Навстречу ветру

Отец, конечно, был человеком неординарным, в юности играл в театре, прекрасно пел (у него был очень красивый баритон, поставленный от природы), писал стихи. И когда наши семьи встречались, было очень интересно; как жаль, что это ушло навсегда и нельзя вернуться сегодня в то время.

Мама играла на рояле, Мария Федоровна, жена К. С., пела, иногда они с папой исполняли дуэты, часто присоединялся и К. С. Прекрасно помню последний день рождения художника, он уже был болен, но вышел из спальни, выпил маленькую рюмочку и спел с М. Ф. романс «Не искушай меня без нужды»! Теплые отношения сохранились и после войны, когда мы после военных бурь собрались в Ленинграде. Мы с мамой часто навещали М. Ф. и ее дочку Ленушку, но потом жизнь завертела, закружила и каждого понесла по своим рельсам. Встречались реже, но самые прекрасные воспоминания остались у моего отца и у меня о тех днях общения с замечательной семьей Кузьмы Сергеевича Петрова-Водкина.

Еще одно воспоминание. Лето 1937 года, поселок Сиверская. Дачи, которые мы снимали, наша и К. С., через дорогу. Наискосок дача ученика К. С. Петрова-Водкина, художника Голубятникова с семьей. Елена Водкина и Вера Голубятникова, девушки по 15–16 лет, и я маленькая рядом с ними. Но мне интересно. Игра в крокет в большом бывшем сарае, там был очень удобный утоптанный пол, и играть можно было даже в дождливую погоду. Участвуют в игре все, в том числе и К. С. А вечером игра в лото на веранде Водкиных. Играем на гроши, это очень азартно, и, как меня ни гонят спать, я – вместе со взрослыми…

Помню, однажды мы готовили концерт-сюрприз для наших родителей в доме Голубятниковых. У них были большие сени с выходом на веранду. На веранде сидели зрители, наши родные, а сени были как бы сценой. Артистами были Елена Водкина, Вера и Севир Голубятниковы и я. Читали стихи, пели хором, я танцевала, и, конечно, были живые картины. Кузьма Сергеевич сидел в первом ряду. После концерта он подошел к маме и сказал: «Кума, надо Тату отдать в хореографическое училище, смотрите, как грациозна». Мои родители подумывали уже об этом, так что мнение Кузьмы Сергеевича только подкрепило их решение. Как-то, вскоре после нашего домашнего концерта, мама мне говорит: «Тата, пойди на веранду к Кузьме Сергеевичу, он хочет тебя немного порисовать». Мама надела на меня белое кружевное платьице, сунула в руки куклу, которую папа привез мне на день рождения, и я пошла.

Веранда, на которой мы устроились, была очень живописная, солнце глядело сквозь цветные стеклышки, вокруг – зелень, цветы. В одном углу – мольберт с натянутым холстом, за которым сидел Кузьма Сергеевич, а в другом – большой круглый стол, накрытый скатертью, и на нем огромный букет цветов, такой яркий и свежий, что невольно хотелось его нарисовать. Кстати, впоследствии он появился на холсте К. С. Пять или шесть раз, уже точно не помню, я приходила на веранду позировать. Сидеть без движения мне было очень трудно, и Кузьма Сергеевич это прекрасно понимал, разрешал немного шевелиться.

Так родился «Девочка с куклой, или Портрет Татули».

Спустя много лет, уже после войны, в Русском музее состоялась, одна из первых после большого перерыва, выставка картин К. С. Петрова-Водкина, в числе которых был и мой портрет. Мы пошли с отцом на выставку, и каково же было наше удивление, когда мы увидели подпись под ним: «Дочь рыбака».

Папа пошел к директору Русского музея и очень вежливо, чтобы никого не обидеть, указал на неточную подпись под портретом. Папа сказал: «Картина, под которой стоит подпись „Дочь рыбака“, – это портрет моей дочери, писался он в 1937 году в поселке Сиверская, называется „Девочка с куклой, или Портрет Татули“. Я же рыбаком никогда не был».

