Ведьмины штучки

Ру́салка

О-о, это целая история, и случилась она давно.

Впервые упоминают о нашем селе ещё в документах восемнадцатого века. В старых записях говорится, что на левом берегу Днестра находится людное село, где живёт около пяти тысяч жителей, есть две паровые мельницы, несколько лавок и базары, ведётся добыча глины.

Кто здесь только не поселился – казаки, молдаване, евреи, украинцы… Предки построили православный храм и две школы – классную и церковно-приходскую, так что наш народ грамоте обучался. В начале прошлого столетия сюда стали переезжать русские – целыми семьями, с ребятишками и немудрёным скарбом. Были они все как на подбор синеглазыми, русыми. Может быть, поэтому, а может, по другой какой причине, место у реки, где они осели, и пляж стали называть Ру́салкой.

На Ру́салке всё и закрутилось.

Жил в то время в нашем селе паренёк по имени Антоша. Мама умерла в ту минуту, когда сынок появился на свет, а Трофим, отец его, помыкался-помыкался да и женился. У новой жены своих детей девять, да дочка родилась, вот бабушка Антошу и забрала к себе. Несладко было мальцу, познал он крайнюю нужду, работать приходилось много – жизнь заставила. Открыл Антон для себя истину: воля и труд – дивные всходы дают. Потому всему научился – и в поле работать, и на винограднике, умел и печку сложить, и обед сварить.

Пошёл пареньку шестнадцатый год. Поднялся Антоша, что молодой дубок: стройный, крепкий, волосы волнами, лицо загорелое, на верхней губе тёмные усики пробиваются, а глаза зелёные – как лист ореховый. Девушки на него стали заглядываться, только он всё отшучивался или, того хуже, внимания не обращал.

Собрался как-то Антоша на Ру́салку на вечерний клёв. Расположился за ивами во-он перед тем поворотом. Кинул донки под другой берег в яму и стал ждать. Лето было жаркое, только ночью и спасение. На речке хорошо – тишина, ни ветерка, ни движения. Уже луна поднялась и спокойно рассматривала село, и плавни, и лес вдалеке. Антоша покусывал травинку и думал, что на неделе снова ему на работу в Одессу идти, к дяде Савве в трактир, хоть в последний раз и зарекался. Зовёт тот его, лишние руки нужны, а у Антоши опыт. Да и денег хорошо бы чуток заработать, ботинки купить – эти малы, и бабушке новую душегрейку не помешает.

Антоша любовался светлым лунным небом и звёздами, рассыпавшимися по всему небосводу. Вдруг его насторожил всплеск, там, у берега, с другой стороны пляжа, где низко склонённые ивы купали в воде свои ветки. Может, сом хвостом? Вот опять. Антон пружинисто вскочил, стал всматриваться. От тёмных деревьев кто-то тихо заскользил к середине реки. И Антон увидел, что это никакой не сом, а девушка! Она плыла в серебряной дорожке, плескаясь в бесконечных волнах реки, то ныряя, то ложась на спину, то подставляя лучам луны своё лицо. Нежный радостный смех зазвучал над водой и отозвался в душе паренька трепетным волнением. «Верно, русалка купается», – подумалось Антоше, и он перекрестился.

Девушка подплыла к пляжу, осторожно ступая, вышла на берег, не замечая затаившегося среди деревьев юноши. Она повернулась к нему спиной и, чуть наклонившись, стала выжимать свои длинные волосы. Освещённые небесным светом точёные руки и плечи её, казалось, были из мрамора, прилипшая к телу белая рубашка до пят не скрывала плавных изгибов тела – тонкую талию, округлые бёдра и тёмную полосочку чуть пониже спины… В горле у Антона пересохло, он смотрел не дыша и дрожа от волнения. Девушка откинула назад косу, скрылась в темноте деревьев. Одевшись, она стала подниматься по тропинке в село.

Воскресное утро было славным, звонили колокола. Мужчины и женщины с детьми шли на службу. У порога останавливались, крестились, заходили в храм. Антоша сразу её приметил: ладная, в белой косыночке и блузке, украшенной прошвой и пышными рукавами, в синей юбке с защипами понизу, она была похожа на фарфоровую статуэтку, какую Антоша видел у дяди Саввы. Ночное воспоминание залило румянцем смуглые щёки, но, сообразив, что там, на речке, он был для девушки невидим, посмел-таки взглянуть ей в глаза. Яркая синева ослепила его, зажгла сердце, ласковый взгляд согрел душу. Стало светло и радостно и отчего-то тревожно.

