Московский фантастис

– Полулемниската.

– Точнее, пожалуйста.

– Нижняя, стабилизация за счет пространства.

– А почему нижняя?

– Ну потому что ось слева, левая половинка полулемнискаты вниз смотрит, значит, при прохождении момент вниз, а компенсаторный из пространства вверх, и как раз в этот момент половинка поворачивает наверх, сливаясь с компенсаторным и уходит в рельсу, а рельса идет в центр.

– А что в центре?

– Ну, видать, целевой контур.

– А о чем он?

Северин подошел к округлой границе симметричной на полу и потолке части.

– Что не заходишь? – поддела Тень Игоревна.

– Ну, как. – улыбнулся он.

– Опять без защитных чар ходишь?

– Как я буду защищать себя от того, чем хочу владеть?

– Ты серьезно?

– Да.

– Надеюсь, ты сейчас прикалываешься. – сказала Тень Игоревна, ее проекция поерзала по полу.

– Если бы…

– Знаешь, я не думаю, что я хочу твоего восхождения. Честно.

– Спасибо за честность. Хочешь знать, чего именно ты не хочешь?

– О чем может мечтать Мечник? – холодно проныла ведьма. – Только о мировой войне.

– О, как ты догадалась? – Северин обнялся с переливающейся черным агатом иглой, улыбнулся. – Я бы устроил мировую войну, моя дорогая. Страшную, как все войны. – он закрыл глаза. – С белыми горами мужских черепов. Но посрывает их с тел не взрывами бомб, не очередью свинцовых семян, и даже не огнем преисподней… Это будет война одной ночи, когда в сумрак каждого алькова, тихо-тихо и скромно-скромно, как всегда, пожалует жена со своим любимым ножом, и за одни только сутки вся Земля распустится в розах, а небо рассыпется в Волопасах, и я, там, цитриновым светом звезд посмотрю на них, на женщин: на моих прекрасных убийц, на моих королев, на отстоявших остротой шипов право на мед лепестков и каждодневный блеск студеной росы. На восставших ради самих себя и меня. Посмотрю сверху вниз. Любящий, как король.

– Очень хорошо. Только если я кому-то об этом расскажу или ты сам проболтаешься – тебя убьют.

– Конечно убьют. – шмыгнул он носом. – Никто из магов не захочет такой судьбы. Они себе жен не для того понабрали, чтобы я их себе в один вечер взял и забрал у них. Все хотят, чтобы все оставалось, как есть. Ведь “как есть” благоволит мелким пакостям и таким же радостям. На пути же к чему-то великому и с одной, и с другой стороны – огненные стены. Кончилось время великих ходов, балом правит бесконечная слабость. Поэтому я даже не сомневаюсь, что меня остановят. Но могут и прозевать. Я же просто дурак без фамилии на госслужбе, так еще и под каблуком у белой. И была бы эта белая какая-нибудь великая, так ведь нет, соплячка, одна из десятков тысяч, а то, что она рыжая, даже ей в минус – это пошлость дикая. Кто будет подозревать меня в претензии на Вечность? И все равно, что я в Москве один из трех, кто восьмерку ловит. Но не родился я таким умницей, а стал. Стал, делая вещи тихие и с виду ничтожные. Видал я, как остальные восьмерки с меня бесятся, не понимают, как я среди них затесался. А ведь прошлый наш Король до последнего молчал, а как в мир идей вырвался, так люди ядерную бомбу сделали…

– И взорвали. Есть еще одна загвоздка: через сколько лет твоего правления человечество вымрет?

– Ах, – Северин открыл глаза, – оно и так вымрет, разве нет?

Ведьма помолчала.

– А если это неправда?

– В это верит слишком много сильных, чтобы это внезапно стало неправдой.

– Ты темный волшебник.

– Так точно. Поэтому, я не строю чары защиты. Такие, как я, выносят все, включая волны, за счет врожденного резерва, а если эта прелесть – показал он на пол – для разворота требует энергии больше, чем в моем резерве, она использует мою магию жизни, и я мгновенно, совершенно точно, безусловно, окочурюсь.

– То есть ты не защищаешься даже от волн?

