4
Desides domi sedemus
(сидим дома в праздности)
Ангел по обыкновению заходил вечером в четверг или пятницу или субботу утром. Другие дни недели он игнорировал, кроме понедельника, когда от него приходили поздравительные телеграммы или заказные письма с коллажами из вырезок глянцевых журналов.
В четверг он бывал чем-то озабочен, выпивал чаю с лимоном, манерно надкусывая желтую дольку, затягивался пару раз дорогой сигаретой, отпуская дым вензельным колечком, и торопливо уходил. А я смахивал белое перышко со стула и вздыхал. Оставалось ждать следующей недели.
В пятницу Ангел заявлялся навеселе в расстегнутом пальто, развязанном шарфе, с одной перчаткой в кармане и некрепко сжатой в зубах тлеющей сигарой. Приносил вино, сыр, трубочный табак, бэнг и уличный холод и, не обращая внимания на мою меланхолии, пил как гусарский бригадир.
Каждое воскресное утро он появлялся весь в белом у изголовья кровати и пел веселые песни о влюбленных женщинах, благоухая персиками или свежими огурцами. Пел до легкой хрипотцы и потом исчезал, оставляя пятилитровое пластиковое ведерко до краев наполненное теплым кагором.
Как-то вечером в пятницу пришел Ангел, я сжигал в коридоре в жестяном тазу ворохи исписанной бумаги. Сидел в облаках дыма и пепла, как начинающий колдун. С тех пор, как я попал сюда (плохо понимая где я) и увидел за окном недружелюбные равнины снега, скелеты деревьев и жесткую метлу ледяного ветра, мне стало совершенно наплевать, что происходит в мире и со мной.
Я перечитывал рассуждения Томаса де Квинси от том, как печально принимать сан мертвеца под летним небом, и как совсем недурно сделать то же самое под зимним. Ангел понимал, что происходило в моей душе и обращался со мной, как с пятилетним ребенком. Говорил о книгах, о поп-музыке, о кумирах кино и эстрады, приносил настольные игры, вспоминал словесные забавы и даже рисовал на стенах теплые страны и портреты боливийских революционеров. Угощал восточными сладостями, халвой и финиками, и каждые три-четыре дня учил, как правильно готовить глинтвейн.
Впрочем, заботливое участие мало трогало. Ангела смешило буквально всё, словно школьника объевшегося смешинок Момуса (бог смеха). Я же наоборот оставался непоколебимо равнодушен к любым проявлениям жизни, словно старая уставшая бамбера (порноактирса).
– Всё по-прежнему? – спросил Ангел, являясь передо мной в коридоре.
В ответ я молча поджег еще одну бумажку и зевнул. Буковки на листке обиженно закривлялись и исчезли, обратившись в пепел.
– Cinis dolosus! Лукавый пепел! – еле сдерживая смех, глубокомысленно заявил Ангел.
Вообще, он был большой оригинал и люби при случае щегольнуть непонятными словечками.
Я вяло поджигал страницу за страницей рукописи, найденной в шкафу, с неразборчивым, подозрительно знакомым, почерком.
Вдоволь насмеявшись надо мной, Ангел готовил ужин, а я сметал золу, подтирая носками пол. Сказать по совести, мне нравилось мое положение. Место оказалось обособленным, затерянным от внешнего мира, но в то же время отделенной чисто условной границей, как камешек упавший на дно родника. Я жил анахоретом, думая, что замурован в келье, а заботится обо всем Ангел. Вот сейчас он выглянет с кухни и позовет ужинать.
– Эй, муни (монах), садись ужинать, – пригласил Ангел, указывая перстом на стол уставленный дымящимися кратерами тарелок и бокалов, – только прежде снимите, пожалуйста, то, чем вытирал пол и вымой затем руки.
Я пошел в ванную, забросил носки под раковину. Оттуда раздалось недовольное ворчание, которое могло принадлежать только носкам раздраженным своей судьбой. Ополаскивая лицо и руки, я разглядывал в зеркале печально-скучающую физиономию. Она оживала лишь от вечерней порции вина или бенга.
– Ау, ты где там? – весело позвал Ангел.
Я погрозил чуть ожившей физиономии и пошел в столовую. За спиной чихнули, обернувшись, я увидел, как отражение шмыгает розовым простывшим носом и виновато разводит руками, мол, извиняюсь за беспокойство. Я подмигнул ему и вышел.
