Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика

3 декабря. Как и всегда, вечером пришли к нам Костя, Сережа, Павлуша и Миша. Павлуша с Катей играли в пинг-понг, и к ним присоединился Миша, а я с Сережей сидела на диване, и мы разговаривали. Сережа попросил тетрадь моих стихов и читал их, иногда указывая на мои недостатки в стихах, на те выражения, которые ему не нравились. Мы с ним спорили, а в некоторых местах я соглашалась с ним, находя, что он прав. На его мнение положиться можно, он достаточно умен и в стихах разбирается. Потом он упомянул о стихах, посвященных Павлуше, и я сказала, что все это несерьезно и что я еще ни разу не была влюблена. «Ведь любить не каждый может по-настоящему в жизни. Любовь – это большой дар и надо уметь любить». – «Но ты непременно влюбишься, и это чувство тебя захватит всю: будешь любить настолько сильно, что я тебе не позавидую. В этом я убежден». – «Мне непонятно, что ты можешь так говорить, ведь все же ты недостаточно хорошо меня знаешь; наверное, этого не случится», – возразила я. – «Меня удивляет, Таня, что тебе как будто могли нравиться сразу Павлуша и Боря, ведь они так различны и совсем не похожи друг на друга». К нам подошел Павлуша, и разговор прекратился. Он начал подсмеиваться над нами, и слова всех приняли шутливо-насмешливый оттенок. Позднее пришли Витя и Ваня Заурбрей – товарищи Бориса Соколова, – и стало еще оживленнее. Павлуша играл свои любимые вещи, а потом, перейдя на вальсы, мы начали танцевать. В этот вечер Павлуша был заразительно весел и с самым серьезным лицом говорил всем такие остроты, особенно мне и Кате, что было невозможно не смеяться и на его шутки обижаться; оставалось самим только отвечать ему тем же. Он особенно изощрялся в названиях, которые нам давал при всяком удобном случае, и казалось, что его изобретательности нет границ. Нам было весело, и Мария Ивановна сказала: «Я сама не могу не хохотать с вами и в вашем обществе чувствую себя моложе». Когда я за чаем отказалась от второй чашки и пирожного и сидела, задумавшись, Павлуша стал глубокомысленно отыскивать этому причину и с лукавой улыбкой начал намекать, что не в Вите ли таится причина, уничтожающая вкус к сладкому. Потом его остроты перешли на Катю с Мишей, и снова все хохотали. Разошлись поздно, и Мария Ивановна говорила, что ее соседка по дому как-то ей сказала: «Я так завидую вам. У вас всегда бывает много молодежи, всегда пение и музыка, смех и танцы, и всегда весело».

16 декабря. Вчера в школе был вечер. Я больше всего танцевала с Леней Рупертом. Маторин, как и раньше, усиленно за мной ухаживал, вертясь около меня. Иногда я, не задумываясь, могу приносить огорчение, но ведь молодость бывает эгоистична, беря от жизни то, что ей нравится, не считаясь со многим. Павлуша был на вечере скучным, мало танцевал, в его разговоре со мной проскальзывали холодность, сухость, и в потухшем взгляде не было знакомой ласки. Я поняла, как я для него мало значу, в моей душе стало пусто и больно, но я старалась не показать свою печаль.

Днепропетровск

29 декабря. Вот я и в Днепропетровске. Сижу дома за письменным столом и пишу свой дневник. Вчера я приехала сюда на зимние каникулы, раньше, чем полагается. В школе я одна из первых учениц, о чем пишет в своем письме к маме Ада Филипповна. В Детском на вокзале меня провожали Боря и Катя. Боря, как всегда, был милым, заботливым, связывал мои вещи, помогал уложиться, но в Ленинград не поехал. Там на Октябрьском вокзале меня ждал Павлуша. До Ленинграда я ехала с Юрой Зегжда^[158], который проводил меня на вокзал. Когда мы с ним ехали в автобусе, то я от толчка села на свой чемодан и он открылся, и мы засмеялись, а Юра сказал: «Сразу видно, что едет Таня». На вокзал пришла меня проводить Маруся. Когда поезд тронулся, я, стоя на площадке, махала рукой провожающим. Спать легла рано и проснулась, когда поезд подходил к Москве. Времени у меня было немного, и я успела побывать только у тети Таси и вечером ехала дальше. В дороге разговорилась с молодыми попутчиками, техником из Свирьстроя и рыболовом из Севастополя^[159].

