Без воды

– Возможно, ты рассчитываешь, что, если мы все выйдем туда с тобой вместе, – сказала Нора, – и, взявшись за руки, станем в круг и простоим так все утро и весь день, ты все же сумеешь убедить его как-то проявить свои желания.

Ответом ей послужили возмущенные, исполненные гнева взгляды каждого из присутствующих мужчин, и Нора решила оставить все дальнейшие насмешки при себе. Впрочем, и «заблудившийся человек» больше с тех пор не появлялся.

– Я не сомневаюсь, что он незамедлительно появится, как только Джози будет поручено более трудоемкое задание, чем шитье, – примерно неделей позже сказала Нора, ложась спать.

Эммет покачал головой:

– Вот ведь что меня удивляет: ты сама так увлекаешься этим водным колдовством, которым занимается Рей Руис, а нашу бедную Джози презираешь и всячески третируешь.

Сравнение, с точки зрения Норы, было абсолютно нелепым. Рей Руис создал целую систему предсказаний, связанных с водой. Это была настоящая наука! Хотя, возможно, его «научные приборы» и были довольно примитивны – но, если не считать ивовых прутьев, с помощью которых он находил источники воды, его предсказания зачастую оказывались куда надежней кучевых облаков, собиравшихся на горизонте и суливших дождь. Поистине бесчисленное множество здешних жителей были буквально жизнью обязаны умению Рея понимать те знаки, которые подавала ему вода.

Тогда как Джози, по мнению Норы, была прирожденной трюкачкой и обманщицей. Она родилась в семье кузины Эммета, Марты, и преподобного отца Кинкейда, обладавшего незаурядным талантом гипнотизера. Впоследствии у Кинкейда было еще пять жен, и Джози с детства привыкла каждую из них называть «мама». Насколько Нора сумела понять, Джози так и осталась единственным ребенком в этой весьма сомнительной семейке, а также оказалась единственной наследницей тех дарованных небом талантов, которыми обладал ее отец, преподобный Кинкейд, он вместе с сообщниками, весьма загадочными темными личностями, успешно вымогал деньги у разных простофиль, приглашая их по вечерам в свой темный «салон» на Мотт-стрит. Однако ни спиритические сеансы, ни гадание по картам Таро, ни различные откровения не сумели предсказать внезапную вспышку тифа, которая в течение нескольких дней погубила всех родственников Джози одного за другим. Девочке тогда было всего тринадцать, и она осталась совершенно одна. В наследство ей достались ветхий таунхаус и такое множество связанных с ним долгов, что она даже нос наружу высунуть боялась. Несколько голодных лет она жила за счет того, что по переписке занималась гаданием и толкованием различных загадочных проблем; в результате – тоже по переписке – она познакомилась с неким мистером Джорджем А. Хэмиллом из Сан-Франциско. Дружеские письма вскоре привели к обручению. Однако жених, будучи истинным джентльменом, настаивал, чтобы их брачный союз был скреплен в присутствии достойных людей из клуба «Сердце и рука», принадлежавшего некой мисс Клавер; этот клуб, в частности, занимался тем, что устраивал браки невест из атлантических штатов с достойными мужчинами с Запада. В итоге необходимые приготовления к свадьбе стоили Джози и дома, и всех ее жалких сбережений – деньги потом, разумеется, исчезли вместе с мисс Клавер, достойными свидетелями из клуба «Сердце и рука» и самим мистером Джорджем А. Хэмиллом, – но Джози, ни о чем не подозревая, ехала в поезде и сочиняла стихи, вдохновленная пейзажами на берегах реки Шайенн.

Все эти факты были изложены в длинном письме, написанном Ленор, родной сестрой Эммета, которое и было передано Ларкам в тот день, когда Эммет встретил Джози на железнодорожной станции в Прескотте и привез к ним на ферму. Сама Ленор, сперва взявшая девушку к себе, занималась скотоводством и растила восьмерых собственных детей на реке Паудер в Вайоминге, однако ее терпение в отношении Джози вскоре полностью иссякло, хотя девушка и была, по ее словам, «нежной душой». Тем более муж Ленор, евангелический проповедник, считал недопустимым проживание с ним под одной крышей человека, который общается с духами. Затем за одну пагубную зиму у них пало более половины скота, что он счел явным предостережением Всевышнего и потребовал, чтобы Джози непременно перебралась от них куда-то еще.

