была одинока, сбита с толку, напугана, о ней никто не заботился, она недоедала, не посещала школу, и сейчас мы пытаемся заполнить огромные пробелы, просто дыры, в ее развитии. Ее мать отстранилась от воспитания и содержания ребенка. Милли нуждалась в заботе, которую получает у нас в приюте.

Заведующая тяжело дышала, ее большая грудь вздымалась в такт словам.

– Девочка почти не разговаривает, хотя прошло уже почти полгода, как она у нас. Наши специалисты делают все возможное, чтобы вернуть ее к нормальной жизни, но пока мы движемся очень медленными шажками.

– Мы можем с ней побеседовать? – спросил Расмус.

– Запретить я вам не могу, вы же представители власти.

– Кроме того, мы расследуем убийство, – вставил несдержанно Расмус.

– Убийство? – удивилась заведующая, ее глаза широко открылись. Она сцепила руки и встряхнула головой, словно стряхивая с себя эту информацию. – Я думала, ее мать умерла от болезни, вызванной пагубными привычками, которые заполонили ее жизнь.

– Мы не можем разглашать детали следствия, но она умерла не от естественных причин, – ответила Агнес более мягко, чем сказал бы Расмус.

– О, святая Мария, – испуганно пролепетала заведующая и прижала левую руку к груди.

– Вернемся к разговору с девочкой, – напомнил Расмус.

– Да, еще раз повторю, что не могу вам запретить, но я бы рекомендовала провести беседу только вашей коллеге. Без вашего присутствия.

– Это почему же? – удивился Расмус.

– Ну у нас приют для девочек, и Милли, как и многие наши постоялицы, не очень доверяет мужчинам. Откровенно говоря, она им совсем не доверяет и очень боится. Поэтому если вы хотите услышать от нее хоть слово, хотя и этого обещать не могу, то предпочтительнее, чтобы вы обождали в коридоре или саду и не попались ей на глаза.

Расмус демонстративно задумался, провел крупной рукой с выступающими венами по небритому лицу.

– Хорошо, так и поступим, – сказала за него Агнес.

– И еще, при разговоре будем присутствовать я и наш психолог миссис Пимс. А вы, детектив, можете пока побеседовать с внештатным специалистом по поддержке и адаптации детей мисс Иллаей Стоун. Она тоже занимается с Милли, и, возможно, поможет вам в чем-то.

Расмус кивнул.

– Где я могу ее найти? – сухо спросил он.

– Подождите во внутреннем саду, я ее позову. А мы с вашей коллегой пойдем к Милли.

Детектив Расмус принялся расхаживать по внутреннему двору перед приютом. По периметру здания цвели яблоневые и вишневые деревья, под окнами красовались аккуратные клумбы с разноцветными яркими тюльпанами. Напротив здания на огороженном сеткой поле играли одетые в одинаковую форму девочки, периодически настороженно поглядывая в его сторону. Он попытался им улыбнуться, но они все разом отвернулись и с визгом побежали к противоположному краю.

Среди звуков звенящего в воздухе задорного смеха и болтовни Ален расслышал ровный стук каблуков и обернулся. По ступеням к нему направлялась молодая, лет тридцати, девушка с каштановыми кудряшками, которые весело блестели на солнце, как шоколадные завитки. Светло-карие глаза ее улыбались и светились какой-то детской добротой, маленький курносый нос был чуть присыпан веснушками, уголки четко очерченных губ были приподняты к солнцу. Детектив замер, невоспитанно уставившись на ее милое лицо, пока она не окликнула:

– Детектив?

– Да? – опомнившись, произнес Расмус, сам не ожидавший от себя такого поведения. – Прошу прощения, меня зовут Ален Расмус, и я детектив Центрального полицейского управления Пятого округа. – Он неуклюже попытался достать из кармана удостоверение.

– Не надо, поверю вам на слово, – усмехнулась она. – А я – Иллая Стоун, занимаюсь адаптацией детей в этом приюте.

– Приятно познакомиться, миссис Стоун, – выдавил, к своему удивлению, Расмус и протянул ей руку.

– Мисс Стоун, – уточнила она и вложила свою небольшую ладонь с бежевыми аккуратными ноготками в его крупную лапу.

Ален почувствовал бархатистость кожи, хрупкость пальцев, и его как током ударило. Пожав нежную ладонь, детектив быстро убрал руку.