Они всю дорогу развлекали меня, рассказывая много интересного, особенно о море, которое я очень люблю. Я смотрела на загорелое лицо рыбака, на его высокий рост, широкие плечи и думала: это настоящий сын моря. В Синельникове они меня высадили и вынесли мои вещи, поехав дальше. Меня встречал папа. Вечером мы с ним были дома. Мама и Боря нас встретили на вокзале. Пушок, увидев меня, сдурел от радости, визжал, лаял, прыгал на меня, лизал мне руки. Навстречу мне шла бабушка, улыбаясь и крепко меня целуя. На столе в столовой меня ждали пирожки, торт и все, что я люблю. В плошке стояла бледно-розовая нарядная гортензия. Все было празднично и уютно. В этот вечер я много рассказывала о своей жизни в Детском, о Ленинграде, о театре. Боря окружал меня своим вниманием, своей лаской, рассказывая о себе, и мне было хорошо дома.

1929 год

Детское Село

12 января. Я снова в Детском, и поездка домой кажется сном. На вокзал меня провожали папа и Боря. Бабушка, прощаясь, всплакнула, мама просила меня не скучать, беречь свое здоровье и пожелала хорошо окончить школу. «Последний раз тебя я провожаю в Детское, – сказал, целуя меня, Боря, – больше туда тебя не пущу, запомни это», – добавил он. – «Твердо иди к финалу, помни, что жизнь надо брать с бою», – напутствовал меня папа.

До Москвы я доехала хорошо. Выйдя на платформу, осмотрелась, кругом незнакомые лица. Я немного подождала и пошла к выходу. Меня никто не пришел встретить, и надо было самой с вещами переехать на Октябрьский вокзал. Я взяла извозчика и поехала. Был ясный морозный день, меня сразу захватила жизнь большого шумного города. Всюду спешили люди, мелькали автобусы, и этот поток и движение понес меня вперед. На вокзале взяла носильщика, сдала вещи на хранение и, сев в трамвай, поехала к тете Тасе. Там застала тетю Юлю, которая меня встречала на вокзале, но мы с ней разошлись. Дядя Саша был на службе, а тетя Лиза была в церкви, и я их не видела. Тетя Тася очень похудела, плохо выглядит, и на нее, болезненно страдающую, было тяжело смотреть. Она все время стонет, и дни ее жизни, по-видимому, сочтены. Мне было невыразимо грустно смотреть на нее, и я подумала, что, верно, вижу ее в последний раз. Вечером я уехала одна, и меня никто не провожал.

Сев в вагон, я устроилась на верхней полке, а внизу ехал китаец с женой и дочкой, впервые приехавшие в Россию. Я с любопытством рассматривала их и скоро легла спать, проснувшись только в Твери. В наш вагон село несколько человек военных. Два из них поместились в одном отделении со мной. Когда все стихло, я снова заснула, а когда проснулась, то почувствовала, что кто-то пристально смотрит на меня. Я приподнялась и увидела, что напротив сидит военный, курит и по временам останавливает свой взгляд на мне. Он был молод, с открытым привлекательным лицом. Некоторое время продолжалось молчание, а потом он заговорил, и незаметно мы разговорились. Узнав, что я дочь военного, он расспрашивал, где я живу, учусь, и наш разговор постепенно принимал то шутливый, то серьезный характер. Говорили мы о многом, о книгах прочитанных, о театрах. Он и его товарищ были на курсах, готовясь в академию, а теперь ехали в экскурсию в Мурманск. Оказалось, что во время Гражданской войны они были на Украине и проходили через те места, где я еще восьмилетней девочкой отступала и наступала с той частью, в которой служил папа, только, конечно, в тылу.