Зимой дни сливаются в одни нескончаемые сумерки. Ангел весело наблюдал, как я сосредоточенно шевелю нижней челюстью, делаю большие глотки вина и заворожено гипнотизирую темно-синий квадрат окна. Хихикая, Ангел дул в мою сторону и спрашивал, вытягивая из меня односложные ответы:
– Как тебе ужин?
– Вкусно.
– А вино?
– Да.
– Что да?
– Хорошее.
– Тогда давай выпьем.
– Давай.
Мы выпили. Пожевали.
– Давай еще, – предложил Ангел.
– Давай.
Выпили еще. Пожевали.
– А тебе чего сейчас хочется больше всего? – спрашивал Ангел.
– Ничего.
– Неправда.
– Правда.
– А я знаю, чего тебе хочется.
– Зачем спрашиваешь?
– Так водится.
– И чего мне хочется?
– Чтобы я заткнулся и налил.
– Наливай.
За такими тривиальными беседами мы проводили не один ужин, тихо и плотно напиваясь. После ужина, прибрав на кухне, Ангел уходил. Выпив на дорогу ещё глоток вина и закурив сигарету, он по-братски похлопал меня по плечу, выбивая облако оранжевой пыли, и выскользывал сквозь дверь.
Я вставал у окна и, икая, наблюдал, как Ангел выходит из подъезда, машет рукой и на невидимом лифте поднимается наверх с бравой гайдуцкой песней, исчезая в хороводе снежинок. Оставалось только представлять, как он минует границы, посты и переправы туда, куда мне еще не выписали пропуск.
После ухода Ангела я ложился спать, даже не пытаясь почитать что-нибудь перед сном. Хотя Ангел постоянно подкидывал любопытные книжки, которые, как старые сундуки, доверху забиты драгоценностями мировых знаний. Здесь я охладел к мировым знаниям. Соки в моем древе познания подмерзли, а корни дремали в недетской апатии. Единственное, что хоть забавляло меня – бюро сновидений.
В одну из ночей я оказался в мрачном средневековом замке, в руках я держал корону из мирты и плюща, известных растений вакхических мистерий. Я вертел корону, пытаясь примерить, но она была то велика, то мала. В итоге от нее остались клочки бумаги, покрытые незнакомыми буквами. Только меня посетило желание склеить, как порыв сквозняка разнес их по всему огромному залу.
Я пересказал сон Ангелу, добавив от себя размышления и толкования.
T"es philosophe – c"est tres beu, – на чистом французском сказал Ангел. – А я принес тебе вино, гуапо (красавчик).
– Вы настоящий хавер (товарищ), – отвечал я, научившись у него некоторым словечкам.
За вином Ангел блистал мудростью, если я внимал достойно. Но чаще я ничего не хотел слушать и печально зевал.
– T"es melancolique – c"est tres beu, – говорил Ангел.
– Тьфу на вас, куропатка галльская, – как бы ерничал я.
– Не будь плаксой
– А ты не доставай меня.
– Я? Достаю? – неподдельно удивлялся Ангел.
– Ты.
– Боже упаси.
– Правда?
– Ubi quid mihi est te fallere! – поднимал палец к небу Ангел.
– Ну вот что ты сейчас сказал! Откуда мне знать!
– Правду. Какой смысл мне тебя обманывать.
– Какую правду.
– Какой смысл мне тебя обманывать. Так и сказал.
– Оооо! Нет слов.
– Хорошо, давай без слов.
С помощью кэролловских «съешь и выпей меня» Ангел доставал мне ключики и проводил через потайные дверцы в дальние миры, за которыми хлопьями исчезали зимние дни, растворяясь, словно мед в стакане горячего чая. Ангел всячески старался разогнать мою апатию и буквально исходил выдумками. Перед Рождеством Ангел подарил белую хлопковую майку с красивой готической надписью CWRWG CWYDRIN, как он объяснил, так у друидов называлась стеклянная лодка плывущая через вечность. Если ступить на неё, то никакие горести и печали никогда не коснуться тебя. Я внимательно выслушал, и за ужином так уделал майку кетчупом, что плывущая лодка не успела подать сигнал «sos» и ушла на дно вечности.
