Патрик Леруа. Годы 1821—1830

Глава 3. Ради кого?

В комнату, которую он привык называть своей, Леруа попал уже глубоко за полночь, и, не раздеваясь, сразу лег. Он вспоминал события прошедшего дня, старательно удерживаясь от того, чтобы провалиться в сон. Лучшим средством от этого для Леруа были размышления.

Он вспоминал злорадную речь Мальво, вспоминал серьёзность, с которой Шарль перехватил руку Сильвии, оберегея её даже от намека на самую пустячную опасность… нет, брат не стал бы так рисковать жизнью сестры. Погоня была настоящей, Арно обезумел и хотел убить свою жену… а Сильвии просто повезло, как все и говорили. Да, из того, что он успел узнать, оставались неувязки и несостыковки, те же книги, например… но когда это жизнь обязана была быть полностью логичной? Леруа, как истый логик, понимал это даже лучше других. Сброшенная с души тяжесть заставляла его улыбаться в темноте.

Мысли, уже не связанные с убийством, плыли, как осенние листья по темной воде, попадая в водовороты и завихрения и снова выбираясь из них… наблюдая за их кружением, Леруа постепенно погружался в сон… и вдруг это кружение перестало быть приятным, в ушах снова до звона зашумело, и сердце застучало быстро и надрывно.

Застонав, Леруа перекатился на бок, подтянул колени к подбородку, обхватил их руками, да так и замер, скорчившись. Головокружение быстро схлынуло.

Оставаясь на боку, он закрыл глаза, но не для того, чтобы заснуть – Леруа старательно, с мучительным напряжением прислушивался к себе.

Неужели в нем снова зашевелилось это чувство, возникло это ощущение… не зная более подходящего имени, Леруа называл это жаждой справедливости.

Тот порыв, который заставил его подыскать место для служанки – он был как легкий кашель перед страшной чахоткой. Предвестие бури. Выломанная дверь в разграбленном доме.

Теперь всё начиналось в полную силу.

И при одной мысли об этом Леруа мгновенно охватила глубочайшая душевная и физическая усталость. Тело словно налилось свинцом, голова же, напротив, стала легкой и пустой; в этой пустоте, как назойливая муха, жужжала и билась боль.

Он и раньше чувствовал эту жажду, и всегда действовал сообразно ей, даже если это шло вразрез с его личными интересами, но… Сейчас он с беспощадной к себе ясностью понимал, что не хочет знать ничего об этих убийствах, не хочет открывать эту дверь. Пусть даже убийство Арно было подстроено – он тоже мертв, мертвецу безразлична его репутация, и нет родственников, которых бы запятнало родство с Синей бородой. Если он вскроет все секреты этого замка, если вдруг все его смутные подозрения облекутся в плоть и виновность Шарля подтвердится… Кому это пойдет во благо? – спрашивал себя Леруа. Никому.

А Сильвия будет заново вынуждена пройти сквозь свой худший кошмар. Этот яркий, жизнелюбивый дух будет сломлен, если Леруа продолжит своё расследование и найдет доказательства. В прошлый раз выжить ей помогла ее семейная гордость и унаследованная от предков стойкость, ее семья; а теперь, если Леруа прав, ей больше не на что будет опираться. Она не заслужила такого.

– Господи, пусть мёртвое прошлое само хоронит своих мертвецов, – монотонно сказал Леруа и выругался сквозь зубы.

При каждом столкновении жизни и Справедливости к нему возвращалось воспоминание о том, где и когда он посмотрел в глаза собственной жажде.

Еще до армии временами его что-то толкало под локоть, он порой встревал в смертельные переделки только чтобы переложить кусок хлеба с одной чаши весов на другую. Это не давало ему расти по службе, отталкивало друзей, ведь большинство людей не любят и не и не умеют быть благодарными.

И Леруа решил, что лучше разобраться с самим собой. Посмотреть в лицо судьбе.

В Испании судьба смотрела в лицо всем.