Этим же вечером собралась молодёжь на гулянье, на жок¹. Музыканты, задвинув на затылок шляпы, играли. Юноши и девушки, образовав круг, взявшись за руки, неслись в пляске. Задавая бешеный ритм, бил по большому барабану Георгий Сырбу, дробно водил смычком по скрипочке Беня Фишман, дул в най и озорно подмигивал Петро Романенко, бегали ловкие пальцы Василия Соломона по клавишам новенького аккордеона. Парни подходили к музыкантам, давали им монеты, громко называли имя и фамилию девушки и заказывали для неё танец – это было приглашение. Пара начинала, за ними входили в круг и другие. После каждого танца всё повторялось: девушки хихикали и подталкивали подруг, парни, собравшись с духом, приглашали то одну, то другую красавицу, и так продолжалось веселье. Вот и Антон набрался смелости и пригласил эту светловолосую девушку, повёл её в танце, закружил. Была она лёгонькой, невесомой, послушной ему и непривычным для неё поворотам и стремительным движениям молдавского танца.

С жока шли всей гурьбой – провожали новых знакомых домой, на Ру́салку. Смех, шутки, разговоры. Антон у какого-то двора сорвал цветочек, протянул незнакомке:

– Это тебе.

Всё узнал про неё: и что Елизаветой зовут, и лет ей уже девятнадцать; живёт она со своей роднёй, а мамы-папы нет. Ещё узнал, что девушка просватана за Филиппа, мужика взрослого – лет тридцать ему, – но хорошего, хозяйственного. Скоро и он сюда с роднёй приедет, а там и свадьба не за горами.

Разговорились, словно сто лет знали друг друга. Антон – о своей жизни, она – о своей. Сами не заметили, что отделились от остальных, дошли до речки. Вспомнилось Антоше, как стояла Лиза вчера на этом месте нагая, и у него снова – кровь к щекам! Хорошо, что темно. Тут Луна-сводница Лизе лицо осветила: смотри, показывает, какой неземной красоты девушка! Антон прикоснулся рукой к выбившейся светлой прядке, легонько поправил и, больше не в силах совладать с собой, прильнул жаркими губами к девичьим губам.

Через день Антон ушёл в Одессу на заработки. Накануне на Ру́салке попрощался с Лизой. Взял её за руки, прижался к ним лицом.

– Дождись меня, Лизочка, Богом прошу, не выходи замуж!

– Ну что ты, Антоша, я покойному отцу обещала, как не выходить… – А сама ладошкой по его склонённой голове, по плечам гладит, жалеет. Антон и не заметил, как Лиза у сердца его оказалась, обнял её крепко, выпускать не хочет.

– Не надо! – Девушка отстранилась, поправила кофточку, прошептала: – Нельзя… так и до греха… – Помолчав, проговорила: – Послушай меня, Антоша. Всё равно нам не быть вместе. А в Одессе, поди, девушек много – так ты выбери себе самую-самую красивую. А там и женись. – Хотела Лиза было пошутить, что он мал для неё, да язык не повернулся, не был он таковым. А наоборот, поняла, что самостоятельный он и не по годам серьёзный. Ничего больше не сказала, перекрестила только: – Поезжай с Богом!

На том и распрощались.

В Одессе Антон, уже который год, работал половым в трактире. Тяжёлое ремесло, непростое. Обучался ему Антоша с десяти лет, когда дядя Савва, приехав навестить свою мать, Антошину бабушку, приметил шустрого хлопчика и уговорил забрать с собой. Вначале Антоша работал на кухне – подай-принеси. Смышленый мальчишка быстро научился при этом разбираться в названиях кушаний, и на следующий год его назначили подручным: он убирал со стола посуду, мыл полы, но главное, учился принимать заказы. И вот уже другой год, как половой Антоша работал самостоятельно. Бывало, по шестнадцать часов на ногах: заказы записывал, подавал блюда, рассчитывал, старался везде успеть, потому что единственный заработок половых – это чаевые. Иногда под утро засыпал прямо в трактире на столе.