Интересный сюрприз Ангел устроил в канун Рождества. Он познакомил меня с Ганео, чье имя переводилось с латыни, как Кутила. Ангел привел его в тот момент, когда я лежал под новогодней елкой, выпив все запасы, и рассуждал об условности любых праздниках. Ангел и Ганео заявились вовремя.
Жизнерадостный нрав Ганео пленял. Всё, что касалось кутежей, тертулий (вечеринок) и дружеских посиделок, было его родной стихией. Ганео вел себя, как племянник Диониса. Он не мог пройти мимо трезвых людей и, шествуя с виноградной лозой в руке, дошел до меня, угадав во мне натуру, которую никто никогда не называл marcens potor или вялый собутыльник. К тому времени я постиг простую истину: пьянство – кум ереси. Но при моем затворничестве это было неважно. Я так думал, день-деньской восседая с кубком на кухне, довольный жизнью.
Поддавшись живости Ганео, видя его щедрость, я согласился на редкие прогулки по гостям. Меня выводили на улицу в подпитии и относили домой уже изрядно пьяного. Перед Ангелом и Ганео открывались любые двери. В их окружении я проводил зиму, радуясь, что легко отделался от неё.
Всё чаще мои беседы с Ангелом затрагивали вопросы о грядущего мирового катарсиса. Ангел, словно подыгрывая мне на белом беккеровском рояле, говорил занимательно, словно кормил отборными сладостями. Будущий мир в его речах завораживал легкостью и великолепием. И я верил, предсказания скорых чудес делали меня сопричастным к грандиозным переменам.
– Так, значит, всё к тому и идет? – обращался я к Ангелу.
– Безусловно, – кивал он, – всё, блин, к тому.
– Чудесно, – говорил я и подмигивал Ганео.
– Вам чудесно и мне чудесно, – пьяно улыбаясь, говорил Ганео, не понимая о чем мы, но подмигивая мне и Ангелу.
Вслед за подмигиванием шел тост за грядущее.
– А вы слышали историю про Сибаритова? – однажды спросил я у собутыльников.
– Нет! – ответил они хором.
– Тогда слушайте! – сказал я, вцепившись в тиреус, который всегда лежал в боковом кармане.
история Сибарита
Уже второй зимний месяц Сибаритов не выходил из дома.
Началось затворничество после того, как Сибаритов закончил работу над первой частью статьи «Влияние дионисийских архитекторов на рок-музыку 60-х годов», напечатанной в непримечательном журнале для пожилых вахлаков.
На солидный гонорар Сибаритов не рассчитывал. Хотя статья и содержала немало серьезных верных замечаний. Вскоре с ним связались важные влиятельные персоны, которые хотели иметь продолжение статьи. А узнав, что его нет, предложили написать за весьма кругленькую сумму вознаграждения.
Встреча Сибаритова и работодателей была продуктивной и принесла каждой стороне приятные результаты. Сибаритову в виде реальной финансовой поддержки, а работодателям договор на полноправное владение будущей статьёй. Если бы недальновидные работодатели, глядя в умные, внушающие доверие, серые глаза Сибаритова, могли предположить, какие им вынашиваются планы на получаемую сумму, в их решение о сотрудничестве вкрались бы существенные коррективы.
Как только стороны горячо заверили друг друга в соблюдении всех обещаний и до поры до времени разошлись, Сибарит занялся тем, чем давно хотел.
Еще за написанием первой части статьи он глубоко проникся идеей о перемещении в пространстве – умении, присущем дионисийским архитекторам, их неофитам и, возможно, братьям розы и креста, а также рыцарям золотого камня. Они проворачивали это дельце, маскируя под храмы и пирамиды свои стартовые площадки, позволявшие перемещаться в пространстве и времени с дерзкой легкостью. Помимо этого дионисийские архитекторы не отрицали возможность индивидуального перемещения, используя силу своей воли. А также волю других людей, случайные гневные посылы и неправильные пробуждения.
В любом случае сначала предполагалось изменение химического состава тела, без этого исключалась любая возможность продвижения в данном направлении. Приводились убедительные ссылки на инициации египетских жрецов, на их основное правило – каков химический код твоего организма, таков и результат перемещения.
Сибаритов начал необходимые приготовления.