Он умирал тогда. Почему-то для него было очень важно умереть не в лесу, среди трупов своих и чужих солдат, валяясь в перемешанной с кровью грязи, почему-то он, зажимая рукой рану, пополз туда, где смутно белела полуразрушенная часовня. Может, ему просто хотелось умереть вдали от войны – так далеко, насколько хватит сил уйти от нее. Может, часовня тогда стала для него символом иных стремлений человека, чем стремление убить ближнего своего. Может, потому, что в часовне было самую малость теплее, чем в пронизанном ветром и дождем лесу. Он дополз.

Часовня была заброшена очень давно, не осталось ни следа церковной утвари, только еще крепкая крыша над головой и остатки фресок на стенах: чьи-то скорбные глаза, часть нимба, ухо, поднятая в благословляющем жесте рука. Под этой рукой он и привалился к стене. Жизнь тонкой струйкой просачивалась сквозь пальцы.

Он не знал, для чего продолжает сводить края раны, ведь, даже будь рядом лучший лекарь, он ничего не смог бы поделать – ранения в живот смертельны. «Это несправедливо» – успел подумать он, – «Господи, как же это несправедливо! Несправедливо…

Леруа думал уже не только о себе, он вспоминал войну, чужую глупость, и бездарность, насилие и жестокость, все, за что нужно платить жизнью. «Это несправедливо…» Он бессильно опустил окрашенные красным руки. Перед глазами мелькали цветные круги, и он уже не мог с уверенностью сказать, кто он такой. Он уплывал в небытие, и там было тепло.

– Не хочу, мне еще рано, я еще не расплатился…

– А кому ты собираешься платить?

– И чем?

– Выбирай…

– Выбирай… – голоса стали перекликаться у него в голове, как крики чаек над водой, Леруа уже не мог различить слов, и, проваливаясь вглубь головокружения, он так и не смог выбрать, кому платить. И все завертелось, исчезло в ослепительном сиянии, во вспышке чудовищной боли.

Он очнулся к утру. Леруа лежал, скорчившись, зажимая руками живот, словно его кишки по-прежнему выскальзывали наружу. Но раны не было. Не было даже шрама, только прореха в ткани и пропитанная кровью одежда. И кровь на полу.

Снаружи доносились пьяные голоса испанцев – мародеры делили добычу.

Леруа в ужасе уполз из часовни и плохо помнил, как ему удалось добраться до своих.

Много позже, уже в Париже, он заметил в себе изменения. Когда это чувство проявилось впервые, он понял, что не может поступить несправедливо. Никто не говорит, что он не пытался – он пытался, ведь абсолютная справедливость упорно вступала в противоречие с нормальной карьерой и мало-мальским личным счастьем; но все его отступления возвращались к нему и карали несообразно тяжести поступка.

Постепенно он привык к тому, что давало ему это чувство, смирился с сопровождавшим его одиночеством и даже научился находить в этом холодное удовольствие. Модные нынче разговоры о духовных поисках, о необходимости определиться со своим призванием теперь безмерно смешили его. Он не просто нашел свое призвание, это оно позвало его.

Это превращение далось Леруа нелегко.

Первый год после своего возвращения с войны он боялся выходить на улицу. Опасался ходить на казни. Тяжело было слушать приговоры. Его могло скрутить судорогой и вытянуть, как на дыбе, прямо на рынке.

Потом он научился не замечать обманутых покупателей, детские ссоры, мелкие кражи, оскорбленных любовников. И, наконец-то, он смог работать по-настоящему.

Абсолютно честный податной инспектор не может сделать карьеру, но время от времени честные инспектора совершенно необходимы. Главное, чтобы они умели молчать, знали своё место. А Леруа не волновала карьера, его волновала только справедливость.

Ведь это чувство, эта жажда давно была ему знакома, она была частью его собственной натуры, только теперь стократно усилилась. Его угнетало другое: иногда он и сам не мог понять, почему должен поступить именно так, а не иначе. Тогда он чувствовал себя марионеткой, которую невидимый хозяин время от времени достает из коробки.

Например, смерть его начальника Мабелена, к которому он был приглашен на обед.

