Екатерина Чубарова

Она обернулась. Джулиано, Раффаеле и Биатриче встали за её спиной – перед лицом бывшего короля Неаполя. Шлейф эха весёлых голосов поглотила тишина.

– В знак преданности старому Неаполю мы не говорим по-французски, – сказал Джулиано.

– И потому Раффаеле носит длинные волосы, – добавила Биатриче.

С соседнего портрета смотрела королева Мария Каролина. Платье на фижмах, какое она носила в молодости, подчёркивало тонкую талию. Гладкие напудренные волосы, бархотка с камнями на шее, в руках – сложенный веер. Екатерина засмотрелась на белое лицо королевы с гордыми правильными чертами. Биатриче тронула её за локоть и подвела к портрету другой красавицы – в красном платье.

– Мария Амалия из Сассонии – бывшая королева Неаполя. Она стала королевой Испании, – пояснил Джулиано.

Он говорил по-русски чисто, как и мать. Неаполитанца в нём выдавали только твёрдые согласные на месте мягких.

– А это король Карло Де Борбоне, – сказала Биатриче. – Есть сходство с Раффаеле?

Екатерина повернулась из-за плеча и робко взглянула герцогу в лицо. Сходство?.. Король Карл не впечатлял красотой. Светлые глаза, бесцветные ресницы, бледная кожа. Высокие скулы? Орлиный нос? Но у короля он сплывал книзу, а у Раффаеле словно мастер вытачивал нос соразмерно расположению глаз и губ.

– Не думайте, сеньорина Каттерина! – Раффаеле сложил руки, как в молитве. – Моим друзьям нравится верить в моё родство с королём. Но после смерти королевы Марии Амалии король Карло не женился. Он любил её.

– А сохранился ли портрет вашей матушки, сеньор Раффаеле?

Он улыбнулся: наконец – долгожданный проблеск смелости! И указал глазами на правый угол противоположной стены:

– Мой семейный портрет.

Тоненькая фигурка Екатерины пересекла паркетную розетку-подсолнух в центре залы.

В прелестном шестилетнем ребёнке она узнала герцога. Чёрный костюм с детскими кюлотами, белые чулочки, чёрные туфли с золотыми пряжками… Да, он походил на мать! От неё унаследовал чёрный цвет глаз и прямые рисованные брови (не как у отца – нависшие, с надломом, а глаза серо-зелёные, как откос морской скалы), и мягкие крылья носа с узкими ноздрями. У отца были острые, разведённые к скулам, а нос меньше.

По дороге домой в карете Ланевских Екатерина дышала в голубой мех воротника, смотрела в вечерние сумерки и вспоминала картину.

Тёмный фон. На заднем плане – окно. В окне светится небо, затянутое дымом над синим силуэтом Везувия. Отец Раффаеле – офицер в белом кафтане. Чёрные волосы сзади убраны в бархатный мешочек, а на висках уложены волнами. Герцогиня ди Кастеланьоло – в бордовом платье, с белым платком на плечах. Чёрные банты над тюлевыми оборками на рукавах, две пурпурные ленты вокруг головы. Её руки с тонкими запястьями лежали на плечах мужа и маленького сына, пышные чёрные кудри спускались до пояса. И холодная красота двух королев блёкла в памяти Екатерины.

«Кому нужны революции? – думала она. – Сколько зла! Сколько зла одной семье герцога! За что разрушили их счастье? Кому от этого польза? Liberté, égalité, fraternité… Свобода? Какая свобода, когда герцога ди Кастеланьоло убили за верность другой власти? Равенство? Приравнять князя к мужику, распевающему песни на пороге питейного дома? Купца к пастуху? Они равны? Но даже Господь не равнял мытаря с фарисеем! Моему предку, ратнику из крестьян, Феодору Чубарому Царь Алексей Михайлович пожаловал дворянство за отвагу в Польской войне. О его заслугах забыть? Если однажды кто скажет мне, что революция и цареубийство есть благо, – тот умер для меня!»

А герцог и герцогиня ди Кастеланьоло – кем будут они для потомков нынешних неаполитанцев? Врагами? Героями? Что будет записано в книгах? Кто диктует всеобщие исторические суждения, какой король не достоин оправдания, а какой правитель преследовал благие цели, губя свой народ? Судит человека Бог – но каждый живущий на свете человек становится для себе подобных каким-то. Не просто человеком – а каким-то человеком. А кто знает правду, какой он есть?

