Начало рентгенологической карьеры
В 1957 году кому-то из больших медицинских начальников пришло в голову оснастить сельские больницы рентгенологическими кабинетами, и всех молодых врачей послали в Кишиневский мединститут на кафедру усовершенствования по рентгенологии.
После 4-месячной специализации я получил дополнительную профессию рентгенолога и проработал 8 лет на полставки, несмотря на то, что приемы фактически доходили порой до 100 человек в день из-за огромного желания молдаван, живших в окрестных селах, получить новый вид обследования.
Здание под кабинет выделили Глемб и Гаврилица. Так как оно располагалось рядом с библиотекой и винзаводом, то во второй половине дня я захаживал к своему другу Виктору Чернявскому, у него всегда наготове был «новый сорт вина».
Увлекшись рентгенологией и имея на участке огромное количество детей, больных рахитом, я решил делать снимки костей нижних конечностей. У меня скопилось множество таких снимков. Я описал их и классифицировал, но дальше этого дело не пошло, потому что текущая работа отвлекала меня от науки. И что нового я мог открыть?
Мне надоело жить в старой развалюхе под названием амбулатория, и я попросил главврача Унгенской больницы Вайнберга решить проблему с жильем. К моему удивлению, я был первым из врачей сельских больниц, кто поставил данный вопрос на повестку дня. Как раз в этот период советское государство начало закупать так называемые финские домики. Председатель колхоза Глемб предоставил бригаду плотников, они привезли и собрали трехкомнатный домик, с верандой, кухней, ванной и подвалом, и этот домик стал моим жилищем и жилищем всех последующих врачей.
Я умудрялся заниматься и сельским хозяйством. Так вместе с коллективом больницы мы посадили персиковый сад на территории амбулатории, для которого колхоз выделил саженцы. Через 3 года мы с большим удовольствием пробовали первые персики.
Однако не все шло так же гладко. Однажды с моим сыном произошла неприятная история: он простудился, играя с детьми и наглотавшись снега. Как следствие, у него развился острейший ларингит с потерей голоса и отеком гортани. Мы срочно отвезли его в Кишинев, где я провел несколько тяжелых дней и ночей у его постели. Благодаря внедрению в практику преднизолона он выздоровел, хотя измененный тембр голоса остался у него на всю жизнь.
Молдаване, которых я обслуживал, были ко мне расположены. По существующей традиции, еще с румынских времен, они боготворили врача и приносили разную снедь, оставляя ее у моего порога. Вставая утром, я обнаруживал то курицу, то овощи, то виноград, то вино. Часть я съедал сам, но большую часть отдавал в больничную кухню. Так как моя жена с сыном жили в Кишиневе, я столовался в больнице. В нашем селе была молочная кухня, ею руководила русская женщина. По образцу этой кухни мы с колхозом организовали еще две молочных кухни для детей до года, это помогло снизить детскую заболеваемость и смертность.
Расскажу об эпизоде с курицей, из-за которой я чуть не попал в лапы НКВД. Какая-то пожилая женщина привела ко мне на прием свою больную дочь и по традиции принесла в подарок курицу. Я диагностировал сложный порок сердца и пояснил матери, что болезнь не поддается лечению. В ответ женщина напомнила о своей курице. Когда из Унген приехал следователь и начал меня допрашивать по поводу этого эпизода, я понял, что среди моих пациентов есть не только хорошие люди, но и кляузники. Были неприятности, но мои товарищи Каменкер и Гольдгамер, будучи знакомыми со следователем, свели дело к обычному недоразумению.
Я должен в который раз поблагодарить колхоз и председателя Глемба. Он, видя мои муки с транспортом (ездить к больным приходилось на лошадях), поставил вопрос о покупке санитарной машины для больницы. Нам выделили чехословацкую «Шкоду» и шофера. С ним я бороздил слякоть, а в сухую погоду наслаждался красотами окружающей природы.
Отец Николай
Теперь расскажу о моих взаимоотношениях с местным священником.
В первые годы работы у меня на участке была высокая детская смертность, несмотря на широко введенный в практику пенициллин. Пытаясь выявить источник проблемы, я пришел к выводу, что одной из основных причин была церковь, а точнее, крещение новорожденных в холодной купели. Невзирая на то, что священник Николай Дмитриевич помог покрасить окна и двери цинковыми белилами, которые у него я одолжил, так и не отдав, я, будучи убежденным атеистом, написал на него разгромную статью в местную газету. Появление статьи, кстати, не изменила хорошего его ко мне отношения. Мы были молоды, и каждый по-своему приносил пользу людям.