Наш поезд остановился, и проводник, войдя, сказал, что произошла небольшая поломка в паровозе и поезд простоит часа 2–3. Свечи догорели, и стало темно. Мой спутник взял мою руку и слегка ее пожал. Это изменило мое настроение. Я отдернула руку и замолчала. Очевидно, он и сам понял, что его смелость была неуместна, и сказал: «Вы сердитесь?» – «Да, сержусь», – ответила я резко. – «Простите, я вовсе не хотел вас обидеть». Я молчала. «Я не ожидал, что это может вас так рассердить. Я должен сознаться, что не встречал еще таких, как вы. Наверное, вы и сами замечали в школе, что вы отличаетесь от своих подруг. Не сердитесь! Скажите, что я должен сделать, чтобы вы больше не сердились?» – «Мне кажется, что я вам не подавала повода хватать меня за руку, – ответила я. – Не знаю, может быть, я больше и не буду на вас сердиться, если вы себя будете вести прилично. Только давайте говорить о чем-нибудь другом, более интересном». – Он задумался, а потом спросил: «Чем вы больше всего интересуетесь в жизни?» – Я улыбнулась такому обширному вопросу и начала перечислять: «Интересуюсь я очень многим, например людьми, которых я люблю и которые интересны своим умом, развитием, талантами, своими внутренними качествами. Интересуюсь науками, которые для меня составляют интерес, да и вообще перечислять все было бы трудно. Ведь сама жизнь так разнообразна, многогранна и обширна». – «Людьми умными, которых любите», – тихо повторил он про себя. Я взглянула на него, и мне стало смешно. «А что вас интересует из наук?» – спросил он. – «Больше всего меня интересует литература». – «Может быть, вы пишете?» – «Да, для себя пишу стихи», – ответила я. – «Я тоже пишу стихи; некоторые есть в печати; мы с вами еще встретимся», – говорил он. Он предложил мне послать мои стихи в один из журналов, и если есть что подходящее, то в «Красную звезду»^[160]. По его просьбе я прочла одно стихотворение, которое помнила. «Вы, верно, любите стихи и в будущем будете много писать, это чувствуется по вашим стихам». Мы разговорились о книгах, о поэтах, и наш разговор снова стал интересным. «Вы знаете, когда вы спали, я долго смотрел на вас, ваша голова свесилась с подушки, и вам лежать было неудобно; мне хотелось поправить вам подушку, но я боялся вас разбудить, и вы, наверное, рассердились бы на меня?» – говорил он, улыбаясь. – «Конечно, даже очень. Я вообще не люблю людей плохо воспитанных, которые не понимают, что можно и чего нельзя, и к тому же я очень сердитая».

Наступило утро, и вагон наполнился бледным светом. Понемногу просыпались пассажиры. «Скажите же мне ваше имя и фамилию», – попросил он с лаской в голосе. – «А зачем это вам?» – спросила я. – «Я хотел бы встретиться с вами когда-нибудь и, если это возможно, то найти вас. Ведь если мы встретимся спустя некоторое время, вы, наверное, очень изменитесь, больше узнаете жизнь, на некоторые вещи будете смотреть проще, и не будете обижаться». – «Конечно, я жизнь узнаю лучше, но в основном, наверное, изменюсь мало. Мои взгляды и вкусы на многое, что для меня бывает неприятно, останутся навсегда те же».

В это время проснулся его товарищ и, слезая с полки, сказал: «Я очень рад, что мой друг не дал вам скучать». – «И теперь вы, очевидно, собираетесь его заменить?» – улыбнувшись, сказала я.

