Царская внучка

Глава пятая. Дела государственные и не только

Я знала, что тетушка поднимается даже раньше первых петухов, поэтому, отплакавшись, приказала камеристке привести меня в порядок и отправилась в покои к императрице. Мысль о том, что там, скорее всего, будет еще и герцог Бирон, меня мало смущала, скорее, наоборот. Сейчас тётушкин любовник был нужен мне, как самый надежный союзник. Да и он во мне нуждался, если уж совсем честно.

Я отмахнулась от дежурившего у двери арапа, как от мухи. Да он и не посмел меня задержать. Посему в жарко натопленной опочивальне государыни-императрицы я застала идиллическую картину: герцог еще нежился в постели, а тётушка прихорашивалась перед огромным раззолоченным трюмо, на котором стояло немереное количество золотых коробочек и хрустальных флаконов с золотыми пробками. Даже глазам было больно.

Императрица гневно обернулась на скрип открывавшейся двери, но взгляд ее тут же подобрел:

– Ты что, Аннушка? Почто не почиваешь?

– Тётушка, кузина Елизавета преставилась, – дрожащим голоском сообщила я. – Без покаяния отошла, прости, господи, душу ее грешную.

– И ты из-за этого ревешь? – поразилась императрица. – Ну, померла Лизка, царствие ей небесное. Доблудилась, шлюхино отродье…

– Анхен, Анхен, – подал голос герцог, – о покойнице-то не стоит так говорить.

– И то правда, – легко согласилась тётушка. – Сейчас же прикажу убрать ее, как подобает, отпеть и похоронить.

– Значит, траур при дворе на два месяца будет? – осведомилась я. – Обручение мое откладывается?

– Ах, вот почему ты плачешь! – всплеснула руками императрица. – Вот дурочка-то, ну, право, дурочка! Из-за Лизки твой праздник откладывать? Еще чего! Послезавтра погребут, как положено, а на следующий день и обручение отпразднуем. Бог простит, за Великий Пост отмолим грех сей…

В этот момент в двери просунулся арап:

– К ваше величество генерал просят…

– Ушаков! – мигом смекнула Анна Иоанновна. – Пусть заходит немедленно.

Великий инквизитор, похоже, в эту ночь и вовсе не ложился. Впрочем, такая у него была работа – ненормированная. И он, похоже, находил в ней своеобразное удовольствие.

– Все разузнал я, матушка-государыня, – с низким поклоном начал он. – Никто и не запирался особо, так, чуток поупрямились, пока в застенок не попали…

– Ну, не томи, Андрей Иванович, – взмолилась императрица.

– Так что затяжелела Елизавета Петровна от Алёшки Разумовского, который был певчим в вашего императорского величества церкви…

– И как же он из церкви в постель к этой… угодил?

– А выпросила его цесаревна себе в челядь. Плакалась графу Левенвольду, что у нее единое утешение остается: церковное пение послушать. Тот и дозволил…

– Выгоню я графа! – тут же завелась императрица. – Пущай едет в Европу. Ишь, моду взял: моими певчими распоряжаться!

– Анхен… – раздалось со стороны кровати.

– Ладно, не выгоню, но пока пусть нам на глаза не показывается. Говори далее, Андрей Иванович.

– Так вот от сего Алёшки цесаревна и понесла. Но рожать на сей раз не захотела, решила ребеночка скинуть.

– Ишь, греховодница! – искренне возмутилась императрица, начисто забыв про подобные же привычки своей покойной сестрицы, моей маменьки. – Родила бы тихонько…

– Вот тут-то, матушка, и подвох. Цесаревне кто-то твердую надежду внушил, что здоровье вашего императорского величество совсем плохое стало. А государыня-цесаревна, Анна Алексеевна, за своего подданного замуж собирается, посему некие персоны ее на престоле видеть не желали, а хотели на него возвести последнюю дщерь Петрову.

– Кто? – коротко осведомилась императрица. – Опять Долгорукие и Голицыными воду мутят?

– Нет, матушка, не они. Долгоруких ты давно по ссылкам да острогам распихала, а Голицыны тихо сидят, только вспоминают, что государыня-правительница Софья особо относилась к их предку, князю Василию, который ума был острого, государственного, и много пользы России принес. Жалели, что не из их рода супруга государыне-цесаревне избрали.