Апельсин, груша и вишневый кисель

Я родилась в семье среднего достатка. Бабушка – папина мама – когда-то была состоятельна, владела домом, в который меня и принесла мама, но к тому времени, когда я подросла и начала что-то понимать, бабушка жила в девятиметровой комнате, где и умерла в блокаду. Так что слово «домовладелка», как ее называли жильцы дома в те годы, к ней никак не подходило.

Папа много работал, и день его получки у нас с братом всегда был праздником: папа приходил домой с полным портфелем, где были очень вкусные сардельки и халва. И начинался, как говорится, «пир горой». Жили мы туго, мама не работала, и из ломбарда не вылезали. Это слово стало неотъемлемой частью моего детства, равно как и «торгсин» – это был какой-то фантастический магазин, который имел свои запахи: духов, шоколада, овощей и фруктов.

Поход в торгсин был для меня чем-то особенным. Запахи, вкусовые ощущения – это ведь тоже память. Порой какой-либо аромат сразу переносит нас в прошлое, туда, где был когда-то такой же, будь то духи, конфеты или апельсины, которые пахли в то время совсем особенно.

Посещение торгсина означало для меня, что обратно я понесу золотой ароматный апельсин, завернутый в тонкую специальную бумажку. Это было прекрасно, настолько прекрасно, что я помню это до сих пор. Поэтому, когда вижу женщин, несущих сетки, набитые апельсинами, удивляюсь: куда столько? Ведь когда их так много, это перестает быть событием и, тем самым, проходит бесследно для ребенка, потому что стоит целая сетка – ешь сколько хочешь!

И еще я до сих пор помню грушу, такую большую, желтую и очень сочную. Груша возникла при следующих обстоятельствах. По совету Кузьмы Сергеевича и по решению родителей меня отвели в хореографическое училище на вступительные экзамены. Помню, нас всех выстроили в большом зале перед комиссией, в которую входили Ваганова, Романова, Пушкин, Шавров, Пономарев, Костровицкая, Люком… дальше не помню, но комиссия была очень большая. Мы должны были похлопать в ладоши под музыку, затем под музыку ходить, бегать, делать небольшие движения руками. Все это происходило несколько дней, потом – медкомиссия, и наконец сказали, что списки принятых в училище будут вывешены на доске такого-то числа.

В назначенный день мы с мамой пошли на улицу Росси, я осталась у подъезда, а мама пошла к спискам. Я довольно спокойно ждала результата, не то чтобы мне не хотелось учиться в этом прославленном училище, а просто, наверное, я не понимала, что в этот момент решается моя судьба. Через некоторое время вышла сияющая мама и сообщила, что я принята в хореографическое училище, и, чтоб как-то отметить это событие, мама повела меня в Елисеевский магазин и купила мне самую большую грушу.

И наконец, не могу забыть еще одного ощущения – от вкусного вишневого киселя. Проучившись два года в училище, однажды я пришла на Кировский, 14 (самого Кузьмы Сергеевича уже не было в живых), среди гостей был художник Алексей Федорович Пахомов. Он попросил маму, чтобы я ему попозировала. А. Ф. Пахомов, известный художник, в основном рисовавший детей, пробовал себя тогда в скульптуре и хотел вылепить фигурку юной балерины. (Так она и называлась, когда вышла в свет.) Мама согласилась, и после занятий в училище я бежала в мастерскую Пахомова. Долго мы искали позу, которая говорила бы о балетной профессии, и наконец нашли. Девочка завязывает балетную туфельку. Я прибегала после школы, позировала, а в перерыве жена Алексея Федоровича Анна Васильевна кормила меня обедом, который завершался вкусным, удивительного цвета, вишневым киселем. Закончилось позирование, закончился вишневый кисель, но зато родилась на Ломоносовском заводе фигурка «Юная балерина». Сейчас смотрю на нее и вспоминаю те дни, А. Ф. Пахомова, скромного, довольно молчаливого и очень трудолюбивого. Его иллюстрациями украшены многие книги, а моя фигурка и по сей день находится в Русском музее. И один из первых экземпляров – у меня дома.

