Осуждение (часть третья)
Когда я пришел в зону, ко мне подошел какой-то человек, с виду еврей. Как я узнал позже, он был профессором математики. Его посадили за привезенные из-за границы ковры, что, несмотря на его заслуги видного ученого, было расценено как спекуляция. Он занимался агитационно-пропагандистской работой в зоне. К тому моменту, когда появлялся новый заключенный, о нем уже знало не только лагерное начальство, но и «начальство» состоящее из зеков, к которым и относился это профессор. Он сказал, что знает кто я, и что я буду находиться под его защитой и под защитой еще одного человека из Москвы, который участвует в распределении работ в зоне. Так я стал одним из тех, кому в лагере жилось практически так же, как на свободе. Я был завхозом и дружил с другими завхозами. Я мог свободно передвигаться по колонии, потому что у меня в руках был чемоданчик с лекарствами. Я часто оказывал помощь эпилептикам в туберкулезном бараке, делая седуксен, рискуя заразиться туберкулезом, но, не боясь этого. Конечно, мне как заключенному нельзя было поручать шприцы с транквилизаторами, но врачи доверяли мне, и по ночам я фактически выполнял их работу. Мне доверяли настолько, что наш КГБист ничего не мог сделать, хотя и мечтал свести со мной счеты. Я дважды мог попасть в СИЗО, но меня всегда выручали начальник колонии и главный врач. Однажды мне не повезло – я попал на обход с молодой фельдшерицей, которая велела мне обойти камеры и раздать лекарства самостоятельно, в то время как она занялась своими делами. Не успев обойти и половины камер, я был пойман начальником «внутренней контрразведки», который напомнил мне, что я не имею права выполнять обязанности свободных людей. Хотя моей вины в том, что произошло, не было, так как я лишь выполнял приказ, я чуть не попал под арест. Спасибо моему главврачу, который сумел меня выторговать и вернуть на работу. К сожалению, моя память не позволяет вспомнить имена тех многочисленных людей, с которыми меня свела судьба в зоне.
Я делал все, чтобы мои больные были обуты, одеты и хорошо питались. Я лично ходил для них за обедом. Однажды, чтобы улучшить питание моих подопечных, я посадил под окном петрушку и укроп, семена, которых принесли медсестры. За эту самодеятельность меня снова хотел «посадить» начальник контрразведки. «Ты что забыл, что ты находишься в тюрьме, а не на свободе?» – разгневанно кричал он. На мои попытки оправдать свои действия желанием врача помочь пациентам и обогатить их пищу витаминами, я получил жесткий ответ: «Они наказаны и не должны получать никаких витаминов. Ты знаешь, какие у них статьи? Это воры, это убийцы и это насильники. А ты носишь им еду и еще удобряешь эту еду укропом и петрушкой». Завершил он наш разговор обещанием рано или поздно посадить меня в СИЗО.
Однажды, мне пришла в голову мысль, что надо создать библиотеку для заключенных. На заработанные в зоне деньги заключенные часто покупали журналы, но когда они освобождались, то множество журналов оставалось вне использования. Я велел своему помощнику (убийце откуда-то из Бурятии) и его предшественнику Коле (тоже убийце) собирать журналы по ночам и приносить мне. Затем я научил их делать переплеты, и мы создали огромное количество книг на основе этих журналов. Позже я передавал многочисленные тома медсестрам и просил их подержать у себя дома до моего освобождения. Это был период перестройки и гласности, так что в журналах печаталось многое из того, что для меня, как для любителя книг, представляло огромный интерес. Но и на книгах я, в конце концов, погорел. Однажды пришел начальник контрразведки, увидел подшитые и переплетенные книги и велел сжечь их немедленно и прекратить нашу деятельность. На мои возражения о том, что книги сжигали фашисты в Германии, он мне сказал: «Вайсман, ты вообще не от мира сего. Ты знаешь, где ты находишься? Чего ты тут свои права качаешь? Какие книги? Никто не должен ничего читать!» Пришлось мне выкручиваться, так как сжечь книги я не мог. Я взял саночки, которые, кстати, сам и приспособил, чтобы не носить, а возить пишу, сложил на них ненужные журналы и какой-то бумажный мусор и вместе с санитаром вывез все это во двор и поджег, создав видимость выполнения приказа, а сами книги мы спрятали.