– Ништо им, – хмыкнула императрица. – Салтыковы, я чай, не глупее будут. Так кто смуту затеял, и зловредные слухи о моем здоровье распускал?

Ушаков достал из-за обшлага сложенный вчетверо лист бумаги.

– Вот тут обозначены те, про кого на сей момент выведать удалось. Людишки мелкие, худородные, тобой, матушка, никак не замеченные. А возмечтали на великие верха взойти… вслед за шлейфом Елизаветы Петровны. Денежки же на пьянство, дабы легче было к себе людей пустоголовых привлекать, получали они от саксонского посланника, который самолично в Москву явился, дабы заговором сподручнее руководить было. И стоит за всем этим король прусский, которому многие немцы при дворе твоем, матушка, уж не гневайся, холопские письма пишут с убеждениями в верности.

– Да Лизка вроде бы немцев не жаловала… – с сомнением в голосе произнесла императрица.

– Жаловала – не жаловала, а денежки всегда нужны были. Может, и не на злоумышление, а на вино да полюбовников…

– И этот посланник еще дерзнул самолично на мои именины явится! – вдруг осенило тётушку. – Арестуй его, Андрей Иванович сей же момент, пущай твои мастера дел заплечных всю правду из него до капелюшечки выбьют!

– Анхен! – снова раздался голос из кровати.

– Ну, что еще?!

– Так ведь сей посланник должен своему господину нашу брачную препозицию отвезти… о дочери моей.

– Это правда, – сникла Анна Иоанновна. – Нельзя его, бесстыдника эдакого, в железа заковать сейчас.

– А вы его потом успеете заковать, тётушка, – вмешалась я, решив, что сейчас как раз самое время. – Вот договоритесь о браке принцессы Гедивиги с маркграфом, родственником короля прусского, так сей посланник опять в Санкт-Петербург вернется – новые интриги плести. Вот тут Андрей Иванович его и поспрашивает… ласково.

– А ежели не вернется? – усомнилась императрица.

– Так куда же он денется, матушка? – неподдельно удивился Ушаков. – Сей дипломат не ведает, что козни его раскрыты, а сообщников цесаревны Елизаветы, упокой, Господи ее душу, твое императорское величество покарает за содействие в блуде неслыханном и детоубийство…

– Алёшку Разумовского не трогайте, – попросила я. – Парень сей глуп зело, да голос у него – необыкновенный. Я тоже люблю церковное пение послушать, тётенька, хотя бы на свадьбе моей.

– Да забирай ты этого Алёшку, – отмахнулась от меня императрица.

– Да мне лично он не нужен. Пущай опять в вашем церковном хоре поет. Я вот о другом хотела вас просить, тётенька… К обручению моему и к свадьбе….

– Каких-нибудь заморских диковин захотелось? – усмехнулась Анна Иоанновна. – Тебе сейчас отказа ни в чем не будет, только попроси.

Я несколько театрально опустилась на колени и произнесла тщательно подготовленный текст:

– Прошу, государыня, по великой вашей матерней милости, простить сосланных в Березов князя Долгорукого со супругой и детками. Иного подарка к обручению мне не надобно.

– Ты в своем уме? – поразилась императрица. – Только-только один заговор раскрыли, а ты мне других смутьянов подсовываешь…

– Анхен, – пришел мне на помощь герцог, – ты же мне обещала подумать… Молодой Долгорукий не опасен, наоборот, может престолу пользу принести.

– Это вряд ли, – сообщила я, поднимаясь с колен. – Пользы от него никакой не ожидаю, не умен и к пьянству склонен. А вот супруга его, Наталья Борисовна, урожденная Шереметьева, мне бы в статс-дамы более подошла, нежели Наталья Лопухина. Хотя, и эта тоже может пригодится.

– Что же мне, всех Долгоруких за их измену прощать? Так вы мне с герцогом советуете? Ровно сговорились…

– Зачем же всех? – терпеливо принялась втолковывать я тётушке. – Василий Лукич, дипломат и хитрец отменный, мне не надобен, пусть себе в Соловках в темнице и дальше сидит. Княжну Долгорукую, Катерину, надобно замуж за простолюдина спихнуть, да от столиц подалее держать: горда слишком, да и глупа к тому же. Сестер ее младших – в монастыри постричь, хватит на ваши, государыня, деньги дармоедок содержать. А братцев меньших – в армию, рядовыми.