Прочитав шесть измятых страниц письма Ленор, написанного чудовищным почерком, Нора подняла глаза и увидела, что Эммет смотрит на нее умоляюще и самым жалким образом улыбается. Затем, побарабанив пальцами по шляпе, он шепотом заметил:

– Нам бы тут очень пригодилась еще одна пара рук. И потом… в общем, мне показалось, что тебе, возможно, было бы приятно, если бы в доме появилась девочка.

– У вас в доме и так есть девочка! – услышала Нора сердитый голосок Ивлин.

Словно придавленная к земле своей нелепой шляпой и ковровым саквояжем и ставшая похожей на гнома, Джози Кинкейд возникла у них в прихожей, точно видение из какого-то печального сна. На ее добродетельном веснушчатом личике было немного странное выражение, одновременно и встревоженное, и удовлетворенное.

От одного этого душу Норы охватил необъяснимый ужас. Но, поскольку она молчала, Эммет решил, что это молчание – уже знак согласия, и привел еще один аргумент:

– По крайней мере, мы избавим ее от публичного дома. Ведь она, несомненно, именно туда и угодила бы, если бы добралась до Сан-Франциско.

– Ты всегда питал слабость к пропащим, – только и сказала Нора.

Дурные свойства Джози проявились почти сразу. Хоть она и провела полгода у Ленор в Вайоминге, оказалась весьма мало приспособлена к тяжелой деревенской жизни. У нее был невероятно чуткий сон, ела она очень мало и весьма часто падала в обмороки. Даже самые обычные орудия труда, используемые на ферме, ставили ее в тупик. Она, например, вполне могла попытаться забить гвоздь не тупым, а острым концом молотка. Кроме того, в ней сидело упрямое сопротивление всяческому убийству; даже угодивших в мышеловку мышей она относила вечером в поле и выпускала, в чем ей помогал Долан, который с самого начала положил на нее глаз, решив, что это любовь, предопределенная свыше, и вскоре стал не только самым знающим мышеловом, но и доброжелательным освободителем плененных мышей. А неколебимая уверенность Джози в том, что птицы обладают способностями оракулов, моментально расположила к ней Тоби, который стал ходить за ней по пятам и воспринимал ее как волшебную фею, сошедшую со страниц книги сказок. В голове у Джози кипела путаница всевозможных знаний – рецепты целебных отваров и настоек, восточная магия, оккультизм, нелепые легенды, выдаваемые за факты естественных наук (особенно это касалось детальных описаний чудовищных ящеров, появившихся на свет божий благодаря иллюстраторам фантастических книг Коупу и Маршу), – и все эти знания она вываливала любому слушателю, делая хозяйственные поездки в Амарго поистине невыносимыми.

Однако девушка оказалась не такой уж и бесполезной. Во-первых, она беседовала с бабушкой. Но не так, как обычно разговаривают с инвалидом – то есть, как за свою уже довольно-таки долгую жизнь успела убедиться Нора, примерно как с собакой, – нет, она именно вела со старой женщиной долгие беседы, используя соответствующий синтаксис и паузы, позволявшие бабушке обдумать некий ответ. Осторожно заглянув за угол, можно было частенько обнаружить на кухне Джози и бабушку, которые, точно два сфинкса, внимательно смотрели друг другу в глаза и явно вели некую бессловесную беседу, после которой Джози могла, например, сообщить: «Миссис Харриет сказала, что ей не нравится, как в этом году огород выглядит. Она говорит, в этом мире выпадает слишком мало дождей, чтоб капуста выжить смогла». И сколько бы Нора ни раздражалась, она не могла отрицать того, что старая дама в своем инвалидном кресле стала выглядеть более живой. Принимающей участие в общей жизни. И это было безусловным достижением Джози; ее благотворное влияние явно заставляло старушку работать мозгами.