Работа полового Антону не нравилась, тянуло его в село, на землю, на поля и виноградник, понимал – та́м его место! Но была у него мечта. Прочёл он как-то в газете об английском изобретателе Уильяме Говарде, который придумал для пахоты локомобиль, и теперь на полях Англии работало много таких машин. Слышал Антоша от переселенцев и о русском крестьянине Блинове, который изобрёл «вагон с бесконечными рельсами», что двигался, словно быки, три версты в час. Узнал он и о Джоне Старли, тот смастерил ровер «Скиталец», велосипед.

И стал Антон представлять, что не только в городах, но и в сёлах машины работают, чтобы тяжёлую крестьянскую жизнь легче сделать. Решил для начала соломорезку, потом дробилку для зерна купить – очень нужная вещь в хозяйстве, заработать на них денег, а после и до другого чего-нибудь дело дойдёт – вон сколько техники появилось! Ещё не то придумают!

Пора. Антон умылся, расчесал кудри, эх, посмотрела бы на него сейчас Лиза! Какая на нём белая мадаполамовая рубаха, пусть и жесткая на ощупь, зато глянцевитая и дышит хорошо, и белые штаны такие же. Рубаха навыпуск подпоясана красным шнурком с кистями, а за него заткнут бумажник для расчетов. Ах, Лиза-Лизавета! И подумать о тебе некогда, вот уж и первый посетитель: «Чего изволите?»

На Рождество бабушка передала гостинчик и записочку, что жива-здорова, ждёт его, внучка своего, а в конце приписала, вышла, мол, Лиза замуж за Филиппа, осенью свадьбу сыграли, как положено.

Этой вести и боялся больше всего Антоша – свет стал немил, всё из рук валилось. Но как-то переборол себя, приглушил боль потихоньку. А в село решил пока не возвращаться – всё-таки около ста вёрст пути, да обратно столько же – когда ж тогда деньги на мечту зарабатывать? Такое вот оправдание для себя придумал.

Три года пролетели, за это время дядя Савва трактир свой закрыл, зато рядом с недавно построенным оперным театром выкупил ресторан. Там Антон, одетый франтом, разносил блюда клиентам, и те называли его не иначе как официант.

Но однажды в апреле Антон отправился-таки домой, невмоготу стало, соскучился.

Хорошо дома, Серко выбежал из будки, запрыгал, лапы на грудь положил, щёки лижет – помнит, чертяка! Бабушка у печки по́ралась² – выскочила, руки в муке, обнимает, плачет от радости, удивляется, красивым стал, повзрослел. Так восемнадцать же стукнуло! Вышел Антоша в огород – благодать! Деревья в молодые листочки оделись, пригретая солнышком земля пахнет, дурманит, синичка поёт заливисто. Хорошо!

Антоша инструмент пересмотрел, грабли починил, лопату в воду опустил, чтоб черенок набух.

Сели вечерять. У бабушки пирожки – объедение. Тут и с творогом, и с маком. Антоша про жизнь в городе рассказывает, бабушка – о своём житье. Антоша всем интересуется, а о Лизе – ни слова! Не спрашивает. Бабушка терпела-терпела – не выдержала, заговорила первая:

– Лизавета-то овдовела, умер Филипп от инфлюэнции³, и полгода не пожили. Похоронила она мужа, а вскоре сыночка родила, окрестила Николаем, в честь своего отца. Славный такой мальчишечка, бегает уже.

Тут Антон и напрягся.

– Бабушка, а схожу-ка я на рыбалку? На вечерний клёв.

– Сходи, а как же. Чего ж не сходить? Самое время!

Антоши и след простыл.

– Какую же он рыбку без удочки-то поймает? – засмеялась про себя бабушка.

Ах, молодость, молодость! Сетуют иной раз те, кого жизнь чему-то да научила, кто не раз набил лоб свой, кто наставил себе шишек. Учат детей своих неразумных, как правильно жить, что делать. Конечно, добра желая! Но как знать, что человеку лучше? Ведь что одному плохо, другому – за счастье покажется. Что одному – мечта, другому и даром не надо. Потому нечего к чужой судьбе со своей меркой подходить, неправильно это.