– Так я не пойму: тебе Долгоруких жалко или нужна только княгиня Наталья? – постепенно стала сдавать позиции тётушка.

– Нужна, – согласилась я. – Княгиня женщина – ума светлого, души высокой, мне такие надобны. Но без супруга она из Берёзова не уедет, точно знаю. Пущай ее муженек в Петербурге вместе со Степаном Лопухиным пьянствует.

– Ну, быть по-твоему, – сдалась императрица. – Прикажу Наташку с супругом и детьми из острога выпустить и в столицу доставить, тебе в утешение. Да и герцог, вон, о том же просит, только не пойму, зачем.

– Затем, тётушка, что его светлость любит ваше величество и желает, чтобы подле вас были верные и честные русские люди. Андрей Иванович, конечно, человек бесценный, так ведь не может же он один на страже вашего покоя бдеть.

Ушаков поблагодарил меня взглядом. Хотя он и любил свою страшную работу, но годы сказывались: уставать начал Великий инквизитор. Покоя иногда хотел, а не крови да мучений человеческих.

– Ну, быть по сему! – хлопнула в ладоши императрица. – Ты, Аннушка, к себе ступай, тебе к обручению готовиться надлежит. А мы тут с герцогом о делах государственных подумаем. Елизавету похороним – дальше жить надобно, к твоей свадьбе готовиться.

Я послушно удалилась. Но вовсе не для того, что примерять новые платья и любоваться драгоценными побрякушками. У меня были дела поважнее, о которых тётушке знать было совершенно не обязательно. Тем более, что Ушаков, с которым мы успели обменяться взглядами, неприметно последовал за мной. Я не опасалась тётушкиных шпионов: не было таких смельчаков на Руси, чтобы шпионить за Андреем Ивановичем.

– Что выяснил, Андрей Иванович? – осведомилась я, когда мы покойно уселись в моей гостиной. – Так ли уж опасен был заговор?

– Это с какой стороны посмотреть, государыня-цесаревна, – усмехнулся краем губ Великий Инквизитор. – Ежели всерьез принимать то, что пьяные преображенцы мололи, тогда, конечно, престол в великой опасности находится. Только ведь и Елизавета Петровна прекрасно понимала, что императрицу ей даже с преображенцами не сшибить. Уповала на слухи о тяжкой болезни вашей тетушки и на то, что после ее смерти скорой беспрепятственно корону императорскую наденет. Аки дщерь Петрова законная.

– Интересно, чем это я преображенцам не угодила?

– Так ведь, государыня-царевна, они с чужого голоса орали, что ты осупружишься с немцем и будет вся Россия под немецкую дудку плясать. Народишко-то простой поумнее их будет, чтит тебя, как православную цесаревну, кроткую и милостивую. А со вчерашнего дня молится не только за тебя, но за жениха твоего, русского, православного, своего…

– Патриарх позаботился? – усмехнулась я.

– Вестимо, он. Ты же его на такие верха возвела, что он перед тобою в долгу неоплатном. А Феофан ни зла, ни добра не забывает. Пока он жив, можешь спать спокойно: православные за тебя живота своего не пожалеют…

– Понятно. А вот с преображенцами нужно что-то решать. Возомнили себя преторианцами, решили, что они Анну Иоанновну на трон возвели, а теперь и следующую монархиню по своему вкусу избирать будут.

– Истинная правда, государыня-цесаревна.

– Так вот что, Андрей Иванович. Надобно приказ отдать Миниху и Румянцеву, фельдмаршалам нашим, дабы Преображенский полк обновить весь, до единого человечка. Нынешних – по другим полкам рассовать, да от столицы подалее, а в полк набрать самых верных со всей России. Государыня-императрица у нас – полковник Преображенского полка, подполковником я попрошу своего будущего супруга определить, а уж он сам по своему разумению дельных офицеров наберет. И станет Преображенский полк лейб-гвардейским, императорской фамилии беззаветно преданным…

– Мудра ты, государыня-цесаревна, – сделал мне комплимент Ушаков. – Хоть и юна, а ума в тебе поболее будет, чем в некоторых персонах зрелых. Сказывают, такою царевна Софья была, которая семь лет Россией правила до Петра Алексеевича, царствие ему небесное.