Он оказался очень разговорчивым, слегка насмешливым. «Если будете в Днепропетровске, постараюсь вас разыскать и встретиться с вами. Вот только мне непонятно, почему вы хотите после окончания школы поступать в Горный институт? Вам лучше быть профессором, чем инженером», – говорил он. – «Ну, до профессора слишком далеко, и не каждый может быть им». – «В таком случае вы можете быть профессоршей», – смеясь, заметил он. – «Это, конечно, проще и легче; однако, хотя это шутка, но далеко не остроумная», – проговорила я. Он замолчал. Мы подъехали к Ленинграду с опозданием на два часа. Мои спутники вынесли мои вещи, распрощавшись со мной. Выйдя на платформу, я увидела Борю Абрамова, который приехал меня встречать. Мы сели в автобус, доехали до детскосельского вокзала и поехали дальше в Детское. Вначале мы разговаривали, но я так устала за дорогу, мне хотелось спать, и я едва отвечала на вопросы. Моя отяжелевшая голова все время клонилась к дремоте. Подъехав к дому в Детском, я увидела длинную фигуру Павлуши. Он пошел с нами проводить меня, сказав, что вечером придет. Ну вот я и у Абрамовых. Катя и Алеша были в школе, и я, умывшись и напившись чаю, легла и крепко заснула. Придя из школы, Катя разбудила меня, и мы начали разговаривать, передавая друг другу новости. В Детском все по-старому, занятия в школе начались. У Кати появилось довольно странное желание поступить в морской техникум и быть моряком. Ну какой из нее выйдет моряк? Павлуша и Боря весь вечер посмеивались над нею и даже довели ее до слез. Получился скандал, все перессорились друг с другом и не разговаривали.

16 января. Вчера я праздновала свое рождение. Мне исполнилось 17 лет. Из дому я получила ото всех поздравительную телеграмму и посылку, в которой мама мне прислала бледно-голубой крепдешин на платье, светлые туфли на высоком каблуке и немного денег на празднование этого дня. В письме она писала, что это ее подарок к 17-летию и к моему выпуску, и чтобы я заранее отвезла материю Елене Александровне и передала ей картинку, по которой она сошьет мне платье. В этой посылке я нашла и светлые шелковые чулки к туфлям. Я всегда чувствую даже на расстоянии заботу и ласку ко мне мамы и папы. В первый раз я на выпускном вечере буду нарядная, в шелковом платье, одену туфли на высоком каблуке и почувствую себя не девочкой-подростком.

Марии Ивановне я дала денег, просила ее купить все, что нужно ко дню моего рождения, и позаботилась, чтобы все было хорошо, помогая Марии Ивановне. Вечером из Ленинграда приехал дядя Миша, позднее – Маруся с женихом и Маней. Пришли все наши мальчики и Тася. Принесли много разных подарков. Мальчики – конфеты, вино, Павлуша – большой торт; только не было Саши Голубенкова, его призвали в Красную Армию.

Вечер прошел весело, оживленно, играли в разные игры, фанты, я много танцевала, Тася пела, и Боря усиленно за ней ухаживал. Марусин жених – Герман Георгиевич – очень веселый и мне понравился своей находчивостью. Они пригласили меня на свою свадьбу в январе. Он инженер.

Катя в этот вечер была не такая, как всегда, как будто чем-то недовольна, но ее плохое настроение было по ее же вине. Она часто своими капризами много портила сама себе, так было и в этот раз. Когда начали танцевать, ее сразу не пригласили мальчики, и она стала танцевать с Тасей. Боря и Миша подбежали к ним, чтобы их разнять, но Катя продолжала танцевать, уверяя, что с Тасей ей приятней и что она ее никому не хочет уступить. Мальчики отошли, им это не понравилось, и им было не с кем танцевать. Катя и дальше продолжала делать вид, что ей очень весело с Тасей, и не отходила от нее, поминутно исчезая в нашу комнату и делая вид, что мальчики ее не интересуют и она не обращает на них внимания. Когда начинали танцевать, она отказывала всем, кто ее приглашал, заявляя, что ей весело. За ужином она сказала, что за Тасей и Маней ухаживает она, а чтобы я угощала и развлекала мальчиков, напомнив мне, что сегодня я хозяйка вечера и должна позаботиться, чтобы всем было весело, а себя она тоже считает гостьей. Я старалась не обращать внимание на ее капризы и только раз заметила ей, что мальчики обижены тем, что она с ними не танцует, на что она ответила, что они ее не приглашают. «Но к тебе ведь подходил Миша», – возразила я. – «Да, но это было слишком поздно», – ответила она недовольным голосом. Я старалась танцевать со всеми по очереди, с каждым до усталости, так как меня приглашали сразу по несколько человек. Мальчики совершенно перестали приглашать Катю на танцы, очевидно, этим они хотели ее наказать. Мне все это было неприятно.