Так судил и Петербург. Судил всех. Судил и Екатерину Чубарову. С лёгкостью языки озвучивали то, что видели незрячие глаза. Из личных мнений складывались предубеждения. Герцог Раффаеле ди Кастеланьоло не знал этих предубеждений.

Глава IV

«Сколько я хотела бы сказать вам, сеньор Раффаеле!.. Если бы мне увидеть вас снова… Но когда вы посетите Нину и Петра Васильевича?»

Екатерина сидела на полу в библиотеке в светло-дымчатом перкалевом платье и рисовала карандашом на полотне. Срисовывала картинку из книжки. Канзу²³ распалась на груди, из-под круглого гофрированного воротника выбился серебряный крестик.

На столе, на полу громоздились столпы книг. На полках зияли прорехи. Дверь скрипнула – до слуха донеслись суетливо-шаркающие шаги матери и чьи-то незнакомые твёрдые каблуки.

– Катя, почему ты не предупредила меня, что у нас будут гости?

За Александрой Павловной в дверях стоял герцог ди Кастеланьоло.

И вот он был – этот взгляд, который невозможно забыть! Холодный, пронизывающий взгляд Екатерины Чубаровой: с металлическими лучиками вокруг зениц широко распахнутых глаз.

Она не успела ни встать, ни сложить раскинутое полотно с карандашным наброском картинки.

– Простите за визит без приглашения, – Раффаеле улыбался знакомому пейзажу на раскрытой странице книги: залив и дымящий Везувий.

Екатерина поднялась с пола, оправила помятое платье:

– Мне следовало догадаться пригласить вас.

– Ты перевернула всю библиотеку! – произнесла Александра Павловна. – Нашла ты книгу с картинкой Неаполя?

– Да, maman!

Нелёгкая угораздила маменьку спрашивать при герцоге!

– Я распоряжусь, чтобы подавали обед.

Шаги Александры Павловны затихли в правой половине дома.

– Зачем вы рисуете картину на полотне? – спросил Раффаеле.

– По рисунку я буду вышивать нитками.

Он улыбнулся, приподняв брови.

Неловкое молчание…

– Я рада вашему визиту, сеньор Раффаеле! Я думала о вас. О вашей семье, друзьях. В моей голове роится столько мыслей, а деть их некуда.

– Вы поделитесь ими?

– Если вам угодно меня выслушать…

Екатерина поджала губы. Должна ли она так смело говорить с герцогом?

Чёрные сапоги с каблуками прошагали к тумбе заваленного книгами стола.

– Вы говорите, что вышиваете картины. Это ваша? – Раффаеле указал на вышитое крестиком панно на стене – пруд под берёзами.

– Моя.

Он обошёл башню из книг, закрывающую её лицо:

– Что вы хотели мне рассказать?

– Быть может, в гостиной?.. Здесь беспорядок не располагает…

Идя рядом с Екатериной, герцог оглядывал коридор, двери, потолки с лепниной.

– Я думала, сеньор Раффаеле, что, когда бы не революция во Франции, Наполеон не стал бы императором. Он создал империю на крови Людовика Шестнадцатого и Марии Антуанетты. Король и королева были казнены революционным правительством. Революция есть зло. Наполеон упразднил республику, отнял власть у революционного правительства. Но его власть принесла не меньше зла. Его империя – это следствие революции. И теперь он несёт зло к границе России!

– Вы сейчас думаете так, как думали мы, когда французы шли на Неаполь. И боитесь того же.

– Если Наполеон завоюет Россию, он установит у нас другие законы – зиждимые на идеях французской революции, на идеях франкмасонства! Как мы будем жить?

– У вас сильная армия, сеньорина Каттерина, со строгими порядками. В Неаполе сильным был только флот, но французы наступали по земле. Русские умеют воевать, а неаполитанцы избегают войны, идут на уступки ради мира. У нас есть пословица: лучше иметь тонкое соглашение, чем хороший бой.

В гостиной разливался голубой свет от обоев и портьер. Над камином висела картина в рамке, вышитая крестиком. Два лебедя. Казалось, что они вот-вот слетят с полотна и поплывут по голубому свету гостиной, как по прозрачной воде озера.

– Вы́ вышивали эту картину? – спросил Раффаеле.