Еще одной моей деятельностью, из-за которой я чуть не попал в СИЗО, была попытка побелить стены и покрасить в белый цвет двери приемного покоя и палат. Я попросил у медсестры, красивой блондинки, которая всегда откликалась на мои просьбы, несколько флаконов витаминов, чтобы раздать их работникам, выходившим из зоны. В обмен на витамины, они принесли мне белила и краску. Когда на посту увидели, как мне передают ведро с белилами, и я иду и начинаю красить стены, то меня сразу же сдали в лапы КГБиста, который, вызвав меня к себе, сказал: «Ну, все, Вайсман, ты погорел». Я снова начала возражать, что ничего плохого не сделал, а только предпринял попытку улучшить быт больных, так как являюсь завхозом, к тому же врачом, а больные – туберкулезниками. На что он мне ответил: «Ты не врач, а они не туберкулезники, вы все – заключенные. Когда ты это поймешь? Я должен тебя посадить». Как всегда на выручку пришел полковник, и я был отпущен с предупреждением. С тех пор я стал вести себя более осмотрительно. Я сидел на приеме с Петром Петровичем, врачом из Новосибирска осужденным, так же как и я, по липовому обвинению. Он выдавал больничные листы, а я брал кровь у вновь прибывших и старался больше не заниматься самодеятельностью.
Однажды моему полковнику стало плохо. Прибежал дневальный Вася, осужденный, который жил при начальнике зоны и выполнял его поручения и приказал: «Немедленно к начальнику зоны!» Я побежал, думая, что случилось? Оказалось, что у начальника было пищевое отравление. Я приложил все свои силы, чтобы быстро поставить больного на ноги, так как под дверью его ожидали какие-то люди в форме. Они недоуменно косились на меня, когда я мимо них проходил в комнату полковника и обратно.
В другой раз начальник обратился ко мне за советом по поводу своей тугоухости. Я спросил у него, почему он обращается к заключенному, а не к своим докторам, на что он ответил: «Знаешь, я им не доверяю. Какая у них практика? Говорят, ты был один из лучших врачей в Ростовской области. Хочу, чтобы меня лечил ты». Я сказал, что мог бы попробовать несколько облегчить заболевание иглоукалыванием. Он тут же разрешил мне написать жене и через некоторое время я получил иголки в свое распоряжение. В общем, я жил припеваючи, ел что хотел, зимой бывший главный инженер павильона «Электроника» ВДНХ, который был главным нормировщиком, угощал меня лимонами, дневальный Вася устраивал мне Новый Год с вином, и «Огоньком» с телевизора. Иногда я пропадал и объявляли тревогу о пропавшем заключенном, а я сидел у Васи, как ни в чем не бывало, не чувствуя себя виновным.
Однажды, пожилая фельдшер, которая передавала мои письма на волю, посадила меня на балкон во время концерта в клубе, чем привлекла внимание остальных заключенных.
Вместе с профессором математики мы выпускали стенгазету. Я читал лекции в бараках. Я проводил политинформации. А когда в зону пришел руководитель одного из известных в те времена ВИА, то под его руководством был создан лагерный ансамбль.
Однажды ночью ко мне в больницу приехал военный человек из Томска. У него заболела жена, и он хотел со мной посоветоваться. Я проводил его в кабинет врача, открыв дверь своим ключом. Это было нарушением, и мне пришлось выкручиваться, объясняя наличие у меня ключа тем, что ночью я оказываю первую помощь до прихода врача. Он хитро улыбнулся, но ничего не сказал. Мы поговорили, я поставил предположительный диагноз, сказал, что был бы рад осмотреть больную, но, понимаю, что это невозможно. От него я узнал, что высокое военной начальство знает меня только с лучшей стороны. В заключение своего визита он добавил: «Когда вы освободитесь, нам будет вас не хватать». Аналогично говорили многие офицеры. И когда пришла пора освобождаться, и нужно было позвонить сыну, чтобы он за мной приехал, и привез теплые вещи, так как была зима, а я был раздет, то один из офицеров тут же отправил ему телеграмму. Я попытался выяснить насчет ее оплаты, но он улыбнулся и сказал: «Ты сделал столько добра всем, что мы тебе обязаны».
В один прекрасный день меня вызвал начальник и сказал: «Скоро будет комиссия, и я тебя представлю как лучшего из лучших и буду ходатайствовать о досрочном освобождении. У меня там есть свой прокурор, так что считай, что ты уже свободен».
Отсидев два с половиной года и получив досрочное освобождение, я уехал домой. Можно представить себе эту сцену: я взлетаю на второй этаж нашего дома, звоню в дверь, и ко мне выбегает моя жена, которую я очень люблю и о которой ужасно тосковал. Это была неописуемая встреча.
