Объясняя постмодернизм

Почему философия Канта стала вехой?

Философия Канта стала решительным отступлением от идей Просвещения и первым шагом в сторону постмодернизма. В противоположность описанию разума в Просвещении, Кант придерживался взгляда, что разум – это не механизм ответа, но механизм формообразования. Он считал, что разум, а не реальность устанавливает условия познания. И он утверждал, что реальность сообразна разуму, а не наоборот. В истории философии Кант стал фундаментальным поворотом от априорной объективности к априорной субъективности.

Защитник Канта мог бы воскликнуть – постойте, Канта трудно назвать противником разума. В конце концов, Кант отстаивал рациональную последовательность и универсальные принципы. Тогда к чему рассуждения об антиразуме? Ответ заключается в том, что для разума связь с реальностью важнее, чем последовательность и универсальность. Любой мыслитель, заключающий, что разум не способен познать реальность, не может быть фундаментальным защитником разума. То, что Кант выступал за последовательность и универсальность, не столь значительно. Последовательность вне связи с реальностью – это игра по субъективным правилам. А если правила игры не имеют ничего общего с реальностью, то почему все должны играть по одним и тем же правилам? Это были те выводы, которые впоследствии сделали постмодернисты.

То есть Кант отличался от предшествующих ему скептиков и апологетов религии. Многие ранние скептики отказывали разуму в способности познать реальность, и многие ранние апологеты религии отстаивали подчинение разума вере. Но ранние скептики никогда не были так радикальны в своих выводах. Ранние скептики идентифицировали конкретные когнитивные процедуры и поднимали вопросы о них. Возможно, данные опыта – это иллюзия восприятия, что подрывает нашу веру в способности восприятия; может быть, это сон, что подрывает нашу веру в способность отличить истину от фантазии, а может быть, индукция носит вероятностный характер, что дискредитирует нашу веру в обобщения, и так далее. Но выводом из этих скептических рассуждений будет только то, что мы не уверены в том, какова реальность. Мы могли бы знать это, но это не гарантировано, заключают скептики. Тезис Канта был сильнее: он утверждал, что принципиально любой вывод, сделанный с помощью любой из наших способностей, необходимо должен быть не относящимся к реальности. Никакая форма познания в силу того, что оно функционирует определенным образом, не может привести к соприкосновению нас с реальностью. Из-за того что способности нашего разума устроены определенным образом, мы в принципе не можем знать, какова реальность на самом деле. Мы можем знать только то, как наш разум сконструировал субъективную реальность такой, какой мы ее видим. Этот тезис неявно присутствовал в размышлениях ранних философов, включая Аристотеля, но Кант сделал его очевидным и систематически использовал его.

Философия Канта является вехой и по второй причине. Ранние скептики, несмотря на отрицательные выводы, продолжали мыслить истину как соответствие (correspondence) реальности. Кант сделал шаг вперед и переопределил истину на субъективных основаниях. Учитывая его аргументы, это совершенно закономерно. Истина – это эпистемологическое понятие. Но если наш разум принципиально оторван от реальности, говорить об истине как о внеположной связи между разумом и реальностью нелепо. Истина должна быть лишь внутренним соответствием.

Следовательно, благодаря философии Канта внешняя реальность почти окончательно выпадает из поля зрения, и мы оказываемся заложниками субъективности, поэтому Кант является ключевым поворотом. Как только разум становится принципиально отделен от реальности, мы вступаем в кардинально иную философскую парадигму.

Этот интерпретационный довод Канта является чрезвычайно важным и неоднозначным. Аналогия поможет прояснить ситуацию. Предположим, что мыслитель утверждает следующее: «Я выступаю за свободу женщин. Возможности и свобода их выбора необходимы для сохранения человеческого достоинства. И я всем сердцем защищаю человеческое достоинство женщин. Но мы должны отдавать себе отчет в том, что свобода выбора женщин ограничена пространством кухни. За пределами кухни ей не следует совершать выбор. Однако на кухне у нее есть целый букет возможностей – убирать или готовить, готовить рис или картошку, декорировать голубым или желтым. Здесь она полноправна и независима. И показателем женской добродетели является хорошо организованная и опрятная кухня». Никто не примет такого мыслителя за защитника свободы женщин. Любой укажет на то, что за пределами кухни существует целый мир и что свобода заключается в том, чтобы совершать выбор и определять свое место в мире во всей его совокупности. Если грубо продолжить эту аналогию, главный тезис Канта гласит, что мы не можем знать ничего за пределами нашей головы. Он дает разуму свободу делать многое внутри нашей головы, и он выступает за хорошо организованное и чистое сознание, но это отнюдь не делает его поборником разума. Любой сторонник разума верит в то, что существует целый мир за пределами нашей головы, и сущность разума заключается в том, чтобы познать его.