– Не преувеличивай, Андрей Иванович, – отмахнулась я, хотя и порозовела явно от удовольствия. – Где Софья и где я? Ты мне лучше о Лестоке скажи.

– А что Лесток? Сидит пока за крепким караулом. До большого дела, как ты повелеть соизволила, его не доводили, а на допросе сознался, что помогал Елизавете Петровне от плода освободится, в чем смиренно кается. Что с ним дальше прикажешь делать?

– Ко мне доставить тайно, – ответила я. – Пока тайно. Я его сама поспрашиваю, и ежели он все правильно сделал, то будет моим лейб-медиком, но… под твоим оком неусыпным. Думаю, так я в безопасности окажусь, а врач он отменный, мне еще пригодится… после свадьбы.

– Да, за свою жизнь опасаясь, он твою пуще глаза беречь будет, верно.

– Ты мне вот еще что скажи, Андрей Иванович. Ведомо мне сделалось, что саксонский посланник, Морис Линар, желает тайно со мной встретиться. Вот не пойму никак, зачем ему сие? После смерти Елизаветы-то?

– Ты только не гневайся, государыня-цесаревна, но мнится мне, что сей посланник желает твое высочество чести лишить и стать галантом у наследницы престола российского. Примеров тому в нашей истории ох как много…

Ну уж про историю-то я побольше господина Ушакова знала. Но теперь картинка сложилась окончательно: не выгорело с заговором и с обольщением кузины, царствие ей небесное, бедняжке, так надобно попробовать запасной вариант: такой, какой успешно воплотил в жизнь герцог Бирон.

Фаворит императрицы – не супруг законный, да и от супруга в случае чего избавиться можно… читали, знаем. Не свались я в это конкретное время, именно так все и произошло бы: красавчик Линар стал бы любовником юной принцессы Мекленбургской и вертел бы ею, как куклой, тем паче, что с мозгами у девушки было не очень хорошо.

Значит, нужно господину Линару хороший урок преподать. Я бы его немедленно в крепость определила, да сначала нужно, чтобы он брачное предложение маркграфу бранденбургскому передал. Стало быть, пусть Ушаков его слегка попугает… и отпустит, а там видно будет. Хватит наглости вернуться в Россию – будет на себя самого жалобы писать.

– Вот что, Андрей Иванович. Лестока отпусти и ко мне пришли, мы тут с ним потолкуем. А Линара я, пожалуй, приму тайно…

При всей выдержке, Ушаков не мог сдержать изумления.

– Но государыня-цесаревна!

– С твоим присутствием в соседней комнате, – хладнокровно закончила я. – После того, как мы с ним побеседуем, забери его для внушения отеческого, и пусть едет обратно в свой Бранденбург или куда там еще. Надеюсь, с такими рекомендательными письмами из России, после получения которых его хозяева свою политику немного подправят… к российской выгоде.

Успокоенный Ушаков удалился, а я приказала подать мне кофе, да покрепче и побольше. День только-только начался, а продолжение его обещало быть не менее насыщенным, чем начало. Но утро можно сказать удалось: я единым махом устроила судьбы Катьки Долгорукой и княгини Натали Борисовны. Первая окончит свои дни женою флотского лейтенанта на Камчатке, вторая, по моему замыслу, должна будет стать мне надежной опорой в дальнейшей жизни. Если, конечно, то, что я о ней читала, хотя бы наполовину соответствует действительности.

Самая завидная невеста России во времена мальчишки-императора Петра Второго, Наталья Шереметьева в шестнадцатилетнем возрасте была обручена с императорским фаворитом, князем Иваном Долгоруким, прославившимся на Москве безудержными кутежами и распутством. Что заставило девочку-графиню, до тех пор ведшую жизнь отшельницы в окружении книг, принять предложение князя – загадка. Проще всего было подумать, что ее прельстило высокое положение жениха, возможность сыграть свадьбу в один день с императором и прочие мирские блага. Но…

Но император скоропостижно скончался от оспы, так и не дойдя до алтаря, Долгоруких достаточно быстро сослали в глухой сибирский Берёзов, да не просто на поселение, а практически в острог, лишив и богатства, и почестей. Наталье родственники сто раз предлагали расторгнуть помолвку со впавшим в ничтожество фаворитом – она стояла на своем: «Нет у меня такой привычки, чтобы сегодня любить одного, а завтра другого».