В час уехали дядя Миша, Маруся, Герман, Маня. В конце вечера, когда Кате надоело капризничать, вышло немного неудобно. Сережа подошел к ней попрощаться, а она приняла это за приглашение с ним танцевать и встала, но не сумела скрыть свое разочарование, и получилось неловко. Мальчики это заметили, и, обращаясь к Мише, Павлуша сказал: «В конце концов, надо Катю проучить хорошо, она слишком капризный ребенок, и то, что она имеет успех, приучило ее к излишнему кокетству и пустым прихотям, которые должны быть исполнены, а то она самонадеянно надует свои губки». – «Да, она очень избалована и любит, чтобы ее забавляли, приводя в хорошее настроение», – заметил Миша.

К концу вечера она вдруг стала ко мне ласкаться и говорить, что очень меня любит, но что я ей изменила и на этом вечере мало ей уделяю внимания, занятая исключительно мальчиками. «Но ведь ты же не гостья, и было бы смешно, если бы я себя вела, как Тася», – ответила я. В этот вечер я больше всего танцевала с Павлушей и была окружена его вниманием. Кроме меня он танцевал с Маней, которая была интересной. Витя был задумчивый, и я старалась быть к нему внимательной и ласковой. Все же, несмотря ни на что, мне было весело в этот вечер. В 4 часа утра гости разошлись по домам.

17 января. Теперь Павлуша стал чаще бывать у нас и обращать внимание больше на меня, чем на Катю. Он подолгу разговаривает со мной, его насмешливый тон сменяется серьезным, и наш разговор становится более содержательным. Витя Лифанов, когда бывает у нас, мало танцует, садится к пианино и подолгу играет. И тогда мне вспоминается один сентябрьский день, когда мы долго гуляли вдвоем в парке. Парк был прекрасен в осеннем уборе, медленно кружась, осыпались с берез золотые листья, и в умирающей природе была разлита грусть. Витя говорил о себе, о жизни, поэзии, вспоминал свое детство, и я поняла тогда, что он чувствителен и каждая жизненная неудача царапает его сердце. Поэтому ему так близка поэзия Надсона^[161] и он проникнут его настроениями. Он говорил долго о себе, ему хотелось поверить в свой успех, а в сердце жила скрытая тревога. Было тихо в аллеях парка, шелестя, опадали листья у наших ног, и в их окраске таилась скрытая печаль. В просветах аллей задумчиво грустили белые статуи богов. Я думала: «Витя особенный, он не от мира сего, вроде Тонички^[162], а такие редко бывают счастливы в жизни. Я таким увлечься не могу. Возможно, Павлуша эгоистичней, хуже, а я все время думаю о нем». Домой мы вернулись, когда было темно.

18 января. Я собиралась идти к англичанке на урок, и Павлуша пошел меня провожать, когда я сказала, что мне одной скучно идти. Это меня удивило. Последнее время он заметно уделяет мне свое внимание, но я этому боюсь придавать значение.

«Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей»^[163]. Теперь он стал гораздо больше нравиться Кате, и, по-видимому, она теперь жалеет, что весной не ответила взаимностью. Как-то вечером, сидя втроем на диване, мы разговорились откровенно о том, что было весной, и Катя рассказала Павлуше, как Костя был уверен в том, что Павлушу постигнет неудача, и заранее этому радовался. «Но теперь, – сказала Катя загадочным тоном, – я поступила бы иначе, и Косте не пришлось бы радоваться и все были бы довольны». Павлуша промолчал. «Что будет дальше?» – тревожно думала я. А дальше Павлуша продолжал окружать меня своим вниманием, на вечерах танцевал со мной и гулял по длинному школьному коридору, разговаривая в обычном шутливом тоне, а я убеждалась, как это внимание мне дорого, как я люблю слушать его голос и смех. Но кто же из всех мальчиков мог мне понравиться больше? Он умен, даровит, очень многим интересуется, глубоко понимает и любит музыку. Я знаю, что от него часто веет холодком, что его настроение часто меняется и что понравиться ему нелегко, но что, если он к кому расположен, с тем он бывает доверчив и искренен. Это сложная натура. А потом, разве можно понять и отгадать, почему именно для него учащенней бьется сердце?