Прежде всего, кухня и две комнаты, которые снял Сибаритов, были оборудованы нужными приборами, механизмами и предметам, как ручной работы, так и промышленной сборки. К предметам ручной работы, например, можно было отнести серебряные, медные и глиняные колокольчики, развешанные в местах, где дислокация домашних и пришлых духов имела высокий коэффициент, а к промышленной сборке – переносной музыкальный центр, телевизор и видеоглазок, по дешевке купленный у загипнотизированного коммивояжера из Польши.
Чем дольше Сибаритов собирался, тем больше его дом походил на снаряжаемый в плавание корабль. Трюм-кухня заполнена провизией и вином. Посчитав, что на месяц-другой хватит, Сибаритов включил «Purple Haze» Хендрикса и крутанул штурвал, установленный между кухней и входом в дом. Сверху послышался шум разворачивающихся парусов, и комнаты с легким креном перешли на левый галс.
Вторую неделю Сибаритов не выходил из дома, изучая в хитрое устройство видеоглазка, подключенного к телевизору, всех приходивших в гости. Кое-кого он впускал. Сейчас в соседней комнате исходил пьяным храпом беглый каторжник с арабских галер, а под боком у него посапывала прибившаяся днем раньше племянница испанской инфанты, скрывавшаяся от происков своей завистливой тетки.
От храпа у Сибаритова раскалывалась голова, он давал себе обещание, что выкинет за борт обоих пассажиров. Пропивая и проедая запасы, пользуясь любезностями судьбы, Сибаритов начал надоедать сам себе.
В соседней комнате зашевелилась племянница инфанты. Вздыхая и пытаясь сглотнуть пересохшим горлом, она вошла к Сибаритову и спросила:
– Ты как?
– Вино будешь? – зевнул Сибаритов.
Инфанта поморщилась, давая понять, что в неё уже не лезет, но она все-таки попробует. Не столько для удовольствия , сколько ради общения. Попытка оказалась для инфанты неудачной, её затошнило, и она убежала в уборную. Слушая характерные звуки, Сибарит представил себе позу инфанты, как она таким образом перемещается в пространстве и времени. Такая картина не рассмешила Сибарита, наоборот ему сделалось скучно, и он крикнул, что есть мочи:
– Эй! Эй… беглый каторжник… вставай, черт тебя раздери! Ты меня с ума сведешь своим храпом! Слышишь?!
Храп в соседней комнате смолк, каторжник пошевелился и через минуту захрапел с новой силой.
Инфанта перешла из уборной в ванную. Принимая душ, она пыталась напевать о несчастной любви молодой городской девушки к капитану дальнего плавания. Её завывания окончательно расстроили Сибаритава, и он полностью сосредоточился на мысли, что в эту неделю его заносит куда-то в другую сторону.
Увеличилось количество возлияний, и дионисийские архитекторы присылали по два-три раза в день телеграммы непонятного содержания, последними были: «Получили приглашение зпт сожалению не успеваете зпт желаем удачи тчк», «Изучайте звезды зпт готовьтесь отливу зпт будьте бдительны тчк» и «Plagae crescunt зпт nisi prospecis тчк».
Следуя советам архитекторов, Сибаритов давно и упорно менял химический состав организма. Помимо вина трюмы хранили: дикий мед, сухофрукты, авокадо, овёс, отруби, гречку, красный перец, лабазник, рыжиковое масло, чеснок, сухари черного хлеба и варенье из сосновых шишек. Последние дни чувствовалось особенно остро, что, используя перечисленные продукты, выбранные Сибаритовым по наитию, организм настроен на любые сюрпризы.
Сибаритов откупорил очередную бутылку вина, хорошенько глотнул и на секунду закрыл глаза.
– Он живой ? – услышал Сибаритов над собой голос инфанты.
– Не знаю, вроде, не дышит, – произнес беглый каторжник.
– Совсем ?
– А ты у него спроси.
– Слушай, а куда это он нас затащил, совершенно непонятно где мы.
– А я тебе что – отдел справок?
– Надеюсь…
Сибаритов открыл глаза.
Инфанта с мокрыми волосами и опухший со сна каторжник испуганно смотрели на него.
– Ты чего не дышишь? – спросила инфанта. – Испугал.
– А где мы? – спросил Сибаритов.
– В дверной глазок посмотри.
– А за окном что?
– Как будто молоко.
– Какое еще мо… – Сибарит перевёл взгляд на окно и увидел что-то белое и непроницаемое.