Однажды мне довелось оказывать медицинскую помощь его супруге. Меня вызвали к постели больной, и я был встречен гостеприимным столом, на котором царило обилие еды и выпивки. Закончив осмотр, я сказал батюшке буквально следующее: «У вашей жены острый холецистит, но почему вы вызвали меня, а не помолились о ее выздоровлении?» На что он хитроумно ответил: «Конечно, я буду молиться с утра до вечера, но врач – это бог медицины на земле. Делайте свое дело, а я буду делать свое». Благодаря молитвам отца Николая и моим стараниям больная очень скоро выздоровела.
Много лет спустя, когда я жил уже в Ростовской области, ко мне за медицинской помощью обратился священник из хутора Ленинка. Мы разговорились, священник оказался очень эрудированным, даже знал иврит. Мы подружились настолько, что он стал снабжать меня церковной литературой. В одном из журналов я прочитал, что священник села Четырены был награжден высшей наградой церковной власти, орденом святого Владимира. Надо сказать, я почувствовал гордость за то, что был знаком с отцом Николаем.
Случай с сыпным тифом и начало неврологической карьеры
Итак, жизнь продолжалась. Менялись мои сотрудники, я стал добиваться определенных успехов в своей карьере. Мне удалось снизить детскую смертность до минимума, я сделал несколько докладов на врачебных конференциях и был на хорошем счету. Я много читал, у меня появился проигрыватель, я покупал пластинки, в основном с классической музыкой, начиная утро с прослушивания Бетховена. Мы часто выезжали на уборку урожая, помогая колхозу. Была создана первая в Унцештах футбольная команда.
Доктор Вайсман
Это были счастливые дни, пока не прислали второго врача по фамилии Бобрикова. Вначале я обрадовался и отдал ей терапию, родовспоможение и детство. Но разве я мог ужиться со вторым врачом, которая везде совала свой нос? Однажды я поймал ее на том, что она делала подпольные аборты, а в графе «диагноз» ставила гастрит. Я поехал к главврачу района Моисею Мироновичу Вайнбергу и все ему рассказал, после чего он взял Бобрикову к себе в районную больницу, чем совершил в моих глазах подвиг.
Спокойная обстановка в больнице восстановилась, пока не произошел один неприятный случай. Я собирался поехать в Кишинев на выходные. Когда я садился в машину, меня позвала сестра, чтобы я осмотрел больную из села Мануилешты. У больной была высокая температура, озноб, головная боль, и не совсем четко вырисовывался диагноз. Вместо того, чтобы остаться ради этой больной, как я всегда это делал, я написал диагноз «грипп», сделал назначение и умчался на вокзал. Мог ли я предположить, что у больной на самом деле был сыпной тиф, которым она заразилась от приехавшего из командировки мужа? Трагизм заключался в том, что, когда я вернулся, больная скончалась. Я доложил об этом главврачу района, главврач – в министерство. Налетела санитарно-эпидемиологическая служба и начала мыть наше завшивленное население. Несмотря на то, что мы в обязательном порядке осматривали поступивших больных на вшивость, в истории болезни именно этой пациентки, как это обычно бывает по закону подлости, не оказалось записи медсестры об осмотре. Я был наказан. Хорошо, что меня не отдали под суд, а просто сняли с должности главврача больницы, разжаловав в простые ординаторы. Вскоре из Кишинева снова прислали второго врача, а меня мобилизовали на должность районного невропатолога в Унгены. Я был вызван на коллегию в министерство, получил строгий выговор с занесением в личное дело, но, можно сказать, отделался легким испугом.
Надо добавить, что после тщательной дезинфекции населения было еще несколько случаев тифа, но с благополучным исходом. Опять-таки по моему настоянию, колхоз выделил помещение под баню. Это была первая баня на сельском участке. Надо сказать, колхозники пользовались ею с большой неохотой.
Теперь я уезжал на работу в Унцешты рано утром и возвращался поздно вечером.
Валентина
Настало время рассказать о невероятном случае, благодаря которому я встретил свою вторую жену.