Боря последнее время подтрунивает надо мной, что я увлекаюсь Павлушей, но это не портит наших отношений. Мария Ивановна говорит часто со мной откровенно и серьезно. Как-то она сказала: «Хотя мне было очень жаль Борю, когда он жил в Охвате, но я бы его послала еще дальше, чтобы он образумился; да боюсь, что попадет в плохую компанию и начнет пить. Я думала, что, вернувшись домой, он будет усиленно заниматься, а теперь вижу, что ему все безразлично». Я с этим согласна. Но как можно пробудить его к жизни? Последнее время он усиленно ухаживает за Тасей Власьевой. По вечерам уходит к ней играть в пинг-понг и всегда ее провожает. Наташа говорит, что он окружает Тасю вниманием, чтобы заинтересовать меня внезапной переменой своих отношений, а что я ему нравлюсь по-прежнему. Но я убеждена, что Тася ему нравится серьезно, если даже еще не совсем прошло увлечение мной. Должна сознаться, что я хотела бы потерять всех поклонников, только бы нравиться Павлуше.

Многие меня считают уравновешенной, но это неверно. В глубине души я всегда полна вспышек различных чувств, хотя наружно могу быть сдержанной. Ведь когда Костя уверял, что Павлуше нравится Катя, я до боли ясно поняла, насколько он нужен мне, но, стараясь это скрыть, улыбаясь на слова Кости, я равнодушно сказала, что в этом я давно была уверена. Да, быть веселой и улыбаться, когда грустно на душе, к этому я стремлюсь. Но мое умение владеть собой далеко не совершенно, и часто проскальзывает то, что я хотела бы скрыть. Костя считает, что у меня есть сила воли, и как-то мне сказал: «Я уверен, что, если бы вы решили, что не должны любить человека, которого полюбили, то вы сумели бы побороть в себе это чувство, а если бы не уничтожили его совсем, то спрятали бы так глубоко, что об этом знали бы только вы одни». В другой раз он как-то заметил, что я могу быть жестокой, а вот Катя совсем не похожа на меня.

Костя умный, он сознает, что неинтересен и не будет иметь успеха, а потому замыкается в самом себе, стараясь быть чрезмерно вежливым. Мне кажется, он не поймет настоящего глубокого чувства и на него не ответит тем же. В его присутствии невольно замыкаешься и не поймешь, по дружбе он что-нибудь делает, о чем попросишь, или ради простого приличия. Теперь Костя служит на Путиловском заводе^[164] и готовится к экзамену в ВУЗ, поэтому занят и к нам приходит реже. Когда он выпьет, делается неприятным, придирчивым, просто отталкивающим, а пить он любит втихомолку, как говорят мальчики. Возможно, я не совсем справедлива к нему и сгущаю краски, но таких, как он, я просто не люблю, хотя он не так уж плох. У Миши Москвина есть свои странности и чудачества, но я его с Костей не сравню. В конце концов, у Миши это все напускное желание пооригинальничать. Его случай с трамваем, который он часто рассказывает, стал просто анекдотом^[165], и когда он начинает свой приключенческий рассказ, его со смехом останавливают, просят не врать, на что он не обижается и начинает сочинять что-нибудь новое, но ему, конечно, никто не верит. Он очень простой, открытый, добродушный, и я его люблю и привыкла к нему. У него есть изобретательские способности, он увлекается чертежами, и в будущем из него получится хороший инженер. Я уверена, что он продолжает любить Катю, но старается это скрыть.

19 января. Должна сознаться, что Сережа меня хорошо знает. Как-то я с ним гуляла в парке, и он, разговаривая со мной, сказал: «Хорошо ли ты уверена, что твое увлечение прошло? Так ли это? Может быть, ты еще сама не отдаешь себе отчета в своем чувстве и хочешь себя убедить, что все это пустой обман?» Как он был прав тогда! Когда я узнала, что Павлуше нравится Катя, я заставила уверить себя, что он для меня безразличен, и думала о нем как о хорошем, умном мальчике, стараясь занять себя другими. Возможно, это продолжалось бы долго, но постепенно за это время много изменилось.