Жена ведь отравила его, он был уверен в этом. Отравила и затем унаследовала все его немалое состояние. У него было множество любовниц, но жена не любила его. Это был брак по расчету, а из брака по расчету не вырастают убийства из ревности и мести. Значит, только корысть. Что же тогда заставило его промолчать, скрыть то, что он видел? Просто ниоткуда нахлынуло нечеловеческое спокойствие и уверенность в том, что молчать – это правильно.

Только полгода спустя он случайно узнал, что все любовницы Мабелена – тоненькие хрупкие блондинки – были как две капли воды похожи на его юную дочь… Но стоит ли делать из этого какие-то выводы, он не знал до сих до пор.

Он знал, что этому чувству, буде оно появилось, не стоит противоречить. Он просто, сжав зубы, надеялся, что он ошибается, что дракон не проснется. И в который раз задал себе вопрос – он раб тайной силы, винтик в её машине, а, может, её жрец или просто попутчик…

* * *

Утром, едва только Леруа успел завершить туалет, лакей передал ему приглашение мадам Сильвии в деловой кабинет. Податной инспектор серьезно кивнул своему отражению.

Кабинет помещался в одной из массивных башен, которые придавали замку столь архаичный вид. Света из пары узких бойниц было совершенно недостаточно, однако Леруа с удивлением обнаружил, что часть крыши в башне сделана из толстого полупрозрачного стекла, и в самом кабинете был стеклянный же потолок.

Мадам Сильвия работала за маленьким секретером, чьи изогнутые ножки и филигранная отделка напоминали о времени Людовика XV. Несколько секунд она, будто не замечала посетителя, увлеченно набрасывая какой-то текст вызолоченным пером. Неровный свет сумрачного утра играл на ее глянцевито-черных, разделенных посередине пробором волосах. На секретере, почти скрываясь за бумагами, стоял сине-белый фарфоровый письменный прибор. Но мимолетное ощущение игры в работу, как на уютных картинах голландцев, исчезало при взгляде на книжные полки – они занимали все стены, и были заставлены книгами по финансам, по лесному делу, по системам каналов, по таможенным пошлинам. Были еще туго набитые папки для бумаг в таком количестве, которого не постыдилась бы приличная адвокатская контора.

Эту библиотеку нужно было собрать и обжить; даже если большая ее часть была собрана еще покойным Арно, инспектор видел, что самые востребованные книги стоят на полках на уровне невеликого роста Сильвии. У окна, с карандашом и записной книжкой в руках, замер Шарль. Он отрешенно бормотал себе что-то под нос, едва ответив на приветствие инспектора.

«Восемнадцать, девятнадцать, двадцать четыре, тринадцать…» Время от времени Шарль останавливался и делал в своей книге пометку. Сейчас он больше, чем когда бы то ни было, походил на обыкновенного дотошного бухгалтера.

Мадам Сильвия отложила перо и улыбнулась гостю.

– Чем обязан столь раннему разговору с вами, мадам? – поклонился Леруа.

– Вы отправляетесь в Париж через час? Мне сказали, что уже закладывают экипаж.

Она не предложила инспектору сесть.

– Действительно отправляюсь.

– И документы готовы? – лишь чуткое ухо могло уловить заинтересованность в её вопросе

– Я бы сказал, что они почти готовы.

– И выведена окончательная цифра налога?

– Мне необходимо уточнить некоторые детали уже в Париже, – Леруа говорил чистую правду. – Сожалею, однако все подданные Его Величества обязаны платить налоги.

– Шестнадцать тысяч, – четко и достаточно громко назвал Шарль сумму взятки.

Леруа удивленно вскинул на него глаза, но промолчал. Он и сам не знал, чему удивился больше: самому факту взятки, сумме или тому, что не почувстовал мгновенного и яростного предупреждения от Справедливости.

– Вы как никогда правы, господин Леруа, это почётная обязанность, – Сильвия движением руки предложила ему садиться.

Леруа осторожно сел, проверяя собственные ощущения. Внутренние весы, как это ни странно, молчали, и что-то подсказывало и даже подталкивало инспектора начать торг.