1937 год. Война, эвакуация, встреча

1937 год не обошел и нашу семью. Однажды ночью я проснулась от резкого звонка в дверь, взволнованная мама металась по комнате, пряча на груди ломбардные квитанции. В коридоре раздались тяжелые шаги, и в комнате появились какие-то незнакомые мужчины. Наша собака Джой разрывалась от лая, брат держал ее за ошейник. Папа быстро оделся и пошел куда-то среди ночи с этими мужчинами, брат с собакой побежал за ними.

На улице стоял фургон, папу посадили туда, и фургон тронулся. Джой вырвался из рук брата и с лаем кинулся за машиной. Его еле-еле вернули домой. Через несколько дней папу выпустили, и он вернулся. Я, маленькая, тогда не понимала, что это было и какие это были годы, – годы, в которые почти все наши знакомые были либо высланы, либо арестованы.

К великому сожалению, этот эпизод имел свое печальное продолжение. Папа пережил почти всю блокаду в Ленинграде, но в 1942 году его вызвали в милицию и предложили покинуть город. За что? За то, что в паспорте, в графе «национальность» стояло – немец. Так он оказался в ссылке. Папа, как и моя бабушка, был коренным петербуржцем, всю жизнь прожил на Таврической улице, работал честно, воспитывал двоих детей, меня и брата. А моим родителям в 24 часа предложили покинуть Ленинград. Я была эвакуирована с хореографическим училищем в самом начале войны, а то бы все это коснулось и меня.

Я очень хорошо помню 22 июня 1941 года. Был яркий солнечный день, родители собирались прокатить меня на пароходе до Петродворца. Отец пошел за газетой на угол, а мы с мамой были почти готовы. Вдруг вошел папа, бледный, с трясущимися губами, и сказал, что объявлена война. Я смотрела на родителей, ничего не понимая, для меня, ребенка, слово «война» означало что-то страшное, но не очень понятное. Мама начала говорить о брате, который служил в армии, о бабушке, которая жила в Каунасе, я смотрела на нее и не могла понять тогда ее слез и отчаяния. Только через много лет я поняла ее волнение и слезы, ведь мы так больше и не увидели ни бабушку, мамину маму, – она погибла в оккупации, – ни брата, который в 1941 году погиб на фронте под Гомелем. Вечером собрались всей семьей. Взрослые что-то обсуждали, а я сидела на подоконнике, и каждый пролетающий самолет вызывал у меня страх, мурашки ползли, против моей воли, от затылка до пяток.

И вот уже 3 июля всех нас, учащихся хореографического училища, отправляют в эвакуацию. Солнечный день, провожающие родители; ни они, ни мы не могли предположить, что наша разлука продлится так долго. Даже вещей зимних нам с собой не дали. Ехали мы под Кострому, где нас расположили в Доме отдыха имени 15-летия ВЛКСМ. Но уже в октябре над Волгой появились какие-то страшные серые самолеты. Нас срочно собрали и отправили на пароходе, перекрашенном под цвет воды – в серый, дальше по Волге до реки Белой, затем по Каме, под город Пермь.

Наше путешествие длилось две недели. День за днем мимо проплывали города, небольшие стоянки, и снова темно-серый пароход шел дальше. На этом пароходе мы были пассажирами 3-го класса и спали по два человека на полке, это было особенно неудобно на верхнем месте. Кормили нас прилично, но так как посуды не было, то каждый получал еду в свою кружку, у кого какая была. На мою беду, мама дала мне маленькую кружечку для чистки зубов, не предполагая, что из этого получится. А получилось вот что. Каждый приходил к раздаче со своей кружкой за супом и вторым, но в мою-то кружечку помещалось от силы три столовые ложки супа и столько же второго, поэтому я, съев эти несколько ложек, подходила с кружечкой еще и еще. Моя кружка так примелькалась, что на меня стали сердиться, считая, что я слишком много раз подхожу за едой и злоупотребляю малым размером кружки. Все это было для меня мучением, в результате почти все 14 суток я была голодная и, когда мы прибыли на место, с радостью прибежала чуть ли не первая в столовую, где законно съела свою тарелку супа. Вероятно, моя подсознательная любовь к большим чашкам и кружкам происходит из тех детских впечатлений.

В 1943 году я вела дневник. Он хорошо рассказывает о нашей жизни в эвакуации, наших трудностях и надеждах.