– Ты лучше в дверной глазок посмотри.
На экране вместо лестничной площадки виднелись пейзажи незнакомой природы, похожие на старые декорации. Сибаритов не поверил технике, и еще раз проверил через оптику простого дверного глазка.
– Мы где? А? – спросила инфанта у Сибаритова.
– В индийской деревне Шивапур, – пошутил Сибарит.
– Где, где? – сразу оживилась инфанта.
– Откуда я знаю. Переключись новости, может, что-то в мире произошло.
Инфанта послушно переключила телевизор. На экране появился гражданин с глумливой улыбкой на лице и с густыми, приклеенными как попало, рыжими усами. Он хитро глядел на инфанту и рассказывал:
– Третье путешествие Гулливера на летающий остров больше напоминает технический отчет, и в нем явная связь с Алтарным камнем Стоунхеджа, перемещавшимся в пространстве и времени. В настоящее время висящие камни деревни Шивапур объясняют о чем писал автор книги об удивительных приключений моряка из…
При упоминании о деревни Шивапур инфанта вздрогнула и испуганно посмотрела на Сибарита.
– А… ерунда, – отмахнулся Сибарит, – пространство отзывается. Сейчас заговорим о чем-нибудь другом, оно и на это отзовется.
– В смысле? – не поняла инфанта.
– В обычном смысле. Ты о чем-то думаешь, о пространство транслирует что-нибудь на эту тему.
– Ну.
– Что ну?
– Давай задай тему, подумай или скажи. Лучше просто спроси где мы?
Гражданин на экране во время их короткого диалога молчал и делал вид, будто что-то потерял за левым плечом. Повернув туда голову и засунув руку в подмышку, он время от времени выкладывал на стол, за которым сидел, мелкий хлам. Рваный кед, ржавую терку, старый, похожий на мочалку, парик, треснутую голубую чашку, оправу от круглых очков.
– Таак, – собирался с мыслями Сибаритов. – Ну вряд ли пространство напрямую сообщит где мы, давай пойдем по ассоциативному ряду. Начну издалека.
– Это как?
– У древних римлян было в ходу поверье, что съевший зайца становится красавцем, а тот, кого первым увидел волк, становится немым. Плиний Старший, вообще, утверждал, что лучшее лекарство от простуды – это целовать волосатую морду мышки.
– Что ты несешь?
– Жители Лаоса не сомневаются, что человек вмещает тридцать душ. А на Гавайских островах и островах Тонга во время траура родственники умершего вырывают себе по зубу, чтобы…
– Хватит! – крикнула инфанта. – У меня голова кругом пошла!
– Пошла уже. Ладно, тогда хватит. Сейчас отзовется.
– Ты гонишь?! – инфанта выхватила бутылку из рук каторжника и сделала глоток.
После сказанного Сибаритовым гражданин на экране сморщился, будто у него заболели зубы, и повертел головой, точно не зная, куда её девать. Потом успокоился, тяжелым взглядом уставился с экрана – от его глаз прошло две огненных полосы, оставив на обоях два опаленных пятна; и сказал:
– Всё так и есть, и про зайца, и про волка, и про мышь. Что дальше-то?
– Ты у меня спрашиваешь? – не понял Сибаритов.
– У тебя.
Общительность мужчины с экрана смутила инфанту, и она дрожащей рукой попыталась выключить телевизор.
– Не советую! – сердито крикнул ей дядя. – Вам тут телеграммка пришла, диктую, «ваш баркас идет на дно зпт немедленно шлите сигнал бедствия зпт потеем за вас от страха тчк».
Прочел и сам выключился. Автоматически включился музыкальный центр, зазвучал Ник Дрейк.
– Я хочу домой, к тете, – пролепетала инфанта, глядя на потухший экран.
– А я на галеры, – мрачно пошутил каторжник и один посмеялся. – Кто это шутник в телевизоре? Поймать бы да уши обрезать по самую шею.
Сибаритов недовольно оглядел команду и налил себе вина.
– Эй, капитан, скажи чего-нибудь, подбодри нас, – обратился к нему беглый каторжник. – Нельзя же так молчком бухать.
– У меня плохое настроение, не лезьте ко мне, – пробурчал Сибаритов. – Еще телеграммы эти дурацкие. Я их не понимаю.