– Двадцать восемь, – ответил он как бы в пустоту, и тут же переменил тему – Вы знаете мадам, сейчас в столице, в министерствах всё больше используют счётные машинки. Необыкновенная экономия времени.

– Наверное, вот такие? – мадам Сильвия постучала пальцем по горизонтальному металлическому цилиндру, еле видному из-за бумаг.

– Восемнадцать, – Шарль поддержал торг.

– Он нет, мадам, – Леруа вытянул шею и сразу отрицательно покачал головой, – У вас на столе «паскалина», а вот мсье де Кольма готовится пустить в продажу куда более интересные калькуляторы. Двадцать четыре.

– И как же они попали к вам в министерство?

– Двадцать, – снова донесся голос от окна.

– Согласен, – Леруа покрепче ухватился за подлокотники, чтобы, если головокружение все-таки нахлынет, у него была опора. Но наказание все медлило, и сейчас у него не было времени этому удивляться.

– Мэтр Кольма запутался в своих финансовых обязательствах, – печально подытожил инспектор. – Потому что назвать цену это одно, а уточнить, что вы желаете получить за эти деньги – совсем другое. Не правда ли, мадам?

– Разумеется мсье инспектор, точность должна быть обоюдной.

Шарль двумя резкими, быстрыми шагами подошел к Леруа, и так вытянул руку со списком. Перечень основного имущества Сильвии, а так же те суммы, в которые его надлежало оценить. Инспектор было потянулся за бумагой, но Шарль тут же начал отстраняться.

Леруа оценил осторожность семьи д’Эвре. Два свидетеля против одного. Имеющая право подписи особа – ни слова не сказала о взятке. И уж кончено, если инспектор едет в столицу, кто даст ему самую ничтожную улику? Пришлось запомнить цифры как художнику, впечатывающему в свою память удачный пейзаж или выразительное лицо прохожего. Да и не в подробностях дело – главное выйти на конечную стоимость и процент налога.

– Что ж, это будет вполне справедливо.

– Счастливого пути, господин податной инспектор, – она взялась за очередной расчет, давая понять, что аудиенция закончена. Шарль встал за её левым плечом. Ни брат ни сестра не выдали своего довольства, однако оно явственно ощущалось в воздухе, как тонкий цветочный аромат духов Сильвии.

Леруа откланялся.

Один экипаж, второй – в этот раз Леруа мало смотрел в окно и больше чертил в блокноте свинцовым карандашом непонятные самому себе схемы. Оформление бумаг в министерстве для податного инспектора было сейчас делом второстепенным, ведь он заранее решил «не справиться».

Слуги, та крепкая и слаженная компания парижских слуг – вот что важнее. Их следовало найти быстро, за несколько часов, что для миллионного города было делом мало реальным. Даже для чиновника с репутацией Леруа и тем количеством должников и памятливых клиентов, которым он располагал. Хотя теперь у него была значительная сумма, и дело должно было идти быстрее.

* * *

Леруа не любил свой кабинет в министерстве. Маленький, полутемный, в нём даже в солнечную погоду всегда отдавало сыростью. Новое здание для финансистов только строилось, а таможенникам вообще пока приходилось работать в гостинице; потому, только прочитав циркулярную почту и отдав посыльному несколько конвертов, он пошёл на улицу Регар, в лавку торговца табакерками.

Все неофициальные встречи Леруа проводил там, в задней комнате. Жил он совсем рядом, буквально в минуте неспешного шага, но податной инспектор считал утомительным делом подниматься на четвертый этаж несколько раз в день.

Лавочник был слишком многим обязан инспектору, чтобы всерьез возражать, и к тому же извлекал косвенную прибыль из работы Леруа: постороннему человеку могло показаться, что товар здесь идет нарасхват.

Потому сын лавочника немедленно побежал за мсье Потрю, владельцем агентства для слуг. Возможно, мсье Потрю знал кого-то из совершенно другого агентства, которое и обеспечило найм слуг в замок де Бенажа.