Антоша Лизу на руках до Ру́салки донёс – отпускать не хотел. У воды к своей груди прижал, напомнил их последнюю встречу. «Я, – говорит, – сделал, как ты велела. Стану иной раз в Одессе на перекрёстке, смотрю-смотрю – много барышень мимо проходит: нарядные, красивые, а всё равно, Лизочка, краше тебя нет! Так и не встретил лучше, чем ты».

Потянулась Лиза к нему, обняла бережно, к себе крепко-крепко прижала, горячими губами его губы нашла.

А село пошумело-пошумело да успокоилось, даже самые вредные сплетницы (это у которых дочки остались незамужние), хоть и не сразу, но наконец признали, что, несмотря на разницу в возрасте, Антон и Лиза – хорошая пара. А как не признать! Всё-то у них ладится – и в огороде, и в доме порядок. И виноградник поднимается – загляденье, и сад. Антон сразу же из города соломорезку привёз, теперь и с дробилкой управляется, говорит, да уверенно так, что скоро в нашем селе машины ездить будут и в поле работать. А пока купил этот, как его? Лисапед! Баловство, конечно.

Лиза с Антоном знают, что бабы языками чешут, улыбаются, у них за Колей Лидочка, Ваня и Верунька подрастают. К зиме пятого ждут.

Начало XX века. Всё ещё впереди.

__________________________

¹Жок – народное гулянье.

²По́раться – делать какую-нибудь домашнюю работу, прибирать, готовить и т. д.

³Инфлюэнция – то же, что грипп (устаревшее название).

Мурлыка

Поезд медленно тянулся на юг. Машины с лёгкостью обгоняли состав, который из-за сыпучих песков и подземных вод никак не мог пуститься во все тяжкие. Андрею достался билет на верхней полке, но до прихода законного пассажира он сел внизу, тем более что напротив смотрела в окно прелестная молодая женщина. Андрей украдкой бросал взгляды на попутчицу и уже рассмотрел милый профиль, вздёрнутый носик и рыжие пружинистые волосы в мягкой косе, но всё ещё не решался заговорить. Собравшись идти за чаем, Андрей услышал:

– Принесите и мне, пожалуйста. – Девушка протянула чашку, и глаза их встретились. «Карие!» – понравилось Андрею. А когда он вернулся, беседа завязалась сама собой, как и положено в поезде дальнего следования. Даша щебетала о себе, не заботясь, какое впечатление производит: работа, подружки, муж бросил… Андрей отметил про себя, что другая сказала бы «развелись». Такое простодушие удивляло, ведь на глазок Даше было лет двадцать пять, но эта же наивность и притягивала. Андрей, как никогда, чувствовал себя сильным и уверенным: хотелось эту рыженькую с белой нежной кожицей девушку оберегать, защищать от разных глупостей и, чего греха таить, любить. Так и продолжалась их спокойная неторопливая беседа.

Вот и Сургут. Андрей прошёлся по перрону. «Даша, Даша» – имя грело и приятно щемило. Долгожданный, только что начавшийся отпуск показался вдруг тягостно длинным. Быстрее бы пролетел, ведь в северном городе его уже будет ждать Даша! В кармане лежал беленький бумажный квадратик, где были нацарапаны имя и заветный телефон. И Андрей купил букет ромашек, так похожих на девушку…

Наконец поезд тронулся и плавно поехал. С высоты сургутского моста они вместе любовались Обью – широкая река, красавица!

– Та-ак, а это моё место! – пророкотало за спиной. Рядом стоял крепкий вальяжный мужик, джинсовая рубашка его была наполовину расстёгнута, мощная грудь обнажена, а на ней – серебряная цепь с массивным крестом. Крупное лицо мужчины с носом-барабулькой и усами-щёткой было бы внушительным, если б не весёлые глаза.

– Что, подумали, что так и не будет никого, а? Так и будете ехать одни? А вот он, я! Ха-ха-ха! Прикиньте, перепутал и в другой вагон сел. А-ха-ха-ха! – Раскатисто и хрипло смеясь, он вытеснил Андрея на вторую полку.

Тут же познакомился с Дашей, и через несколько минут та уже угощала его печеньем и называла Валерой. Вначале, видимо, чувствуя неловкость, она робко попыталась втянуть и Андрея в разговор, но вскоре новый попутчик всецело захватил её внимание.