Когда приехал Боря Абрамов, мы при встрече были рады, расцеловались, но, как и надо было ожидать, мы с ним на «ты» не перешли. Он по-прежнему внимателен ко мне и со мною ласков. Когда был в школе вечер, Павлуша уговаривал меня и Катю на этот вечер не ходить и остаться дома, но за нами зашли Витя, Толя и уговорили с ними пойти. Мы потанцевали несколько танцев, когда к нам подошли Миша, Павлуша и Боря. Они сказали, что пришли за нами, чтобы нас увести домой, что Мария Ивановна просила нас вернуться. Катя, надув губки, сказала, что ей здесь очень весело и что домой она не собирается, что это они выдумали нарочно, чтобы испортить ей настроение, и продолжала танцевать с Толей и другими мальчиками, а Павлуша, Миша и Боря были со мной, уговаривая меня вернуться домой. Я им обещала после нескольких танцев, которые должна была танцевать с Витей и Рупертом. Они остались меня ждать. Ко мне подбежала Катя, недовольная тем, что я собираюсь уходить с вечера. «Правда ли это? Я знаю, что тебе весело только с ними, но я хочу танцевать и домой не собираюсь, а если ты уйдешь, то должна уйти и я». – «Если тебе так весело, то я могу остаться», – сказала я и пошла танцевать с Борей. Когда Миша и Павлуша узнали, что я остаюсь, Миша настаивал, чтобы я свое обещание сдержала. Я видела, что Кате не так уж было весело, она была недовольна, что Миша и Павлуша к ней не подходили и с ней не танцевали. Когда вечер кончился, нас провожали Витя, Толя, Шишмарев^[166], а придя домой, мы застали гостей – Жанну^[167] и Женю Залькиндсона. Мария Ивановна устроила чай, Боря с Павлушей принесли пирожных. Катя старалась подчеркнуть, что ей было очень весело, но Мария Ивановна была ею недовольна, сказав ей, что она через Борю просила вернуться с вечера. Когда мы ложились спать, Катя сказала мне: «Я давно замечаю, что ты все больше сближаешься с мальчиками, а я от них отдаляюсь». – «Это тебе только кажется, – заметила я. – А если это так, то в этом виновата ты сама. Почему ты все время показываешь им, что ты ими недовольна?» Она ничего мне не ответила и начала говорить о другом.

21 января. Катя и Алеша ушли в школу, а я снова сижу дома. Утром занималась, а остальное время читала. Когда прочла свою книгу и читать больше было нечего, я достала любимого «Дон Кихота» Сервантеса^[168] и с большим удовольствием его перечитывала, а потом писала стихи. Вечером пришли Сережа, Павлуша и Миша, и мы хорошо провели вечер. Сережа декламировал стихи. Павлуша играл шопеновские вещи^[169]. Мы много говорили о прочитанных книгах, о школе, ведь они сами недавно ее кончили и наши учителя были им хорошо знакомы.

22 января. Я часто задумываюсь, что выйдет из меня в будущем, а также из моей поэзии. Я чувствую, что надо глубже всматриваться в жизнь и больше думать над сложными жизненными вопросами, и мне вспоминаются слова Кудрявцева^[170], написанные в моей тетради со стихами: «Надо критически осматривать свой багаж, безжалостно выбрасывая все поношенное и ненужное. Надо уметь дерзать, быть жестоким и в то же время пылать огнем, только не быть теплым. Ваша индивидуальность принесет вам тысячи терзаний, но помните, что благородный металл только закаляется, пройдя через нестерпимый огонь. Гений есть гений, плюс труд и терпение. Искренне желаю вам успеха. Н. Кудрявцев». Чем больше я вдумываюсь в его слова, тем больше нахожу в них смысла. Прошли года с тех пор, и я уже не девочка. Я чувствую, как я изменилась, ощущаю, насколько я выросла в своем развитии, пересматриваю свой багаж умственный и внутренний. Многие мои взгляды стали не такими наивными и детскими, как были раньше, и все же я далеко не взрослая и настоящей жизни не знаю. Ведь я только стою на ее пороге. Но у меня много желаний, веры в будущее, и надо только зря не растратить свои силы и способности. В жизни, конечно, будут ошибки, без ошибок, даже очень мучительных, не обойтись, но ведь каждая жизненная ошибка приносит опыт, а потому их не надо бояться. Однако я чересчур расфилософствовалась. Перед другими я не люблю открывать свой внутренний мир, я все же достаточно скрытная; но иногда мне хочется быть откровенной до самой глубины своих мыслей, и быть понятой до конца. Я не успеваю записать мои мысли и сама в них не всегда достаточно разбираюсь. Иногда даже трудно сказать, о чем я думаю. Слишком много в голове мыслей, бурно несущихся, я не успеваю следить за их полетом и тогда забываю про беспечный смех.