В 1963 году главврачей сельских больниц вызвал главврач районной больницы для получения новых медработников. Поскольку я был более расторопным и вставал рано, то приехал первым. Главврач Вайнберг с улыбкой сказал: «Ты первый «покупатель», я тебя знаю, сейчас выберешь самых красивых». Он завел меня в зал. Там сидело примерно 20 девушек. Я обошел их кругом и попытался выбрать 2 медсестер, которые мне полагались. Мой взгляд, который сопровождался при обходе чуть слышными усмешками, остановился на двух девушках, сидевших рядом: одна была яркая блондинка, другая – почти цыганка. Почему-то я сразу решил, что возьму их, и задал только один вопрос: «Поедете ко мне?» Валя, страшно утомленная переездом из Ростова, первая сказала: «Да». Лиза поддержала ее. Таким образом, я получил фельдшера и патронажную сестру. Посадив девушек в свою маленькую «Шкоду», я отправился в путь. Все 30 минут езды мой взгляд был прикован к блондинке Валентине. Я почувствовал к ней небывалое влечение и понял, что влюбился с первого взгляда…
Валентина Резникова, 1965 год
Теперь расскажу об эпизоде с Лизой. Спустя примерно год Лиза пришла ко мне в кабинет очень расстроенная и рассказала, что беременна и что ее парень по фамилии Поя служит в Одессе и категорически отказывается на ней жениться. Недолго думая, я решил ей помочь. Но как? Я написал письмо генералу армии Бабаджаняну, который сменил Жукова на посту командующего одесским округом. В письме я изложил ситуацию и попросил его содействия. Каково же было наше с Лизой удивление, когда примерно через несколько недель приехал жених и предложил руку и сердце! В последующем Лиза родила ребенка и прожила в браке 15 лет, но потом, к сожалению, рано ушла из жизни.
Еще один довольно забавный эпизод этого периода произошел, когда после очередного школьного медосмотра я, Валя и Коля Попович заглянули на винзавод. Хозяин завода, ранее упоминавшийся Виктор Чернявский, усадил нас, как обычно, за стол и угостил вином. Это был выведенный им новый сорт, пился, как вода. Однако, по возвращении в амбулаторию у нас подкосились ноги, и мы свалились, кто на диван, кто на стул, кто просто на пол. Так закончилась апробация нового сорта вина, и мы, как подопытные кролики, испытали на себе все «прелести» алкогольного опьянения.
Обнаружение места смерти Потемкина-Таврического
Однажды я и мои товарищи выехали на пикник в так называемый Реденский лес, получивший свое название от села Старые Редены. Уединившись в кустарнике по нужде, я случайно обнаружил глубоко ушедший в землю надгробный камень, на котором можно было прочитать слово: «Таврический». Будучи хорошо подкованным в истории и географии, я сразу сообразил, что именно в этом месте скончался князь Потемкин-Таврический, по дороге из Ясс в Николаев. Являясь человеком деятельным, я, скорее всего, организовал бы торжественное мероприятие по поводу обнаружения камня и наверняка оповестил бы об этом население через местные газеты, но в этот период я был целиком занят ухаживанием за своей будущей женой Валентиной. Поэтому я ограничился тем, что сообщил о находке в краеведческий музей Кишинева. Работники музея приняли сведения с благодарностью, но через 2 года я покинул Унцешты и до сегодняшнего дня мне ничего не известно о судьбе этого камня. Блуждая по Интернету, мне удалось раскопать фотографию памятника Потемкину-Таврическому, который находится в селе Старые Редены. Весь вопрос: тот ли это камень?
Повторная лагерная эпопея отца
Весной 1962 года меня вызвали к телефону, и я узнал грустную новость: по обвинению в неправильном распределении фонда все в том же тресте «Молдрасжирмасло» был арестован мой отец, Лев Менделевич, занимающий в то время ответственный пост. Вместе с ним в это нелегкое Хрущевское время был привлечен, видимо, для равновесия, его товарищ, заведующий другим отделом. Папа снова оказался в той же тюрьме, где в свое время сидел Котовский и в 1941 году сидел и он сам, в тюрьме, которая по стечению обстоятельств была видна из окон нашего дома.
Скорый суд состоялся в городе Бельцы, и по еще одному стечению обстоятельств в этом городе закончила медучилище моя будущая жена Валентина Резникова, а секретарем этого суда была ее лучшая подруга Валентина Дерипаско. Мы с семьей приехали на суд и находились в доме Гриши Бермана, моего друга.