С дочерью Жанной по возвращении из Томска, 1987 год
Что касается людей поселка, то многие подходили ко мне, здоровались, разговаривали, но были и такие которые отворачивались. Отвернулись от меня и некоторые бывшие друзья. Через две недели я встал на учет в милиции, где мне сказали, что через некоторое время с меня снимут судимость. Я явился в больницу, как ни в чем не бывало и начал работать в поте лица, взяв патент на иглоукалывание. В стране произошли перемены, и за свой труд я начал получать деньги, правда, из-за сложной экономической ситуации, вместо денег я часто получал то, чем были богаты мои пациенты. В основном это были куры и мед.
Реабилитация отца
Хочу заметить, что сидеть в тюрьме пришлось не только мне. Многие члены моей семьи были репрессированы, высланы или посажены в тюрьму начиная с 1940 года. Хотя я уже коснулся тюремных злоключений моего отца, хочу рассказать об этом подробнее. Напомню, что отцу пришлось побывать в тюрьме дважды. Оба раза дела были сфабрикованы по липовым доносам и не содержали никаких доказательств, кроме свидетельских показаний, как и в случае со мной.
Вернемся в 1941 год. В феврале этого года к нам пришли люди в военной форме и показали ордер на обыск и на арест отца. На следующее утро мама побежала за помощью и советом к тете Эстерке, жене папиного брата Давида, и оказалось, что Давид был арестован в ту же самую ночь.
Слева направо: Давид Вайсман с женой и дочерью, Лев Вайсман, начало 60-х
Папа попал под политическую статью – экономическая контрреволюция. Предъявленные обвинения, вызвали у него естественный вопрос о том, как он мог заниматься контрреволюцией против Советского Союза, живя в другом государстве (Молдавия тогда входила в состав Румынии). Ему ответили, что он эксплуатировал и грабил крестьян, а также был лейтенантом румынской армии. Вначале папа подписывать обвинение отказался, но его припугнули пытками, сказали, что если он не подпишет, то ему загонят иголки под ногти. Эту жуткую правду мне рассказал отец, и даже мама не знала, что он пережил подобное. В Бутырской тюрьме он, случайно увидел своего среднего брата.
Папа и дядя Давид были осуждены на 8 лет. Папу отправили на Север, в город Верхотурье, где морозы достигали 60 градусов.
Вначале, как мне рассказывал отец, он выполнял самые трудные работы наравне со всеми заключенными. Заметив организаторские способности отца и, учитывая его профессию, лагерное начальство перевело его в контору, где он исполнял роль учетчика. Начальником зоны был генерал, очень свирепый, но и на редкость справедливый. По истечении четвертого года он вызвал к себе отца и сказал, что намерен его спасти, так как он здесь не выживет, учитывая плохое здоровье и неспособность к тяжелому физическому труду. Он отправил его на прием к врачу. Папа посетил врача и получил от него шелковую нитку, которую надо было выкурить в самокрутке накануне врачебной комиссии из Москвы. Эта комиссия приезжала один раз в год и была единственной надеждой на досрочное освобождение по болезни. Врач предупредил, что отец почувствует сильнейшее сердцебиение после курения, но надо потерпеть. Сделав так, как велел доктор, папа пришел на комиссию, которая состояла из 5 известных в то время профессоров-терапевтов. Один из них послушал папу, потом переговорил с остальными, и папе сообщили, что состояние его здоровья больше не позволяет ему находиться в лагере, и он будет освобожден.
Моя дочь Элла, написав в архив Службы информации и безопасности Молдовы, получила возможность ознакомиться с делом своего дедушки. По следам этого дела она написала некий отчет, который я приведу ниже.
По материалам архивного дела № 09499
Никогда не думала, что мне придется держать в руках бумаги, относящиеся к страшному периоду Советской истории, в которых фигурируют слова НКВД, особая комиссия, ГУЛаг. Напомню, что ГУЛаг (Главное управление лагерей и мест заключения) был создан по специальному указу Сталина и насчитывал свыше 30 000 мест заключения. С 1930 по 1956 в нем единовременно содержалось более 2,5 миллиона человек.
По запросу о моем дедушке, Льве Вайсмане из Службы информации и безопасности Молдовы мне пришел пакет из 28 листов, которые содержали ксерокопии материалов дела.