26 января. Я не писала, что 24 января [дядя] Миша праздновал день своего рождения и пригласил меня и Катю с двумя мальчиками по нашему выбору. С нами поехали Миша и Витя. Я, конечно, больше хотела, чтобы поехал Павлуша, но он отказался. У дяди Миши было много гостей, но почти все незнакомые. Была Лена Александровна, Зина, Маруся с женихом и брат Маруси, Жора. Марусина свадьба отложена, они не нашли себе комнату. Мы танцевали с нашими мальчиками и другими молодыми людьми, знакомыми Марины. Мне понравился один студент, – он очень симпатичный, веселый и хорошо играет на рояле. Я с ним много танцевала, и даже мазурку, которую редко кто теперь танцует. Марина была хорошо одета, в шелковом платье, с парикмахерской прической и была интересной. Ужин был очень хороший, богатая сервировка и много вкусных закусок, вин, наливок, ликеров. После ужина был чай с вкусными тортами. За ужином Марина так напилась, что с ней было плохо, и Людмила Владимировна^[171], уведя ее в спальню, уложила спать. Мы оставались до первых трамваев, и я долго в этот вечер разговаривала с Витей.

Он мне сказал: «Я только один раз был сильно увлечен, но я не мог ни на что надеяться и много работал над собой, чтобы это чувство не перешло в настоящую любовь. Последнее время я наблюдал за вами и понял, что вы увлечены, но я еще не вполне уверен, что знаю, кто он. И возможно, ошибаюсь. Скажите мне, что я не ошибся, и за ваше доверие я отвечу тем же и назову имя той, кем я был увлечен; может быть, это чувство и теперь горит в моем сердце. Скажите же, что я не ошибся, и я даю вам слово сохранить вашу тайну». Я колебалась и молчала. Он был серьезен, и в его глазах была печаль. «Вы, Таня, увлечены Павлушей, и, возможно, это сильнее, чем я предполагал». – «Хорошо, я вам верю и скажу правду. Вы не ошиблись, он мне больше чем нравится, и чувство растет в моем сердце с каждой новой встречей». – «За ваше доверие ко мне я вам отвечу искренностью. Мое безнадежное чувство, заставляющее меня страдать, – это моя любовь к вам. Вот почему мне и хочется уехать на юг из Детского». Что я могла сказать ему? Я снова видела мягкий, ласкающий взгляд голубых глаз и подумала: такие люди, как он, обычно не бывают счастливы, они слишком мягкие и печальные. В этот вечер он много говорил о себе, о своем настроении и дальнейших планах в жизни. Я слушала его, и мне было грустно.

Приехав в Детское, мы легли спать, но я сразу заснуть не могла.

27 января. На другой день после рождения дяди Миши был Татьянин день^[172] – день моих именин, и я получила поздравительную телеграмму от мамы, папы и Бори и денежный перевод. Этот день прошел хорошо. Мария Ивановна и Катя подарили мне коробку конфет, а я купила к чаю сладости и бутылку вина. Вечером Мария Ивановна и Михаил Ефремович уехали в гости в Ленинград. Я никого не звала, но ко мне пришли Тася, Павлуша, Миша, Костя и Сережа. Мальчики принесли конфет, торт и бутылку портвейна. Боря Абрамов и Боря Соколов помогали мне по хозяйству. Тася пела, Павлуша играл вальсы и фокстроты, и мы много танцевали. Играли в фанты и другие игры, и я даже устала, особенно после вечера дяди Миши, и не была весела, как обычно. Разошлись во втором часу ночи. За чаем говорили тосты и пили за меня с разными пожеланиями.