Современник Канта, Моисей Мендельсон прозорливо называл его «разрушителем всех основ»^[46]. Конечно, Кант не дошел до идей постмодернизма, но он сделал решающий шаг для возможности их появления. Из пяти главных характеристик разума Просвещения – объективность, компетентность, автономность, универсальность и принадлежность отдельной личности – Кант отвергнул объективность. Как только разум мыслится оторванным от реальности, остальное лишь детали – детали, которые были дополнены за последующие два столетия. К тому времени, когда мы приходим к постмодернистской парадигме, мы считаем разум не только субъективным, но и некомпетентным, крайне обусловленным, относительным и коллективным. Между Кантом и постмодернистами лежит череда отказов от других свойств разума Просвещения.

После Канта: реальность либо разум, одно из двух

Следующее поколение философов унаследовало от Канта принципиальное отделение субъекта от объекта и разума от реальности. То есть его философия стала провозвестником постмодернистской радикально антиреалистической и антирациональной позиции.

После Канта история философии была историей немецкой философии. Кант умер в начале XIX века, когда Германия стала сменять Францию в качестве центра интеллектуальной мысли, и именно немецкая философия определила программу философии XIX века.

Знание немецкой философии необходимо для понимания истоков постмодернизма. Континентальные постмодернисты, такие как Фуко и Деррида, будут цитировать Хайдеггера, Ницше и Гегеля, видных представителей немецкой философии, как своих главных авторитетов. Американские постмодернисты, такие как Рорти, сформировали свое мышление прежде всего в результате крушения традиции логического позитивизма, но также будут цитировать Хайдеггера и философов позитивизма в качестве своих основных источников. Корни логического позитивизма скрываются в идеях Витгенштейна и членов Венского кружка – мыслителей, близких немецкой культуре по духу. А прагматизм при внимательном рассмотрении оказывается американской версией кантианства и гегельянства. Выходит, что постмодернизм – это вытеснение Просвещения, корни которого произрастают из английской философии XVII века, Контрпросвещением с его истоками в немецкой философии XVIII века.

Кант является ключевой фигурой в этом переходе. К моменту его смерти философия Канта полностью завоевала немецкую интеллектуальную арену^[47], и история немецкой философии стала историей восприятия и развития идей Канта.

Тогда сформировались три основные ветви посткантианства. Последователи каждой из ветвей спрашивали себя: что нам делать с пропастью, возникшей между субъектом и объектом, которая, согласно Канту, не может быть преодолена с помощью разума?

1. Ближайшие последователи Канта решили признать эту пропасть и научиться с ней жить. Неокантианство развивалось на протяжении XIX века, и к XX веку сформировались два его основных направления. Одним направлением был структурализм, лидером которого был Фердинанд де Соссюр, представлявший рационалистскую ветвь кантианства. Другим направлением стала феноменология с ее основоположником Эдмундом Гуссерлем, представлявшим эмпирическую ветвь кантианства. Структурализм был лингвистической версией кантианства, представлявшей язык как замкнутую нереферентную систему. Своей философской задачей структурализм видел поиск необходимых и универсальных свойств языка, которые лежат в основе и предшествуют его эмпирическим непостоянным свойствам. Предметом внимания феноменологии стало пристальное изучение переменчивого потока данных опыта. Феноменологическое исследование опыта избегает любых экзистенциальных выводов и предположений о том, что человек испытывает, и стремится описать опыт настолько нейтрально и ясно, насколько это возможно. По сути структуралисты искали субъективные ноуменальные категории, а феноменологи довольствовались описанием феноменов, не пытаясь найти связь опыта с внешним миром.