– Да. И другие картины мои.

Он заметил и ажурную салфетку на журнальном столике, и накидки на спинках кресел с любимой вышивкой Екатерины «ришелье». Над клавикордом на круглой картине-тондо цвели пионы с маргаритками, из шёлковых листьев выглядывали ягоды голубики.

– Живые цветы? – руки герцога не удержались, потрогали лепестки.

– Я вышивала их лентами.

Он взглянул на запястье Екатерины, на обшитую шёлковой гладью оборку длинного рукава. Взял её правый кулачок, сжатый от волнения. Раскрыл. На нежных подушечках пальцев – ни следа от игл. Она умела ладить с напёрстком!

– У вас благословенные руки, сеньорина Каттерина!

– Благодарю. До вас никто так не говорил.

Почему-то глаза стыдились смотреть на его мужскую руку, выбеленную северной природой от янтарной смуглости: с чёрным благородным пушком, идеальную в ширине ладони, в длине и толщине пальцев. Смотрели на перстень. Погашенный дневным светом, гиацинт спал в филигранной оправе.

– Подобное нельзя сотворить без изысканности вкуса, – сказал Раффаеле. – Я очарован вашей душой. В ней живёт красота.

– Ах, вы здесь, а я искала вас в библиотеке!

За Александрой Павловной вошёл в гостиную Иван Дмитриевич, опираясь на трость.

– Господин герцог, милости просим отобедать с нами! – меткий глаз хозяйки и без очков успел уловить, что герцог держал руку её дочери.

Ивана Дмитриевича и герцога представили друг другу. Отставной ротмистр поклонился с бесстрастным видом, не дав жене и дочери понять, понравился ли ему гость.

В обеденной с жёлтыми штофными обоями и белыми колоннами веяло теплом от горячих блюд под серебряными колпаками и от растопленной изразцовой печи.

– Откуда у вас фламандское кружево? – Раффаеле пощупал край белой скатерти на круглом столе.

– Это всё Катя, – ответила Александра Павловна. – Она у нас плетёт кружева по иностранным книжкам.

– Вы научились кружевному искусству по книгам? – он поднял глаза на Екатерину. – Моя bòna умела плести такое кружево. Она училась этому в Бельгии.

– О ком вы сказали, простите? – спросила Александра Павловна.

– Bòna – бабушка моей матери.

Екатерина не призналась, что умеет плести и русское кружево. В деревне, когда бывало скучно, она ходила наблюдать, как девки плели кружева на коклюшках.

– А как давно вы знаете нашу Катю, господин герцог? – спросила Александра Павловна.

– Три дня.

– Это к вам она ездила вчера с княгиней Ниной Григорьевной? Она нам не рассказывала. Молчунья она у нас, вся в отца.

– Да, сеньора, я имел радость принимать в моём доме сеньорину Каттерину с князем и княгиней. Я рад, что теперь знаю вас… Семью… И могу пригласить…

Раффаеле посмотрел на Ивана Дмитриевича. Отставной ротмистр с суровым видом жевал постную картофельную закуску.

– Иван Дмитрич мало говорит, он был ранен в голову на войне, – объяснила Александра Павловна. – Да и сам по себе мой супруг неразговорчив. А вы, сеньор Раффаеле, откуда родом будете?

Герцог не успел ответить. Вошёл бывший денщик Ивана Дмитриевича в стареньком чёрном кафтане с барского плеча и подал Екатерине конверт. Она сломала печать и раскрыла письмо.

– Это от Нины. Простите… Я должна сейчас ехать к Ланевским.

– Прямо сей же час? – удивилась Александра Павловна. – Нина Григорьевна прислала карету?

– Нет, барыня, – ответил бывший денщик.

– Забыла, должно быть, – Екатерина виновато посмотрела на Раффаеле и поднялась из-за стола. – Или что-то случилось… Я возьму извозчика.

– Зачем же извозчика, Катя? Быть может, вы, господин герцог, окажете нам честь и сопроводите мою дочь?

– Maman! Просить сеньора Раффаеле об услугах не совсем уместно…

– Я рад сопроводить вас, – его глаза блеснули.

***

Неслыханная бесцеремонность – распоряжаться временем герцога и ставить его в подобное положение! В карете Екатерина смотрела на шнурок сумочки-кисета, обвивающий её запястье.