Впрочем, тут надо было учитывать и возраст бабушки, и Нора всерьез начала подозревать, что достигнутые успехи как-то связаны со вторым, главным, хотя и весьма сомнительным умением Джози: умением общаться с мертвыми.

Мертвые, которых Джози называла «другие люди», встречались ей, очевидно, повсюду. Они могли заявить о себе в городе, на дороге, в церкви. Свои чувства они открывали Джози внезапно, и порой это было для нее почти невыносимо. Она, например, могла спокойно ехать рядом с кем-то из членов семьи, вполне довольная собой, и вдруг становилась совершенно несчастной, подавленной и, согнувшись пополам, точно от боли, шептала: «Я чувствую рядом с собой ужасно одинокую девушку». И после этого тот, кому выпало несчастье ехать с ней вместе, был обязан остановиться и порой часами ждать, пока Джози проявляет свое искреннее сочувствие этой неведомой неприкаянной душе.

Эта избыточная эксцентричность поведения Джози усугублялась еще и тем, что, как оказалось, количество живых людей, жаждущих общения с мертвыми, значительно превосходит количество последних. Весть о том, что в доме Ларков поселилась ясновидящая, способная разговаривать с мертвыми, бурной волной пронеслась по городу почти сразу после прибытия девушки. Вызывая гнев Норы, визитеры стали появляться у них на крыльце с пирогами, нежными пудингами и прочими соседскими подношениями. Они торчали во дворе часами, робко упрашивая хозяйку дома проявить такую несказанную любезность и попросить Джози «вызвать дух» чьего-то брата, матери или давно умершего друга.

– Только не у меня в доме, – раз и навсегда отрезала Нора.

Эммет оказался уступчивей. Во-первых, он по природе был любопытен. А во-вторых, решительно хотел видеть Джози «в ее родной стихии».

– Хозяин гостиницы «Палома-хаус» предложил провести сеанс у него, – сообщил он Норе.

– Господи, что это Моссу Райли в голову взбрело? Зачем ему-то подобными глупостями заниматься?

– По-моему, он горит желанием сказать пару слов своему родственнику, который умер раньше, чем Мосс успел ему долг отдать. А уж Мосс, Господь тому свидетель, очень своим бизнесом дорожит.

– Вот уж не уверена, что, собирая у себя в доме толпы воображаемых призраков, он сумеет вернуть в Амарго толпы приезжих, которые тут же в его гостиницу ринутся.

Однако Мосс Райли поступил именно так: собрал у себя в доме толпы воображаемых призраков сначала в апреле, а потом и еще раз, в июне. И вскоре после этого Эммет обнаружил, что раз в две недели по четвергам ему приходится сопровождать Джози в город для проведения очередного спиритического сеанса. Он обычно садился где-нибудь у стеночки и смотрел, как гаснет свет в зале, как на окнах опускают шторы, а за столом в центре собираются при тусклом свете свечей самые видные люди Эш-Ривер, одетые по случаю общения с духами во все самое лучшее; там можно было увидеть и новую жену нового мэра, и директора школы, и даже дочь одного из воротил местного акционерного общества. Все они специально приезжали в Амарго и нервно кружили по коридорам поскрипывающей от старости гостиницы «Палома-хаус», надеясь заключить мир с мертвыми и обрести душевный покой. Один за другим они вываливали Джози свои печали и сожаления. Жена мэра в детстве потеряла сестру и теперь страстно мечтала ей объяснить, что не нарочно совершала все те маленькие ежедневные жестокости, какие сестрам так свойственно совершать по отношению друг к другу; она была уверена, что теперь ей всю жизнь придется искупать свою вину перед умершей сестрой. Джек Тернер хотел переговорить с одним своим соотечественником, погибшим в битве при Геттисберге^[6], и признаться ему, что он так и не сумел, несмотря на данное обещание, передать его дневники матери, горько оплакивавшей погибшего сына; он лишь послал несчастной женщине письмо и теперь страшно жалел, что так и не выполнил поручение умирающего друга; теперь же он был уже стар и не решался запросто пускаться в путешествия. Ну и так далее, и тому подобное.

