Шаг вперёд
Я делаю из строя шаг вперёд
И слышу чей-то голос за спиной:
«Он слишком много на себя берёт.
Он нарушает строй!
В нём первый должен быть
И должен быть второй!»
Но кажется мне – это я на распутье стою,
И самый крутой выбираю в судьбе поворот.
Считайте, что я остаюсь вместе с вами в строю,
Но каждый обязан однажды шаг сделать вперёд.
Не делайте поправку на азарт, на будущие славу и почёт.
Ведь чтоб вернуться – нужен шаг назад. Но я иду вперёд!
Быть первым выбор мой и мой черёд.
И кажется мне – это я на распутье стою,
И самый крутой выбираю в судьбе поворот.
Считайте, что я остаюсь вместе с вами в строю,
Но каждый обязан однажды шаг сделать вперёд!
Хорошо
Жить хорошо.
И денег нет,
И много лет.
Ну, что ещё?
Мне много лет
И денег нет…
Ведь хорошо,
Что я одет
Как старый дед
Ну, что ещё?
Я на тот свет
Достал билет…
Мой век прошел,
А жизни след
Плетется вслед.
Жить хорошо.
Мне столько лет,
А смерти нет…
Ну, что ещё?
Проснуться мне?
И дальше быть?
Как хорошо.
Смерть не шумит,
Чтоб не будить…
Да бог с тобой!
Когда последние безумные надежды
Сбегут от вас, как крысы с корабля,
Не рвите свои нежные одежды,
Как рвут отживший лист календаря.
Прислушайтесь, вон ангелы поют!
Не стыдно сгинуть под такое пение.
Ещё одно мгновение терпенья
И вы уже одной ногой в раю.
А там уже не надо ни надежд,
А там уже не надо и одежд…
Чиста душа в раю да хвост трубой,
Гуляй да пой себе, да Бог с тобой!
Когда любимая тебя из дома гонит,
Не лей ты ей печальных слёз на грудь.
Любовь и смерть – родители агоний,
Тут, что ни день, то шаг в последний путь…
Прислушайтесь, вон ангелы поют!
Ни слова не понятно, ни мелодии.
Не ангельское пенье, а пародии,
Да пусть халтурят, ты ж почти в раю!
Отсюда не прогонят, хоть умри,
Хоть все грехи земные повтори.
Чиста душа в раю да хвост трубой,
Порхай да пой себе, да хрен с тобой!
––
Когда друзья тебя в гробу видали,
Прости друзей, не так уж много их,
Христа ведь тоже не враги продали,
Поэтому всегда прощай своих…
Душа моя
Который день я сам себе – чужой.
И что со мной – никак не обнаружу,
Творится что-то странное с душой,
Не узнаю я собственную душу…
Она со мной уже не говорит.
Душа моя. Надежда и опора.
Во мне её молчание горит
И мучает больнее разговора
И я боюсь, что будет так всегда.
Ну, что за чудо злое совершилось!?
Неужто ты попала не туда?
Душа моя, неужто ты ошиблась?
И в том была трагедия твоя,
Что ты меня случайно повстречала.
Неужто нужен был тебе не я?
Душа моя, ну, что ты замолчала?!
Мне жутко одному в такой тиши!
В предчувствии печального исхода…
А просто надо камень снять с души.
Тяжелый камень надо снять с души!
Который кто-то бросил мимоходом…
Иллюзия
Живу теперь на облаке как Божия роса
Над бегом и вращением давно чужих времён,
Над вихрем исчезающих событий и имён.
Имею светлость в облике. И верю в чудеса.
Сижу себе на облаке седьмую сотню лет,
На жизнь то снегом выпаду, а то дождём прольюсь…
Но даже так, я знаю, что обратно не вернусь
В своём невинном облике на грешный белый свет.
А, может, мне попробовать с небес росой сойти?
А, может, лучше ветром мне слететь на вас зимой?
Тогда вы все поверите, что дух холодный мой
Затронул весь оставшийся срок вашего пути.
Нет ангелов на облаке и бесов тоже нет.
Здесь только души грешные, которым несть числа,
Которых тьма кромешная навечно вознесла
На тот, живым неведомый, но тот чудесный свет.
Вместили всех покинувших земное небеса
За миллионы канувших и позабытых лет,
Куда пути обратного по чьей-то воле нет.
Ну, если не случатся вдруг чудные чудеса.
Но чудеса не ладятся. Всё так же нет моста
От жизни до бессмертия, а из него назад…
Придумал я про облако, конечно, невпопад.
Есть более приятные, волшебные места.
Сижу себе за столиком в дешевом кабаке
И пропиваю молодость, и жизнью заодно.
Сплывает с неба облако в кабацкое окно,
И я на этом облаке – от жизни вдалеке.