Лев Вайсман был арестован 28 февраля 1941 года. Согласно постановлению на арест, приведенному ниже, в НКВД Молдавской ССР поступили материалы о его преступной деятельности, а именно его связи с сигуранцей (тайной румынской полицией) и 3-м румынским корпусом и активное членство в партии либералов.
Постановление было подписано заместителем начальника экономического отдела НКВД Молдавской ССР Рашевским.
Этой же датой Рашевским было подписано постановление об избрании меры пресечения, согласно которому Лев Вайсман, подозреваемый в преступлениях предусмотренных статьей 54-13 УК РСФСР ст. 54-13 (активная деятельность против революционного движения при царизме и во время гражданской войны), должен был содержаться под стражей. Эту бумагу должен был подписать подозреваемый, и она была подписана Вайсманом 1 марта 1941 года. Очевидно, подпись была выбита благодаря угрозам, так как Лев Вайсман не принадлежал к партии либералов и не был связан с сигуранцей.
4 марта 1941 года младшим лейтенантом госбезопасности Грошниковым было подписано постановление о начале следствия.
Интересным документом является бумага обозначенная «Сов. Секретно» датированная 9 апреля 1941 года за подписью зав секретной частью горисполкома Барабановым. По-видимому, это и есть донос, который упоминает мой отец в своих мемуарах.
Донос написан с орфографическими ошибками и как будто бы впопыхах. Конечно же, никакой продажи хлеба вагонами не было, а город Констанца, видимо был взят с потолка. Испокон веков Вайсманы занимались закупкой зерна и продажей его на мельницы – этим они зарабатывали на жизнь. Мендель Вайсман (мой прадедушка) был религиозным человеком, его уважали крестьяне, с которыми он имел дело.
Из следующего документа от 12 мая 1941 года видно, что на 12 мая 1941 следствие не располагало никакими вещественными доказательствами по делу Вайсмана.
Несмотря на то, что доказательств «преступной деятельности» найдено не было, уже буквально через 3 дня замнаркома госбезопасности МССР Мордовцем, было подписано обвинительное заключение, которое делало Вайсмана социально-опасным на основании 2 пунктов:
1. Торговля зерном в Бессарабии до установления Советской власти (на основе доноса)
2. Выплывшее неизвестно откуда обстоятельство родства с Гершем Трахтманом (Герш Трахтман приходился двоюродным братом Льва Вайсмана, был советским шпионом в Румынии и после провала своей шпионской деятельности как неблагонадежный находился в одном из лагерей ГУЛага с 1937 по 1947 год)
(Похоже, что документ о родстве потерян)
22 мая прокурор Максименко подписал бумагу, согласно которой дело направлялось на рассмотрение Особого Совещания при НКВД СССР.
22 сентября 1941 года состоялось особое совещание при НКВД СССР, которое постановило заключить Льва Вайсмана, как социально-опасного элемента в исправительно-трудовой лагерь сроком на 8 лет. (Из записи от руки следует, что он был отправлен в Севураллаг – один из многочисленных подразделений ГУЛага). Интересно, что в этом документе не упоминается статья, по которой мой дедушка был осужден. Возможно, в деле не хватает какого-то документа.
Дело Льва Вайсмана было пересмотрено 22 октября 1965 года и он полностью реабилитирован.
Кроме приведенных выше документов в деле находилась анкета арестованного
И другие документы относящиеся как к 1941
так и к 1965 годам. Среди документов 1965 года были переводы (с румынского языка) архивных справок торговой палаты и трибунала Лопушнянского уезда Кишинева, которые подтверждали регистрацию Львом Вайсманом 17 декабря 1928 года собственной фирмы по продаже зерна с резиденцией по улице Петра Рареша 71 в Кишиневе.
В заключение надо добавить, что жертвами политических репрессий кроме Льва и его брата Давида стали так же и четыре двоюродных брата: Пиня Вайсман и три брата Трахтманы: Герш, Шимон и Хаим.
Заключение
Хотя я и моя семья вернулись к нормальной жизни, обстановка в стране накалялась. После того как мне на глаза попался листок казачьего воинства в Ростове, в котором потенциальный атаман на вопрос: «Что вы сделаете с коммунистами и евреями?» ответил: «Мы их будем бить», мне стало ясно, что надо уезжать. И мы начали подготовку к отъезду в Америку.
Наша семья прибыла в США 29 октября 1993 года. С тех пор прошло более 20 лет, но этот период нашей жизни со всеми ее сложностями, радостями, взлетами и падениями должен быть освещен моими детьми. Я очень надеюсь, что когда-нибудь они это сделают.
Ваш, Юлий Вайсман