Дневник. 1943 год

19 января. Сегодня случилась большая радость. Наши войска прорвали блокаду Ленинграда. Все так были рады, наконец вздохнет наш Ленинград. Когда же кончится война? Но куда я поеду? Ведь там ничего у меня нет. Голые стены и больше ничего. Еще хорошо, если будут стены, а может и этого не быть. И это ужасное одиночество, не с кем поделиться. Володюшка тоже был всегда один. Сейчас буду вязать, скорей бы закончить кофточку.

24 января. Вчера были с девочками в кино. «Антон Иванович сердится», чудная картина. Как мы бежали с Валькой, чтобы накрыть ужин поскорей. Все-таки успели. Мысль о маме меня не покидает. Она не пишет, неужели два слова, только два слова трудно написать. Но я успокаиваюсь тем, что плохо ходит почта. Сейчас написала всем письма, а то даже неудобно, всех забыла.

27 января. Позавчера получила письмо от мамули. Чувствовало мое сердце, что-то есть такое. Как хорошо, что все обошлось благополучно. А ведь девчонки всё знали и мне ничего не говорили. Сегодня прочитала чудную книгу «Корень зла», она произвела на меня большое впечатление. Хочу пойти сегодня в кино, интересно, что идет. Вот уже второй день как я ношу новую кофточку, не думала, что довяжу ее. Завтра пойду обязательно второй раз смотреть «Антон Иванович сердится»… Какая странная дружба у некоторых наших девочек, ну хотя бы у Вали Г. с Риммой. Терпеть не могу такой дружбы: «Котинька, Кисанька!» Если дружить, так дружить как следует. Как мы хорошо дружили с Наташей Карачан. У нас с ней подходили характеры, она тоже была жизнерадостная. Конечно, бывали и ссоры, ведь без ссор не дружба. И с Ирой П. дружили хорошо, но уже не так, она уж очень флегматичная, не по моему характеру. Но сейчас с кем угодно буду дружить, только не быть одной, это ужасно, все переживать одной и не с кем поделиться. Как сейчас помню, когда Ляля М. пришла первый раз к нам в класс, нам с Ирой так она не понравилась, а теперь они с Лялей друзья закадычные, а я осталась при своем мнении.

30 января. Вот сегодня Тосино рождение. Никому нечего дарить, все выдохлись. Неужели сегодня последний день будут давать масло и сахар? Я только хотела копить, но все равно, если и будут давать, не буду масло есть, я буду мамочке копить. Сегодня так много уроков. Вчера вот было чудно, вместо шести уроков было только два. Вчера получила письмо от мамули, как я рада, что мамочка поправляется. Но вот радость, Ленка вышла замуж, это так неожиданно. Ленка, с которой мы так бузили, бегали по кино. Я не могу представить, что у нее есть муж, которому она отдала всю свою жизнь и которого она любит. Какие свиньи родственники, ну я так и знала. От них можно было ожидать этого. Неужели они не принесут пайка мамуле.

31 января. Сегодня опять радость. Наши войска разгромили фашистов под Сталинградом. Наш класс собрал 700 руб. на оборону. Жду письма от мамули, что-то от нее давно нет писем. Ну, теперь, я думаю, слава богу, все благополучно. Сегодня ужасный мороз, в школу не идем, потому что в классе ужасный холод. Писать совершенно нечего, дни так однообразно текут, так быстро. Мечтаю, чтобы скорей было лето, может быть, меня отпустят к мамочке, и тогда заживем мы с ней. Может быть, меня отпустят дней на десять, и все-таки эти дни принесут столько радости мне и мамуле. Представляю, как я увижу родную Полазну, как я неожиданно прикачу, как снег на голову. Тогда можно будет с костюмом что-нибудь сделать, а то носить нечего. Боже мой, я готова пройти тридцать километров, лишь бы добраться до родной Полазны.

2 февраля. Боже мой, как мне тяжело. Сейчас перечитывала Ирины письма, и мне так стало грустно. Было так много подруг, а сейчас ни одной. Все-таки решусь, напишу Ире. Я не прошу, чтобы она бросила дружить с Лялей, нет, но хотя бы приняли меня в свою среду, чтоб я могла бы поделиться с кем-нибудь. Мне так тяжело, что даже не могу писать.