Самое интересное, что папа два раза сидел в советской тюрьме и оба раза уходил в ссылку на 8 лет из одного и того же учреждения, занимая одну и ту же должность. После суда папу отправили в лагерь села Карманово, Тираспольского района Молдавии. И опять дьявольское совпадение. Это было как раз то село, которое я получил при первом распределении на работу после института и куда по стечению обстоятельств не попал.
Однажды я, мама и Фима поехали на свидание в село Карманово. После встречи с отцом мы должны были уехать на такси обратно, но так получилось, что в машине было всего 2 свободных места. Тогда мой брат решил отправиться в путь в багажнике. Таксист не возражал, и в таком виде Фима доехал до Кишинева с периодическими остановками, чтобы размять ноги.
Мой брат сделал все возможное и невозможное, и папа был амнистирован через 4 года. Вернулся он совершенно больным человеком. Потеряв свою должность, он был вынужден подрабатывать в том же здании, но уже за прилавком книжного киоска. Тогда был книжный бум, и папа доставал самые читаемые книги, пополняя наши библиотеки. По исполнении 65 лет мой отец ушел на пенсию. Для определения пенсии ему велели принести подтверждение с места работы во время проживания на территории Румынии. Так как он работал в филиале французской фирмы «Дрейфус», то написал своей двоюродной сестре в Париж. Она была замужем за героем французского сопротивления, полковником из патриотической группы МАКи, которая поддерживала генерала де Голля.
Сестра помогла достать подтверждение, и вместе с письмом из фирмы пришло предложение выплатить отцу компенсаторную пенсию. Папа пошел в министерство внутренних дел и рассказал о предложении из Франции. Ему намекнули, что было бы неплохо, если бы эти деньги попали в какой-нибудь фонд, к примеру, фонд какой-нибудь помощи. Папа намек понял и на предложение фирмы о компенсации не ответил.
Лев Вайсман с внучкой, 1973, поселок Шолоховский
Отец не мог сидеть без работы, поэтому дополнительно к обязанностям в киоске он на добровольных началах помогал продавщице соседнего магазина. Естественно, что два ареста сильно подорвали его здоровье. У него начало повышаться давление и появились признаки стенокардии. В один из своих очередных приездов в Кишинев я обратил внимание, что он слишком часто принимает нитроглицерин при ходьбе. Как врач я осознавал опасность ситуации и хотел предложить ему уйти с работы, но понимал, что без нее ему будет еще хуже. Однако долго так продолжаться не могло, и вскоре отец перенес 2 инфаркта подряд.
В 1976 году я был разбужен тревожным звонком Софы, жены моего брата. Она сообщила, что отец лежит в больнице и что я должен прилететь в Кишинев. Я бросился искать машину, и на просьбу отвести меня в Ростов в осеннюю распутицу откликнулся мой пациент и хороший приятель Андрей Досаев. В трудных погодных условиях на москвиче он домчал меня до Ростовского аэропорта. Но тут началась полоса невезений, связанная с нелетной погодой в Кишиневе. Через два часа полета стюардесса объявила, что самолет делает посадку в Киеве. Прилетев в Киев, я бросился к телефону и позвонил домой. Трубку взяла племянница и спросила, где я. Узнав, что я не долетел, она сказала мне: «Дядя Юля, вам необходимо немедленно быть в Кишиневе». Тогда я понял, что папы, очевидно, нет.
Узнав о том, что Кишинев не принимает самолеты, пассажиры кинулись кто куда: кто на такси, кто на поезд. Я вместе с группой пассажиров взял билеты на Запорожье, самолет как раз улетал. Мы опаздывали и бежали по летнему полю. Кишинев по-прежнему не принимал, и из Запорожья я полетел в Одессу. Мы снова бежали по полю, практически догоняя выруливающий самолет. Через час я был в Одессе и, размахивая пачкой денег, бежал к первому таксисту, предлагая любую сумму, если он немедленно отвезет меня в Кишинев. Получив 500 рублей, таксист за 2 часа домчал меня до той больницы, где находился папа. Я велел таксисту подождать, но в глубине души еще надеялся, что папа жив. Когда я спросил у медсестры, где лежит Вайсман, мне сказали, что он выписался. Я был настолько ошеломлен, что не сразу сообразил, что именно произошло. Я выбежал из больницы и в такси пересек полгорода. Когда я подъехал к своему дому, в распахнутых воротах стояли родственники, которые обняли меня со слезами на глазах и ввели в дом. По еврейским традициям похороны должны были состояться не позднее следующего дня. Каким-то чудом я успел.