Удивление мимолетно появилось на ее лице и также быстро исчезло с него.

– Пройдемся по территории? – спросила она.

– Да, конечно. Расскажите, чем вы занимаетесь в приюте?

– Я специалист по социализации детей, по поддержке в адаптации к окружающему миру и принятии себя и окружающих. В приюте я внештатный работник, посещаю детей примерно один-два раза в неделю.

– А если сказать проще, чем вы занимаетесь? – уточнил он скорее из любопытства, чем для дела.

– Помогаю детям принять себя и приспособиться к внешним обстоятельствам и окружающему их обществу. Стать его частью.

– То есть вы психолог или психотерапевт? Что-то такое? – сумбурно переспросил он. Мысли его разлетались в разные стороны от сладкого аромата, который исходил от нее, а может, от цветущих деревьев, окружающих их.

– О нет, – серьезно ответила девушка. – Если бы я была психологом или, не дай бог, психотерапевтом, я бы так и сказала. А я специалист, оказывающий помощь в адаптации. Да, по квалификации я – дипломированный психотерапевт. Но психотерапией давно не занимаюсь. По крайней мере, с детьми.

– И в чем разница? – бесцеремонно прервал ее Расмус. Она улыбнулась.

– Разница в сути. Я думаю, вы не обладаете излишком времени, чтобы вдаваться в подробности. Поэтому объясню просто и кратко. Я не лезу детям в душу и не тревожу их память. Этим пусть занимаются другие специалисты. Если дети желают, то могут рассказать мне все, я всегда к их услугам. Но в основном говорю я, показываю им этот мир, даю советы и подсказки, как выжить в нем. К примеру, пересаживая растение из горшка в клумбу, мы не можем просто положить его на землю и ждать, что оно само все сделает. Мы должны выдернуть сорняки, выкопать ямку, оставив достаточно места для корней, налить воды, потом поместить внутрь цветок, засыпать землей и так далее. Вот и я помогаю детям приспособиться к новой земле, а взрослым даю советы, что нужно сделать, чтобы цветок прижился.

– Теперь стало немного понятнее, – неуверенно констатировал детектив. – И вы занимаетесь с Милли Смит?

– Да, именно поэтому я и беседую с вами, – чуть насмешливо произнесла Иллая.

И Расмус, вместо того чтобы испепелить ее в ответ взглядом, лишь улыбнулся.

– Мы расследуем убийство матери Милли. Скажите, почему девочка сбежала из дома? Может, она вам что-то рассказывала? Вдруг ей известно, кто желал ее матери смерти?

– Вы задали мне сразу три объемных, не связанных друг с другом вопроса одним махом, – констатировала задумчиво специалист.

– Да? – Расмус широко улыбнулся. – Вы предпочитаете все раскладывать по полочкам?

Она пожала плечами и продолжила:

– На первый вопрос я не дам ответа, не имею права, поскольку это может рассказать только сама Милли. Но я сообщу общеизвестные факты и выскажу сугубо личное мнение.

– Я бы очень хотел выслушать ваше мнение, – произнес детектив.

В его голосе промелькнула игривая нотка, но он остановил себя и прервал улыбку, и нотка растаяла в воздухе, а девушка сделала вид, что не заметила ее.

– Насколько я знаю из данных, которые мы получили от службы опеки, мать Милли употребляла алкоголь и наркотики, водила в дом мужчин, удовлетворяла все свои низменные потребности. А вот свой основной долг, долг матери, она не исполняла. – Ее мягкий голос стал жестче, словно в нем натянулась невидимая металлическая пружина. – Женщина забывала кормить ребенка или, может, не забывала, а просто не хотела. Она не водила Милли в школу, не покупала ей вещи, не мыла ее, не лечила. Как девочка продержалась тринадцать лет с такой матерью, не знаю. Она сильная и добрая девочка, которой не повезло с родителями, вот и все. Вот мое мнение. Причин для побега было достаточно. Что стало спусковым крючком, лучше вам спросить у нее, но не думаю, что она когда-то и кому-то об этом расскажет. Может, больше не могла терпеть такое отношение. А может, случилось что-то еще. Но девочка сделала свой выбор, и я ее в этом поддерживаю. Тут ей намного лучше, тут ее кормят, одевают, учат, учитывают ее интересы, о ней заботятся, – закончила Иллая решительно.

– Понятно. А другие мои вопросы?