– Да не то чтобы это было как-то больно…

– Маньяк. – с чувством заявил шнурок. – Мы отвлеклись. Что делает контур?

– А, ой. Ой-ой-ой. – расплылся Северин в улыбке. – Это контур на твой день рождения!

– Как видишь, сердечко оптимальное и все на Мечах, так что тебе будет удобно им управлять. Рельсы же я сделала зеркальными, но мне кажется, что ты сможешь сделать асимметричный дендроид.

– Да, у меня всегда с него как-то проще черпать, ну и, в отличие от рельс, на него можно интергум-знак вешать, а это мечевой знак, он у тебя и в круге есть, кстати, только в неявной форме.

– У меня? Покажи!

Северин указал иглой на пустое место, между двумя сливающимися к центру, черными извилистыми линиями и это пустое место было похоже на известный людям знак интеграла: изящно вытянутая латинская "S".

– Точно, он. Но не переборщи, он в обе стороны работает. Тебе нужен перерыв на что-то человеческое? – спросила Тень Игоревна. Северин тут же отпустил иглу.

– О, да!

– Сколько?

– Час.

– Хорошо, как вернешься, попробуем эту вещь, посмотрим, работает ли вообще.

– Отлично.

Он направился к двери, но Тень Игоревна вплыла перед ним непроницаемой черной стеной.

– Стой, малыш, чуть не забыла: ты за Андреем никаких старых мерзостей не замечал?

Северин кивнул в непроницаемую темноту.

– Ты в смысле тех мерзостей, от которых человечество точно вымрет?

В беспросветном ее теле выделился прямоугольник про темнее и погуще. Майский протянул руку и взял его. Он был размером с игральную карту.

– Считай это моим темным предчувствием.

С этими словами Тень Игоревна упала черной шторой на пол и исчезла. Северин посмотрел на часы: рабочий день закончился полчаса назад.

Не останавливаясь ни на секунду, влекомый искрами известной каждому нецелованному юноше мотивации, уже разведя порядочный пожар и подняв все мурашки на тощем теле, Северин поднялся в Белый, будто уже стал королем. В ушах его стучал барабан. Разрушенные стены и ключи от города: серый дым из ее тонких губ и слеза голубых глаз. Он выпьет все до капли на славном пиру. Знает ли кто-то, что девственность бела оттого, что раскалена, а секс красен оттого, что она остыла? Грядет славный конец фанатичной эпохи, волна набросится на раскаленные скалы, его пожар затопит, шипя, с криком, на плитах вскипит вода с солью и поднимется к небу белесый пар.

А вот и дверь, и она открыта.

На полу кабинета Веры Павловны сидела Лидия. Она испугалась его, по обыкновению подняла руки и плечи. Плита. Лед. Дым. Только через долгие две секунды этот серый дым рассеялся и Северин увидел саму Веру Павловну, растянувшуюся своей длинноногой фигурой на полу, со своей безволосой головой на серой юбке волшебницы.

– Ты так ее расстроил результатом аттестации, – сказала Лидия, взгляд ее картинно указывал на без двух глотков пустую бутылку коньяка. В кабинете ощущался острый запах рвоты. – К тому же пятница, вечер, сам понимаешь, она с утра четверга уже всегда пьяная…

Северин только и смог, что прикрыться дверью, ведь прикрыться было необходимо: плиты, пламя, разрушенные города. Было.

– Считаешь, мне не нужно было соглашаться на аттестацию сегодня?

– Считаю, что ты о себе много думаешь.

– Прости. Я сбегаю за крассе вассер.

– Да, спасибо.

Северин развернулся на пятках, коридор Белого, нейтральная лестница, родной коридор, кухня, лаборатория, третий холодильник слева, вторая полка, номера 5, 6 и 8.

Крассе вассер – прекрасная или же, дурная вода, состоит из трех простых зелий: “Прозревающий Джо” за номером 6 – полностью купирует действие ароматических веществ в некачественном алкоголе, а также является единственным известным антидотом метанола.

“Песня храбрых” под номером 8 – зелье на основе вулканической пемзы и бравых гимнов, основным эффектом которого является самая осознанная бодрость.

И наконец, “Viva la vida”, пятый номер – спокойствие желудка, преображение, жизнелюбие, а так же умеренный заживляющий эффект.