– А у кого здесь хорошее настроение, – не отставал каторжник. – Есть тут кто-нибудь с хорошим настроением? Ау!
Неожиданно включился телевизора, на экране появился жизнерадостный молодой парнишка с обесцвеченными короткими волосами, с серьгой в ухе и с банкой пива в руке. По-братски похожий на предыдущего гражданина в телевизоре он громко сообщил:
– У меня хорошее настроение! Просто отличное! Чудесное, ё моё! Честное слово! Без дураков! Развлечемся,а? Давайте я к вам, или вы ко мне. Как…
Договорить он не успел. Со всего маху Сибаритов запустил в экран бутылку. Шарахнуло на весь дом. Штукатурки ссыпалось на пару кило. И треснуло окно на балконе.
– Настроение у тебя действительно неважнецкое, – согласился каторжник, когда шок от взрыва прошел.
Бледная инфанта сидела в углу дивана и судорожно грызла ногти. Лицо её не выражало ни радости, ни сочувствия. Потеряв ориентиры, она была готова съесть себя живьем и, видимо, начала с ногтей.
– Перестань! – крикнул ей Сибаритов. – Не люблю, когда кусают ногти.
Инфанта никак не отреагировала на замечание.
– Перестань! Кому сказано?! – кричал Сибаритов. – Мне не нравиться!
– А что мне надо делать?! – неожиданно взорвалась инфанта. – Может мне…
– Не-е-ет! Только не это, это в следующий раз, – перебил Сибаритов и дружелюбно предложил: – Выпей вина, старушка, и спать.
– А я не хочу спать! – бузила инфанта. – Я выспалась! Я спать не хочу! Понятно? Не хочу!!
– Пей, пока не захочешь, – предлагал Сибаритов.
– Я не хочу столько вина!!! Не хочу-у-у!!! – истерила инфанта. – И не смогу!!!
– Смогу не смогу. Надо, солнышко, надо, – убеждал Сибаритов.
Чем громче кричала инфанта, тем он говорил тише и убедительнее.
– Кому надо?!!! – орала она.
– Всем надо. А прежде всего тебе, – спокойно произносил он.
– По-оче-ему-у-у?!!!
– Выпьем сейчас все вместе, и поспим немного. Только так. Лучше не придумать, – мягко говорил Сибаритов. – А там глядишь, всё само и прояснится – где мы и что мы. Я тебе обещаю, всё проясниться. Так что, давай, попей винца и баиньки.
Инфанта яростно поводила глазами, со злостью схватила бутылку и судорожно стала пить из горла. Красные ручейки красиво и полноводно соскальзывали с губ по подбородку и горлу на платье и под него. И делали инфанту похожей на королеву вампиров за последней трапезой. Она была уже вся в вине, когда вцепилась во вторую бутылку, треть которой тоже вылилось на неё.
Пока инфанта пила, Сибаритов и беглый каторжник, не моргая, смотрели на неё. Останавливать её не было смысла, хотя и ждать.
Инфанта увидела дно второй бутылки и отшвырнула пустой сосуд.
– Я все равно не хочу спать! Понятно вам! – прокричала она так громко, что на Сибаритова и каторжника подул сильный ветер и вдавил их в кресла, а волосы у них встали дыбом и кое-где заплелись в косички.
Инфанта вскочила с дивана. Вид её , кота Леопольда, объевшийся озверина, не давал повода веселиться. Она сделала шаг в сторону кресел, не предвещая ни поцелуев, ни мятных конфет, ни просто доброго слова. С тихим ужасом сидевшие в креслах наблюдали, как она пытается сделать второй шаг, но… Пошатнулась и упала обратно на диван, в мгновение забывшись мертвецки пьяным сном.
– И что? – перевел дух каторжник. – Мне сейчас повторить подвиг Инфанты Матросовой или погодить?
– Вместе повторим, – сказал Сибаритов.
Он подал бутылку каторжнику и кивнул головой, в знак того, что можно начинать.
– Больше не смогу, – еле выдавил из себя каторжник, когда закончили по второй бутылке. – В меня не полезет, стошнит.
– Ладно, – согласился Сибаритов. – Сделаем паузу. Перекурим.
– Чем перекурим? – оживился каторжник.
– Да хоть чем, – махнул рукой Сибаритов. – Уже без разницы.