Меньше чем через час появились первые сведения, а еще через два на конторке перед глазами Леруа лежал список адресов. Податной инспектор удивился: это были комнаты в самых бедных секциях столицы. Он даже потребовал уточнений, но посыльный от агентства, заикаясь, настаивал, что это их последние адреса, точнее, последние, о которых известно агенствам.

Сын хозяина лавки и два дальних родственника ювелира отправились по адресам на окраинах, чтобы проверить, живут ли там искомые граждане, а Леруа выбрал улицу поближе.

Отсутствие мостовой и недавние дожди сделали улицу настоящей грязевой ямой. Около самых домов шли дорожки из камней, но и сами двухэтажные строения не выглядели надежным местом для жизни. Даже будучи студентом Леруа постарался бы найти комнату в лучшем доме – пусть бы и пришлось дольше добираться, зато точно знаешь, что крыша не рухнет на голову.

По адресу его ждал гроб.

Слишком уж большим совпадением это нельзя было назвать: бывший дворецкий Бенажа умер еще вчера, и лежать ему в комнате оставалось еще сутки.

– А чего… полежит, никуда не денется, – от безногого инвалида, его соседа, несло сивухой. – Вот мы завтра соберемся, и вшестером его на кладбище и определим, а пока маловато будет, полтора человека на весь дом. И пусть дороги подсохнут.

– С чего он так внезапно умер? – Леруа не оставляли подозрения.

– Внезапно? Черта с два, две недели как мучился. Какая-то с печенью зараза, она давно у него была. Он деньги на докторишек спускал, всё вылечиться ему мечталось. Ага, вылечился, как же. Но в позапрошлый год куда-то нанялся, повезло ему.

– И куда же?

– Да черти его знают куда, говорил, аж под Нант, к нуворишу какому-то. Как его отпускали, всё по шарлатанам бегал, а ночевал здесь.

Инвалид понятия не имел, ни о каких покойных женах «Синей бороды» и, судя по всему, газет уже давно не читал. Видно, ему за глаза хватало воспоминаний – въевшиеся в кожу порошинки и медаль за Ваграм говорили о его прошлом почти всё важное.

– А как вернулся, так работы найти не смог, и тут скрутило его.

Инвалиду не хотелось клянчить у визитера деньги, но и выпивки алкал он изрядно. Леруа вытащил из кармана купюру.

– Эээ… не много будет? – тот оглянулся, и быстро спрятал пятисотку.

– Если хочешь упиться до смерти – в самый раз. А так на одежду может хватить, на еду, может, и на эту зиму дров купишь.

Инвалид только вздохнул и поёжился.

Может, и упьётся, подумалось Леруа, но это пусть сам решает. А деньги ощутимо жгли ему руки.

В лавке инспектора уже ждал один из родственников ювелира. Там всё было просто: искомый человек нанялся к какому-то голландцу и согласился ехать чуть ли не в Австралию. Еще два фигуранта были в Париже, но один ушел в запой и сейчас крушил дома мебель, а второй был на службе в каком-то особняке, где устраивали большой праздник. Пятеро его детей не надеялись увидеть отца раньше следующей недели.

Этих людей объединяла только бедность: будь они замешаны хоть в чем-то серьезном, нет, получай они хоть сколько-нибудь приличные деньги за перетаскивание трупов, то ничего похожего и близко бы не наблюдалось. Больной умер бы в палате, под присмотром, пьянчуга спустил бы деньги в приличных кабаках и теперь, протрезвев, искал бы новую работу. А плыть в Батавию – сомнительное удовольствие, слишком велик риск потом всю жизнь ждать очередного приступа малярии.

Значит, следовало идти к доверенному лицу покойного де Бенажа.

Добывать сведенья.

Доходный дом на улице Вентруа отстроили совсем недавно, и расположен он был в высшей степени удачно, всего в паре кварталов от биржи. Цены за найм квартиры были под стать высоте дома – шесть этажей, голова идет кругом, однако многие дельцы, – как известные своей надёжностью, так и скороспело разбогатевшие из молодых да ранних, почитали своим долгом жить именно здесь.