Я лично подозревала, что причиной такого упрямства была обыкновенная гордыня: не желала Наталья Борисовна походить на остальных барышень, в открытую объявляла себя «высокоумной». Ну и хлебнула полной чашей лиха: родня мужа ее не признавала и шпыняла, сам супруг, добравшись до Берёзова, беспробудно запил, а наша высокоумная княгиня, постоянно беременная, тянула все хозяйство, как простая деревенская баба. Причем тянула безропотно и считала себя обязанной любить пьяницу и гуляку мужа самой нежной и преданной любовью.

А потом, вернувшись из ссылки уже вдовой с двумя маленькими детьми, и слышать не хотела о повторном замужестве, хотя получала самые заманчивые предложения. Короче, мне было просто по-человечески интересно узнать поближе этот феномен, а заодно – исправить вопиющую историческую несправедливость по отношению к более чем добропорядочной женщине. Что такое жизнь с алкоголиком, я знала по своей прежней (или будущей?) жизни: меня хватило максимум на месяц и, разумеется, ни о каких детях и речи не заходило.

Вот и будут у меня в штате две статс-дамы, два ангела хранителя – белый и черный, Наталья Лопухина и Наталья Долгорукая. Одна – прожженная шлюха и интриганка, вторая – воплощение всех христианских женских добродетелей. Очень интересный дуэт может получиться.

Ушаков держал свое обещание и прислал Лестока. Выглядел доктор неважно – ночь в застенках инквизиции никого еще не красила, но держался бодро. Все-таки француз: всегда надеется на лучшее, особенно если имеет дело с женщинами.

– Я жду подробных объяснений, господин Лесток, – пригласив его за стол на чашку кофе, объявила я. – Что вызвало выкидыш у моей кузины, упокой Господи ее душу, и почему она скончалась?

– Принцесса Елизавета, – невозмутимо начал Лесток, с видимым удовольствием отпивая кофе, – не пожелала, несмотря на мои уговоры, сохранить беременность еще несколько месяцев и затем вызвать преждевременные роды. Мне пришлось дать ей некое снадобье…

– И?

– По-видимому, ее высочество не соизволило прислушаться к моим советам провести не менее двух недель в постели… в одиночестве. Я полагаю, внутренние органы интимные не выдержали напряжения.

– Кровотечение никак нельзя было остановить?

– Случай был очень похож на тот, который произошел с княжной Кантемир лет десять тому назад. Но тогда ребенка стремились всеми силами сохранить, об избавлении от него и речи не было. Правда, мать удалось спасти. Мне представляется, что принцесса пила еще какие-то снадобья без моего ведома.

– И ее отравили? – задала я вопрос в лоб.

– Ваше высочество осведомлены лучше, чем я думал, – со скрытой усмешкой отозвался Лесток. – Да, полагаю, кто-то подмешал сильнодействующее средство в микстуры.

– Вы кого-то подозреваете?

Лесток пожал плечами.

– Разумеется, нет, ваше высочество. И готов понести заслуженное наказание за то, что недоглядел за своей высокой пациенткой.

– Наказание… – вздохнула я. – Наказание, господин Лесток будет суровым. Мне бы хотелось сделать вас своим личным врачом. Но! Работать будете по принципу, разработанному императорами Китая…

– Китая? – растерялся и потерял на минуту свою хваленую выдержку Лесток.

– Да. Там не только порох и фарфор изобрели, там еще много чего полезного придумали, я читала. Так вот: в Китае докторам платят – и щедро платят! – пока их пациент здоров. Если же со здоровьем пациента что-то случается…

– Я понял, ваше высочество, – склонил голову Лесток. – Решение мудрое и справедливое. Недаром, говорят, медику, который княжну Кантемир пользовал, пришлось бежать из России и укрыться в каком-то греческом монастыре.

– Вот именно. Но из-под надзора господина Ушакова убежать будет непросто. Да и я – не княжна Кантемир, а наследница престола российского и родная племянница императрицы, дай ей Бог долгих лет жизни.