Самого Эммета куда больше интересовали не подробные исповеди живых людей, а те спорадические, зачастую неуверенные воспоминания Джози о неких, в высшей степени личных, вещах: о ее детстве, о дорогих ей людях и их предсмертных признаниях. Вызывали его любопытство и те непонятные, как бы не имевшие источника стуки, которые словно взрывались в притихшем зале, когда Джози пребывала в гуще своих таинственных видений. Эммет не особенно гордился тем, что даже по прошествии шести месяцев он так и не пришел к определенному заключению по поводу этих стуков, хотя и относился к происходящему в зале с изрядной долей скептицизма. Он никак не мог понять, то ли источником стуков служит сама Джози, то ли это просто некий фокус, и тогда он непременно сумеет выяснить, с помощью чего она это проделывает, и был очень удивлен, когда так и не смог ничего выяснить.

Жалуясь на это Десме Руис, Нора говорила:

– Эммет стал думать, будто может сыграть роль комиссии Сайберта^[7] для разоблачения Джози: обманом заставит ее признаться в мошенничестве, а потом всю эту историю опубликует в своем «Страже». – Нора нервно глотнула чаю, быстро поставила чашку на стол и воскликнула: – И что же мы теперь имеем? Теперь Эммет уже и сам почти готов объявить эту Джози святой!

Если и был на свете человек, который с большим, чем у Норы, презрением относился к спиритуализму и всяким гипнотизерским фокусам, так это Десма Руис.

– А хочешь, я попробую эту твою девушку испытать? Я запросто могу съездить в Амарго в следующий четверг и попросить ее вызвать моего покойного мужа. А потом спрошу у нее: «Ну что, видишь невысокого бородатого лодыря в украденной рубашке и с пулей в черепе, полученной от обманутого игрока? Может, он скажет, куда спрятал все те деньги, которые у меня украл?»

Десма, разумеется, имела в виду своего первого мужа, Джозефа Гриза; ее нынешний муж, великан Рей Руис, стоял, улыбаясь, с нею рядом и был в высшей степени жив – во всяком случае, пока что.

– Если ей и впрямь удастся вызвать призрак этого сукиного сына, – сказал Рей, – ты уж постарайся узнать, очень ли его припекает там, где он сейчас находится.

– Рей! – одернула мужа Десма.

Его ручища тут же скрылась в ее пышных кудрях.

– Вряд ли мертвые могут меня услышать, Десма. А если и могут, что ж – пусть лучше будут предупреждены, какая им грозит компания, ибо Джозеф Гриз – самый настоящий сукин сын.

Итак, раз в две недели Эммет и Джози вместе уезжали в город на разбитой повозке – он нарочито суровый, но что-то напевающий себе под нос от возбуждения и предвкушения; она завернутая в покрывало из черной тафты и похожая на трагическую вдову из какого-то спектакля; в руках она держала грифельную доску, различные таблицы и карты Таро в черной бархатной коробочке.

Толпа людей, понесших тяжкую утрату и жаждавших пообщаться с покойными, постепенно редела, в итоге остались лишь те, кто чувствовал себя особенно сильно виноватыми. Но за все это время в газете «Страж Амарго» не появилось ни словечка похвалы или критики в адрес этой поистине абсурдной пантомимы.

Затем наступил апрель, и однажды Рей Руис – как говорили в старину – уснул мертвым сном. Заснул и не проснулся.