На лестничной площадке Леруа увидел двух судебных приставов, о которых его уже предупредил консъерж, а навстречу ему из квартиры выходил старый знакомый – мировой судья Карно. Он живо улыбнулся податному инспектору, будто знакомому всаднику Апокалипсиса.

Леруа не стал его разочаровывать – улыбнулся в ответ, пожал руку, однако разговор начинать не стал и как можно быстрее проскочил в квартиру с беззаботно распахнутой дверью.

На секунду Леруа замешкался: он словно попал в книжную иллюстрацию, где старательный художник воплощает свой идеал дома. Ни одно проявление индивидуальных вкусов жильца не нарушало гармонию плавных изгибов мебели, абстрактных узоров на персидских коврах, изящного сочетания кованого железа и радужного стекла в свисающей с потолка люстре. Податной инспектор усмехнулся собственной простоте: конечно же, квартира сдавалась вместе со всей обстановкой, с хрустальными вазами на столах (без цветов), и собраниями сочинений в блестящих позолотой переплетах.

– Мсье Дюпон!

– А кто там? – донесся веселый голос.

– Податной инспектор Леруа, – сообщил он в пустоту, чувствуя себя при этом немного неловко.

– Сегодня прям-таки день великосветских визитов, – одна из дверей распахнулась, и деловой партнер покойного Арно предстал во всей красе.

Именно так и выглядят банкроты из «надорвавшихся». Улыбка, насмерть прибитая к лицу, немного трясущиеся руки, винный дух и легкий беспорядок в модной одежде.

– Милости прошу, до завтрашнего дня я еще живу в этой комнате, – он сделал шаг назад и почти рухнул в кресло.

Несколько тощих узлов с пожитками были свалены горкой за восточного вида диваном.

– Представляете, у них в комплекте было несколько отличнейших чемоданов, и я спокойно брал их в деловые поездки, – весело, словно свежайший анекдот, начал рассказывать Дюпон, – Но как только ваши коллеги начали вышибать меня из квартиры, хозяева сразу заявили, что их чемоданами для переезда я воспользоваться не могу. Пришлось купить у них простыни, – Дюпон попытался пнуть ногой один из узлов, не дотянулся и снова расслабленно упал в кресло. Точным движением, не глядя, он ухватил за горлышко стоящую рядом бутылку, но та была уже пуста.

– Пока вместе с кроватями они не сдают намыленную веревку – их трудно обвинять в людоедстве.

– Вы правы, чтоб вас и, кстати, по какому вы делу? Какие подати можно платить с нуля и с величин отрицательных? Следующих кредиторов я жду только через…

– Я не кредитор, – глаза Леруа вдруг потеряли блеск, лицо заострилось и вытянулось еще больше. – У меня есть вопросы.

– Ну и что за вопросы? – в глазах Дюпона плясали чертики, и ему было все равно, с каким выражением на него смотрят другие люди.

Леруа понял, что простой беседой тут не обойдешься, требуются сильные средства убеждения. Он достал из портмоне практически всю утреннюю взятку.

– Сколько вам нужно денег, чтобы признать себя виновным в убийстве Арно де Бенажа?

Дюпон уронил бутылку и стал яростно тереть ладонями лицо. Помотал головой. Встряхнулся.

– Я невиновен, – деловой партнер покойника стремительно трезвел.

– Превосходно, – Леруа спрятал деньги обратно, – Тогда давайте подумаем, кто нанял ему таких превосходных слуг.

– Нанял и нанял. Нет в них ничего превосходного – первые имена, которое дало агентство.

– И это хорошо. Но тогда почему ваш благодетель умер при таких небезынтересных обстоятельствах?

– Откуда я знаю!!? – рявкнул Дюпон. – Вляпался, помер, и оставил меня без гроша!

– Без гроша вас оставила Сильвия де Бенаж, – Леруа был само спокойствие.

– И что!!? Прикажете ехать туда и стрелять ей в голову!!?

– Это было бы верхом неосмотрительности, – констатировал Леруа.

Дюпон окончательно протрезвел.

– Вы кто такой?

– Податной инспектор Патрик Леруа, завершаю дело о передаче наследства.

– Что вам от меня надо?

– Подробностей.