– Простите, что maman обратилась к вам.

– Сеньора хотела быть спокойной за вас. Если вы доверяете мне, как ваша mammà, я подожду вас, чтобы сопроводить вас домой.

– У меня нет причин не доверять вам. Но затем ли вы посетили наш дом, чтобы забросить ваши дела?

– Я не спешу.

Чёрные глаза из-под широких полей изучали её нежно-русский точёный профиль с бледной родинкой на подбородке. Она не поворачивалась – а к лицу герцога так шла шляпа!

Князь Пётр Васильевич в тёмно-зелёном мундире стоял у окна, глядя в голубизну сумерек. Лакей открыл двери, впустил Екатерину. Нина поднялась навстречу с дивана. Сжала ей обе руки.

– Нинетт, что с тобою? Ты не изволила прислать за мной карету.

– Ах, прости, Катрин! Я не вспомнила. Последние известия…

– Какие известия?

– Идём, я расскажу тебе.

Княгиня за руки потянула её к дивану.

– Прошу. Сядь.

– Какие известия? – Екатерина вглядывалась в безрадостные глаза подруги.

– Позволь, я прежде прикажу подать чай с травами и приготовить карету. Я виновата, что принудила тебя ехать на извозчике, – Нина взялась за колокольчик.

– Не беспокойся о карете, Нинетт! Сеньор Раффаеле нынче приезжал к нам с визитом и, по настоянию maman, согласился сопроводить меня. Он ожидает меня в вестибюле.

На усталом лице княгини мелькнуло удивление:

– Паисий! Пригласи герцога ди Кастеланьоло!

Князь Пётр Васильевич по-прежнему стоял у окна и молчал. Раффаеле вошёл в гостиную.

– Вы, верно, полагали, что помешаете нам своим присутствием, сеньор Раффаеле, – Нина подала ему руку. – Впредь прошу вас не сомневаться, что вы здесь всегда желанный гость.

– Так о чём ты хотела мне рассказать, Нинетт? – напомнила Екатерина.

– Семёновцам приказано выступить в Вильно девятого числа. Егерский и Финляндский лейб-гвардии полки уже отправились туда.

– В минувшую субботу? Я слышала утром полковую музыку. Значит, теперь и они…

– Да, Катрин.

– Князь! Началась война? – Раффаеле прошагал к окну.

– О войне пока не говорят, – каблуки Петра Васильевича скрипнули на паркете. Он подошёл к дивану и сел подле жены. – Нинетт, друг мой! Быть может, война не случится. Не стоит тревожиться понапрасну.

– Катрин! – княгиня не отпускала её руки. – Вечером я устраиваю приём по случаю отбытия в Вильно. Я сказала тебе заранее, чтобы ты настроилась духом.

– Благодарю тебя, Нинетт…

– Сеньор Раффаеле, вы будете?

– Да, я собирался быть у вас.

Подруги распрощались на четыре часа – до встречи на званом вечере.

С Невы дул холодный ветер, и окно в карете герцога заиндевело. Возница погнал лошадей неторопливым шагом. Руки Екатерины в серых перчатках недвижно лежали на коленях, сумочка-кисет спустилась к полу и намокла от тающего снега.

– Сеньорина Каттерина, вы расстроены. Я могу вам помочь?

– Мне помогает ваше присутствие рядом.

Она сомкнула губы и сдвинула брови, тонкие и выразительно очерченные, как серпы первых дней молодой луны. Раффаеле понял, что говорить она не хочет. Его не удивляла печаль княгини Нины, провожающей в поход мужа. Но почему Екатерине, девице восемнадцати лет, не имеющей ни мужа, ни брата, ни жениха, Нина пересказывала известие с деликатностью? Почему сжимала ей руку, будто провожать в поход друга сердца предстояло Екатерине, а не ей?

Екатерина встрепенулась, когда герцог постучал золотым набалдашником трости в переднюю стенку кареты.

– Какая это улица? Уже мой дом? Простите, я не следила за дорогой…

– О, нет. Нет. Прошу вас немного подождать, – он показал знак nu mumento и вышел из кареты.

Подождать… Вас, герцог, ждать – это честь. И вы вправе об этом просить…

Он вернулся – и вложил ей в холодные руки маленький синий букет.

– Где вы нашли цветы?