Однако структурализм и феноменология сформировались лишь в XX веке, а потому мое внимание в этой главе будет посвящено двум направлениям немецкой философии, которые лидировали в XIX веке. Для них довод Канта представлял проблему, но эта проблема должна была быть решена в рамках кантианской системы предпосылок.

2. Сторонники спекулятивной метафизической линии посткантианства, наиболее развернуто представленной Гегелем, были недовольны принципиальным разделением субъекта и объекта. Они приняли убеждение Канта в том, что этот разрыв не может быть преодолен эпистемологически с помощью разума, и предложили преодолеть разрыв метафизически, путем отождествления субъекта и объекта.

3. Последователи иррациональной ветви, главным образом представленной Кьеркегором, тоже были недовольны принципиальным разделением субъекта и объекта. Они тоже соглашались с Кантом в том, что этот разрыв не может быть преодолен эпистемологически с помощью разума, и предложили преодолеть его эпистемологически, но иррациональными средствами.

Так философия Канта подготовила сцену для господства спекулятивной метафизики и эпистемологического иррационализма в XIX веке.

Метафизические решения проблемы Канта: от Гегеля до Ницше

Философия Георга Вильгельма Фридриха Гегеля была другой атакой со стороны Контрпросвещения на основания разума и индивидуализма. Его философия – это частично секуляризованная версия традиционной иудеохристианской космологии. Тогда как внимание Канта было сосредоточено на эпистемологии, Гегель в первую очередь занимался метафизикой. В случае Канта желание сохранить веру заставило его отрицать разум, а Гегеля – желание сохранить дух иудеохристианской метафизики сделало более убежденным антирационалистом и антииндивидуалистом, чем Кант когда-либо помышлял.

Гегель соглашался с Кантом в том, что реализм и объективизм – это тупиковые тропы. Кант преодолел этот тупик, поставив субъект на первое место, но Гегель считал это слабостью с его стороны. Кант сделал субъекта ответственным только за феноменальный мир опыта, оставляя ноуменальную реальность навсегда закрытой для человеческого разума. Гегель не мог с этим смириться: в конце концов, главная задача философии состоит в том, чтобы достичь единения с реальностью, выйти за пределы чувственного и ограниченного мира, чтобы познать и стать одним целым со сверхчувственным и бесконечным.

Однако Гегель не ставил задачи решить эпистемологические проблемы восприятия, образования понятий и индукции, очерчивающие круг интересов Канта, чтобы показать, как мы могли бы получить представление о ноуменальном мире. Вместо этого, следуя логике Иоганна Фихте, стратегия Гегеля заключалась в том, чтобы смело провозгласить идентичность и субъекта и объекта, таким образом соединяя разрыв метафизически.

Согласно Канту, субъект сам отвечал за форму своего познания, при этом Кант был в достаточной степени реалистом, чтобы признавать ноуменальную реальность источником того контента, с которым работает наш разум. Для Гегеля реалистическая составляющая выпадала полностью: субъект генерирует и содержание, и форму. Субъект вообще не реагирует на внешнюю реальность, напротив, вся реальность есть творение человеческого разума.

В начале «Феноменологии духа» Гегель пишет: «На мой взгляд, который должен быть оправдан только изложением самой системы, все дело в том, чтобы понять и выразить истинное не как субстанцию только, но равным образом и как субъект»^[48].

Субъект, которого Гегель имеет в виду, это не эмпирический индивидуальный субъект, традиционно подразумеваемый в философии. Творящий Субъект, тождественный с Сущностью – это Вселенная в ее целостности (или Бог, Дух, Абсолют), в которой мы, индивидуальные субъекты, только составные части. Реалисты представляли совокупную реальность как объект или систему объектов, внутри которой существуют и некоторые субъекты. Гегель перевернул это представление: Вселенная как целое – это субъект, и внутри этого субъекта существуют объекты. Это радикальное предложение решает множество проблем.