– ?

– Мсье Дюпон. Я проверил расходы покойника в последние два года перед его смертью. Арно тратил большие деньги на глупости, но я знаю, что это за глупости, весь этот китайский фарфор, позолота для карет, дорогие лошади, портрет работы Делакруа, статуи работы Гудона и тому подобное.

Мною было учтено всё. И я не обнаружил трат на подготовку убийства, так же, как и выплат за сообщничество, а без них было не обойтись, если бы Бенаж в самом деле совершил все, что ему приписывают. Возникшие у меня подозрения…

– Сколько вы дадите? – перебил его Дюпон.

Леруа был чрезвычайно удивлен – Дюпон не казался ему человеком, способным оговорить себя, пусть даже и за деньги.

– Да успокойтесь, я не собираюсь признаваться, – отмахнулся банкрот, – Сколько вы дадите за полезную вам информацию.

– Тут есть своего рода дилемма, – покачал головой Леруа, – Пока я не узнаю, насколько полезна для меня эта информация, как я могу давать вам деньги? На какую сумму у вас ближайших долгов?

– До конца недели мне надо внести одиннадцать, – глаза банкрота загорелись надеждой.

– Это возможно, – кивнул Леруа.

– Информация о наследнице вас устроит? – Дюпон потянулся было за следующей бутылкой, но собрался, приказал себе не пить.

– О Сильвии де Бенаж?

– Нет. В тот-то и дело, что не о драгоценной Сильвии, – со вкусом произнес Дюпон.

– Здесь и сейчас? А доказательства? – быстро отреагировал Леруа.

– Информация прямо сейчас. Доказательства родства – дело другое.

Податной инспектор решил, что если его и обманет этот молодой нахал, то деньги все равно достались ему легко… Он молча кивнул.

– Уже где-то за полгода до смерти Арно решил, что ребенка от Сильвии он не дождется, и надумал представить свету свою дочку от покойной к тому времени балерины, малютку Шанталь. Но – осторожно. Понимаете, с таким количеством покойных жен, заявлять еще и о мертвой любовнице – моветон. Потому Арно думал переписать дочь на одну из них официальных супружниц. Так и не решил, на какую.

Дюпон оживился, потер руки. Что до Леруа, то он совершенно не удивился еще одному трупу в этой истории.

– Я занимался оформлением документов; не всех, но львиной доли. В итоге, Арно решил, что жены все-таки не подходят, Шанталь слишком хорошо помнит мать. Все было переделано, устроено как нельзя лучше…

– И вы не дали этой истории ход? – напоказ удивился инспектор.

– Если документов нет на руках, то их нет в природе. Старуха заявила мне, что и все сожжет или уже сожгла. Идиотка…

– Почему их нет здесь? – Леруа пока не стал уточнять, что за старуха.

– Потому что идиотка!!! Арно их отнёс – показывать, успокаивать, что не собирается оставлять Шанталь. Заверить, что всё будет нормально. И забыл, а потом записка прилипла к пресс-папье, и я не прочитал её, – сбивчиво объяснял Дюпон, тема была слишком близкой ему и даже более болезненной, чем нынешнее банкротство; либо в сознании Дюпона одно было прочно связано с другим.

– А копии экземпляров у нотариуса? – невозмутимо спросил Леруа.

– У какого? В Париже их многовато, чтобы хватать каждого за глотку… К тому же это не завещание, мсье Леруа, не завещание. Если вы задумали побольше отщипнуть от состояния покойника, то это не слишком подходящий предлог, зубкам не хватит остроты… Это были всего лишь документы о признании отцовства.

– Адрес? – Леруа поднялся из кресла и выложил купюры на ближайший столик, – И, пожалуйста, без ошибок…

Человек с отсроченным банкротством быстро продиктовал название улицы и номер дома.

* * *

Леруа опасался, что не сможет найти мадам Бонне с «опекаемым ребенком» по адресу, который дал ему Дюпон, но ему вдвойне повезло. Во-первых, он легко нашел дом по описанию. Изящный, с двумя «колоннами» эркеров, двухэтажный, совершенно не похожий на те развалины, в которых упокоился дворецкий. Во-вторых, когда он поднимался по лестнице, узкая, неприветливого вида дверь открылась, и из нее вышла сухощавая пожилая дама с корзинкой для покупок.