Я падаю как в обморок в видение мое.
Я пропадаю в вечности, я превращаюсь в сон.
И в пьяной бесконечности меня вращает он,
И знаю я, что выхода не будет из неё…
Такая вот бессмыслица цветёт в моём бреду.
Сижу себе, кончаюсь вместе с водкой, не спеша,
А где-то там, на облаке, живет моя душа,
А сам-то я, наверное, туда не попаду…
*****
Но обижаться нечего. Проходит праздник мой.
И уходить пора уже, хоть это нелегко.
Идти совсем недолго мне. Совсем недалеко.
Там ждет на кухне женщина всю жизнь меня домой.
Волк и ноги
Кормят волка только ноги.
Ходят ноги – волк живой.
Удаётся лишь немногим
Прокормиться головой.
В голове, конечно, тоже
Ум, глаза и зубы есть.
Да вот бегать ум не может,
Чтоб догнать, поймать и съесть.
Ум иллюзию рождает,
Будто с помощью ума
Волк добычу побеждает.
И бежит она сама
И на завтрак, и на ужин,
И, конечно, на обед.
Будто только ум и нужен,
Важен ум, а ноги – нет.
Но возьми любого волка:
Кроме горя от ума.
Нету в жизни волчьей толка,
Если ногу волк сломал.
Если две сломал, то скоро
Сгинет он, могучий зверь.
Есть ли тут предлог для спора?
Так попробуй сам. Проверь.
Ум, конечно, нужен многим,
А, возможно, всем подряд.
Только кормят волка ноги.
Так в народе говорят.
Говорят в народе верно:
Ходят ноги – волк живой.
А догонит – ест, конечно,
Как и все мы – головой.
По реке, вдоль берега
По реке вдоль берега тянем сети дружно мы
И осока острая бреет ноги голые.
На сухие плечи нам песню вылить нужно бы,
Чтоб в жару полуденном по повяли головы.
Только песню общую нам покуда не дали
И несём мы в памяти каждый ту, что помнится.
А глядим мы под ноги. Нам сейчас до неба ли?
Мы давно не соколы, да уже не конница.
Нам сейчас до песен ли? День никак не кончится,
Полоса песочная за край света тянется…
Но дойдут до края-то те, кому не хочется,
Тот, кому не терпится, на песке останется.
Он врастёт коленями в берег этот проклятый.
Связанный, стреноженный собственными жилами.
Имя и фамилия, всё при нём. А проку-то?
Ведь покуда ходится, до тех пор и живы мы.
Тянется-потянется наша сеть невидная.
Можется-не можется. И без песен ходится.
Выдюжим, но только вот самое обидное,
Если рыба в речке той уж давно не водится.
Про дурака
Из какой, никто не помнит, сказки
Он пришёл с сумой через плечо.
И его насквозь святые глазки
Из лица торчали, как из маски,
А лицом – ну, круглый дурачок.
Гнать такого – вроде бы неловко:
Мы к блаженным с милостью всегда.
Бедная, безумная головка,
Тыковка, пустышка, бестолковка.
Не вложил господь ума туда.
Ох, садист ты, боже, ох, иуда,
Раз умы делил не по уму.
Раздели ты, праведный оттуда –
Не иметь ума в достатке худо –
Отними у нас и дай ему.
Чтоб не мог он вслух сказать, что хочет,
Чтобы, как и мы, имел врагов.
Чтобы сердце ныло среди ночи,
Чтоб друзей боялся, между прочим,
Больше, чем врагов и дураков.
Господи, сними несправедливость,
Дай ему, счастливому, ума.
Уравняй с людьми его на милость,
Чтобы жизнь над ним повеселилась,
А уж как – она найдёт сама.
Только зря мы глотки прокричали –
Небеса безмолвствуют, увы…
А дурак с сумою за плечами
Прёт, не натыкаясь на печали,
И лекарств не пьёт от головы…
Срок
Свой положенный срок я толково отжил:
Погулял от души, от души погрешил.
А к концу запечалилась совесть моя,
Потому как ещё не покаялся я.
Не за то, что здоров, не за то, что живой,
Не за то, что всё так же дружу с головой.
За утопших в стакане друзей дорогих
И за брошенных женщин, чужих и своих.
Грешен в том, что я жизнь проскочил, как умел.
Не боялся друзей и врагов не имел.
Я виновен безмерно и грешен вдвойне
В том, что жизнью своей я доволен вполне.
В том, что зла не держу на жену и страну,
Что у денег в плену я свой срок не тяну.
Что ни праздников я не люблю, ни наград,
И гостей не люблю, и подаркам не рад.
Ох, как сильно душа моя мается!
Жизнь кончается, всё ломается…
Надо в церковь бегом лбом удариться
И покаяться, чтоб исправиться.