Папа лежал на столе, вокруг толпились родные. После смерти двух бабушек во время войны это была первая потеря. После нее я понял, что жить так же беззаботно, как жил, свалив на маму и папу ответственность за все происходящее, я уже не смогу.
Ночью мы с братом, изрядно поплакав, сидели на стульях по обе стороны стола, думая о нашей судьбе без отца. Тут я хотел бы вспомнить, что за несколько лет до этого дня папин товарищ, уезжающий в Израиль, предложил последовать его примеру. Он думал, что для папы, который дважды пострадал от советской действительности, принятие решения об отъезде не составит труда. Но мой отец понимал, что к тому моменту ни я, ни мой брат не были готовы совершить такой подвиг. Он мог уехать один, но отказался из-за детей.
На следующий день состоялись похороны. Я был удивлен тем количеством совершенно незнакомых людей, которые провожали папу в последний путь, и тому, насколько он был уважаем не только в семье, но и в обществе. Папа похоронен на кишиневском еврейском кладбище, где покоятся и другие родственники.
Памятник моему отцу Льву Вайсману на еврейском кладбище в Кишиневе
С уходом папы на Фиму легла дополнительная нагрузка – мама, к которой он каждый день заезжал перед работой. Кроме того, из-за ареста папы Фиму отчислили с хорошей должности. Он был вынужден работать механиком в одном из винодельческих заводов Молдавии. Надо заметить, что до этого он работал на заводе стиральных машин, построенном на территории в свое время принадлежавшей моему дедушке Йойлу.
На этом я хочу закончить первую часть моего повествования. О жизни в поселке Шолоховском, Ростовской области, моей личной лагерной эпопее и о периоде эмиграции читайте в последующих книгах.
Часть вторая. Посвящается моей жене
Предисловие
В 2013 году была опубликована первая часть моих мемуаров. Вот краткое ее описание:
На фоне драматических событий истории (последних лет Бессарабии как части Румынского королевства, включения Молдавии в СССР, Второй мировой войны и послевоенных лет) раскрываются не менее захватывающие эпизоды личной биографии героя: учёба в кишиневской гимназии, советизация и репрессии в семье, начало войны, эвакуация в Казахстан, возвращение в Кишинев, медицинский институт и работа врачом в глухом молдавском селе.
В 1965 году, после знакомства с моей будущей женой, я переехал в поселок Шолоховский Ростовской области. Вторая книга воспоминаний посвящена шолоховскому периоду моей жизни вплоть до эмиграции в США.
Переезд в Шолоховку. Рождение Эллы
Итак, я влюбился в молодую, симпатичную медсестру Валентину в далеком 1963 году, будучи главным врачом Унцештской больницы. Валя, не желая разбивать мою семью, внезапно уехала, оставив записку: «Не ищи меня. Если мне будет трудно, я сама тебя найду».
Поскольку мои чувства были серьезными, я решил попытаться вернуть свою любовь и призвал на помощь младшего брата. Фима согласился помочь, и мы сели в поезд «Кишинев-Ростов», а после на автобусе доехали до поселка Шолоховский, где жила Валя. Было это летом 1964 года.
Валентина, 1965 год
Помню, как мы переправлялись через речку Северский Донец паромом вместе с автобусом там, где неподалеку от города Белая Калитва находится памятник в честь битвы князя Игоря с половцами.
К вечеру мы прибыли на шолоховский автовокзал, который в то время располагался на базаре. Базар оживал ранним утром, когда хозяйки приносили банки варенья, кислое молоко и множественные овощи и фрукты из своих огородов. Мы поднялись до улицы Горького и свернули в переулок Маяковского, где в двух крохотных комнатках финского домика жила Валя и ее мама Мария Алексеевна Резникова.
Мария Алексеевна Резникова, 1970 год
Мне сразу запомнился небольшой огород и ветвистая черешня со спелыми плодами. Я был встречен с пониманием. Фиму из-за отсутствия места отвели ночевать к Валиному дяде Дмитрию Алексеевичу Савенкову.