Увидев Леруа, она замерла на верхней ступеньке, разглядывая его глубоко посаженными серыми глазами. На ее морщинистом, с темной кожей лице ничего невозможно было прочитать, только губы были поджаты в неизменной, как позже убедился инспектор, гримасе недовольства.

– Вы кто такой!? – чрезвычайно громко спросила она. – Что вам здесь нужно!?

Леруа отчетливо назвал свое имя и должность. Губы старухи скривились еще больше.

– Я прекрасно слышу, – отрезала она. – Так что вам понадобилось!? Инспектировать здесь нечего!

– Я, собственно, по вопросам имущества Шанталь Бонне, – осторожно начал Леруа. Отвечая старухе, он чувствовал, как превращается в туго натянутую струну, на которую может повлиять любое слово, цвет, звук. Так обычно бывало с ним, когда он приближался к воплощенной в человеке сути событий, к источнику той жажды справедливости, что призвала его действовать на этот раз.

Он едва успел заметить, как в ответ на его слова лицо старухи будто окаменело.

– Заходите, – пригласила она его, резко развернувшись. – Не будем на лестнице разговаривать.

Леруа вошел и с любопытством огляделся. Неожиданное для ноября солнце заливало просторную комнату радостным светом; а через несколько мгновений становилось ясно, что эту комнату скорее можно назвать пустой, чем просторной. Голые, ничем не украшенные стены, холодные, без ковров полы. Комнату украшала только яростная чистота. Мадам Бонне еще жила в респектабельном районе, но уже вряд ли приглашала к себе гостей.

– Кофе!? – спросила, словно каркнула, мадам Бонне. Ей явно не понравилось любопытство, с которым Леруа оглядывался по сторонам.

– Не откажусь, – невозмутимо согласился Леруа.

К массивному, добротного дерева столу, рассчитанному на десять человек, было приставлено всего два легких, не подходивших по стилю стула. Тот, на который сел Леруа, опасно поскрипывал.

К кофе не было никакого угощения, но сам кофе вышел отменным – густым, черным, крепким, наполнившим ароматом всю комнату и тем самым отчасти вернувшим ей былой уют. Но Леруа уже едва скрывал свое нетерпение.

– Я знаю, что вы состоите опекуншей ребенка семи лет Шанталь Бонне, – сухим скрипучим голосом начал он.

– Опекуншей? – хмыкнула старуха. – Я состою ее бабушкой, и это мой крест на весь остаток жизни. Сперва дочка, теперь внучка.

– Совершенно верно, – охотно согласился Леруа. – Суть в том, что, как я узнал от господина Дюпона, опекаемый вами ребенок имеет законные права на часть весьма существенного наследства; поэтому я прибыл к Вам, чтобы разобраться…

Чем больше Леруа говорил, тем сильнее в глазах старухи разгорался гнев, но она дала ему закончить.

– А, так вы прибыли по поручению господина Дюпона? – почти любезно осведомилась она. – Передайте ему, что он в прошлый свой визит полностью убедил меня забыть об этом наследстве и о «крайне сомнительных» правах, – старуха словно выплюнула эти два слова.

«Значит, Дюпон сперва старался выслужиться перед новой хозяйкой и припугнул старуху, – мысленно заключил Леруа. – Надеюсь, не настолько, чтобы она уничтожила документы, в его интересах было не перестараться и сохранить этот козырь…» Словно прочитав его мысли, старуха более сдержанно добавила:

– Пожалуй, лучше всего уничтожить эти документы при вас и прекратить такие визиты.

– Уничтожать – не нужно. Дайте мне на них взглянуть, – мирно попросил Леруа. Старуха снова заколебалась. Было заметно, как сильно ей хочется приказать непрошеному гостю убираться прочь, но она прожила слишком долгую жизнь, чтобы поддаваться первым порывам гнева, каким бы праведным он не был.