6 февраля. Начала было дружить с Кирой, но не знаю, что будет дальше. Позавчера ходили в кино на «Иудушку Головлева», кино хорошее, но уж очень нахальное. Пришли домой, а нас Вера Г. вызывает, ну и было дело! Она сказала, что не будет с нами разговаривать, со мной, Кирой и Зиной, до тех пор, пока мы не сделаем что-нибудь такое, что бы стоило ее внимания. Ну, вообще ерунда. Все обошлось. Сегодня, наверное, опять пойдем в кино на «Заключенные». Говорят, такое же похабное. Сегодня опять мороз, но солнышко очень греет, как весной.

9 февраля. Ну и вечерок! Боже мой, как мне тяжело. Неужели меня заподозрили? В чем? В чтении какого-то дневника. Очень он мне нужен. Мамочка, милая, ты и не чувствуешь, как мне сейчас тяжело. Так мне неприятно, так неприятно. Вот сдружились с Ирой и Лялей; конечно, с Лялей, как всегда, дружить не могу, каким-то странным холодом веет от нее. Я не могу с ней общаться, а с Ирой мы, как всегда, сдружились сразу.

18 февраля. Давно-давно я не писала свой дневник. Сколько переменилось за это время. Дней десять я была счастлива, я дружила с Ирой, и мне было так хорошо. Но вот вчера все переменилось. Она опять захотела дружить с Лялей, а мне, чтоб я не была одна, предложила дружить с Кирой… Мне кажется, с Кирой мне не сойтись. Так неприятно все это… Приехала Кирина мама, конечно, от моей мамы ничего нет. Нечего надеяться. На днях ходили на концерт лилипутов, ужасная халтура, но хоть немного развлеклись. Сегодня ветер и нет солнышка, обычно каждый день солнышко, а сегодня нет. Писем ни от кого давно нет. Тоскливо ужасно. Ах, скорей бы было лето и тепло.

1 марта. Долго, долго я не писала, все как-то, признаться, было лень. Много, очень много произошло за это время, и многое я могу поведать этому дневнику. Да! Получилась история с Ниной. Я и сама не рада, что впуталась в это дело, но оставить так я тоже не могла, уж очень я была зла на Нину, на Ш. Я. Вообще потрепали мамины нервы, а теперь вещи отдадут… Только я зря написала папе, он будет волноваться, хотя, конечно, так оставлять, не доведя до сведения папы, тоже нельзя было. Неужели действительно Коптев узнавал в военкомате про Володю? Боже мой, какое это было бы счастье, если бы он вернулся. Я уже была бы большая, он бы, наверное, меня и не узнал. Ох, брат, брат, родной мой, как я тебя люблю, только почувствовала это сейчас, когда стала все понимать. Как я не ценила, как дралась с тобой, как мы отчаянно ругались. Ведь если Володюшка вернется, уж мы и заживем тогда. Начнем новую жизнь и заживем по-новому. Почему-то я часто думаю о Ленке, почему-то мечтаю о встрече с ней. Она такая веселая и интересная запомнилась мне. Да, когда-то мы встретимся с ней. Она ведь уже замужем.

3 марта. Уже март. Скоро весна, тепло. Вчера в школу не ходили, так как Анна Васильевна больна, военрука не было… нам отменили все уроки. Вчера вышила два платочка, страшно хочу иметь много платков. Пока есть возможность, буду делать платочки. Вчера ходили в кино на «Дело Артамоновых». Ничего картина. Почему Вера Г. не хотела пускать нас на этот фильм? Там ничего такого нет. Вчера от Нины получила письмо, она отвечает мне на то самое письмо, которое я написала ей в порыве гнева… Вообще я тогда неосторожно поступила, ну уж что сделано, того не вернешь. Я так разозлилась, что даже разорвала письмо. Черт бы их там всех разобрал, как мне все это надоело. Сегодня Кирки нет, уехала в Молотов^[2] на лыжах. Боже мой, как я хочу в Молотов. Вот Валька Г. счастливая, я ей не завидую, но мне очень хочется хоть денек пожить как следует, поесть в свое удовольствие.