– Я знаю в Пьетробурге цветочника. Он выращивает в оранжереях цветы зимой. Эти цветы у вас называются «васильок»?

– Да. Это васильки…

– Они похожи на вас.

Екатерина улыбнулась:

– Почему вы так говорите?

– Вы знаете о языке цветов? Василёк прост и изящен – как вы. Он поймёт и разделит вашу печаль.

Она вошла в вестибюль с букетом. Хотелось закрыться в спальне. Но в верхних покоях пришлось встретиться с матерью.

– Что случилось у Ланевских? Откуда у тебя цветы, Катя?

– Оставьте меня, maman!

Двери её спальни захлопнулись.

И не открывались три часа.

Когда же настало время ехать к Ланевским, Екатерина вышла: в вечернем белом платье, в жемчужных серьгах, с лавровой веточкой в греческой причёске. Без следа тревоги и грусти на спокойном и строгом лице.

Глава V

В салоне княгини Нины обсуждали последние новости. Тройные подсвечники на чайных столиках сеяли по гостиной уютный тёплый свет. Пафосную тишину оживлял фоновый гул голосов.

Раффаеле отыскал Екатерину за дальним столиком. Она сидела на диване с сорокапятилетней графиней Шуваловой. К кругу девиц не присоединялась – их внимание развлекали молодые офицеры лейб-гвардии Преображенского полка. Преображенцы выступали из Петербурга в Вильно днём позже семёновцев.

Княгиня Нина обходила гостиную, встречала новые лица.

Подпоручик Ильин появился с двумя приятелями в числе последних. Их позвали преображенцы. Круг офицеров за спинами барышень расширялся. Девицы угощались чаем со сливками.

– Подпоручик Ильин, – Мари Заревская обернулась на него, – вы, говорят, не балуете вниманием свою сестру. На вас жалуются.

– Вы бываете у Осининых? – спросил Александр.

– Мне о вашем семействе из Москвы пишут.

– Слухами земля полнится, – подметила девица на соседнем стуле и глянула на стол с угощениями. – Подайте печенье.

Два офицера взялись за одно блюдце. Александр молчал с натянутой улыбкой.

– Герцог из Неаполя говорит с Чубаровой, – шепнула Заревская.

Девицы оживились:

– Он говорит с нею по-русски.

– Держу пари, что у герцога к ней интерес.

– К Чубаровой? Она же только и умеет, что считать цифры!

– Зато репутация безупречная.

– Даже слишком безупречная!

Подпоручик Ильин глянул на дальний столик, на белое платье Екатерины, на пуговицы над фалдами чёрного фрака Раффаеле.

– Кто такой этот герцог из Неаполя? – спросил он под ухом поручика Маслова. – Что он тут делает?

– Я с ним не знаком.

Княгиня Нина приблизилась к кружку девиц и офицеров с открытым веером.

– Господа, что вы думаете о предстоящем походе? Каковы ваши настроения?

– Надеемся, что нам дадут повоевать, – ответил молодой преображенец.

– Какие в нашей среде могут быть настроения, Нина Григорьевна, когда сам Государь Император допускает мысль, что в случае войны Наполеон нас побьёт? – добавил семёновец подпоручик Шинской. – Но мы, несмотря на то, все готовы умереть за отечество. Если Наполеон и выиграет войну с нами, кровушки мы ему попортим.

– Дай вам Бог вернуться со славой, – сказала княгиня и пошла через гостиную.

Александр последовал за нею.

– Вы принимаете подданного Неаполитанского королевства? – он брезгливо покосился на герцога.

– Герцог ди Кастеланьоло – эмигрант, верноподданный Бурбонов, – княгиня Нина захлопнула веер. – Вы, подпоручик, кажется, почитаете здесь себя самым умным, если подозреваете в моих гостях шпионов.

– Простите. Вы заставили меня усомниться в моём уме, – Ильин вызвал у княгини улыбку. – Не могли бы вы представить меня ему?

– Пойдёмте.

Высокое зеркало поймало лицо Александра – на ходу он поправил русую волну волос.

Екатерина перестала улыбаться, как увидела из-за плеча Раффаеле подпоручика Ильина. Его дерзкий прищур герцогу в затылок предвещал едкую шутку или оскорбительный намёк.