Так мы можем извлечь еще больше необходимости и универсальности, чем мог нам предложить Кант. Юм утверждал, что мы не можем получить необходимые и универсальные истины из реальности. Кант, соглашаясь с утверждением Юма, считал, что необходимость и универсальность мы создаем сами. Это давало теоретическое обоснование необходимости и универсальности, но ценой уступки: раз мы создаем их субъективно, значит, мы не можем быть уверены в их связи с реальностью. Гегель соглашался с Кантом в том, что наш разум генерирует необходимость и универсальность, но при этом утверждал, что вся реальность есть создание разума, абсолютного Разума, который содержит в себе все наши индивидуальные сознания. А раз реальность исходит от нас, мы можем познать ее во всем великолепии блистательной необходимости.

Таким путем мы также можем обрести реальность, которая не дегуманизирует нас. Гегель доказывал, что реалистическая и объективистская модели в силу разделения субъекта и объекта неизбежно приводили к механистическому и редукционистскому представлению своего «я». Используя повседневные объекты эмпирической реальности в качестве модели и объясняя все в терминах присущей им морфологии, они непременно редуцировали субъект до механического устройства. Но если начинать с субъекта, а не объекта, то у нас получится совсем другая картина. Мы по себе знаем, что субъект сознателен и органичен, и раз субъект является микрокосмом Всеобщего, тогда, распространяя его свойства на все, мы получим осознанную и органичную модель реальности. К тому же такая модель гораздо более благосклонна к традиционным ценностям, чем материалистские и редукционистские пристрастия Просвещения.

Гегель также мог в бо́льшей степени, чем Кант, претендовать на звание защитника разума. Кант считал разум креативной способностью. Также он полагал, что разум может знать только о своих феноменальных творениях. Утверждая, что разум создает всю реальность, Гегель может предложить нам очень оптимистичный вывод в духе Просвещения, что разум может познать реальность во всей ее совокупности.

Аиалектика и спасение религии

Теперь, однако, мы говорим о Разуме, который кардинально отличается от концепции, существовавшей в Просвещении. Разум, в представлении Гегеля, это творческая функция, а не когнитивная. Этот разум не познает предсуществующую реальность, он сам приводит реальность к существованию.

Более того, разум Гегеля функционирует диалектическим и противоречивым образом, а не в соответствии с принципом непротиворечивости Аристотеля.

Диалектика Гегеля была частично предвосхищена тем, что к началу XIX века эволюционистские идеи уже витали в воздухе. В отличие от Канта, который считал субъективные категории разума неизменными и универсальными, Гегель утверждал, что некоторые категории должны быть подвержены изменению. Но диалектика Гегеля – это особый вид эволюции, больше связанный с иудеохристианской космологией, чем с открытиями биологии.

Иудеохристианская космология всегда была отмечена метафизическими утверждениями, в корне противоречащими концепции разума. Поэтому почитание разума в Просвещении привело к существенному ослаблению религиозной веры среди интеллектуалов. Аристотелевский разум не может признать Бога, который создает мир из ничего, который постулируется как триединый, который сам совершенен, но создает мир, где существует зло. Соответственно, задачей теологии Просвещения было так изменить религию, чтобы исключить из нее противоречивые тезисы и сделать ее совместимой с существовавшей концепцией разума. Стратегия Гегеля, напротив, заключалась в том, чтобы признать иудеохристианскую космологию полной противоречий, но изменить концепцию разума так, чтобы она стала совместима с противоречием.

Так Гегель совершает еще один важный шаг, выходящий за пределы кантианской философии и еще больше отдаляющий его от Просвещения. Гегель считал, что Кант был близок к истине в описании антиномий разума в первой «Критике». Задачей Канта было показать, что разум не в силах узнать ноуменальные истины о реальности. Он сделал это, развивая четыре пары параллельных аргументов о четырех метафизических вопросах и показывая, что в каждом случае разум приходит к противоречащим выводам. Мы можем доказать, что Вселенная имеет начало во времени, но с тем же успехом мы можем утверждать, что Вселенная бесконечна. Мы можем доказать, что мир состоит из простейших частиц и что это не так; что мы обладаем свободой воли и что нами управляет строгий детерминизм; что Бог существует и что Бога нет^[49]. Из этого Кант заключает, что разум не может познать реальность, и что его возможности ограничены структурированием и манипуляцией с собственными субъективными построениями.