Боже мой, неужели мне не выпадет такое счастье? Ну, ничего, будет и на нашей улице праздник. Поеду к мамуле и там поживу.

7 марта. Сегодня канун женского дня. Вечером все посходили с ума. Меня и Нельку В. нарядили женихом и невестой. Вот было смеху. Разговаривали сегодня насчет наших состояний душ, то есть кто к кому из девочек что питает. Мы с Лялей поняли друг друга, и мне почему-то так захотелось с ней дружить. Вообще вечер провели шумно, весело и дружно, завтра женский день. Что-то нам будут давать в столовой? Интересно!

9 марта. Ну и ну! Что творится. Вчера прямо была какая-то катавасия. Вечером, после ужина, нам сказали, что будут танцы, мы оделись и стали ждать. Вдруг приходят и говорят, что в зале потух свет, ну, все разделись и пошли спать. Мне почему-то захотелось погулять. Несколько девочек тоже вышли, начали разговаривать, выяснять, кто с кем хочет дружить. Вечером одна из девочек очень плакала, вообще такие дела творятся, прямо ужас! Как-то разговорились со столовской Людой, хорошая девушка, мне ее так жаль, отправила последнего брата на фронт. Дала нам с Клавой немного чаю, постараюсь оставить маме. Сдала сейчас работу по литературе, не знаю, что будет.

11 марта. Кажется, прочно будем дружить с Ирой. Судьба, значит, уж такова, а Ляля будет дружить с Кирой, посмотрим, что будет, мне кажется, из этого ничего не выйдет. Одна осталась только Зина, мне ее очень жалко, но у нее настолько тяжелый характер, что дружить с ней невозможно. Вчера опять получила по алгебре два, не знаю, что мне делать с алгеброй, как сделать так, чтобы ее понимать. Сегодня опять мороз. Девочки, Ляля, Нора, Бетя, Леля, уехали в Молотов к врачу. Если бы Милка не уехала, я бы могла съездить к ней.

13 марта. Вот сегодня опять неприятности. Ира прислала записку, что со мной дружить не может. Она, может быть, думала, что я буду с ней дружить, как с Лялей, нет, она глубоко ошибается. Я так дружить не могу и не буду. Неужели же она опять будет с Лялькой? Я не могу понять ее, что такое ей нужно, какой она хочет дружбы. Опять так грустно, так одиноко, я чувствую, что опять одна. Еще вчера было собрание, по алгебре опять будет два… Единственное утешение, что хоть от мамочки получаю хорошие письма. Еще с кроватью. Эле не с кем спать, я же сплю на ее кровати. Вале неудобно, она не спит ночью, и всему виной Норка. Вчера поговорила с Валей Г., как-то мне всегда легче бывает, когда я поговорю с кем-нибудь по душам. Она хоть подлиза и подхалимка, но меня, может быть, лучше поймет, ну, допустим, чем подруга, хотя у меня ее нет. Жду письма от мамочки. Может быть, кто-нибудь приедет из Полазны и мне что-нибудь привезет.

15 марта. Вчера были в кино, смотрели «Киносборник № 2». Мне это кино очень понравилось. Будем ждать № 3. Боже мой, как я сегодня счастлива. Ксения Васильевна привезла мне от мамы посылочку. Мамочка прислала мне все необходимое. Прислала соли, крупы, юбку от костюма. Так приятно получать посылочки. Мамочка, милая! Я думаю, нужно ей оставаться в Полазне, посадить картошку, и потом летом я бы к ней приехала, и мы бы зажили. Кутю надо или поменять, или зарезать. Но вообще, если возможно, нужно было бы прокормить ее. Ведь так приятно иметь свои яички. Вообще я так счастлива, что мамочка себя хорошо чувствует. Сегодня получила по зоологии «отлично».

19 марта. Вот скоро будет первое апреля, будем всех обманывать. К 1 Мая копим хлеб и масло, будем пировать. На днях было Валино рождение. Мы все дали по сто грамм хлеба, и получилась целая буханка и много масла. Теперь она объелась и лежит, болит живот. Какая чудная Кирина мама, как бы я хотела, чтобы мамочка жила с ней. Она, может быть, поможет мамочке поменять галоши. Варю кашу каждый день, очень вкусно. Сегодня меня разозлила Лялька, не могу же я давать соль всему классу. Я дала одной, дала другой, но у меня соли настолько мало, что я при всем желании не могу всем дать, тем более Ляльке. Теперь я буду относиться к ней так же, как она ко мне. Скорей бы дали боты, а то ведь уже тает. Сегодня меня должны спросить по алгебре и по геометрии, что-то будет, сколько получу, вечером допишу, сколько мне поставят.