Крассе вассер не требует четкой пропорции ингредиентов, поэтому зеленый матовый Джо из пробирки оказался в мелком конусе джиггера, а потом в шейкере со льдом. За ним, но уже в высокий конус мерного стакана угодила искрящаяся ночным небом Viva la vida, а маленькая ампула с кроваво-красной песнью храбрых лишилась носика и содержимого, но осталась ждать на столе, поскольку идет под учет лично Андрею. Северин схватил шейкер и побежал наверх.

В Белом справа раздался знакомый голос.

– Куда бежишь, ментал?!

– Засохни, мышь компьютерная! – бросил Северин, не сбавляя темпа. Ответной реплики не последовало.

В кабинете Веры Павловны произошли мелкие изменения: открылось окно, диван стал чистым и сама хозяйка кабинета уже лежала на нем без туфель. Через крышку шейкера, холодная смесь из смесей, оказалась в высоком стакане, а потом исчезла за тонкими, смазанными алой чертой, губами Веры Павловны. Глаза ее, ясные, голубые, тут же открылись, сама она уже сидела, опустив ноги на ковер.

– Песня храбрых, значит. – сказала она с достоинством.

– Прямое распоряжение Андрея, светлейшая.

– Замечательно. Когда мне ждать счет в три моих зарплаты за такой дефицит?

– Счастье любимых дам дороже денег.

– Подонок. – сдержанно заметила Вера Павловна, не спуская взгляда с красного лица запыхавшегося подростка.

– Будьте здоровы, Вера Павловна. – поклонился он. – Я еще зайду по поводу аттестации.

– Заходи. – откинулась она на спинку дивана. – Я жду.

Северин направился к выходу, в то время как Вера Павловна заметила Лидию.

– Такая ты хорошая. Хочешь, настроение тебе испорчу?

– Нет, Вера Павловна.

– Ты не смогла стать магом природы, потому что ты слаба. Сейчас ты работаешь с людьми, но ты не стала от этого сильней. Дело не в предмете.

– И?

– Не в курсе, что делает Тьма со слабаками?

Вера Павловна улыбнулась так, как улыбаются люди перед очередным приступом рвоты.

– Отпаивает их “Песней храбрых”. – Лидия подошла к столику и демонстративно прихватила с собой остатки коньяка. – Отдыхайте, Вера Павловна.

Они шли по узкому коридору. Вдвоем. Она усиленно пыталась отстать, но он сбавлял шаг в результате чего ей тоже пришлось его сбавить. Дошло до того, что Лидия остановилась пригубить коньяк, и он тоже остановился. Она предложила и ему.

– Мне нельзя, спасибо.

– Я никому не скажу.

Северин заложил руки за спину, снова он потянулся к ней взглядом, таким же материальным, как руки. Вдохнул полной грудью летучий дубовый запах.

– Я сказал, что мне нельзя, а не что мне не хочется.

Лидия усмехнулась, но притянула пузырь к себе.

– Пытаешься навесить таинственность? Поучись у Веры Павловны.

Ромб его лица качнулся.

– Я бы проводил тебя до дома, но, кажется, я проклял твоего мужа.

– И что мне делать?

– Не знаю. Может, поцеловать?

– Спасибо за совет. – поджала она губы.

– У меня злой язык. Прости.

– Можно было просто этого не делать.

– Это было от все души. Мне жаль.

– Не жаль тебе, не обманывай.

Он сделал шаг назад, покачнулся, все еще глядя на волшебницу во все глаза.

– Хороших тебе выходных.

– Тебе тоже.

Юный Майский развернулся и скрылся в Черном.

Лидия вышла из коридора, в общем холле, который был, по сути, владениями Лидии, лежала тишина и не горел свет. Прямо по курсу виднелся ее длинный стол, чуть ближе общий стол с бумажками, а еще ближе общая кухня с вечно сломанным вендинговым автоматом. По левую руку двери. Одна из них, нулевая, была дверью домой. Только сейчас она увидела неорганично накренившегося мужа. Дверь номер ноль была приоткрыта, чего обычно Евгений никогда не допускал. Спрятав за спину остатки коньяка, Лидия, крадучись, подошла к нему. Он был в подобии оцепенения: красные глаза, под которыми дорожки закристаллизовавшейся соли, приоткрытый рот с потрескавшимися губами, а вся его шея сухая, но липкая, а хлопковая кофта хрустит под пальцами, будто просоленная.