Дмитрий Алексеевич Савенков с женой и племянницей Валентиной на фоне своего дома в поселке Шолоховский, 1966 год
Вместе с Фимой мы уговорили Валю вернуться в Унцешты. Недолго думая, она собрала вещи. Вначале мы добрались поездом до Одессы, а там, на такси до Кишинева. При переезде через Днестр колонна машин была остановлена, уступая дорогу маршалу авиации по фамилии Судец.
Моя жена Толиана, понимая, что дальнейшая семейная жизнь невозможна, приняла мое предложение о разводе.
Мы с Валей вернулись в Унцешты и продолжили работу. Однако, благодаря Вале, а также случаю с сыпным тифом на моем участке, из-за которого я получил выговор, и был снят с должности главврача, моя дальнейшая судьба оказалась связана с поселком Шолоховский (или как его еще называли Шолоховкой). В Шолоховку мы перебрались в 1965 году: сначала Валя, а потом и я после развода. Туда же последовали мебель и мои книги.
Оказавшись в Шолоховке, мы обратились к главврачу медсанчасти Ларисе Петровне Николаенко, которая любезно приняла нас в свой коллектив. Я запомнил крутую лестницу, ведущую на 4 этаж, по которой мы поднимались в будущее неврологическое отделение.
Работать я планировал рентгенологом, но мне предложили должность невропатолога, которая в шолоховской медсанчасти отсутствовала. Несмотря на мой небольшой опыт без специализации, я, не подав и вида, начал работать на полставки невропатологом и еще на полставки с неврологическими больными в терапии, где для моих больных было выделено 5 коек. Терапией заведовала всеми нами любимая Зоя Ивановна Христолюбова.
В Шолоховке располагался второй по величине в Ростовской области угольный трест, за счет которого и процветал этот шахтерский поселок городского типа.
Вначале мы обосновались у Валиной мамы, в домике на 4 семьи с удобствами на улице. Позже, когда Валя ждала ребенка, я попросил главврача и зав терапией посодействовать с квартирой. Мы пошли в трест к посыльному, и он выделил двухкомнатную квартиру хрущевского типа по улице Горького на 2 этаже. Это было большое достижение, так как с квартирами в Шолоховке было очень сложно. К тому времени у меня завязались добрые отношения с директорами шахт и ОРСа. Вскоре состоялось профсоюзное собрание, и меня, совершенно нового человека, выбрали председателем местного комитета. В Советское время это была организация, формально защищающая интересы медперсонала от администрации. Больница была большая, на 300 коек, с персоналом почти 400 человек. Медсанчасть обслуживала шахтеров и их семьи и была на хорошей дотации, как от государства, так и от угольного треста. Поэтому здесь до меня были врачи практически всех специальностей кроме невропатолога.
В сентябре 1966 года мы поехали в Ялту. Валя в это время была в положении. Нам запомнился ансамбль «Бузуки», с которого началась моя любовь к греческой музыке. Помнится также, что впервые мы увидели бразильский ансамбль песни и пляски. С тех пор, а может, еще с послевоенных трофейных фильмов, в том числе мексиканских, я полюбил латиноамериканские танцы. Еще помню, что в то время входили в моду ансамбли поп-музыки. Были популярны Дона Самер, Глория Гейнер. Позже – Бони М, Ирапшн, АББА, Арабески, Баккара, Пусикэт, Адриано Челентано, Джанни Маранди. В это же самое время мы узнали про Битлз. Я также любил джаз, который был под запретом как носитель вредоносной для молодежи западной культуры. В это же время у нас появились радиоприемники, которые с трудом, но давали возможность слушать чужие «голоса». Так мы научились узнавать правдивую информацию.
Близилась зима, моя жена поскользнулась на льду, и у нее начались преждевременные роды. (Ребенок по подсчетам должен был родиться в январе.) Валю положили в родильное отделение 28 декабря 1966 года, как раз в тот день, когда в медсанчасти состоялся новогодний бал-маскарад. В Шолоховке был довольно солидный дом культуры, в котором я взял костюм мексиканца с сомбреро и пистолетом. Я так увлекся своей ролью на этом вечере, что совершенно забыл про жену. Когда я пришел, ребенок уже родился. Валя была счастлива. Не отводя глаз, она смотрела на девочку, которую назвали Эллой. Сердобольные соседки по палате даже начали предупреждать Валю, что так она может сглазить ребенка. Впоследствии я вернулся на бал и сообщил о рождении дочери, получив поздравления от своих коллег. Так счастливо закончился 1966 год.
С новорожденной Эллой, 1967 год