По алгебре меня не спросили, а по геометрии получила «хорошо».

23 марта. Сейчас пришла из бани, вымылась чудно. Копить больше не будем, невозможно, очень хочется есть. Хочу пойти на рынок, продать полотенце и купить еды. У нас с Кирой все вместе. Еда кончилась, каша и картошка. Получила письмо от Нины, опять жалкие словечки. Так мне это надоело.

27 марта. <…> Сегодня мы с Валей Г. накрывали, и обед был очень удачный. У нас вышло две лишних порции супа, очень густого, и порция второго. Здорово наелись. Ходили к Фриде Моисеевне насчет Полазны, она сказала, что если не будет двоек, то отпустит нас, так как с 30-го по 5-е будут каникулы. Я так боюсь за алгебру, неужели Ан. Вас. поставит мне двойку. Как я мечтаю о Полазне, о мамочке. Это было бы такое счастье. Киру, конечно, не отпустят, так как у нее тренаж и два по геометрии, если она и исправит, они все равно из-за тренажа ее не отпустят. Завтра Боря с нами будет заниматься по пению. От папочки получила письмо, в котором он пишет, что работает драматическим артистом. Я не могу представить, как это папочка репетирует, что-то играет на сцене. Да, много ему пришлось испытать, и это ли конец его переживаниям, никто не знает. У меня сейчас одна мысль только – о маме и о жратве. Сегодня вечером будем заниматься с Тюнтиной, наверное, нас мучить будет. Хорошо бы на ужин получилась лишняя порция колбасы.

1 апреля. Вот уже и первое апреля. Сегодня всех обманываем. С самого утра обманули Веру Г. Какое счастье, нас с Валей П. отпустили в Полазну, только бы добраться. Мамочка милая, как я хочу тебя видеть, родная моя. Поеду в валенках, плевать, что будет, то будет. Ночевать остановимся у Аи Красовской, хотя и неудобно, но ничего не поделаешь. Переночуем и утром в 8 часов поездом в Левшино. Получили хлеб на пять дней, я, конечно, довесок грамм 300–600 сразу съела, не знаю, что буду делать потом, ну да если приедем в Полазну, там хлеба не нужно. Поедим картошки.