– Засох, значит. – мгновенно поняла урожденная, как маг природы, Лидия.

Она подошла вплотную, скосила плечи и извернула шею так, чтобы подобраться к его родному, замершему в раздраженном выражении лицу. Еле ощутимо коснулась губами его задубевших губ и тут же отпрянула, чтобы оценить результат. Ничего не произошло. Лидия пожала плечами, развернулась, прикончила коньяк, бросила бутылку в общую урну, в которой раздался звон стекла о стекло, пошла к кадке с развесистым фикусом у своего стола, взяла лейку. Что удивительно, она не испытывала ни капли так хорошо заметного, вылезающего колючками раздражения. Наоборот, было даже немного смешно.

Евгений испустил хриплый вдох, согнулся и страшно закашлялся. С пшеничных его волос, потемневших от влаги, капала вода. Он омывался ладонями, как шиншилла.

– Что так долго, черт побери?

– Не за что, – сказала она. – Вы опять поругались?

– В ту сторону пробегал твой ментал, я что-то ему сказал, не помню, а он меня…

– У него злой язык. И он не “мой ментал”.

Евгений выпрямился, лохматый, на очках капли воды.

– Почему от тебя водкой пахнет?

– Это Веры Павловны.

– А он шел к Вере Павловне?

Лидия замялась.

– Да.

– И зачем?

– Не знаю. Почему ты у меня это спрашиваешь?

– Потому что когда я спросил его, он меня проклял, логично? А знаешь, что не логично?

Лидия отступила на шаг назад и скрестила руки на груди.

– Ну давай. Поделись своими чувствами.

Он начал загибать пальцы.

– Не логично, что женщина, которую ждут дома, задерживается на работе. Это раз. Не логично, что этот темный урод с неопределенным уровнем силы бегает по Белому отделу, когда здесь никого нет, и кидается настоящими проклятиями. Это два. Не логично, что вместо того, чтобы пить со мной, ты пьешь с алкоголичкой Верой Павловной, которая только и может, что конвертировать зарплату в космополитен. Это три. Но самое нелогичное, что я пострадал, я был заколдован, на меня бросили темную магию, а ты сейчас стоишь и лыбишься.

– Прости. – Лидия попробовала убрать улыбку, но получалось плохо. – Мне кажется, что если ты задерживаешься на работе, я тоже могу. Вере Павловне было правда плохо.

– Ей всегда плохо, это не оправдание.

– А я и не оправдываюсь перед тобой, родной. Просто есть работа, у тебя своя, которую не понимаю я, а у меня своя, которую не понимаешь ты. Это работа с людьми. Я не могу по будильнику отнять руки от клавиатуры и уделять тебе все свое свободное время.

– Да никто не претендует на твое время. Что я, школьник, чтобы тебя уламывать? Хочешь – живи здесь, играй в “три в ряд”, заигрывай с маньяками, сплетничай про всех и вся: никто не держит. Только не надо называть это работой.

– Мне кажется, мы с тобой сейчас снова поругаемся. Женя, я не хочу этого.

– Так я тоже не хочу с тобой ругаться. Просто я не понимаю, как ты можешь так поступать со мной все время?

– Что значит "все время"? – удивилась Лидия.

– Это и значит. Ты знаешь, что я за человек.

– А что ты за человек?

– Не надо сношать мне мозг своими психологизмами. Они даже не твои. Есть вещи, которые должны быть по-моему. Это основные вещи. Базовые. Это наша семья. Тебе не нравится?

– Не нравится. – просто сказала она. Лицо у нее серо-красное.

– Вот незадача! – повысил он голос. – Тебе всегда нравилось. А сейчас вдруг что-то не так. Ни с того ни с сего. Может, ты забылась? Ты полигений с пупырками на лице, а я специалист технологической магии. У тебя даже нет высшего образования. Я сильнее тебя. Я вижу больше, чем ты, и сейчас я вижу, что ты неправа. Ты ведешь себя, как ребенок, от тебя разит алкоголем и ты врешь мне прямо в лицо.