Гегель считал, что Кант упустил здесь очень важный довод. Антиномии – не проблема для разума, как полагал Кант, напротив, они есть ключ к целой Вселенной. Антиномии разума являются проблемой, то есть мы полагаем, что логические противоречия проблематичны. Это было ошибкой Канта – он был заложником старой аристотелевской логики непротиворечивости. Антиномии Канта показывают не ограниченность разума, но нашу потребность в новом, более совершенном разуме, который может объять противоречия и увидеть всю реальность как результат действия противоположных сил.

Такая концепция противоречивой эволюции гармонирует с иудеохристианской космологией. Эта космология начинает с идеи сотворения мира из ничего; постулирует совершенную сущность, которая создает зло; верит в справедливость сущности, которая наделяет людей независимостью суждений, но наказывает их за пользование этой свободой; включает рассказы о непорочном зачатии и других чудесах; утверждает, что бесконечное становится конечным, нематериальное становится материальным, по существу, единое становится множественным и так далее. Учитывая приоритет этой метафизики для Гегеля, разум должен уступить. К примеру, разум должен быть адаптирован к запросам этой метафизики созидания:

«Пока что есть ничто, и должно возникнуть нечто. Начало есть не чистое ничто, а такое ничто, из которого должно произойти нечто; бытие, стало быть, уже содержится и в начале. Начало, следовательно, содержит и то и другое, бытие и ничто; оно единство бытия и ничто, иначе говоря, оно небытие, которое есть в то же время бытие, и бытие, которое есть в то же время небытие»^[50].

И хотя это описание сотворения мира противоречит аристотелевской концепции разума, такая поэтически высокопарная драма эволюции через противоречия абсолютно рациональна – в том случае, если мы считаем, что разум сам содержит в себе противоречия, а анализ состоит в поиске имманентного противоречия внутри любого рассматриваемого предмета или явления. При анализе необходимо выявить это противоречие, чтобы создать видимое напряжение между противоположными элементами, за которым последует разрешение, одновременно преодолевающее противоречие выходом на новую ступень эволюции, но в то же время сохраняющее первоначальную диалектику. Что бы это ни значило^[51].

Таким образом, Гегель открыто отвергает закон непротиворечивости Аристотеля: абсолютно все зависит от «тождества тождества и нетождества»^[52], написал Гегель в «Науке логики».

Гегельянский диалектический разум также отличается от разума Просвещения сильным релятивизмом, в противоположность универсальности разума Просвещения. Несмотря на все рассуждения Гегеля о высшей Универсальной перспективе Абсолюта, в любой другой перспективе ничто не вечно: диалектика вносит противоречия в реальность как в любой отдельно взятый момент, так и с течением времени. Если все развивается через противоречия, то метафизические и универсальные истины одной эпохи будут опровержены в следующей и так далее.

Наконец, гегельянский разум отличается от разума Просвещения не только тем, что он сам творит реальность и содержит противоречия, но и тем, что он является фундаментально коллективной, а не индивидуальной функцией. Здесь Гегель снова обогнал Канта в разрыве с Просвещением. Тогда как Кант сохранял некоторые аспекты индивидуальной автономии, Гегель отвергал эти аспекты. Также как иудеохристианская космология видит все как осуществление божественного замысла для мира внутри, вокруг и через нас, Гегель считал индивидуальный разум и всю жизнь индивида функцией более глобальных сил во Вселенной, которые действуют на нас и через нас. Люди сформированы окружающими их культурами, культурами, которые сами подвержены эволюции и являются функцией еще более глубоких космических сил. Индивидуальная личность – это крошечный зарождающийся аспект большого целого, произведенного всеобщей Волей, и сотворение реальности происходит на таком уровне, который практически не учитывает индивидуальную личность. Человек был просто подхвачен вихрем Вселенной. Говоря о действии коллективного разума в «Философии истории», Гегель утверждал, что «всеобщий разум осуществляет себя, то, конечно, речь идет не об эмпирически единичном»; «Это добро, этот разум в его конкретнейшем представлении есть Бог. Бог правит миром; содержание Его правления, осуществление Его плана есть Всемирная История»^[53].