– Сеньор Раффаеле, позвольте вам представить одного из наших будущих героев, подпоручика лейб-гвардии Семёновского полка Александра Сергеевича Ильина. Подпоручик Ильин служит под началом князя Петра Васильевича, – сыграв на честолюбии Александра, княгиня Нина сумела обезвредить начертанные на его физиономии намерения.

Герцог повернулся. Александр загляделся на него, как на девицу неземной красоты.

– Рад познакомиться с вами, – Раффаеле потряс ему руку. – Я солидарен с вами в желании победить Бонапарте, подпоручик.

Жемчужная подвеска подрагивала у Екатерины на груди. Она смотрела большими серыми глазами, как насторожившаяся кошка. А ведь только что улыбалась герцогу! Александр ответил на рукопожатие. И взгляд его невидимой молнией разрезал пространство между нею и Раффаеле.

Завтра он уходил в свой первый военный поход; возможно – в боевое крещение. И ни слова – ей, связанной с ним бежецкой дружбой. Они так и не простились. В гостиной княгини Нины скопилось слишком много глаз и ушей.

***

Прошёл день. В ночь с 8-го на 9-е марта в половине третьего бывший денщик Ивана Дмитриевича проснулся в людской от шума за окном. Зажёг свечу – и кто-то тихо постучал в стекло. Анисим вгляделся в темноту, пытаясь различить очертания набережной и Екатерининского канала, накинул старый кафтан, взял фонарь и вышел через чёрный ход на улицу. В Петербурге было тихо. Дверь скрипнула. У запертой чугунной калитки фыркнула лошадь. Анисим затоптался на хрустящем насте, приподнял фонарь, прищурился.

– Эй! – позвал его кто-то вполголоса у калитки.

– Хто тут?

Свет фонаря направился в блестящие глаза привязанной к ограде гнедой лошади.

– Открой говорю! И перестань слепить своим фонарём!

Рядом с лошадью проявилась фигура офицера в чёрном кивере²⁴ и шинели с пелериной.

– Так ведь поздно, барин, все уж спят давно. Как же я о вас докладывать-то буду?

– Без тебя знаю! Ты побыстрей открывай, у меня времени нет!

Анисим нащупал в кармане связку ключей, потыкал наугад в замочную скважину. На второй раз попал. Вгляделся в лицо офицера сквозь темноту:

– Александр Сергеич, вы? Неужто дело какое важное у вас? – он зазвенел ключами, отпирая калитку. – Так как же я барина Ивана Дмитрича будить стану в такой-то час?

– Слушай меня! – шёпотом сказал подпоручик, входя за ограду. – Никому ни о чём не докладывай. Разбуди только Екатерину Ивановну и передай, чтобы барышня немедля вышла сюда! Да побыстрее, мне некогда ждать! Понял меня?

– Слушаюсь, барин! Как не понять? – и Анисим старческим тяжёлым бегом потрусил к дому. Пробежал прямиком в девичью, растолкал горничную барышни Настасью. Та сонно захлопала глазами и в одной рубахе побежала в верхние покои.

Екатерина не умела быстро пробуждаться. Она имела привычку сидеть четверть часа с закрытыми глазами на пуфе перед камином или трюмо.

– Барышня, проснитесь же ради Христа! Барин ждёт! Дайте ж, барышня, чулочки… обутку…

Разомлевшие ноги спустились в туфли. Настасья сунула ей под нос фарфоровую чашу – оживить лицо холодной водой; смахнула ночной чепец, провела гребнем по спутанным волосам. На ходу накинула ей на плечо редингот, на простоволосую голову – маленькую шляпку с перьями.

Екатерина выбежала на улицу и окунулась в мартовскую влажную прохладу. Ночной стылый воздух прохватил тело.

Александр нервно прохаживался до ограды и обратно. Хрустнул наст позади – он обернулся.

– Почему вы так долго, Катрин? У меня совсем нет времени ждать!

Она запахнула полы серого редингота, накинутого на одну сорочку…

Александр – в походной форме! Шинель с пелериной, кивер с чёрным пушистым султаном, латунный двуглавый орёл поблёскивал над козырьком.

– Простите… Быстрее выйти я не могла.

– Бог с вами! Катрин, я спешу, мне нужно в казармы. У меня лишь полчаса времени! Я знаю, что могу положиться только на вас. Я не могу пойти с просьбой к княгине Нине Григорьевне.

– С какой просьбой?