Андрею сверху было видно, как разрумянились Дашины щёчки, влажные зубки поблёскивали жемчужинками, а тонкие руки то и дело поглаживали, поправляли, откидывали рассыпавшиеся рыжие спиральки волос. Конечно, Андрей спустился к ним, даже попробовал ввязаться в беседу, но попутчику он явно был неинтересен, да и Даше, видимо, уже тоже, и пришлось убираться.

Андрей лежал на верхней полке и под равномерный перестук колёс размышлял о том, что вот ему уже почти тридцать, а женщин он так и не понимает. Что им нужно? Почему этот вахтовик девушке больше по душе, чем он, Андрей, человек с высшим образованием и хорошим заработком?

Утором Даше выходить.

Валера помог достать багаж и произнёс:

– Мурлыка, я тебе позвоню. Ха-ха-ха! Обязательно!

Даша смущённо кивнула на прощание Андрею и, оставив ромашки на столе, поспешила за Валерой, тащившим её сумку к выходу.

Поезд вовсю набирал обороты. Вернулся Валера, довольно напевая, он завалился на своё место, взял телефон и заурчал:

– Мурлыка, я уже еду к тебе! Да, денежки получил, всё в порядке. Приготовила мне борщика со сметанкой? Ха-ха-ха! Ты моя хорошая! Люблю тебя, мягонькую! До вечера! Целую твои лапки!

«Да он женат!» – догадался Андрей.

Валера сел, прокашлял горло и снова стал звонить.

– Мурлыка, узнала? Да, уже в поезде. Завтра вечером буду у тебя. Ха-ха-ха! Не надо встречать, я на попутке доберусь. Я очень, очень соскучился по тебе… Нет, получил только аванс, обещали пятнадцатого на карточку кинуть. А чем будешь угощать своего котика? Хочу фаршированный перчик со сметанкой… Вот спасибо! Целую твою мордочку! До встречи!

Валера какое-то время смотрел на мелькающий лес, снова набрал чей-то номер и зарокотал:

– Мурлыка, это я! Еду, еду!.. Послепослезавтра, к вечеру. Ещё не заплатили… Да, да, работаешь, работаешь, а на билет пришлось одалживать… Сказали, после пятнадцатого. Я так скучаю по моей Мурлыке! По глазкам, и по губкам, и по… Ха-ха-ха! А ну, скажи, что ты приготовила своему любимому муженьку?.. Со сметанкой?..

Андрей достал из кармана беленький бумажный квадратик с острыми каракулями, сложил самолётик и выпустил в окно. Тот мгновенно исчез, словно его никогда и не было. Андрей улыбался, теперь он точно знал, что нужно женщине! И он ехал в отпуск!

Кукла

Я ждала Ленку в вестибюле больницы. Мы договорились навестить нашу подругу, которая попала сюда с банальным аппендицитом. От нечего делать подошла к открытому киоску, что пристроился возле гардероба. Здесь было на что посмотреть: на отдельном стеллаже расположились игрушки: машинки, мотоциклы, самолёты, для малышей – мягкие зверушки, и конечно, лего! Я скользнула по ним взглядом и устремилась было к разложенным на прилавке книгам, но каким-то боковым зрением усмотрела нечто, что выбивалось из общей гармонии детского счастья. Из чистого любопытства вернув своё внимание обратно, я стала медленно рассматривать игрушки. Вот барби, кены и их дети, вот большая глупая кукла-пупс с розовым горшком… белый-пребелый мишка с синим шарфом поднял лапу. Вот оно, то, что меня зацепило! Между мишкой и ярко-жёлтой неваляшкой стояла в коробочке кукла! Серо-зелёный цвет её лица, чёрные круги под пустыми глазами, фиолетовые губы создавали жуткое впечатление. Я присмотрелась к игрушке, наклонилась вперёд, и вдруг догадка отшатнула меня. Кукла была упакована в чёрно-свекольную коробку-гроб! Сомнений быть не могло – это была кукла-мертвец! Подошла Ленка с солнечными апельсинами. – Смотри!

Ленка прищурила свои близорукие глаза, и я увидела, как они из щёлочек округлились до предела.

– Жуть какая!