4 апреля. Да, многое произошло за эти три дня. Во-первых, выехали мы 1-го на 2.17. До станции нас подвезли, я, конечно, сразу побежала покупать билеты, поезд уже стоял. Я в валенках, по лужам несусь. Купила билеты. Остановились мы у тети Наташи, Вериной мамы. Когда мы пришли, у нее был врач. Мы подождали, пока врач ушел. Вера вынесла мне подсохшие валенки, и мы вошли в комнату. Тетя Наташа так похудела, я так боюсь за нее. Мы посидели, отдохнули, потом Вера вспомнила, что Шестаков, шофер, должен ехать сегодня в Полазну на машине. Я прямо так обрадовалась, неужели такое счастье возможно. Пришла его жена, Вера спросила про него, и она ответила, что он два часа назад уже уехал. Боже, я так расстроилась, слезы так и подступили к горлу. Вера нам объяснила, где живет Ая, и мы пошли. Нашли мы ее довольно быстро. Аи дома не было, мы вошли в комнату. О ужас, это какая-то кузница. Ковры, пуховые подушки, двуспальная кровать, все это есть, но в каком виде… Но ничего не оставалось делать, нужно было где-то ночевать. Вечером Ая с Валей сходили на вокзал и узнали, что поезд на Левшино идет в 9.45. Мы кое-как переночевали и утром пошли на вокзал. Пришли на Пермь-3. Я, конечно, с мокрыми ногами, шлепаю по лужам в валенках. Народу около кассы видимо-невидимо. Оказалось, что наш поезд ушел в 8.40, а следующий будет только в 14.20. Боже мой, вторая неудача! Я не знала, что делать, мысль о том, что я не попаду к мамочке, сводила меня с ума. Пошли обратно к Ае, в эту кузницу. Пришли туда. Мне было так тяжело. У Вали совсем другое дело: к ней пятого числа приедет мама, и она ее видела в течение зимы более-менее часто, а ведь я не видела мамочку около пяти месяцев. Я сидела и плакала, так плакала. Я не могла себе представить, что не увижу в эти каникулы мамулю. А она меня так ждет, бедная, так надеется, что я приеду. Поплакала я и решила ехать одна в Левшино. Конечно, это было очень глупо и рискованно, но я не могла в тот момент ничего другого придумать, так я рвалась к мамочке. Сейчас пишу, и слезы подступают к горлу от одного воспоминания. Меня Аина мама отговаривала, но я хотела ехать. Валя, конечно, как всегда нерешительная, решила ехать обратно в Курью. К пяти часам все пошли на вокзал. Там я Вале говорю: «Я решила ехать одна в Левшино». Она отвечает: «Очень глупо делаешь». Ну, как можно так говорить, когда человек стремится к родной маме. Как-то она странно относится к своей маме, она как с подругой с ней, а не как с мамулей. Ноги у меня, конечно, мокрые, около кассы народу масса, не протолкаться. Все-таки вечером я приехала бы в Левшино, но где бы остановилась ночевать? Ну, конечно, это безумие и ребячество, но я не могла больше терпеть. Тот, кто очень привязан к родителям, тот, наверное, понял бы меня. Все-таки я решила ехать вместе с Валей обратно в Курью, хотя это было очень тяжело. Мы сели на поезд и через час были дома. Девочки все, конечно, удивились, я рассказала им, они поняли, почему мы вернулись. Значит, судьба не хотела, чтобы мы ехали. Раз нам так не повезло дважды. Приехали мы к вечеру, измученные и голодные, так как кроме хлеба ничего не ели, а утром, оказывается, нам всем предстояло чуть свет ехать в Молотов на концерт. Хлеб нам дали на пять дней, мы уже все съели, а жить еще надо три дня. Что делать? Ну, как-нибудь… Утром встали в пять часов и пошли на вокзал. Приехали в Молотов в девять, а концерт должен начаться в одиннадцать. Я походила вокруг театра. Заняла у Гали Сидоровой боты, ноги очень устали. Концерт был замечательный, большой, в двух отделениях. Видела Вовку Писанова в военной форме с погонами, мне даже не верится, что это тот самый Вовка, который был в лагере и ходил в синей курточке с молнией. Встретила там Борину маму, спросила насчет часов. Она сказала, что часы в починке и чтоб я не беспокоилась, они в надежных руках. И как только будут готовы, так она их перешлет с Борисом. После концерта побежали на вокзал и успели на 3.20. Поезд быстро подошел, и в семь часов мы были дома. Хлеба у меня осталось грамм двести или меньше, а жить надо два дня. Что делать? И вот на обед случайно выписали хлеб, я была так рада. Мы с Валей решили, что и завтра нам выпишут хлеб, и все съели… Вот сегодня утром накрывали Ляля с Кирой, на нас хлеб не дали, и я сидела бы без хлеба, если бы не Таня, она дала мне немного хлебца. У Ляли с Кирой была лишняя порция. Девчонки все возмущались, как им полез в глотку этот хлеб. Но Кира – «подруга» – даже не обратила внимания, что я без хлеба, и все преспокойно скушала… Ну да ладно, авось ноги не протяну. Сейчас буду писать письмо мамочке, все ей опишу.

7 апреля. Вчера приехала мама Вали П. Кирина мама хочет идти на фронт. Бедная Кирка, папа ранен, мама на фронт уходит, и еще дядя умер. К.В. прислала Ревеке Бор. письмо, чтоб Киру и Юрика отпустили в Полазну. Я постараюсь тоже отпроситься к мамочке. Боже мой, помоги мне попасть к мамочке. С Лялей мы все на ножах, такая она противная. Сегодня получила письмо от Юлии Болеславовны, попрошу, чтоб она прислала карточку Андрея и свою.