– Катрин, вы знаете, что теперь мы с вами свидимся нескоро, да и свидимся ли, одному Богу известно…

– Зачем вы так говорите?..

Его руки в белых перчатках сжали её плечи.

– Катрин! Мы все понимаем, что война неизбежна, хоть нам и не говорят о ней. Потому я прошу вас меня простить за всё.

Она хотела ответить, но холодный ночной воздух наполнил грудь и не дал вымолвить ни слова.

– Простите меня! – повторил Александр.

– Мне нечего… прощать вам. О чём вы хотели просить меня?

– Сейчас я еду в казармы. Мне поручено отправить слабых на фуражный двор к обозам. Мы выступаем в половине девятого утра и вечером будем в Царском Селе. Я прошу вас, привезите ко мне Веру!

– Откуда вы выступаете?

– Я вывожу свой взвод на Глебов двор. Какая нужда вам знать?

– Куда мне приехать с Верой?

– При выходе полка вам присутствовать не следует! Поезжайте днём за нами. Вы нас догоните, и мы успеем повидаться на стоянке. Княгиня Нина Григорьевна, верно, поедет к Петру Васильевичу. Поезжайте с нею, вы найдёте нас! Вы поняли меня, Катрин?

– Да, поняла. Я привезу к вам Веру.

– Благодарю вас! – Александр выдохнул, как после исповеди. Глаза его будто промылись ключевой водой, стал чище звёздный блеск в обволакивающих Екатерину зрачках…

Оставив на её тёплых губах вкус лёгкого поцелуя, он взглянул ей в лицо последний раз. Замер на минуту… И сделал шаг в сторону калитки.

– Александр!

Он вернулся, притянул её за хрупкие плечи – и серое сукно шинели обожгло ей щеку. Замёрзшие руки проникли под ремешки ранца, почувствовали крепость его спины.

– Всё… Мне пора, Катрин!

Он отцепил от шинели её руки и отдалился на шаг, продолжая их удерживать:

– Прощайте!

Её холодные пальцы соскользнули с лосиной кожи белых перчаток, и Александр поспешным шагом направился к калитке.

Екатерина смотрела, как он отвязывал лошадь, как вспрыгнул в седло. Она стояла на холоде, пока отдалённый цокот копыт по скользкой мартовской мостовой не затих. Губы горели, а сердце металось между счастьем любви и грустью разлуки.

Анисим не спал, дожидался барышню на лавке под лестницей у чёрного хода.

– Уехал барин?

– Уехал… Ты, Анисим, ступай, запри калитку. И спать пока не ложись, надо будет два письма доставить.

– Прямо сей же час, ночью? – связка ключей загремела у него под вытянутым рукавом.

– Так уж скоро утро. Как я напишу, так и отвезёшь.

Она поднялась в свои покои и написала две записки: к Вере Ильиной и к княгине Нине Ланевской.

В доме в предутренние часы остывали печи. Екатерина забралась на широкую кровать-кушетку и завернулась в одеяло. В ожидании рассвета она смотрела на окно и сладко улыбалась.

Скоро закончится ночь, вдоль набережной под окнами начнут ходить разносчики. Послышатся с улицы привычные голоса, зычно начинающие пробуждение Петербурга: «Ножи-ножницы точить!», «Молоко, творог, сметана!» По-петербургски чинно куранты в Петропавловской крепости зазвонят «Коль славен наш Господь в Сионе». Настанет утро – первое утро, когда Александра в Петербурге нет.

Пусть!

Мягкое облако блаженства любви носило её над земными заботами. Глядя на жизнь сверху, она ничего теперь не боялась. Потому что у неё он – есть.

Около восьми часов над Петербургом заиграл марш лейб-гвардии Семёновского полка. Это шли за знамёнами. Екатерина куталась в одеяло и слушала сквозь стекло зависающие в воздухе далёкие звуки. Барабаны били грозно…

Перед завтраком принесли записку от Нины: «Выезжаем в полдень. Будь готова в 11½. За Верой я пришлю экипаж».

***

Мартовский снег, крепкий и мокрый на обочинах, царапал дверцы кареты. По Царскосельской дороге только что прошла пехота, благодаря чему колёса не увязали в тающем снегу и ровно ехали по протоптанной колее.

Спустя два часа езды шестёрка замедлила шаг. На ходу княгиня Нина приоткрыла дверцу, чтобы посмотреть вперёд. Ветер принялся ломать поля её белой шляпки, заиграл серыми перьями. Впереди ползли обозы с провиантом.