– Ты тоже так поняла? А то я подумала, может, у меня что-то с головой.

– С тобой всё нормально, а вот её сделали явно больные.

– Представляешь, дарит мама дочке гроб с мертвецом.

– Играй, доченька, развлекайся!

– Кто ж купит эту кошмарную куклу?!

– Да никто!

И мы направились в палату, возмущаясь и источая сарказм на головы авторов, производителей и продавцов ужасной покойницы.

Через три дня волею случая я вновь оказалась на том же месте. Проходя мимо киоска, поискала глазами кошмарную игрушку. Вот классный мишка, вот неваляшка с огромными голубыми глазами, но между ними – весёлая краснощёкая хрюшка! Может, переставили?

– А-а-а, тут стояла…

Девушка-продавец всё своё внимание направила на меня:

– Я поняла. Вы про куклу. Её уже несколько человек спрашивали. К сожалению, продали. Вы заходите на следующей неделе…

Я медленно отошла от прилавка.

Мир перевернулся и катится в тартарары.

Дениска

Дениска открыл холодильник. Кроме кошачьего корма и бутылки пива, там ничего не было. В морозилке тоже было пусто. Вчера утром он сварил пельмени и за день съел все. Мальчик пошарил по шкафам, нашёл немного мелкой вермишели, которую мать держала для супа, и это была удача.

Дениска умеет разжигать плиту. Вначале было очень страшно, он открывал газ, и тот с тихим шипением уже выходил, спичка, крепко зажатая пальцами, догорала, а пламени всё не было. Потратив сколько-то спичек и времени, Дениска всё же научился этой премудрости, теперь он может готовить себе еду. Осторожно слив горячую воду через дуршлаг, Денис откинул белый комок в тарелочку. Масло закончилось, майонез он доел с пельменями, пришлось заправить вермишель сахаром. На стол прыгнул Ларс, большущий серый кот, и Денис насыпал в его плошку немного корма. Поев и даже выпив пакетичный чай, мальчик вымыл посуду и пошёл в зал.

Раньше, когда он был маленьким, квартира казалась ему огромной, она была целым миром. Он колесил по всем трём комнатам на новом велосипедике, папа и мама «ловили» его, и все они весело смеялись.

Сейчас в доме пусто, только напольные часы с маятником наполняют квартиру равномерным тиканьем и боем.

Дениска подошёл к окну, отодвинул тяжёлую коричневую портьеру. Ласковое июньское солнышко осветило белокурую головку мальчика, заглянуло ему в глаза. С третьего этажа Дениске хорошо была видна спортивная площадка, там ребята гоняли мяч. Серёжка как раз забил гол, и все кричали, кто от радости, кто протестуя, и разбегались по своим местам, чтобы играть дальше. Как им хорошо! И как тоскливо ему, Дениске. Слёзы подступили к глазам, мальчик всхлипнул. Артёмка из второго подъезда увидел его, позвал рукой, мол, выходи к нам, но мальчик в окне помотал головой и, словно его могли услышать, прошептал: «Я ключ потерял».

Несколько дней назад Алексей Васильевич обронил: «Нет ключа – будешь сидеть дома». И ушёл. Тяжёлая крашеная дверь щёлкнула замком. Он и раньше брал гитару, уходил, но ночью или в крайнем случае на второй день возвращался. И тогда довольный, иногда пьяненький, он не трогал Дениса, а наоборот, поучал: «Жениться надо с умом! А ты дурак». Продукты какие-никакие в доме были – оставались после Алексея Васильевича, готовить себе Денис научился давно, да и на улицу – пожалуйста, выходи, гуляй сколько хочешь, там и к бабе Оле можно зайти, она всегда угостит пирожком, а то и кашей накормит. Старушка при этом гладила Дениску по спине, жалела, называла неприятным словом «несчастный».

Денис остановился у книжного шкафа – здесь жили его любимые герои. И этот шкаф, и комод с ручками-завитушками, и большой овальный стол, покрытый гобеленовой скатертью с золотыми нитями, были старинными. Маленьким Денис представлял, что он – отважный герой, он живёт в замке волшебной сказки, а мама – прекрасная светловолосая принцесса, которую он спасёт от злого чудища, пусть только явится сюда!

Но всё сложилось иначе.