Лесток отвесил мне несколько низких поклонов и ретировался – от греха подальше. А я осталась сидеть, воскрешая в памяти то, что мне было известно о Марии Кантемир – последней страсти императора Петра Первого, чуть было не ставшей законной императрицей и матерью наследника престола.

Почти двадцать лет тому назад, когда я еще только начинала ходить и говорить в герцогстве Мекленбургском, в России между почти пятидесятилетним императором Петром Алексеевичем и двадцатилетней молдаванской княжной Марией Кантемир вспыхнул роман: мгновенный, бурный, трагический. Княжна, уже беременная от своего августейшего любовника, сопровождала императора в Персидский поход. По возвращении Петр Алексеевич намеревался развестись с Екатериной и жениться на Марии: и врачи, и астрологи единогласно пророчили рождение сына.

За два года до этого в тюрьме при таинственных обстоятельствах скончался сын императора от первого брака Алексей, а вскоре после этого в младенчестве скончался последний рожденный Екатериной отпрыск. Планы императора были настолько серьезны, что император австрийский заранее пожаловал отцу Марии, князю Дмитрию Кантемиру, бывшему молдавскому господарю, титул князя Римской империи. Теперь Мария становилась достойной во всех отношениях кандидатурой на место российской императрицы.

Но… Екатерине все это, мягко говоря, не нравилось. И вот, подкупив личного врача княжны, она добивается того, что нерожденный младенец погиб в утробе матери, а сама Мария выжила лишь чудом. Только горе Петра Алексеевича помешало проведению тщательного расследования этого прискорбного события, а затем он скоропостижно скончался. Мария добровольно затворилась от света в подмосковном имении Кантемирово.

Там, судя по всему, и проживает доселе. А ведь у нее, насколько мне помнится, был брат – когда-то знаменитый поэт Антиох Кантемир. Точно, тётушка его обласкала, а потом отправила дипломатом в Европу, то ли в Лондон, то ли в Париж. А сестрица… сестрицу надобно ко двору приблизить и моей статс-дамой сделать. Замечательное получится трио: две умницы и одна интриганка. С такими «кадрами» ни в какой ситуации не пропадешь.

А на сегодня у меня еще запланирована встреча с красавчиком-Линаром… Нужно дать знать Ушакову, когда сей кавалер в моих покоях нарисуется, а перед этим проинструктировать Наталью Лопухину, чтобы все было четко, аккуратно и совершенно секретно. Она будет считать, что держит меня в руках, владея такой тайной. А я при случае смогу ее приструнить, если слишком уж зарвется в своих интригах.

Наталья явилась часа через два после того, как я приказала ее отыскать. Невыспавшаяся, запыхавшаяся и, по-моему, все еще в том же самом туалете, в котором была накануне на празднике. Неужто снова с Линаром кувыркала и до дому так и не доехала? Или все-таки к своему постоянному галанту – Левенвольде закатилась?

– Ну, и где тебя носит? – недовольно осведомилась я. – Полдня тебя ждать прикажешь?

– Да я только на минутку всего и отлучилась, ваше высочество, – пряча блудливые глаза, сообщила Наталья. – Робу парадную сменить хотела…

– Что ж не сменила?

– Так ваше высочество меня к себе призвать изволили.

Востра, ничего не скажешь!

– Значит, получай с посланника свой аграф и лошадей. До того, как я с ним увижусь. После ему не до тебя будет.

– Да куда он денется! – фыркнула было Наташка, но осеклась под моим ледяным взглядом.

– Твое дело. Ко мне господина Линара приведешь ровно в полночь. Тайно. Чтобы ни единая душа, а паче всего – Ушаков об этом не проведала. Уяснила?

– Да, ваше высочество… А ежели императрица проведает?

– Твое дело, чтобы не проведала. И имей в виду: застанет нас кто, скажу, что это ты своего полюбовника на свидание вызвала в мои апартаменты. Тебя государыня простит, она к тебе милостива…

– А ваше высочество?

– А моему высочеству нужно немного отдохнуть. Завтра – похороны, послезавтра – обручение. Поспать некогда. Ступай пока, да все подготовь к вечеру.

Наталья сделала реверанс и испарилась. А я прилегла на кушетку – не спать, конечно, какой тут сон! а поразмыслить над тем, как грамотно построить полночное свидание.