– Я не вру тебе.

– Перестань оправдываться и прекрати, пожалуйста, общаться с этим садистом. Вообще.

– Вот как… – протянула она, опуская глаза.

Евгений утер лицо руками, заговорил тихо.

– Я не в первый раз прошу тебя об этом.

– Да, я знаю. – вздохнула она. – Пойдем лучше домой.

– Да, конечно.

Евгений открыл дверь, за ней сразу начиналась их уютная квартира, но не успела Лидия ступить на порог, как он прикрыл дверь. Было видно, как он подбирает слова.

– Я не хочу пускать этот конфликт в дом. – медленно сказал он. – Извинись передо мной, пожалуйста.

Лидия тоже говорила медленно, нахмурившись.

– Я должна?

– Мне жаль, что ты не поняла этого. Значит, все, что я сказал, я сказал в пустоту. – он усмехнулся. – Как всегда…

– Не в пустоту. Про пупырки на лице, уж поверь, я запомнила на всю жизнь. Я не виновата перед тобой. Я люблю тебя.

– Извинись, пожалуйста.

– Или что? – мягко спросила Лидия. – Не пустишь меня домой?

Евгений помолчал, обдумывая ответ.

– Представь себе.

– Хорошо. – всплеснула руками женщина. – Я пойду к Кошкиным ночевать.

Евгений снова помолчал.

– Раз тебе так проще, чем признать вину, я не собираюсь тебя останавливать.

Лидия дернула ручку двери номер один. Она была заперта. Не долго думая, Лидия постучала в нее, громко и настойчиво.

– Когда дверь запирают изнутри, портал в ее коробке размыкается. – сказал техмаг тихо.

Лидия смерила его взглядом, пошла к следующей двери. Затем, к еще одной, и еще. Слезы подступили к глазам, когда дверь за седьмым, счастливым для нее номером, не поддалась. Все они, сплошь до девятой, спустя сорок минут после окончания рабочего дня, были заперты. Кроме одной. Нулевой двери. Повернувшись спиной к пирамиде ее желтого света, женщина закрыла глаза. Плечи ее поднялись, резко, она закрыла рукой рот, чтобы не было так слышно, но слышно было. Скулеж, от которого самой стыдно. Красные ее волосы были все в зеленой ершистой урути и водном папоротнике. По красным щекам ее текли горячие слезы. Побелели костяшки пальцев. И тяжелый темно-синий вечер изменился с ловкостью ручки-перевертыша: он подбежал к ней, обхватил руками, и потянул на себя, на шаг назад, как от пропасти.

– Прости меня, Лида, прости, прости, – целовал он зеленую тину и красные волосы – я козел, я не должен был, я дурак, Лида, я не знаю, что говорю…

Они были уже у пятой двери. Она чуть не потеряла туфлю, как он тянул ее назад.

– Боже мой, мы просто с тобой устали, – говорил он тихо – какой длинный тяжелый день. Пойдем же, скорее, домой, родная…

Дверь нулевой комнаты закрылась и заперлась изнутри. До понедельника.

Суббота

Глава пятая.