– Понял. Перекур.
Благодаря обретенной восточной понятливости беглого каторжника, комната вскоре наполнилась сладковатым дымком отборного бенга из Морракеши.
– Слушай, если не секрет, расскажи, чем ты здесь занимаешься, – произнес каторжник после первых затяжек.
– Как чем? – удивился Сибаритов.
– Я у тебя неделю тут живу. Бухаем, говорим всё о пустяках. А кто ты на самом деле, чего хочешь, не пойму. Знаю, что здесь у тебя типа, корабль. Как бы игра такая. А к чему это? В чем прикол?
– Перемещения в пространстве, – нехотя произнёс Сибаритов.
– Чего? – встревожено переспросил каторжник.
– Пользуясь советами дионисийских архитекторов, пытаюсь перемещаться в пространстве и времени…ик… – объяснил Сибаритов и выдохнул дым прямо в нос каторжнику. – Вот первые результаты.
– Мать вашу! – выругался беглый каторжник. – Надо же было так вляпаться!!Ой-ой-ой!!
– Ты чего заистерил, как инфанта?
Каторжник не отвечал, а ойкал, взявшись за голову, как за спелый арбуз.
– Ой, как меня угораздило опять вляпался, – причитал он,
– Ты о чем застрадал? А? – спрашивал Сибаритов.
Беглый каторжник недовольно поглядел на Сибаритова сердитым правым глазом и стеклянным левым, пострадавшим от арабской плетки, спросил, и спросил:
– Знаешь Парацельса.
– Лично нет. А так-то, конечно, знаю. Мастер Эликсира Жизни. И что с ним?
– Не с ним, а со мной.
– С тобой
– Да! – возбужденно кричал каторжник. – Да! Встретил я этого Парацельса в Константинополе, когда он собирался в Азию. И угораздило же меня поссориться с этим нервным чудаком на букву «м». Он взял и переместил меня в пространстве и времени.
– В пространстве? Во времени? Тебя? – не верил Сибаритов. – Как?!
– Молча, скрипя зубами! – каторжник погрозил кулаком вдаль.
– А за что поспорили то?
– Да из-за бабы, была там одна.. А он такой нервный оказался. Даже не дослушал меня.
– Значит, он это умел, – сказал Сибаритов бутылке в руках.
– Ещё как умел!
– И ты все это время молчал, и рассказываешь только теперь?
– Откуда же мне было знать, что ты не подвесишь меня на реях за слабоумие! Кто же поверит в такие сказки!
– Забавно все получается.
– Кому забавно, а кому и не очень! Лично я ничего забавного не вижу! Только беспредел какой-то!
– А чего ты разволновался так? – спросил Сибаритов.
– Да откуда мне знать, чего у тебя на уме. Тоже вон нервишки не в порядке. Уж мне эти любители перемещать в пространстве, я бы их…
– Ладно ты, чего ты, – заплетающимся языком проговорил Сибаритов. Может, нас куда-нибудь получше занесет.
– Ага, если бы да кабы, – злился каторжник, – да еще в носу грибы…
– Слышь, а чем ты раньше занимался?
– Когда?
– До галер.
– Коней воровал в Молдавии, – признался каторжник.
– Серьёзно?
– Да.
– Хм, коней воровал…ха-ха… ну вот и попал на галеры, а потом сюда. Карма у тебя была плохая. Здесь же страна воров. Ну, там где мы были. Отбывают карму воры. А вот сейчас где мы?
– Больно ты умный, – зло прищурился каторжник. – Посмотрим, куда ты попадешь, капитан, ля, прекрасный и мудрый.
– Действительно, интересно, – кивнул Сибаритов, пропуская иронию мимо ушей. – А то глядишь, залетишь в какую-нибудь сингулярность, ха…
– Ну что, пить-то будем еще? – спросил каторжник.
– Будем, будем.
Сибарит принес ещё по бутылке.
Некоторое время тишину нарушало лишь судорожное синхронное глотание. Первым оторвался Сибаритов. Он немного недопил и остатки вылил себе на голову. От головы, как от раскалённых в бане камней, пошел пар.
Каторжник добрался до дна, и его руки беспомощно выпустили пустую бутылку, и она с рычанием закатилась под кресло.