Док Альменара утверждал, что у Рея просто внезапно остановилось сердце. Для всех это оказалось неожиданностью, хотя вроде и не следовало бы этому так уж удивляться: Рей был чрезвычайно высок, и ему приходилось нагибаться, чтобы войти в дверь любого дома в округе; он также запросто снимал с ветвей деревьев залезших туда и растерявшихся ребятишек. Преподобный отец Майлс, который хотя и с легким испугом, но терпимо и вполне спокойно относился к той шумихе, что была связана с неожиданными талантами Джози, не упустил возможности на похоронах Рея отметить, что куда меньше людей собралось, чтобы «проводить в последний путь замечательного человека, столп общины и самого лучшего мексиканца из всех, когда-либо живших на свете», чем в течение нескольких месяцев собиралось по четвергам в «Палома-хаус».

– Надеюсь, ты собой доволен, – сказала Нора Эммету после похорон. – Твоими стараниями Джози удалось превзойти в популярности церковь.

– Я не могу придумать лучшего способа почтить память Рея. Сам-то он, конечно же, предпочел бы спиритический сеанс церковной службе.

– И как только ты можешь допускать, чтобы нас ассоциировали с какой-то обманщицей!

– Дорогая, реальны возможности Джози или нет, но она не обманщица. Она искренне в них верит. Она никого не пытается обмануть или мистифицировать. В ней нет ни капли зла или желания кому-то нанести ущерб.

– Она наносит огромный ущерб тем, что убеждает невежественных людей в своей способности говорить с мертвыми.

Эммет скрестил руки на груди:

– А ты сама разве с Ивлин не разговариваешь?

Нора никак не ожидала, что этот вопрос причинит ей такую боль; не ожидала она и того, что в голосе мужа будет отчетливо звучать ликование, потому что он сумел ловко ее подловить. Эммет знал о том, что она порой весьма оживленно беседует с их покойной дочерью; Нора сама однажды в порыве чувств призналась ему в этом – в ту давнюю ночь Эммет вернулся из города в весьма сентиментальном настроении, вызванном изрядным количеством рождественского пунша, и ей показалось, что она может сказать ему все, а он не сумеет ни единым словом ей возразить. «Она ведь только-только смеяться научилась, – прошептал Эммет, глотая невольно подступившие слезы. – Как же мне ее не хватает!» После этих слов Нора решила, что не только не страшно, но даже необходимо рассказать ему, что Ивлин и смеяться давно научилась, и вырасти успела, да и смеется она теперь по-другому, поскольку стала совсем взрослой девушкой и бродит вместе с ней, Норой, по всему этому дому.

Значит, вот что Эммет решил припомнить и даже в виде упрека бросить ей в лицо! И эти его слова, и его желание защитить Джози были для Норы точно холодный дождь.

– Это, – с трудом вымолвила она ему в ответ, – нечто совсем-совсем другое.

* * *

На дороге по-прежнему никого не было, когда Нора выбралась из долины наверх, на последнюю полоску твердой почвы, и направила лошадь к aguaje^[8] Кортеса. Это был огромный бак с остатками солоноватой воды, превратившейся в грязную жижу, из которой на Нору пялились несколько случайно угодивших туда лягушек. Однажды в такое же сухое лето Нора привезла отсюда домой целый бурдюк подобной коричневой жижи, и мальчики придумали, как очистить ее с помощью всего лишь двух ведер и шелкового платка, который они упросили мать пожертвовать для столь благородной цели. «Ты поверь, мам, шелк для этого самое лучшее», – сказал ей Долан; он был тогда еще совсем маленький и только недавно стал носить очки, и возможность воплотить в жизнь фокус, о котором он читал, приводила его в такой восторг, что он даже что-то напевал себе под нос. И фокус действительно удался. Мало того, у Норы на глазах произошло самое настоящее чудо: мерзкая взвесь и пена в одном ведре постепенно опускались на дно, а процеженная через шелковый платок вода потихоньку стекала в другое ведро, и уровень ее все время повышался. Это было похоже на непрерывный процесс дыхания – вдох-выдох. «Вот видишь?» – с гордостью сказал ей потом Долан. Увы, это было много лет назад. За последние несколько недель поверхность любого источника воды, мимо которого Норе доводилось проезжать, покрылась толстым и практически неподвижным слоем грязи, в которой можно было разве что утопить, как в болоте, собственные сапоги. И уж эту жидкую грязь не могло превратить в относительно чистую воду никакое количество алхимии и терпения. Мерзкую жижу, остававшуюся в aguaje Кортеса, даже старина Билл пить отказался. Бедняга растерянно грыз удила, роняя пену, и беспомощно озирался. А может, все-таки попробовать процедить эту грязь?