Андрей вышел из кухни с двумя чашками кофе по-турецки, пропал на несколько секунд в темном проеме спальни, откуда вернулся уже с одной чашкой, из которой сделал глоток, после чего закрыл глаза и с наслаждением хрустнул стареющей дряблой шеей. Волшебник открыл дверь в комнату юного Мечника, откуда тут же повеяло сонным теплом и подростковым перечным смрадом. Мужчина страдальчески поморщился и, не без опаски, в тапочках, ступил в логово своего ученика. На самом деле, там было чего опасаться, и связано это было совсем не с тем, что темный волшебник практиковался в защите убежища или охране своего сна (практики защиты отвергались им целиком и полностью). Вследствие этого, комната его, в противовес Андреевой, не таила ни одной жестокой ловушки или мрачного тайника. Только вот здесь жила другая беда, занимавшая весь пол и поднимавшаяся до самого потолка. И нет, это был не бардак. В каждый миллиметр обоев было что-то воткнуто: листки, с надписями и без, фотографии, и даже небольшой мусор по типу ребристых пивных крышек был скрупулезно обрамлен десятками портняжных булавок. Здесь же висела плоская, размером с картину или зеркало, терка, на которой без проблем можно было натереть кочан капусты или человеческое лицо. На подоконнике, вперемешку с книгами из школы, Черного, в том числе украденные из кабинета Тени Игоревны и личной коллекции Андрея, лежали кухонные ножи и штопоры самых разных видов и устройств. На чистом столе напротив окна одна лишь коробка обнаженных до серого грифеля и заточенных, как пики, карандашей и листок с изображением чудовища: три тонкие лапы, загнутое крюком тело и похожая на деревянную корягу голова с одним единственным человеческим глазом. Особое место на длинном комоде занимал круглый нож для пиццы. Он выделялся среди прочих острых предметов своим экстравагантным уродством, возлегая, как на подставке, на скромной куче почти свежей одежды. Под ним, прямо в ящиках с бельем, лежали шпажки для канапе, зубочистки, острые камушки и даже старые вилки.

Андрей двинулся к спящему в инсулиновых иглах: они торчали вверх по всей длине изголовья кровати, держались на слое двустороннего скотча даже на прикроватной лампе. Незнающий человек, оглядев такое жилище, скажет, что его обитатель глубоко болен параноидальной шизофренией. Знающие же люди скажут просто: “хорошист”.

Сам же “хорошист” спал, извернувшись поперек кровати. Одеяло было накручено на его голову и руки, и из этих бессмысленных бандажей выдавался только кончик носа и острые белые локти, в то время как одна нога торчала коленном вверх, а вторая, опираясь на торчащее колено пяткой, была вывернута наружу на зависть любому йогу. Андрей аккуратно подогнал ладонью сладкий кофейный пар к спящему, тот никак не отреагировал.

– Ну разумеется. – снисходительно прошептал Андрей.

Тогда наставник дернул подростка за пятку, ноги его с шумом упали на кровать, но даже сонное дыхание Мечника не сбилось.

– Молодежь… – вздохнул мужчина, и в комнате загорелся свет.

Вот тут Северин уже закряхтел, шевельнул головой в плену одеяла, открыл красные, заспанные глаза.

– За что?

– Едешь сегодня в дом возвращенцев. Чтобы к четырем часам был дома. У тебя зачет по актуальной генеалогии вампиров.

– Кофе…

– Пожалуйста. – Андрей протянул свою чашку.

Майский окончательно расплелся, понюхал, скривился, а потом и вовсе отвернулся.

– С сахаром.

Андрей улыбнулся.

– А ты что думал? Я пью кофе с сахаром уже больше века.

– Я думал, у тебя есть сердце, – зашептал маг безумия, – а в Измайлово – магический профсоюз.

Андрей сделал глоток из чашки.

– Обе эти вещи существуют в действительности, но ни у одной из них, увы, нет к тебе никакой жалости. Они не хотят решать ничего без представителя исполнительной власти. Так что вот тебе задание: разберись, что там им не нравится, исполни власть и пригоняй на зачет.

– Ой, да не может такого быть, Андрей: – затараторил сонный злой голос, – весь город в белых волшебниках, а дом возвращенцев никак не спрятан. Мне порой кажется, что там тусят больше школьники-герои и дедки-хранители, чем сами мертвые. Скажи честно, ты просто хочешь показать очередной нашей гостье вид из кухонного окна? Так я просто на работу поеду, мне есть чем заняться!

– Увы, нет. – сказал ледяным голосом наставник. – Возьми у меня пятьсот рублей на завтрак и вали прямо сейчас.

– А ты?

– Я похож на школьника-героя? – вскинул седые по краям брови Андрей и прислонил чашку к подбородку.

– Ты похож на деда. В такую рань встают только обладатели ПТСР и ордена Ленина.

Андрей избавил подопечного от теплого бремени одеяла и свалил его на пол в ровный круг канцелярских кнопок. На этом аргументы его кончились и он скрылся в темноте своей спальни.