В храме жарко от свечек, светло от икон,
Вон и колокол бьёт непонятно по ком.
Вот поклоны кладу, вот целую я крест
И томлюсь в ожидании гласа с небес.
И раздался мне глас, хоть крестись и божись:
«Самый тяжкий твой грех – твоя длинная жизнь.
Ты прими благодарно прощенье моё.
Отпускаю твой грех, забираю её».
Ох, как здорово всё получается:
Всё ломается, жизнь кончается.
Но самый тяжкий мой грех отпускается.
Что ж печалиться? Что ж печалиться?
Воля
Как может, живёт человек без особых примет,
Без громкого имени, славы и прочих отметин
Врагов не завёл, потому что врагам не приметен,
Друзей потому же давно и пожизненно нет.
Живёт он нигде, потому не идёт никуда.
Не надо ему – всё убого вокруг и нескладно.
Он счастлив и рад, что покуда не помер, и ладно,
Хоть жизнь без следа, так то ж ерунда, и всё ж не беда.
Вон яблоки греются в солнечном сонном саду
И пахнет смолой от недавней на дереве раны.
Такой здесь покой, что с ума от покоя сойду,
Хоть разум терять непростительно глупо и рано.
Живу, как могу, не имею особых примет
И громкого имени, славы и прочих отметин.
Узнать бы мне самую тайную тайну на свете,
Зачем я живу столько дней, столько зим, столько лет?
===
А с дикого озера дикие гуси взлетают.
Взлетают и тают в тяжёлом молочном тумане.
Их след на воде будто снегом туман заметает.
И ветер их крыльев отравой свободы дурманит,
Колдует, пугает и вдоль зачарованно манит.
И рвётся душа моя грешная, но не взлетает.
Ах, вольная воля, как горько тебя не хватает.
Как бы сентиментальные:
Ей так хорошо
Она старомодна как запах забытых «Клима»,
Она неуклюжа в век быстрый наш и угловата.
Любимое время, когда хорошо ей, зима.
И в прошлом всё лучшее было. Не вспомнить.
Когда-то…
Она проживает свой срок средь бессрочных вещей
Одна среди слоников белых из кости слоновой.
И то, что другими давно позабыто уже,
Ей кажется чудным, ей кажется радостью новой.
Ей так хорошо среди старой фарфоровой прозы,
Какую всю жизнь для себя сочиняла сама.
Она обожает банальные белые розы
И несовременно от Чехова сходит с ума.
Её невозможно склонить на невинный роман
С каким-нибудь ухарем – мастером беглого флирта.
Она, как на скатерти гладь, а под ней бахрома.
И также нелепа, как свадьба без драки и спирта.
Ей сорок всего, а прожито семьдесят лет.
И тайна в глазах – след от бывшего злого ненастья.
Она любит запахи роз и домашних котлет,
И зла не таит за сбежавшее в юности счастье.
В наш мир не желает она появляться сама,
Менять нелюбовь на любовь. И стихи, и привычки.
Она старомодна как запах «Шанель» и «Клима».
С русалкой ковры, абажуры да свечки и спички…
Ей так хорошо среди старой фарфоровой прозы,
Какую всю жизнь сочиняла с любовью сама.
Она любит розы, банальные белые розы,
И так же банально от Чехова сходит с ума.
Она старомодна, как запах забытых «Клима»,
Она неуклюжа и даже чуть-чуть угловата.
Любимое время, когда хорошо ей, – зима.
И в прошлом всё лучшее было. Не вспомнить…
Когда-то…
Не спится мне
Не спится мне. Гляжу в окно напротив.
Четвёртый час, не утро и не ночь.
В окне напротив молодая тётя
Совсем одна. И нечем ей помочь.
Да что ж она опять не гасит свет
И ходит, как шальная, в неглиже?
И бесит этот маленький рассвет
В чужом окне на пятом этаже.
Да что ж она, совсем сошла с ума?
Ну, ладно я, мне нервы ломят грудь.
Ну, а она не хочет спать сама?
А может, я ей не даю уснуть?
И я курю, стою курю в окне.
А ветер гонит искры от окна.
Обидно только, что не видно мне,
Она одна, а, может, не одна?
Да что ж она опять не гасит свет
И ходит, как шальная, в неглиже?
И бесит этот маленький рассвет
В чужом окне на пятом этаже.
Да что ж она, совсем сошла с ума?
Ну, я не сплю – мне нервы ломят грудь.
Ну, а она, не хочет спать сама?
А может, я ей не даю уснуть?
Но главное – горит напротив свет.
Не спать всегда найдётся сто причин.
Причин не спать, наверно, только нет
У тех, кто спит давно. У женщин и мужчин.