Сначала ушёл папа. Мама сказала, к Азе. Азззза казалась мальчику злой осой. Денис жалел папу и не мог понять, почему тот никак не сбежит от неё. При коротких встречах, когда они с папой гуляли по парку или сражались в игровом центре, мальчик так и не решился задать этот волновавший его вопрос. Мама тоже переживала, плакала тайком, но при посторонних всегда улыбалась и была похожа на гордую королеву, от этого сердечко маленького мальчика переполнялось любовью и гордостью за неё.

Потом с мамой стал приходить Алексей Васильевич. С круглой лысиной на макушке, с небольшими, побитыми кое-где белой сединой, усиками, скользкий, неприятный. Он работал вместе с мамой в библиотеке. Мама сказала, это её новый начальник. Каким-то обострённым чувством, которое так развито у детей, Денису не нравился этот человек.

Когда Денис учился в первом классе, мама сказала, что Алексей Васильевич будет жить у них, теперь это её муж, а его, Дениса, он усыновляет. Необъяснимый страх захолодил сердце ребёнка, пролился слезами. Он прижался к маминому животу, словно хотел укрыться от беды, но мама, обнимая его, лишь приговаривала: «Не надо плакать, сынок, ты же мужчина! У меня сегодня праздник, будь умницей, не огорчай меня». Эти мамины слова не успокаивали, почему-то сейчас они для Дениса ничего не значили.

В этот же день он встретился с папой в парке, и ощущение беды заставило заговорить о том, как ему, Дениске, плохо. Но папа, покачивая колясочку с младенцем, принялся рассуждать о трудностях жизни, проблемах, называя почему-то его, Дениску, братом. Папа говорил, говорил, его слова были так же пусты, как и мамины, они не утешали и не давали надежды. Дениска посмотрел на папу и вдруг почувствовал: этот красивый человек в чёрном пальто, в чёрных перчатках, так по-чужому пахнущий чем-то дорогим, уже не его папа и он, Дениска, ему совсем не нужен.

– Папа, – тихонько позвал он, но тот продолжал говорить, и в потоке ненужных слов мальчик разобрал:

– К тому же, Дениска, мы уезжаем далеко, за границу, мне предложили работу в одной известной фирме…

Денис слез со скамейки, махнув рукой, шепнул:

– Пока! – и, едва сдерживая слёзы и рвущееся из маленькой груди рыдание, быстро пошёл домой.

Позднее мама поругала его за то, что он так бездушно простился с папой.

– Я не знала, – выговаривала она, – что у меня растёт такой чёрствый сын.

Пришёл Алексей Васильевич, в руке у него был чемодан, а из сумки торчала голова огромного серого кота. Дениска обрадовался, он давно просил купить ему котёнка. Но важный спесивый кот оказался сущей проблемой. Первое же знакомство с Ларсом для Дениса оказалось плачевным. Стоило ему протянуть руку, чтобы погладить мягкую шёрстку котика, как тот молниеносно ударил когтистой лапой, тут же, пригибаясь, скользнул под стол и оттуда, из-под скатерти, наблюдал горящими глазами, как мама мажет зелёнкой и бинтует разодранную ручку Дениса. Им ещё долго приходилось учиться осторожно ходить по квартире, потому что сидящий где угодно кот мог неожиданно вцепиться в ногу и когтями, и зубами. Алексей Васильевич тоже не избегал этой участи, за что и наказывал Ларса тумаками.

Вскоре тумаки стали доставаться и Дениске. Первый раз это так ошарашило ребёнка, что он долго не мог успокоиться, и слёзы беспомощности лились и лились ручейками на подушку, а ненависть к Алексею Васильевичу клокотала в груди. Позже он научился скрывать от матери побои, потому что каждый раз, когда она защищала его, Алексей Васильевич обрушивал свой гнев и на неё: то бил по лицу, то, схватив за волосы, таскал по комнате. А Дениске в сто раз было больнее, когда отчим бил маму – его маму!