Оба собутыльника еле дышали, опустив головы на грудь. Сибаритов попытался приподнять голову, приоткрыл глаза и, чуть ворочая языком, произнес:
– Ну и … как…оно…?
– Икакано, – повторил беглый каторжник и громко икнул.
Помычав еще что-то друг другу, оба собутыльника замерли.
Сибарит пришел в сознание от нестерпимой жажды, сушившей весь организм до последней клеточки. Веки опухли и прилипли к зрачкам так, что не было возможности открыть глаза и выяснить, откуда доносятся веселые звуки гулянки.
Лежать было неудобно и раскачивало.
С трудом отодрав правое веко, Сибаритов увидел перед самым носом плывущую землю и две пары волосатых парнокопытных ног, судя по всему принадлежавших задней части осла.
С удручающей медлительностью Сибаритов понял, что лежит поперек осла, от которого несет пивной мочой. Причем осел ещё что-то напевал об урожае хмеля, который в солнечное утро собирают молодые симпатичные крестьянки. В припеве он почему-то тяжело вздыхал и добавлял заглавную строку из другой греческой песни «Во чужом пиру похмелье».
Вокруг осла, передвигавшего Сибаритова, скакали и танцевал, пели и играли на всевозможных бойких и шумных инструментах. Менады и сатиры, вакханки и вакханаты, а также простые граждане и гражданки веселились напропалую. Из общей болтовни Сибаритов разобрал, что возвращается их компания, к коей несомненно принадлежал и он, из Прасии, где, уняв долгие раздоры, они установили мир. И на радостях гульнули там, упоив всё местное население так, что некоторые до сих пор бродили следом.
Кто-то дружески похлопал Сибаритова по спине и сказал:
– Ну что, Силен, проспался.
Сибаритов никак не ответил на это замечание, а лишь отодрал второе веко и попытался увидеть собеседника. Тут же две пары сильных и заботливых рук быстро изменили его висячее положение на вертикальное и усадили на осла, вручив кувшин с благоухающим вином.
– Силен! – позвал его тот же голос. – Ты как ?
Сибаритов повернул голову. И увидел Диониса.
Дионис полуобнаженный в драном хитоне неопределенного цвета и размера возлежал на увитых виноградной лозой носилках, поддерживаемых сатирами и хитро улыбался. В руках он тоже держал кувшин.
Сибаритов от такого сюрприза закрыл глаза. И тут же открыл.
Дионис сидел уже в колеснице запряженной крупными рысями. Опоясанный шкурой тигра Дионис держал в руках тиреус и размахивал им, как дирижерской палочкой. От чего веселье вокруг прямо-таки набирало обороты в задаваемом ритме.
– Здорово, Силен! – крикнул Дионис Сибариту. – Чего не весел, нос повесил?! Ну-ка, скажи папочке что-нибудь хорошее!
– Здорово, Бромий! Рад лицезреть тебя, – неожиданно для себя отозвался Сибарит, уже задним умом вспоминая, что Бромий одно из культовых прозвищ Диониса и означает Гремящий. – Я весь в твоём распоряжении.
– Это хорошо, – согласился Дионис. – Когда ты дрыхнешь, Силен, я начинаю скучать. И ради смеха навеваю на тебя самые забавные сновидения.
– Оно и заметно.
– Тебя, кстати, нечего не беспокоит.
– Нет, вроде.
– Тогда поехали дальше.
– Куда теперь ?
– На Праздник Кувшинов. Ты разве забыл, Силен, праздники цветов уже начались. Нас ждут, – сказал Дионис и весело рассмеялся. – Да ты не волнуйся за память, выпей из кувшина и всё-всё вспомнишь. Как тебя, однако, легко разыграть.
Не отрывая от Диониса взгляда, Сибарит приложился к кувшину.
Дионис подмигнул и взмахнул тиреусом.
И они поехали дальше.
– Ну как? – спросил я у собутыльников, закончив рассказ.
Они с ужасом посмотрели на меня и исчезли. Надолго.
Началась весна. С каждым днем она сильнее и сильнее разжигала пьянящее настроение грядущих чудес новой жизни. Я просто упивался им, распаляясь свободой, припадая к исходящей соком груди матери-земли с чувственностью невоспитанного ребенка. Шамбала, Калапа, Долина Бессмертных, Беловодье, блаженный остров Инис-Гуидрин открывались на каждом шагу.