Нет. Конечно же нет. До этого пока не дошло. Да и Эммет, скорее всего, уже дома. А если он все же еще на день задержится – что ж, ничего не поделаешь, и потом, наверняка к ним кто-нибудь заглянет. Нора невольно огляделась, но заметила лишь ослепительно-белые «фартучки» под хвостами двух антилоп, метнувшихся прочь; равнина была пуста во всех направлениях.

Кто бы ни придумал поставить именно здесь танк для сбора дождевой воды, это никак не могла быть женщина. Это было ужасное место, где все время казалось, что за тобой кто-то следит. По обе стороны тропы расстилались бесплодные земли, тут и там виднелись огромные валуны, похожие на застывших гоблинов или на покрытые отвратительными опухолями древние гномоны; казалось, эти клиноголовые узловатые каменные твари, приносящие несчастье, своим узким концом уходят не просто в землю, а в иной мир. Богатеи с востока, как известно, готовы были выложить немалые деньги, чтобы их сюда привезли, а они будут стоять среди этих камней в своих городских нарядах, пытаясь угадать, в каком месте этого жуткого лабиринта было некогда логово того или иного преступника.

Похоже, это место прямо-таки провоцировало людей на ссоры и драки. На прошлой неделе сыновья Норы явились домой, с ног до головы покрытые предательской красной пылью, и только отмахивались, когда она попыталась все-таки выяснить, в чем дело и с кем они дрались. Сказали только, что «дело улажено», и точка. Да и тон, каким были сказаны эти слова, никак не предполагал дальнейших расспросов – что Нору, разумеется, просто бесило. Мальчишки вообще стали весьма скрытными, постоянно шептались, а то и вовсе переходили на испанский, заслышав, например, ее шаги в коридоре, словно она была им врагом, словно не она годами лечила отваром из крапивы их прыщавые подбородки, не она останавливала их, когда они по чьему-то дурацкому совету пытались есть мягкую кожу с только что проросших лосиных рогов, надеясь прибавить в росте несколько лишних дюймов.

Все ее мальчики впервые заявили о своем появлении на свет именно в этой долине. Роб – он был ее сыном от макушки до пяток, такой же упрямый, несдержанный, такой же обожаемый всеми соседями и замкнутый дома, – был типичным ребенком «серебряных лагерей», таким же диким и пренебрегающим опасностями, как все дети старателей. В разбросанных по всей долине странных, уродливых, порой совершенно фантастической формы валунах он видел то, что в данный момент нравилось ему больше всего. Сегодня, например, эта скала казалась ему похожей на временную конечную станцию строящейся железной дороги Грин-ривер, а завтра – на буйвола; описание многих форм он черпал в грошовых романах и моментально укладывал в свою «копилку», а несколько лет спустя стал воплощать эти образы в резных деревянных фигурках, в какой-то степени даже прославивших его среди местных жителей. Уже довольно давно Нора пыталась убедить себя, что ей следует примириться с неизбежностью расставания с Робом, ибо он непременно уйдет от нее в ту жизнь, что влечет его с детства. Где будут залитые солнцем сенокосные луга и ночи, полные звездного света. Работа подмастерьем в типографии совершенно не соответствовала его мечтам и желаниям. Такой тип работы – точной, книжной, медленно ведущей к славе, – куда больше подходил Долану, которому именно эти гоблиновы пустоши впервые дали возможность говорить свысока со старшим братом, таким диким и ловким. Там, где Роб видел некое абстрактное изображение мира, Долан видел голые факты, простую, лишенную излишней страсти правду вещей: это были всего лишь камни, источенные водой и ветром, только и всего. Точно так же он постоянно развенчивал фантастические видения Роба, словно снимая с них украшающие покровы; если какая-то впадина напоминала Робу женские юбки, то Долан на это говорил: «Это же просто bajada^[9], идиот, ты что, не видишь?»