Стоит определить важную и глубокую разницу между понятиями “Призыв” и “Возвращение”. Когда волшебник, с помощью песни, или же начертательным методом “призывает” какой-то объект, он создает ему условия к максимально вероятному появлению из ниоткуда, не нарушая при этом никаких математических или физических законов, поскольку, как известно, нулевой вероятности не существует и вероятность не исчерпывается благоприятными исходами. Кардинально отличается случай, когда маг смерти “возвращает” кого-то. Магический актор производит усилие, едва ощутимое физически, зато сопровождающееся огромным галлюцинаторным движением, заставляющее душу того, кто идет по бесконечному раскаленному мосту, обернуться и пойти в другую сторону, то есть вернуться.

Северин поднял голову от кошелька, встретился с огромными испуганными глазами гостьи. Кажется, она была его учительницей английского в школе.

– Нет, – сказал он. – я не краду деньги у своего отчима.

– Отца. – поправила она.

– Пусть так.

Андрей просто не мог соблазнить женщину, не наврав ей.

Под шум метро он наскоро жевал жвачку, уже скрутив из рваного проездного ручки и ножки куколки. В начале месяца Северин нашел и подарил Лидии живую пчелу-плотника. Она долго не могла понять по низкому жужжанию из спичечного коробка, что это такое, и была почти в детском в восторге, когда догадалась, но внезапно решила, что пчела не жилец, и она больше в принципе не принимает скромные подношения Майского, с которыми тот в последний год откровенно зачастил и даже имел по этому поводу пару неприятных разговоров с Евгением. Тогда Северин договорился с ней об обмене. За краснокнижную, синекрылую пчелу-одиночку, чудом дожившую до ноября, он попросил все содержимое карманов ее пальто. Там оказалась арбузная жвачка, которую он сейчас примостил на бумажной “шее” порванного проездного, и приклеил на нее сверху ребристую пивную крышечку.

“Призванные” Майскому нравились значительно больше, чем “Возвращенцы”. Как минимум потому, что среди первых могут встречаться живые и бессмертные, что, по определению, интереснее смертных и мертвых, а еще потому что они обладали острой потребностью в индивидуальности, иными словами, сохранении черт, способствующих призыву. Сам Лемминкяйнен, первый, кого удачно призвал Мечник, когда ему было пять, читал ему сказки длинною в ночь, покачивая золотыми рогами, когда Андрей был занят своим громким разводом, эхо которого до сих пор слышно в Белом и на которое уходят запасы дефицитной из-за содержания пемзы Везувия “Песни храбрых”.

Те же, в свою очередь, кто вернулись… Как-то Андрей, в качестве домашнего учителя Северину, вернул на денек-другой товарища Крупскую – жалкое зрелище: ни в одном из источников не было сказано, что бедняжка страдала нарколепсией, но когда мертвая женщина упала носом в тетрадь по окружающему миру и все содержимое ее гайморовых пазух… Северину и так не нравился этот предмет, как, в последствии, не понравилось и все магическое природоведение. Гораздо лучше было, когда на день рождения Мороза Андрей подарил ему часовой разговор с Андроповым, но тем не менее: все они теряют что-то важное по пути назад.

В Измайловском парке было серо-коричнево, почти без листьев, а в ранний субботний час по его вычерченным как по линейке асфальтированным дорожкам гуляли только хозяева волков разной степени дезадаптации. Идти было недалеко, дом был пятиэтажный, ничем не примечательный, за исключением, разве что, того, что у него не было номера. Обычно, так его и находят светлые любители приключений, за исключением, разве что, тех, кто пасет котов: эти любители ходить по городу наугад, всегда оказываются не в то время не в том месте. Едва ли стоит удивляться отсутствию номера на доме возвращенцев: такое бывает, что если у объекта уже есть имя, сокрытое во тьме, (а имя дома возвращенцев сокрыто во тьме по желанию самого дома), то дать ему другое, по разным причинам, становится затруднительно. Поэтому в городах десятками лет остаются проектируемые проезды. Есть улицы, которые бесконечно переименовывают. Есть площади, выдавливающие из ровной брусчатки прыщи памятников. Есть дома на углах, на чьих боках может быть до трех разных номеров, что значит лишь одно: дом сам по себе без номера. Они все отказываются от имени, желающего занять место поверх настоящего.Таким домом можно было считать и дом возвращенцев – территорию мертвецов.