Ушаков с помощником – абсолютно неприметной личностью – прибыл за полчаса до полуночи и с комфортом расположился в моей опочивальне. Я осталась в будуаре – небольшой такой комнатке, размером со средний спортзал в моем будущем времени, до отказа забитой кушетками, козетками, креслами, пуфиками и разнообразными столиками. У меня все руки не доходили придать своим апартаментам более пристойный вид.

Без пяти минут двенадцать в этот будар проскользнула Наталья Лопухина, щики которой так и пылали от возбуждения. А может быть, и от страха: все-таки она ввязывалась в достаточно опасную авантюру.

– Ваше высочество, – шепнула она, – он здесь.

– Вас никто не видел? – для порядка осведомилась я.

– Я услала все камеристок и горничных, – гордо сообщила Наталья. – Прикажете просить?

– Проси.

И в помещении возник Морис Линар собственной персоной – неотразимой для всех европейских дам, вне зависимости от их семейного статуса и положения. Увы, он по-прежнему напоминал мне Леонардо ди Каприо, а следовательно, никак не мог вызвать у меня даже легкого восхищения.

– Вы настаивали на личной встрече, господин посланник, – как можно более величественно произнесла я. – Мы одни, говорите, я вас слушаю.

После небольшой, тщательно рассчитанной паузы господин Линар картинно пал к моим ногам, так, что я невольно поджала их под кресло.

– Ваше высочество! Вы можете приказать казнить меня, но я ничего не могу поделать с тем чувством, которое вы мне внушили. Я люблю вас, я вас обожаю…

– И что дальше? – предельно равнодушно спросила я.

– Я мечтаю заслужить ваше доверие… Обычно я говорю женщинам: «Ты – моя». Вы первая в моей жизни, которой я говорю: «Я ваш»…

– Очень лестно. И что мне с вами делать? Штат прислуги у меня, увы, укомплектован.

– Ваше высочество, вы смеетесь над моими чувствами?!

– И не думала. Я просто не понимаю, как вы могли набраться наглости для своей препозиции. Через несколько дней состоится мое обручение, я – наследница российского престола, а вы, кажется, возмечтали стать моим галантом?

– Я пекусь только о вашем счастье, божественная принцесса! Примите предложение маркграфа Бранденбургского, станьте родственницей прусского короля – и вы будете властвовать не только в России…

– У меня уже есть жених, как вам доподлинно известно. А любовники мне ни к чему: ни сейчас, ни в будущем. Возвращайтесь к тому, кто вас послал, и займитесь устройством брака маркграфа с принцессой Бирон…

– Моему господину не нужна горбатая дочь выскочки.

– Сообщите об этом его светлости герцогу Бирону, – ледяным тоном ответила я. – А меня вы более не интересуете. Ступайте, мне пора спать.

– Подумайте, ваше высочество! Если императрица узнает, что вы принимали мужчину ночью в своих покоях…

– Она узнает, – спокойно ответила я. – Андрей Иванович, покажись господину посланнику.

Увидев выходящего из моей спальни Ушакова, Линар едва не лишился чувств от страха.

– Забирай этого господина, Андрей Иванович, – приказала я. – Небось, и сам ведаешь, что с ним делать надлежит. А докладывать ее императорскому величеству о сём прискорбном событии или нет – тебе решать. Все свободны.

– У меня дипломатическая неприкосновенность! – взвизгнул Линар.

– Так и занимайтесь дипломатией, сударь мой, а в альковы к персонам высоким не лезьте, – по-отечески посоветовал ему Ушаков. – Поедем теперь ко мне, побеседуем, подорожные грамоты вам выправим…

Моего несостоявшегося любовника, едва ли не обеспамятевшего, вывели из будуара. Через пару минут явилась Наталья – бледная до синевы и дрожащая.

– А со мной что будет? – трясущимися губами вопросила она.

– Зависит от твоего поведения, – утешила ее я. – Будешь мне служить верой и правдой, не пожалеешь. Предашь – на эшафоте прилюдно кнутом обдерут, язык укоротят и пошлют сибирские остроги пересчитывать.

Прекрасная Лопухина посмотрела на меня безумными глазами и без памяти рухнула на пол.