Как-то вечером, укладывая сына спать, она всё же увидела синяки на тельце ребёнка. Дениска из спальни слышал, как мама гневно заявила мучителю, чтобы он убирался вон. Немедленно! Мальчик услышал знакомый звук глухих ударов. Едва вбежав на кухню, Дениска тут же, словно щенок, был отброшен в комнату. На кухне летели на пол посуда, стулья, утварь. Дениска с криком вновь кинулся на помощь. Держа маму сзади за волосы, Алексей Васильевич бил, бил, бил её головой о стол, о стену, обо что попало. Чёрный гнев заволок всю душу маленького человечка. Денис впился зубами в голый бок ненавистного врага.

– А-а-а-а! Собачье отродье! – только и услышал он.

Мама заболела. Она не выходила из дома и на звонки отвечала односложно: да или нет. Сына она не узнавала, лишь иногда гладила его по голове и плакала. При виде Алексея Васильевича она залезала под стол, пряталась там за тяжёлой скатертью. Ларс садился рядом и теперь почему-то её не трогал. Мама стала тихой и напоминала сломанную игрушку. Пытаясь её расшевелить, Дениска затевал подвижные игры, которые они любили раньше, тогда мама хваталась за голову и просила: «Мальчик, не шуми». Это и было самым страшным.

Когда у мамы прошли синяки и зажили ссадины, Алексей Васильевич отвёз её в больницу, и больше маму Дениска не видел. Именно тогда баба Оля впервые назвала его несчастным.

Заканчивался учебный год. Учительница, которую первоклашки побаивались, посмотрев поверх очков, строго спросила, почему мама не пришла на родительское собрание. У Дениски трепыхнулась было слабая надежда. Он торопливо и сбивчиво стал рассказывать, что мама в больнице, а Алексей Васильевич… Но учительница сказала: «А-а, понятно», – и занялась своими делами.

Летом хорошо. В школу ходить не надо. Ненавистный отчим часто отлучался вечерами, не появлялся ночью, бывало, пропадал по дня два. Дениску это вполне устраивало, жизнь как-то налаживалась, вот только тоска по маме придавливала, стоило ему лечь в постель. И тогда он зарывал в подушку кулачки и промокал наволочкой мокрое от слёз личико.

А днём было легче: он гонял в футбол, играл с мальчишками и даже с Артёмкой.

Раньше они были врагами. Артёмка доставал его, дразнил маменькиным сыночком, при этом противно кривлялся и сплёвывал Дениске под ноги. Случались у них и потасовки, но с недавних пор мальчики сблизились и даже подружились. У Артёмки тоже был отчим.

– У-у, зверюга! – ненавидел его Артёмка.

– А мама твоя что? – спросил Дениска, болтая ногой. Они сидели на крыше девятиэтажки и вели мужской разговор. Вся ребятня давно уже разбежалась по домам, и только до него с Артёмом никому не было дела.

– Пьяная. Не просыхает, гадина.

Дениска презрительно сплюнул вниз, как это делал его новый друг.

– Раздобыть бы денег и убежать, – грязно выругался Артёмка, – жить как люди. Я бы в кино пошёл сразу на все сеансы. Ты видел «Маугли»?

– Да.

Дениска раскинул руки, представляя, что он птица. Полететь бы вот так к звёздам и кружить между ними. Дениска закрыл глаза. Или нет, полететь к маме…

Так шли дни за днями.

А потом он потерял ключ.

«Вот придёт Алексей Васильевич, – думал мальчик, – и я удеру. И Артёмка тоже. Вдвоём веселее». Но отчим всё не приходил, и отчаянье, смешанное с горькой обидой на весь белый свет, и на папу, и на маму, стало душить его. Спасительных слёз не было, Дениска почувствовал, что задыхается, и тогда он схватил хрустальную вазу и со всей силы бахнул её об пол. Из-под стола шмыгнул Ларс, перебежал под кресло, и только его ненавистный хвост гневно стучал по паркету. Дениска злобно, что есть силы наступил на этот хвост и стал вдавливать его в пол. Ошалевший орущий кот, рванувшись вперёд, попытался выдраться из-под ноги мальчишки, но потом развернулся и напал на Дениску. Схватка была короткой, и, раненые, они разошлись зализывать раны.

Кровь стекала по рукам, ногам и почему-то даже по щеке и шее. Но в эйфории Дениска не замечал боли, радостное чувство овладело им, словно лопнул давний нарыв. Он так же грязно, как Артёмка, выругался на Ларса и смело пошёл в спальню родителей, куда с недавних пор входить было строжайше запрещено.