– Извольте посторониться, служивые! – кучер Ланевских вытянул бородку клинышком.

Накрытые рогожами повозки друг за другом встроились в ряд у обочины. Княжеский экипаж миновал их. Обозные поднимали головы – разглядывали, чей герб светится на карете.

На телегах, свесив ноги, сидели солдаты в шинелях и киверах. Больные. Слабые – как говорил Александр. Он командовал этими усатыми лицами. Верно, он посадил их сюда. И, глядя на их понурые головы, Екатерина чувствовала общее с ними, оттого что они находятся близко к её Александру. Возможно, в его взводе… Она смотрела в окно и улыбалась – а экипаж ехал мимо обозов и оставлял позади провожающие глаза.

И вот лошадиный запах развеялся, и кучер снова придержал вожжи. Впереди шли стройные ряды пехоты: в шинелях, чёрных киверах, с полусаблями на белых портупеях. У всех одинаково торчали штыки ружей. Они шагали в ногу, не сбиваясь, – все, как один, крепкие в плечах. Кучер попытался обойти строй и велел форейтору²⁵ повести лошадей влево, но один из унтер-офицеров указал ему на длинную рытвину с водой у обочины – и шестёрка осталась позади. Пришлось ехать за пехотой след-в-след, подстраиваясь под скорость их шага. Чтобы развлечь себя и неизвестных особ в карете, солдаты запели полковую песню:

Мы верно служи-или при русских царях,

Дралися со сла-авою-честью в боях,

Страша-атся враги-и наших старых знамён,

Нас зна-ает Росси-ия с петровских времён.

Ца-арь Пё-тр покрыл нас сла-вою побед,

И помнит бой, По-олта-вский бой помнит швед.²⁶

Карету догнали обозы и встроились за нею в одну колонну.

– Далеко ли до Царского? – спросила Вера. – Неужели мы так и проедем весь день?

Княгиня Нина снова выглянула в открытую дверцу. Впереди простирались заснеженные холмы, а строй пехоты тянулся вдаль.

За холмами открылась небольшая деревня. По другую сторону дороги на снежном пространстве с редкими тонкоствольными сосенками, елями и осинками полк устраивался для обеда. Нижние чины отдыхали стоя, опираясь на ружья, в ожидании обозов с провизией. Одни успели набрать хвороста и разводили костры, другие готовили котелки для обеда. Кто-то загонял сослуживцам байки, и солдаты разражались мужицким грубым смехом.

Экипаж Ланевских остановился на краю деревни. Дамы сошли на притоптанный снег – и закрылись от ветра. Нина послала форейтора осведомиться, где остановился полковник князь Пётр Ланевский.

Пётр Васильевич обедал в избе.

– Прикажете ехать в деревню? – спросил кучер.

– Не нужно, – ответила княгиня. – Я не гнушаюсь пешими прогулками.

В сопровождении фельдфебеля она направилась через дорогу к избам, окружённым штаб-офицескими каретами и вьючными лошадьми.

Екатерина и Вера остались вдвоём у своей шестерни. Щурясь от колючего ветра, они искали глазами Александра. Тысяча восемьсот человек заняли огромную снежную равнину. Повсюду слышались мужицкие голоса, треск хвороста в кострах, крики обозных, раздающих провиант. Кто-то слепил себе из снега пуфы. Молодой прапорщик прохаживался мимо:

– Надень портянки как полагается! Не сидеть на снегу!

Костры гнулись на ветру. Солдаты тёрли глаза от летящего пепла, лица их раскраснелись. В гуляющем дыму не различались по званию одинаковые шинели и кивера.

Один офицер вдали гладил гнедого коня, привязанного к молодой берёзе. Оглянулся…

И вот он уже бежал по разбитому насту.

Александр! Сердце у Екатерины заколотилось отзвуком барабанов, сотрясающим оконные рамы утром. Васильковый воротник отражал цвет его глаз. Двуглавый орёл на кивере лунно блестел в рассеянном свете дня.

Дождавшись его радостной улыбки, Вера пошла навстречу. Они протянули друг к другу руки. Обнялись – и Вера заплакала. Александр тут же развеселил её с первой фразы. Голоса их заглушала солдатская болтовня.