– Может ли она подсказать вам, кто желал ее матери смерти, я не знаю. Она здесь уже около шести месяцев, и за эти шесть месяцев мать ни разу не приезжала к ней, не писала и не звонила. Я полагаю, она была рада, что избавилась от дочери. Поэтому – еще раз повторю, это только мое мнение – Милли вряд ли сможет вам помочь. Но ваша коллега сейчас разговаривает с ней, и вы сможете уточнить ответ на этот вопрос у нее.

Девушка остановилась у поля, где девочки играли в мяч.

– Спасибо вам, Иллая, – зачем-то сказал детектив.

– Не за что, всегда готова помочь. Как детям, так и доблестным детективам, – снова мягко сказала она и с улыбкой, чуть внимательнее посмотрела на Алена.

Они развернулись и направились обратно к зданию приюта.

– А вы давно занимаетесь с детьми? – спросил Расмус, чтобы не прерывать беседу, которая по какой-то странной причине, доставляла ему удовольствие.

– Вы хотите убедиться в моей компетенции? – с вызовом спросила Иллая.

– Нет, что вы! Я бы не посмел. Просто хотел продолжить разговор, – признался он смущенно.

– Вот оно что. Скажу откровенно, у меня сегодня еще очень много дел, и мне пора возвращаться к девочкам. Но иногда, – она чуть улыбнулась, – вечерами, я бываю свободна для простой беседы за чашечкой кофе, но не в качестве допрашиваемой, конечно.

Он не ожидал такого ответа и застыл, утопая в янтаре ее глаз. На верхней ступени лестницы появилась Агнес и позвала его. Мгновение очарования прервалось, и девушка, шагнув на первую ступень, мягко добавила:

– Вам тоже пора, детектив, до встречи.

Она, легко постукивая каблучками, взбежала по лестнице и исчезла за дверью. Расмус смотрел ей вслед, не произнося ни слова, словно надеясь продлить встречу.

– Ален, ты чего замер? – еще раз окликнула его Агнес.

– Иду я, – уже обычным для себя сухим тоном проворчал он.

Было обеденное время, и напарники в полном молчании заехали в закусочную, купили по комплексному обеду и сели за стол.

– Ну, что узнала? – спросил наконец Расмус, забрасывая в рот куски тушеной говядины. Агнес неторопливо поедала рис с курицей и ухмылялась.

– Агнес, – нетерпеливо окликнул ее детектив.

– Как тебе мисс специалист? Очаровательна? Ты хоть слюни подбирал? – веселилась напарница.

– Прекрати, иначе я за себя не ручаюсь, – выдавил Расмус, пытаясь скрыть улыбку. – Мы просто беседовали о деле. Да, она приятная девушка, умная, любящая свою работу и детей.

– Вот, вот.

– О деле, Агнес, – пробурчал он, опустив взгляд, и безуспешно пытаясь остановить уголки губ, ползущие вверх, и выступающий на лице румянец.

«Где женщин учат вычислять чувства мужчин по одному взгляду? Наверное, пока мы в школе мастерим табуретки, они проходят специальные курсы по управлению мужским сознанием. И взрослые особи передают молодым секреты бытия. А все Ева, наверняка началось все с нее, – подумал Ален, внимательно глядя на Агнес. – Вот они, эти хитрые коварные женщины».

– О деле, – сказала напарница как ни в чем не бывало, отодвигая тарелку с недоеденным рисом. – Девочка замкнутая, за всю беседу толком не произнесла ни слова. Иногда кивала или качала головой. В общем, ничего нового. Она ничего не знает или не хочет рассказывать. Про жизнь с матерью совсем отказалась говорить, просто смотрела в окно или на свои руки. А эта психолог, миссис Пимс, нет чтобы помочь, так она только повторяла: «Все хорошо, если не можешь, не говори. Мы с тобой», – передразнила женщину Агнес. – Мне лично показалось, что Милли очень боялась матери и как-то даже облегченно вздохнула, когда я спросила, знает ли она, что ее мама умерла. Но это только мое ощущение. Да и кто ее осудит? Куда смотрит наша опека, Ален?

– Никуда, вот и ответ, – гневно буркнул Расмус, делая пометки в планшете. – Надо бы навестить представителей опеки, – дожевав мясо, кинул он.

Прихватив контейнер с лимонными кексами и большой бумажный стакан черного ирландского кофе, детектив вышел из-за стола.