Бедный Долан. Как-то школьный учитель, выведенный из себя его чрезмерным буквализмом – один из дюжины тех, что поспешили как можно скорее сбежать из Амарго, – назвал его «на редкость заносчивым занудой». Когда Нора потребовала от учителя объяснений, все стало только хуже: «Видите ли, миссис Ларк, Долан может грамотно писать и успешно решать арифметические задачки, и попусту об этом не трезвонит. Но я сомневаюсь, что он сумел бы отыскать школу, если бы не другие дети. По-моему, он никогда и никуда за всю свою жизнь не доберется первым». Нора тогда подняла целую кампанию против этого «невоспитанного пустозвона», требуя, чтобы ему запретили работать в школе, однако сама втайне опасалась, что характеристика, данная «пустозвоном» ее сыну, вполне может оказаться справедливой. Долан действительно был о себе весьма высокого мнения, но ему редко хватало уверенности, чтобы отстаивать свои убеждения, даже если он был абсолютно прав. Второй номер в скачках; роль вечного запасного игрока. И все же именно Долан был истинным сыном Эммета: такой же старательный, тщательно и размеренно делающий любую работу. Прежде чем высказать свое мнение, он всегда осторожно изучал ситуацию. И крайне редко отступал от выбранной позиции. И вполне мог бы посоревноваться в умении сыпать остротами с любым из резвых репортеров центральных газет.

Но в последнее время Долан что-то стал слишком часто удивлять Нору. Вот, например, вчера. Откуда взялись этот внезапный взрыв бешенства и эта сила, с которой он кулаком пробил дверную филенку?

Ей не хотелось слишком сильно об этом задумываться; она знала, что подобные мысли и в ней самой непременно разбудят гнев. И тогда ничего хорошего не жди. Да и в типографию она явится мрачная и озлобленная.

И еще у нее, разумеется, был Тоби – этакий совершенно отдельный, не похожий на других человечек. В том случае, когда речь заходила о гоблинах, он целиком был на стороне золотоискателей-первопроходцев с их невероятными, но довольно простыми историями, в которых эти странной формы камни раньше были, конечно же, девушками, которых кто-то заключил в темницу или проклял, и они, став неподвижными, только и ждали чьего-либо счастливого вмешательства. Эти истории Тоби знал наизусть и сыпал цитатами из них, тогда как Нора едва умудрялась запомнить общий сюжет. И для нее все эти каменные истуканы каждый раз выглядели по-разному – а Тоби уверял ее, что в этом-то и заключается отчасти их злое волшебство.

– Смотри, мама, как печально выглядят эти камни, – сказал он однажды, посмотрев на лежавшие в ряд и похожие на некий караван то ли булыжники, то ли просто комья засохшей земли.

– Почему же печально, ягненочек?

– Но ведь это же remuda^[10]! Они заблудились и теперь очень хотят снова попасть домой. Только никогда уже туда не попадут. Мне от этого так грустно становится!

Казалось, печальные чудеса поистине кишат вокруг Тоби, куда бы он ни повернулся. Подобный пессимистичный взгляд на жизнь укоренился в нем, когда он понял, что на небольшой гранитной плите, что на холме за домом, не просто так написано имя Ивлин. Узнав, что под этой плитой похоронена его старшая сестра, он то и дело спрашивал: «Там лежат ее косточки, мама?» – чем надолго лишал Нору сна.