Когда Северин подходил, возвращенные в количестве трех женщин, одетых, очевидно, не по погоде, смерили его взглядом и затараторили наперебой: “Ой, волшебник, ой…”, “Видать, к Оксане чешет…”, “Да какой это волшебник? Так, сопля. Сейчас я его…” – и тут же шепот перешел в фальцет – Чего надо, мальчик? У нас дом самый обычный, нечего тут шастать!

Северин решил подыграть.

– Здравствуйте, тетушки. – учтиво поклонился он. – Я подругу свою жду. Она из окна меня увидит и выбежит. Расскажите лучше, как ваши дела?

– Ой, – вздохнула женщина в желтой шляпке, подруги дико не нее посмотрели. – дела плохо, мой хороший. Вот, котиков кормим. Бедные они. Половина пенсии уходит: корм-то хороший только мягкий в синей упаковке, а котикам спать холодно. Крысы теперь какие, сами на котов бросаются, а им, бедным, на холоде всегда жрать хочется. Он теперь по шестьдесят рублей…

Ее тут же отдернули, женщины быстро пошептались, сразу перестали поминать Оксану (она Северину, как раз таки и была нужна), что-то сказали про людоедку с третьего этажа, а одна из говоривших, вся в фиолетовом, скривила темные губы.

– Все равно уходи! – сказала она. – Нечего тут стоять истуканом. Тем более, куда вы с подружкой с твоей пойдете? Денег у тебя точно нет, выглядишь, как бомжонок. В парк? Ты ее там во нагуляешь! Нам дети в подъезде не нужны, так и знай!

“Да, детей съедят…” – послышался шепот.

Пока Северин думал, что на это сказать, из подъезда выбежала девушка в голубых джинсах и красных гетрах. Судя по тому, как высоко над головой торчали ее круглые брови, как и она ловко совмещала свой бег с высоким, почти поросячьим визгом, она была не самым опытным искателем приключений в городе. Руки в красных перчатках без пальцев схватили плечи темного волшебника.

– Чел, беги отсюда! – выпучила она голубые глаза. – Это ни черта не развод! Это как “Пила”, только в реальности!

Северин закрыл глаза, шмыгнул носом. Правый уголок губ пополз вверх.

– Чел, ты чего? – она трогала его лицо, от пальцев шел мелкий ток ривиля: проявляющих чар. Она проверяла, живой ли он.

– Ты бы меня не трогала… – еле смог сказать он.

Она отступила на шаг, не понимая, что он. А он опустил голову, понимая, что краснеет.

– Простым ривилем меня не взять… Можем просто… телега или ВК. Лучше, конечно, телеграмм. ВК, конечно, тоже можно, но там такая помойка… Я там только из-за одноклассников… Знаешь, там чат класса, все такое…

Волшебница обернулась к распахнутой двери подъезда, но там никого не появилось за столько времени. Ее огромные глаза вернулись к юноше.

– Ты кто такой?

Это был хороший вопрос. Северин вдруг резко вспомнил кто он и откуда.

– Это не важно. – нацелился он на нее чернотой зрачков. – Сейчас у меня отвалится голова.

Секунда.

– А-а-а! – закричала она, в прыжке прижимая локти.

– Бэ-э-э… – тихо пропел он вслед уже несущейся через дорогу горе-волшебнице.

Тут подала голос женщина в коричневом пальто.

– Что же ты не идешь за своей девочкой? Вот она, уже в парке!

– А мне она больше не нравится. – соврал он. – Она только до второго этажа поднялась. С такой даже детей делать не хочется.

– Какая похабщина! – воскликнула она, а сами трое снова скучковались для обсуждения. – Возмутительно! – выкрикнула женщина в черном и снова вернулась в тихий диспут. Спустя минуту они расцепились. Заговорила женщина в желтом.

– Так ты у нас уже был! Чего приперся? Страшненького захотелось? Так мы здесь не аттракцион! Мы живем и мы мертвые! Мы имеем право на покой!

– Я поэтому и здесь, товарищи возвращенцы. – начал Северин формально. Женщины мгновенно замолчали. – Я из министерства, темный волшебник. Рассказывайте, что беспокоит?