Тоби потребовал, чтобы ему рассказали, как умерла Ивлин, и Нора объяснила ему, что такое тепловой удар, когда люди буквально тонут в потоках исходящего от солнца жара – «именно поэтому ты всегда должен слушаться, если я или Джози говорим тебе, чтобы ты отошел в тень». Затем ему захотелось понять, куда же делась душа Ивлин. Ответ Норы – «отправилась в рай» – его совершенно не удовлетворил. Посоветовавшись с Джози, он решил, что душа Ивлин таится в самом маленьком надгробии, и никакими силами переубедить его не удавалось. Затем Нора узнала, что Тоби увлекся созданием неких фантастических охраняющих дом «страшилищ», постепенно окружая ими ранчо; он складывал плоские камни один на другой, пока не получался столбик фута в два высотой, и называл их именами каких-то выдуманных им людей, обладавших некими выдуманными владениями и умершими в неких выдуманных обстоятельствах.

– Тоб, неужели все эти люди похоронены здесь, на нашем ранчо?

– Да, тут повсюду есть указатели.

– До чего же их много!

Согласно логике Тоби, вся окрестная «гоблинская» пустошь была одним огромным хранилищем костей.

* * *

Нора думала как раз об этом, когда вдруг поняла, что шорохи в траве стихли.

Она огляделась. Дорога по-прежнему была пуста.

Мама, услышала она голос Ивлин. Посмотри.

Какое-то существо, огромное, черное, приближалось к ней в жаркой дрожащей дымке, повисшей над вершинами холмов. Нора моментально вскочила в седло и положила винтовку на колени. К сожалению, несколько деревьев, росших на склоне холма, не позволяли ей рассмотреть то существо – что бы это ни было, – которое сейчас двигалось по направлению к ней. Честно говоря, она не разобрала даже, одно это существо или два, но в любом случае его медлительные движения свидетельствовали, скорее всего, о том, что это некое животное, совершенно ошалевшее от жары. Она выждала немного, чтобы непонятное «оно» обрело хоть какую-то форму.

Что это, мама? – спросила Ивлин.

Похоже, бычок или, может, вол. Наверное, из стада Эбсалома Картера.

А что это он так далеко забрался? Что он тут делает?

Воду ищет, как и мы.

Как ты думаешь, кем он был до того?

Как это «до того»?

Ну, до того, как ты снова в седло вскочила. Что ты тогда подумала – он кто?

Вряд ли я помню, что я тогда подумала.

Ты подумала, что это и есть чудовище Тоби.

Не болтай глупостей. Помолчи. Вон он сюда идет.

Знаешь, мама, что-то не больно он похож на быков Картера.

Очень даже похож. Вон там и буква «К» есть, видишь?

А ты посмотри, какие у этой «К» крючки и завитушки. Это же тавро Крейса.

Верно. Так оно и есть. Значит, это беглец из стада самого Короля Скота сюда пожаловал. И впрямь интересно, что это он так далеко забрался?

Ты же сказала, он воду ищет.

У мистера Крейса, чтоб его черти съели, и на своей земле воды полно. Однако этот ублюдок настолько обнаглел, что и не думает делать вид, будто не позволяет своему скоту бродить где вздумается. Ну что ж, мы ему мешать не будем.

А почему мы должны ему уступить?

Так хотел бы наш папа, Ивлин. Ему было бы неприятно, если бы мы вздумали вести себя беспечно или неосторожно.

Но ведь здесь вполне хватает места и для бычка, и для нашей лошади, и еще для кого угодно.

Ничего с нами не сделается, если мы все-таки немного посторонимся.

Я остаюсь здесь!

Давай-ка лучше не будем делать ничего такого, что может его разозлить. Чтобы он даже не подумал, будто мы чего-нибудь в этом роде хотим. Не подумал, будто мы ему мешать станем.

Может, нам еще и лица платками закрыть, чтобы он чего-нибудь такого не подумал?

Не нужно ни хмуриться, ни смотреть на него искоса, черт побери.

Глупости какие!

Помнишь, что случилось с Финтом Колсоном? Кто-то мне рассказывал, будто его случайно видели на Альмовар-роуд. Он гнал пару молодых черных волов, которые ему явно не принадлежали. И с тех пор никто о нем ничего даже не слышал.